Текст книги "Чепель. Славное сердце"

Автор книги: Александр Быков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

Глава третья. Раздумья

После короткого торжества, давши всем немного отдохнуть, Вершко отправил Кудеяра и, добровольно пожелавших, Горобея и Прытко выследить чернявого беглеца. Трое друзей отправились пешком, чтобы поберечь коней, да и лучше различать следы. Другие повернули назад, ведя пойманного саксонца на верёвке. Чернявый царьградец, как видно, сбежал, но ещё и Кудеяр с друзьями не вернулись. А саксонскому «купцу» придётся ответить.

После ночёвки в Соколке, обзаведясь ещё одной лошадью, пленённого сакса-полумонаха поперёк седла связанного полуживого привезли к полудню в Белую Вежу*, во двор князю Любомиру.

К полудню вернулся и князь. Красивый, высокий, статный, молодой, нахмуренный. Обнял жену, поцеловал детей. Позвал всех старших к себе в светлицу, совет держали. Через полчаса, страдая от жары, перешли в большую залу, и туда им привели вора.

Сакс-полумонах к этому моменту представлял собой жалкое зрелище. Совсем весь серый в тон ризы, кольчугу и оружие отобрали, горло замотано тряпицей, тряпица пропитана отварами целебными, но и кровью.

– Кто таков? – грозно спросил князь.

– Хр-р-р… и-и… – ответил лазутчик, корча рожу страдания.

– Да, хорошо ты его подстрелил, Вершислав… хм, Чепель! – усмехнулся Любомир, в свите князя одобрительно закряхтели, зашевелились, – но так он и сказать сейчас ничего не сможет, а? – свита замерла, поглядели на старшину.

– Уйти мог, твоя светлость, не раздумывал я, – отвечал Вершко, свита перевела взгляд обратно на князя.

– Верно всё – князь немного сморщился какой-то своей дальней мысли, – тогда пусть пишет мне ответ, дайте ему дощечку со стилом!..

– В глазах полумонаха мелькнула было разбойная мысль – руки-то сейчас ему развяжут! – но благоразумно затихла, сменившись тоскливым угрюмством – «попался, мол, как же я так попался паскудным этим «дзекарям», как выкручиваться буду сам не знаю». Думал так, поди, всю ночь…

– Кто таков – пиши! – повторил ему князь, когда всё приготовили.

– Рихард Фишер – нацарапал тот славянскими резами на вощаной досочке. Вслух прочитал грамотей-писарь княжий. И пояснил, на всякий случай:

– По-ихнему – рыбак.

– Какого народа сын? – продолжал князь.

– Сакс из Магдебурга, светлый князь, – переводил писарь.

– Кто с тобой был второй муж?

– Мой охранник.

– Почему же твой охранник ускакал, тебя бросил?

– Испугался.

– Почему сам бежал, когда моих людей увидел?

– Испугался. – Писарь головой покачал.

– Чего же ты испугался? На моей охране у всех наддёвы белые с червонным, то всем известно. Не разбойники за тобой скакали. – Любомир посмотрел на Вершко: стража как положено была наряжена?

– Точно так, твоя светлость, – отвечал Вершко, – все были в наддёвах белых с червонным.

Князь перевёл взгляд на сакса.

– Пишет, что… зело грозные видом были. Страх!

– Вишь, кто нас хвалит! Умеет подольститься. – пробурчал у князя над ухом стоявший справа от князя воевода Лютобор («Горыныч»).

– Куда направились отсюда?

– Обратно на Неманский торг, там много рыбы привезли.

– Почему здесь, далёко от Магдебурга торгуешь?

– …Пишет он, светлый князь, что он в Магдебурге состоит в торговой гильдии. Из гильдии многие подписали контракт с Неманского торга эту самую рыбу распродавать.

Князю подали свиток, взятый у сакса. Любомир просмотрел – и в самом деле контракт записан на торговлю на Рихарда Фишера.

