Текст книги "Чепель. Славное сердце"

Автор книги: Александр Быков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

Все изумлённо смотрели на Горобея.

– А что же разве я – не догадливый? Не знаю, куда у нас Вершислав собрался? Вместе поедем!

– Горобей!..

– Ладно-ладно, не трать слова. Мы же с тобой друзья. Я тоже Любомира уважаю, надо ж выручать, если есть ещё возможность.

Посидели, погоревали дальше. Стук в дверь. Заходит Брыва.

– О-о, Брыва, заходи! Чего ты?

– Как чего? Я же видел, как Горобей махался с новым сотником, скулу подставлял ему под кулак, а тот всё попасть не мог. Не спроста это он со службы утёк. И я за ним. Со службой расквитался.

– А как же ты служить расквитался, от киевлян открутился?

– Я сказал, что у меня болит печень от постоянных перепоев, а когда я пью, то буйствую очень. И что поехал лечиться. Со мной же не станут драться…

– Вот это да, чем же вы, друзья мои, зарабатывать на жизнь станете?

– А ты чем? И мы чем-то таким же. Не переживай пока! Сейчас надо князя выручать.

– А вы думаете, он жив?

– Если б был мёртв, то уже бы услышали… А потом говорят же, что Бранибор кричал… Простите, батюшка и матушка… – все поклонились родителям, что сидели, кручинясь.

– Да, верно…

Стук в дверь. Заходит Кудеяр.

– Здравствуйте, люди добрые! Вас уже тут много собралось! Когда поедем?

– Куда ты собрался ехать?

– Как куда? Князя надо выручать! А чего бы вы тут собрались?

– А как же служба?

– Ну, не смейтесь! За князем же ехать, и есть наша служба!

– А как же ты от киевлян ушёл?

– Незаметно!

Друзья все встали с мест и стали обнимать друг с друга, да хлопать по плечам да по спине.

– А как же я?! – в двери вскочил Прытко.

Все обернулись до дверей:

– Прытко! А ты как же здесь?!

– Как это как? Куда же я без вас один?

Все хором протянулись к вихрастой голове и потрепали Прытка за волосы. Хорошо получилось в четыре руки.

Друзья обнялись за плечи в круг, наклонивши головы.

Прытко осенила мысль: «Мы – дружина!»

Кудияр поддержал: «Все заедино!»

Брыва внушительно подтвердил: «Все друг за друга горой!»

Горобей: «Где мы там и наша победа!»

Вершко: «И мы в сердце нашей земли!.. За Бранибора!»

На следующий день Вершко прощался с Радуницей. Он стоял наедине с женой, обняв её за талию, а она, сложив руки у него на груди. Он любовался ею и говорил тихо и медленно:

– Радушка моя, я плохой муж и плохой отец… Дома не бываю… Прости меня… Мне снова надо ехать. – гладил русые волосы, заплетал между пальцев длинные пряди.

Радуница отвечала нежно, глядя в сторону:

– Нет, ты сам не плохой, у тебя только плохая память. Ты забыл, что я тебя люблю. Я могу связать тебе поводок и привязать тебя за ногу. Чтобы не забывал, что не надо уходить. А могу кузнецу заказать цепочку потяжелее, можно длинную, чтобы до уборной сам ходил. Можно ко мне приковать, чтобы помнил, что у тебя есть жена… И на голову тебе надеть шапку, а я на ней вышью: «Скажите этому человеку, что его ждут дома!»

Радуница подняла большие серые глаза на Вершко, а Вершко безотрывно смотрел на неё:

– Родной мой… у тебя появилась седина. – провела рукой по его виску.

– Значит, я повзрослел…

– Мы повзрослели друг без друга…

– Я думаю о тебе всегда… я воюю, чтобы враг не коснулся тебя и не разрушил наш мир…

– Я выплачу все глаза… стану старой и некрасивой. А ты вернёшся и не узнаешь меня…

– А ты не плачь, просто меня жди, смотри, как играют наши дети. Они ведь славные, правда? И ты не сможешь стать некрасивой, ведь я тебя люблю…

– Ты всё врёшь… Ты сочиняешь мне сказку, чтобы я не огорчалась…

– Конечно, вру… но не во всём…

– Я боюсь, что тебя убьют…

– Я ухожу, чтобы тебе стало нечего бояться…

– Сохрани себя, заклинаю тебя, сохрани себя, мой Ладушка!