Ничего не оставалось – врёт складно, что ему скажешь…

– … А зачем же ты ко мне в дом залез?!

Тут полумонах Рихард пал ниц, заперхал, взял себя за грудки, и потрёс себя и кулаками себе в душу постучал, дескать, «Не я!!!». Рожу разбойничью скривил, будто малец нашкодивший, и на дощечке трясущейся рукой накорябал: «Не я, ошибка!».

Повисла тишина в дружинной палате – так всё правдоподобно.

Выходит, обознался старшина охранный, невинного человека покалечил?! А с других тогда – какой спрос?

Князь спрашивает:

– Мог ли ты обознаться старшина? – смотрит пристально.

Стоит Вершко всё равно, что в могильной тишине, твёрдый, как камень. Помнит, как этот рыбак рыбу свою свежую бросил, недопродал, как след этого рыбака еле разыскали, как неповинный этот рыбак долго и быстро от погони уходил, как телохранитель его был статен и дороден, и снаряжен добротно и конь какой у того был дорогой – не нанять простому рыбаку такого охранника. И говорит:

– Мог и обознаться…

Выдохнули в свите княжьей изумлённо:

– Ну, ты брат сказал…

– В ножки ему ещё бухнись…

– Так ежели ты не знаешь, кого шукаешь…

– Да ну, старшина!?

– Вершко-о…

– Тихо, – князь рукой остановил гомон. – Если ты ошибся, старшина, должен будешь платить за ущерб этому человеку.

– Понимаю, твоя светлость, – Вершко смиренно склонился головой. – Дозволь только ещё подробности у него поспрошать.

– Поспрошай, старшина, поспрошай!.. Но вреда не причиняй – негоже неповинному гостю навредить. Покуда его вина не доказана, да будет он ГОСТЬ! Гостя лечить, кормить, содержать. – на всех посмотрел князь, потом на Вершко:

– Старшина стражи, Вершислав, – на завтра жду с разъяснением.

После разбора у князя, уже в просторных сенях княжеской усадьбы Вершко отпустил своих бойцов, ждавших его распоряжений и прятавшихся от жары, отправил отдохнуть. И сам отправился привести себя и мысли в порядок.

От княжеского дома слева на сто шагов возвышается Белая Вежа. А если спуститься с небольшого пригорочка направо, ещё ближе стоит дом Вершислава, что выделил ему князь, когда назначил старшиной стражи. Выходили все вместе, дружною гурьбой.

На крылечке княжьего дома Вершка поймал за рукав Стрыйдовг. Выцепил из череды идущих воинов. Вершко чуть не подпрыгнул от неожиданности. Вот ко всему он, кажется, готов, а старый волхв его всегда врасплох застанет, как нарочно! От Стрыйдовга иногда аж мурашки по коже. И ведь, вроде, стар, а могуч! Стоит древний дед, и идущего мимо княжьего старшину за рукав остановил и не шелохнулся.

– Постой, Вершислав! – говорит волхв внушительно голосом мягким и одновременно скрипучим. – Не торопись. Разговор есть.

– Я… вниманием стал, старейший… – Вершко совладал с неожиданностью.

– Это хорошо, что ты можешь быть вниманием… – говорит Стрыйдовг и повёл его в сторонку от людных дорожек.

– Вершислав, в тыдень*, знамение было… что грядёт ещё одна беда. Старого князя, да Годислава уже мы потеряли. Да будет им мир Предков светел…

– Какая беда? – опять мурашки побежали по телу старшины.

– Тебе важно знать вот что: будь как можно осторожнее, князя береги, но против воли его не иди! – Стрыйдовг заглянул в глаза Вершиславу, прямо в душу залез, до дна.

– Да я и так…

– Ты и так! А против воли его не иди! – перебил грозно волхв.

– … За что ругаешь не пойму… – смутился Вершко.

– Ругаю тебя не «за что», а наперёд, чтобы не помыслил иначе, когда час решительный настанет.

– А когда я князя не слушал? Чего вдруг?.. – не мог смириться Вершко.

– Ты, Вершислав, – опять рот ему заткнул старый волхв, – Буривоев сын, Браниборов брат, княжеский наперсник, за жизнь князя наиближний ответчик. У тебя особый голос – в лихой час ты нечаянно князя можешь перевесить своим голосом! А не можѝ!! Княжий голос мудрее твоего! А вот упорства у князя нашего, может статься, поменьше твоего будет. Княжье слово блюсти, как первейшее! Тебе мой наказ!

Вершислав стоял как вкопанный, как по голове пыльным мешком набитый. Обезкураженный.

– Прости, волхв, ежели виноват в чём… – выдавил из себя.

– Не виню тебя, – голос волхва помягчел, – а предупреждаю от ошибки, что может стать роковой для всех. – Он оглядел Вершко с ног до головы и обратно, и под этим взглядом Вершко как-то расслабился, а то и вовсе показалось, что Стрыйдовг его за врага держит.

Волхв поднял руку к небу, будто взял что-то оттуда, и это что-то на грудь Вершко приложил мягко, «Храни тебя Род!» Несмотря на жару, показалось – тепло от руки. Совсем у старшины от сердца отлегло, аж улыбнулся.

Старый волшебник улыбнулся в ответ одними глазами. И стал, было, разворачиваться уйти. Но замер на миг, обернул голову вполоборота назад:

– Звезду-то из сапога вынь, да на шею повесь – там ей лучшее место… и помни!.. – и пошёл… дальше по своим делам.

Вершко с округлёнными глазами постоял-постоял, тряхнул головой, лоб вытер, сказал потихоньку: «У-ух!» – и тоже пошёл.

Широко, по-удалому пошагал до дома. С булыжной мостовой у княжьего дома на гулкие досчатые настилы, а потом на песчаную утоптанную дорожку. Мимо знакомых, которым всем здравия пожелал раз двадцать, мимо ватажки малышей – дружинных детей, проскакавших верхом на палках-кониках с палками-мечами. С пригорочка хорошо видно, как на широком плацу у Северных ворот две сотни оружный строй оттачивают то рядами набегают, то в круговую оборону встают. Что-то их пожалели сегодня ради жары – даже без кольчуг. А рядом сотня могучего Судислава, вооружённая длинными топорами, берёт на приступ стену ростовых щитов и копий, которыми управлялась сотня под началом небольшого и очень быстрого начальника Ставра. Треск стоит. Опасная игра.

Позвякивая ножнами, пружинисто вспрыгнул одним скоком на крылечко в три ступени. В дверь выскочила Радуница, Вершкова жена, бросилась на шею и целовала лицо и лоб, и усы:

– Наконец-то, мой Ладушка приехал!.. Так боялась за тебя!..

– Чего же за меня бояться?..

– Ах ты недогадливый! – посмотрела в глаза Радуница. – Вдруг бы вора не поймали! Вдруг бы ранили тебя или… о-ой… думать страшно!

– Ну, я же не сам-один его ловил! Ты помысли: даже если бы только с Брывой мы были вдвоём, мы бы с ним запросто целый десяток перемогли!

– О-ой, не хвастай! На всякую силу есть пересилок!

– А мы бы хитростью!

– С Брывой-то?.. И на хитрость находиться перехитрие.

– А мы бы ловкостью!

– О-ой, что и делать! Как мальчишка маленький! – мудрые глаза сделались у Радуницы.

– Ну ты же меня такого и полюбила! – смеётся в усы Вершко.

– Муж мой, проходи в дом, садись за стол… Ты мой Свет Белый, за тобою ничего другого не вижу…

– Выходит плохо тебе, красавица? – стоя на крыльце, прижал к себе жену Вершко.

– Нет, мне очень хорошо!.. Только вот…

– Что не так?