– Я постараюсь…

– Очень сильно постарайся, Вершинка мой!.. Почему нельзя без войны?

– Просто люди ещё не все люди…

– А кто они?

– Они бояться… Бояться быть голодными, бояться замёрзнуть, бояться, что их обидят, бояться грома и молнии, шума и тишины, тьмы и света, зверей, друг друга, всего. И от страха они готовы делать любые глупости. Поэтому ты не должна бояться… Ничего… Никогда… Будь безстрашной…

– … Как ты?

– … Как я…

Будто волна и песок приникли друг к другу. Будто Вселенная замедлила ход, замерли реки в берегах, застыли облака в небе, птицы остановили полёт… и будто в этот миг на всей Земле никто и никого не обидел…

Маленький сын посапывал в своей люльке, а дочурка потянула ручки и обняла Вершко за ногу:

– Тятеська, пьихоти домой обизатейна…

Вершко ушёл, а Радуница, еле выпустившая мужа из рук, проглядела все глаза сквозь слёзы пока он не скрылся с глаз, стала в доме на колени и просила и молила целый вечер, как часто делала всю жизнь с Вершком:

– Макошь, матушка, рожаница-защитница, берегиня-жалостыня моя! Сохрани мне любимого! Дай ему ума-разума, дай силы, дай предвиденья! Погаси ненависть врагов! Отведи от моего Лады железо калёное острое! Дай нам пожить, не забирай счастья!..

Глава двадцать первая. Холодное утро

Студёная ночь в начале верасня. Золотое убранство лесов ещё только приготовлено, не одето, а лишь достано. Кристальный холодный воздух вязнет на вдохе, зацепляясь за горло и за ноздри. Всё небо затянуто низкой, давящей пеленой облаков. Пелена эта слабо колышется, почти неподвижна и всякая надежда на свет от звёзд или Луны кажется несбыточной.

В предместьях к восходу от Ломжи, в лесу, в середине большой поляны стоит древний старик. Опирается на высокую, выше пригнутых плеч суковатую клюку, отполированную за десятки лет касанием рук. Согбенная спина покрыта простой холстиной. От спины поднимается пар. Старик то поднимает руки к небу, то опускает, то разводит, бормочет невнятное, то медленно, то быстрее, раскачивается в каком-то ритме, который делается всё сложнее.

Вокруг него стоят воины. Человек десять. В почти непроглядной темноте привыкшими глазами они следят, недвижимы, за действиями старика волхва. Движения его становятся постепенно всё быстрее и отчётливее, спина разгибается, дыхание делается глубоким и слышным. Вот уже в полный рост ходит он сильными сложными шагами, приседая, разворачиваясь. Руки его с клюкой, как руки воина, держащего копьё, резко и твёрдо наносят удары по невидимому врагу. Весь старый Стрыйдовг преобразился, распрямился, плечи развернулись и расширились, грудь по-богатырски вздымается от мощного дыхания. И всё быстрее, и всё внушительнее крутится-вертится Стрыйдовг в неведомом и неистовом танце-сражении. И будто тени вокруг него тоже завертелись, закружились, сгустились в сущности, будто и на самом деле его враг во плоти, а не простой воздух ночной.

Вершко с друзьями, наблюдавшие за Стрыйдовгом, не могли уже стоять безучастно. Свело скулы от напряжённого внимания и от ярой силы-страсти, будящейся в сердце, ноги вцепились в землю, вздулись жилы на руках, сжимающих древки оружия.

Ухнул Стрыйдовг, как огромная птица, зарычал жутким лесным зверем, запел коротко: «Перу-ун!» и так застыл с поднятыми к небу руками. Все поглядели на небо. Там в облаках за это время образовалась ровная, круглая дыра. В середине которой, торчит большая, яркая, кажется с кулак, белая звезда. Облака сплошной пелены порвались и понеслись низко и быстро в обозримой окружности, как густая, пышная пена на гребнях прибойной волны. А деревья вокруг так и стоят, слабо шевеля листьями, никакого ветра! Сквозь облачный невод стали светить многие звёзды и выстроились, кажется по волшебству Стрыйдовга, широким клином, сходящимся вниз к вершине, к той первой звезде с кулак. И клин этот указывал на Ломжу!