– … Я лучше в Деречин поеду.

– Почему?.. Ну-ка посмотри на меня… ну, не прячься, Радушка…

– Не знаю… там родители наши… там все в куче, веселее…

– А ну посмотри на меня. Что в глазах у тебя? Кто тебя напугал?

– За тебя боялась.

– Ещё что случилось?

– Не случилось ничего плохого.

– А что в глазах у тебя??!

– … Гордей мимо ходит.

– И что творит?

– Ничего не творит, просто ходит туда-сюда, то посмотрит, то поздоровается.

– Ну, за посмотр и поздоровканье ещё бить рано. – это так пошутил.

– Всё бы тебе бить… – смешно надула розовые губки Радуница.

– Да нет, – обнадёживающе говорит Вершко, – можно и не бить, просто бока намять, или щёлкнуть один раз в лоб, чтоб запомнил навсегда.

– Нет, ты хороший! – строго посмотрела Радуница. – не превращайся в шалопая! Я тебя хорошего полюбила… Просто не по себе делается от его взглядов. Ты хоть и самый удалец у меня, а Гордею тоже не больно-то в лоб дашь, да и не за что обижать человека. А тебя всё нету и нету, а он всё тут ходит и ходит, смотрит и смотрит… отпусти меня с детьми в Деречин пожить. Я там тебя буду ждать сильно-сильно!

Радуница как поглядит своими большими серыми очами прямо в очи любимому мужу, так у того все возражения исчезают. Вершко опять лоб потёр, сказал ещё одно «у-ух!», пошевелил усами.

– Что-то я проголодался, жена – быка съем, корми меня! – и шагнул в дом за порог.

– Тятеська пьисол! – протянула ручки навстречу маленькая дочь. И сынок в люльке проснулся.

На следующий день в той самой княжьей опочивальне, которую обыскивал недоопознанный вор, сидели только двое – Любомир и Вершко. Были они ровесники, и выросли в одной дружине, и по всему судя, были они друзья. Только, конечно, у князя свои заботы, а у дружинника, хоть и охранного старшины, – свои. Все подробности своего дальнейшего разговора с Рихардом-рыбаком и все свои соображения Вершко изложил внятно.

Гладко всё сходиться на словах у рыбака, только нет веры магдебуржскому саксонцу никакой.

На юге Угры ещё не успокоились, и новые их волны текут с бескрайнего Востока, необузданные с допотопными своими верами, с которыми трудно договориться.

Даны продолжают бесчинствовать, приходя из-за моря. Опустошают в набегах прибрежные северные селения и не только прибрежные – вон прошлый год напали на Нижний Смолец, в десяти верстах от Неманского торга. Не оставили никого. И никто не смог и не успел их остановить. Волки, одна нажива на уме.

На севере – тевтоны наседают, захватывают берег. Уж лет двести всё теснят германцы наши роды, упорные, наглые в своей простоте, со своим Распятым Богом лезут в чужие земли – ни стыда не знают, ни совести. Чехи, Сербы, Хорваты и другие многие – все бьются против германцев. Только толку мало, разнородно действуют, своих продают.

Аркона – священный город, обезлюдивает. Исходят люди с западных земель, перетекают к нам и через нас на Восток. Дом Рюрика из Арконы зараньше ушёл к новгородцам, правда, с почётом большим, на княжение. И Лютичи потянулись. А у Бодричей, что без перерыва почти воюют, уже не стало зрелых мужчин. Заселяются уже их земли саксами и тюрингами.

Даже англам не сидиться на своих островах, выдумывают походы ко гробу своего Распятого Бога – тоже всего лишь предлог, что бы вторгнуться в чужую жизнь и награбить.

Византийский кесарь по-прежнему готов натравить всех друг на друга.

Но более всех старается папа Римский, неимётся ему, наущает германцев наседать на славян. Хочет во весь белый свет насадить свою веру. Не мытьём, так катаньем… и огнём и мечом не постесняется.