Охваченные мистическим чувством воины зашевелились, оглядывая небо, жадно впитывая происходящее чудо. Между стремительно летящих облаков мелко запотрескивало, забликовало, засверкало. В разрывах летящих облаков заиграли мелкие молнии-зарницы. Весь гигантский купол неба над головой засветился сполохами огня и волнами, каруселями, вихрями метал светы и огни во все стороны.

Воины стояли в смятении.

– Мать честная!.. – прошептал Прытко, снимая шапку в кулак.

– Чудо, братцы!.. – у Кудияра глаза блестели, как эти зарницы.

– Да… в верасне калинники играют на небе… бывает. – сказал Брыва.

– Только по заказу – редко. Да ещё так… – добавил Горобей.

– Перуновы знаки на небе. Стрыйдовг с Перуном говорит. – подытожил Вершко.

И все, задравши головы к небу, расставив руки, ходили-переступали под этим огненным небом, будто купались в небесной силе.

Через час небо остыло и снова закрылось.

– Перун дал вам силу. – сказал Стрыйдовг. – Предки благословили наше дело. На подвиг, сыны! Утром, даст бог, всё свершиться, как надо… Может и я чем-нибудь ещё подмогну.

В Ломже на утро готовилось развлечение для толпы. Казнь. Казнить собирались по закону злых преступников, тех, кто по христианской справедливости заслуживал казни. Грабителя. Ведьму. Язычника.

Народ собирался из всех уголков города и даже из многих окрестных деревень. Знали, что католики хотят предать смерти князя Белой Руси. Многие шли сочувствовать этой беде. «Знамение было ночью!» – передавали одни другим. «Всё небо было в огне!!! А князь русский поклоняется Перуну. Это Перун ему знаки подавал. Нельзя князя Любомира казнить – это к беде! Да и человек он для нас не вредный – никакого зла от него не видели.» «А видали как облака разгонялись?! – не иначе как сила древняя волховская причастна! А поперёк природы нельзя становиться – сметёт!» «А звёзды клином видали?! Клин-то на запад указывал, откуда христиане к нам пришли. Новая вера не лучше… Старая лучше была, человечнее!» «Туда его еретика, к демонам!» «Заткнись, Пржичек, самого туда сейчас запихнемо!» Толпа грудилась перед помостом, тихо, сдержанно, но напряжённо гудя.

Вокруг места предстоящей казни собирались также торговцы и скоморохи, намереваясь получить свои выгоды от участия в представлении. Скоморохов было с десяток в широких, красочных, нелепых, смешных нарядах. Были силачи, жонглёры, канатоходец, поставили большие качели и, раскачиваясь ловко, прыгали на них. На расфуфыренных в перья и ленты конях ездили по кругу сидя задом и стоя на голове. Стражники оттесняли скоморохов с середины и загнали почти под стену замка, но те упорно старались держаться ближе к центру будущего зрелища, как же, ведь за внимание деньги кидают!

На церемонии, которая должна была стать поучительной для простолюда, присутствовала значительная фигура, придавая всему величие и особый вес. Магистр Олаф. Рядом, как добрый хозяин, сидел лысеющий пан Войцемеж. С другой стороны от Войцемежа гордо и прямо восседал эмиссар миланского епископа чернявый Максимилиан Ипполит. Магистр осмотрел людную площадь и распорядился, чтобы переменили очередь казни – Поди сюда, сынок!

&

&

&

&

&

&

&

&

&

&

&

&

&

&

&

&<он не хотел учавствовать во всех низменных страстях толпы. Убедится, что язычник прикончен и будет считать свою миссию выполненной.

Любомир, ведомый по подземному каземату двумя копейщиками, в сопровождении монаха-католика, шёл, шатаясь и спотыкаясь. Два месяца он провёл в подземном холодном и сыром склепе с крысами. Он сидел и спал там на клочке мокрой земли сажень на полсажени, ел скудную бурду, которую ему частенко, смеясь и обругивая грязными словами, опрокидывали на землю. Испражнялся там же в углу. Он не видел и не слышал этого лета. Поэтому сейчас, жмуря слезящиеся и режущие от света глаза, грязный, оборванный, голодный, холодный он старался уравновесить свои чувства, чтобы выглядеть хотя бы немного достойно.

Перед глазами Любомира вставал всё тот же последний бой. А ничего уже нельзя было изменить. Запрокидывал голову, чтобы слеза не скатилась по щеке.

«Погибли мои верные стражи, воспитанники Лютобора и Бранибора. Все полегли за меня. Не в счёт, что перебили мы с ними вместе много находников. Своих жальче в тысячу раз! Надеюсь только, что Вершислав доскакал до Белой Вежи. Надеюсь, что спасли Пресветлу, Витка, Далинку. Надеюсь, что не все погибли защитники Белой Вежи. Верю, что жив Бранибор и Вершислав. Иначе, зачем всё?!. Виноват я… больше всех… виноват… перед своими предками виноват, перед княжеством Беловежским виноват, перед всеми людьми Белой Руси виноват… доверился… На обещания дружбы князей-королей купился. За дешёвую подачку, да и не за подачку, за глупость свою отпустил от себя верную дружину… Отдал силу в чужие руки. Дурак… Поделом мне… Пусть слетит дурная голова, не тяготит плечи!.. Хоть бы кого из вероломцев задушить перед смертью… да силы нет… ничего нет…»

Монах тёрся сбоку от князя и монотонно талдычил о покаянии грешников. Видимо, не надеясь на успех, часто задавал вопрос: «Не желает ли Любомир отречься от ереси многобожия и неверия во Христа?» Потом монах потребовал у стражи умыть смертнику лицо, так как тот должен предстать перед Создателем, хотя и в омерзении греха, но всё же узнаваемым.

Когда Любомир умывался, немного удалившись от стражи, монах наклонился к нему и, слегка отодвинув свой капюшон, прошептал:

– Узнаёшь ли ты меня, князь?

Любомир оглядел его лицо и без силы, без радости ответил погасшим голосом:

– Узнаю̀…

– Очень тихо… Ты меня сохранил, и я тебе помогу…

Затрубили медные трубы. Зашумела толпа у эшафота. Вывели на казнь белого русского князя. Стал он у плахи, рядом с одетым в чистый фартук коренастым, толстеющим палачом. Высокий, худой, грязный… а всё равно какой-то свой, хороший. Толпа народа польского загудела сильнее недовольно. Жаль белого князя. Жил бы себе, никого же он не трогал…

Гарольд оглашал приговор:

– … повелением великого магистра… по законам истинной церкви… кнеза Любомира из Бялой Вежи, презренного грешника, отвращающего свой взор от спасения… развращавшего умы людей, склонявшего к бесовским праздникам, к отрицанию власти истинной церкви, сопротивлявшегося силой власти великого христианского магистра. Этого Любомира поднявшего вооружённую руку на слуг божиих, несших свет веры, убившего подлым и преступным образом множество неповинных христиан, признаём единодушно врагом всех честных христиан и требуем его смертной казни. Казнь совершить милосердным способом: путём отсечения главы заблудшего и водружения оной на шест посреди площади на седмицу в назидание другим…

Тут у скоморохов, что-то случилось. Они ёрзали-ёрзали на своих качелях, строили пирамиду, выдували из себя огонь, и вдруг двое сорвались с высокой уже пирамиды, грохнулись на одну часть качелей, похоже сломав их, а с другой части качелей высоко в воздух взлетела большая потешная тряпичная кукла. Один бок у неё к тому же загорелся, и она, описав высокую дугу, грохнулась позади мест, где на деревянном возвышении сидели магистр, пан и эмиссар.

Магистр, конечно, рассердился, велел выкинуть скоморохов из города. И только копейщики побежали брать скоморохов, как тряпяная кукла рванула с оглушительным треском, как добрая бочка пороха, разбрасывая смертоносные осколки. Копейщики бросились обратно, спасать начальство. Пан Войцемеж и магистр Олаф лежали, сбитые взрывной волной, плащи на головах. Максимилиан быстро вскочил и запрыгал на одной ноге – что-то от взрыва ему «туда» попало.