В таком мире мы живём, мой светлый князь. Этого сакса, кто хочешь мог купить, чтобы шпионить, выведывать, гадить будущему врагу. Тот же самый его телохранитель, который вместо того, чтобы защищать, взял да и ускакал – свою жизнь больше ценит, чем своё охранное ремесло – либо небедный проходимец, либо знатный господин этого «рыбака». А скорее всего, у того господина «телохранителя» есть ещё и свой господин.

– Я верю тебе, – качая головой, отвечал Любомир. – И думаю, что ты прав, и на совете ты сказал очень хорошо. Взял время подумать да разобраться. Но, что же, как поступим дальше? В какое дело нас втянет этот немец? Что он искал, может и знаю, – Летопись Полесскую, нашими дедами-прадедами писанную. Простой вор взял бы хоть украшения княжны. Простой вор в княжью опочивальню не полез бы. Известный, видно, он лазутчик, и наняли его за хорошие деньги.

Летопись эта – большой важности памятник. Сколько раз предупреждали святые старцы руянские, русинские и старорусские*, что такая Летопись всякому врагу – что бельмо в глазу – в ней память народа, память о великих свершениях, ошибках, удачах, переселениях за многие века. Источник опыта, науки, вдохновения.

Память у народа, всё равно, что корень у дерева – обрежешь, и станет дерево простым бревном, хоть лодку строй, хоть стену клади, но цвести, плодоносить, рощей великой стать дерево больше не сможет. И народ, если памяти лишить, станет подкаблучным слугой, ремесленным, торговым, служивым, любым, но никогда не сможет уже ни построить своих городов, ни сложить свои песни, ни создать своё государство, ни переселиться в лучшие места, ни заявить гордо: «Я – свободный». Потому что он себя не помнит, не знает, кто он, почему он вместе живёт и зачем.

Рассказывал отец мой князь Годин, как пытались уничтожить Летопись во время его молодости и во времена моего деда Рекуна.

Поэтому и почитаю таким важным труд, который взял на себя твой отец Буривой-Родомысл – переписать, размножить Летопись, устроить училища отдельные, где бы изучали и хранили эти знания.

Но улик, чтобы предъявить пойманному саксу, очевидных для соседей из Магдебурга и других – нет. Если начнут городить гильдмастеры, мол, нашего купца ни за что, ни про что казнили, со свету белого извели без повода-причины, какая с вами дикарями торговля. За ними поднимут голос их священники. Начнут лить свои отравленные речи во все уши. За ними начнут подниматься, бряцая оружием саксонские герцоги и маркграфы, «кто, мол на нас!». У каждого их них своя в том выгода.

И даже великие и мудрые свои же славные князья усомнятся – КТО правду говорит? А немцы могут это устроить, ведь это тоже соревнование – чья возьмёт, кто правее, того и права. А слухи туда дойдут.

А нам нужен мир и торговля. Подольше. Лет пять хотя бы. Твердыня вокруг Белой Вежи недостроена. Как достроиться, будет труднее предъявлять любые права на беловежские земли. А желающих предъявлять свои права, как ты и сказал, великое множество. Стрыйдовг о том же предупреждает. И днесь приходил, о короле германском Генрихе говорил, мол, сам король малолетен, а его могучие опекуны-радетели делают, что хотят, опасность всем и нам представляют.

Наши люди понимают, что этот Рихард лазил. Все знают и тебя, и следопытов, вы – да ошиблись! – улыбнулся князь.

– Простить его нельзя. В глазах своих людей также справедливость нельзя нарушать. А очевидную причину осуждения для Магдебурга надо создать. Осудить и наказать. – Любомир посмотрел на Вершко.

Умён князь. Удовлетворённо старшине это сознавать. Радостно с этим человеком жить.

– Я его на Божий суд вызову… когда поправиться.

– За что?

– …За то, что он вор и пёсья морда – улыбнулся Вершко.

– …За то, что… Если он убежит, и пропадёт – все поймут, что это мы его догнали. Если он просто убежит – бояре на тебя обидятся. А чтобы он просто убежал – есть нам резон? – не вижу…

– Может он тебя, княже, чем оскорбил?

– Да, он меня вообще-то оскорбил, мой дом обшарил… надо догадаться.

– Может ещё что?

– Плюнул на сапог?

– А дать ему ещё одну возможность украсть, что он хотел! – Вершко встал.

– … и поймать его за руку? – Хитро!

– А если что пойдёт не так – я вызову его… за личное оскорбление.

– Он крепкий, очень опасный, вижу… Ты справишься?

– Я к этому делу ближе всех – мне и надо вызывать.

– Если не считать меня!

– Любомир Годинович! Его собаку удавить мало, а не князю с ним биться!

Любомир наморщился, помолчал:

– …А что, если в поединке его не порешить, а отпустить?

– Как это?!

– А так – помиловать… Если только в поединке он тебя… зауважает. Это трудное дело, но возможное.

– Любомир Годинович! Он пёс смердящий! Как он может послужить?

– Расскажет, кто его послал… А может и ещё что…

– …?

– …!

– Я буду биться с ним, повод найду. – твёрдо заявил Вершко и подбородок приподнял.

После важного разговора с князем Вершко призадумался было, потёр лоб рукой, сказал: «У-ух!». А потом решил, что уж по одному-то делу особенно думать нечего. Пошёл искать Гордея. Обнаружил того в конюшнях – неспешно коня своего чистил.

– Здорово, Гордей!

– Здорово, Вершислав!

– Что-то ты около моей жены ходить зачастил…

– Коло Радуницы что ль?.. А мне-то что до неё – она же за тебя пошла, не за меня… Мне ж она отказала. Я и не гляжу на неё.

– Вот и не гляди!

– А я и не гляжу.

– И близко не ходи!

– И не подхожу.

– И здороваться в глаза не лезь! – настаивал Вершко.

– Вообще, молчу… не здоровался ни разу. – довольно ехидно продолжал Гордей.

– Врать-то силён, дале не запутайся!

– А мне чего путаться, хожу где мне надо. Ты то мне, где ходить, не указ!

– Ходи где хочешь, Гордей, только мою жену обходи подале!

– А чего это тебя зацепляет, где я хожу? Ты ж на ней женат! Не доверяешь что ли?.. Может ты удилом не удался?

– Ты…… рот похабный закрой, не говори, чего не надо!

– А ты мне рот не затыкай! – Гордей уже перестал гладить коня и развернулся к Вершко – был он на полголовы выше, тоже крепкий, поджарый, хоть, может, и не такой складный, сутуловатый, нос орлиный, не раз перебитый. – Не я к тебе пришёл, а ты ко мне.

Вершко поглядел на Гордея с ног до головы, сказал твёрдо и медленно:

– Я тебя предупредил. Подале от неё держись! А что ты думаешь, до меня не касается.

– Высоко голову задираешь черезчур. Гляди, не спотыкнись! – тоже с норовом ответил Гордей.

– Ты, что ли мне спотык?!

– Надо будет – спотыкну!

– А ну давай, спотыкай!

– Чепель! Пошёл ты… – зло начал Гордей, но уже не закончил, потому что Вершко не хотел никуда идти, а схватил Гордея за грудки. Схватил резко и метнул бы его коням под копыта, но и Гордей схватил Вершко за рубаху на плечах, и они закружились буровя земляной пол, взметая солому и грязь. Кони рванулись, заржали. Воины тягали друг друга в рукопашную, пока не били. Всё было быстро. Сбежались все, кто в конюшнях находился. Растащили кое-как вдесятером. Поскольку драка вышла несильная, да из-за ревности, «из-за бабы» решили дальше конюшни сор не носить.