К помосту для казни подскакали сразу два скомороха с запасным конём. Белый князь Любомир, у которого на удивление оказались не связанными руки, тут же вскочил на коня, и все они стали быстро удирать с площади. А народ-то польский расступился, пропускает! Палач, уже стоявший на изготовку с секирой для головы Любомира, бросился, было, ловить руса, но получил два сильнейших удара от монаха, сопровождавшего князя и успокоился на помосте. С монаха слетел капюшон, и Максимилиан Ипполит увидел живого и невредимого Рихарда сына Годлафа из саксов.

– Изменник! Помошник поганого язычника! Ты будешь гореть в аду! – пронесся крик Максимилиана над толпой. И, перестав подпрыгивать на ножке, забыв о мелком, неудобном ранении, он бросился на помост с мечом. Рихард тоже выхватил меч из-под полы своей длинной рясы. Несколько стражников также бросились на помост. Вмиг зазвенела сталь. Увидев, что Рихард попал в переплёт, рядом с ним на помост вскочил один из горожан, добравшийся до помоста, срывая с себя на ходу и швыряя в морды нападающих горожанский плащ.

– Держись саксонец! – зычным голосом рявкнул Вершко, и встрел свой сверкающий меч в круговерть стали.

Все скоморохи стали разбегаться от своих воровских качелей, вытворяя по пути всякие гадости. Поджигали торговые навесы, били горы посуды и стражу, попавшую под руку, разбрасывали продаваемые вещи, скидывали на пути погони какие-то бочки и горшки, два силача-скомороха схватили телегу, бросили её поперёк дороги стражникам, взяли и бросили вторую, как будто это были не телеги, а ящики с оругцами!

Торжественная казнь, очевидно, срывалась! Магистр Олаф, отняв, наконец, руки от своих ушей, оглушённый уже второй раз за недолгое время, вскочил, как ужаленный змеёй, скомандовал коня. Бессильно злобствуя и стегая всех кто под руку попался, еле да кое-как преодолев препятствия, чинимые скоморохами и толпой простолюдинов, помчался, как бешенная гора во главе конного отряда польских городских стражей вдогонку за своим единственным оставшимся оправдательным аргументом в глазах миланского епископа и германской знати – за беловежским языческим князем.

Пан Войцемеж бросился наутёк в свой замок. Узрев это в окружающей панике, Кудеяр метнулся следом за ним, увёртываясь по пути от нападающих на него стражников. Горобей побежал за Кудеяром, прикрывая его тыл, а тех самых стражников распинывая и разбрасывая, как снопы на току.

Сначала Максимилиан мастерски парировал нападения сакса и беловежца и нападал в ответ при поддержке пятерых стражников, которых через краткое время осталось трое. Но эмиссар дрался мастерски, неплохая школа и в Италии, и бойцы оттуда сильные попадаются, как везде. Максимилиан технично отбил удар Вершко и пнул Рихарда ногой в живот так, что тот упал на край помоста с перехваченным дыханием. Но тут же на руки и на корпус Максимилиану упал аркан и притянул руки к телу. Это Прытко ещё в скоморошьем костюме, гордясь удачей, тянул аркан на себя – ещё в начале примерялся, а сейчас поймал-таки здоровенного чернявого воина, собственноручно! Вершко, в это время, виртуозно ушёл от атаки городских стражников, подскочил ближе к чёрному эмиссару. Вжикнул сверкающий меч Вершислава, с резким звоном сломал край подставленного эмиссаром клинка, и голова Максимилиана в чёрных волосах, в изящной чёрной бородке со всем множеством чёрных замыслов внутри взлетела над телом, а потом поскакала по помосту отдельно, как твёрдый безобразный мяч. А тело… постояло и упало вниз. Зачем телу без головы? Прытко даже лихо свистнул, увидев фонтан крови из пересечённой шеи.

Рихард вскочил на ноги. Через несколько ударов стражники на помосте были раскиданы, и, из чувства самосохранения, не хотели больше подниматься в бой, один даже закатился под помост и, углядев струйки крови, капавшие сквозь щели меж досок помоста, крестился, не переставая, до конца того дня.

Сакс и беловежец, оставшись на помосте вдвоём, оглянулись вокруг – на площади кипело какое-то подобие бунта! Участвовали даже женщины, хотя большинство из них, конечно, как и полагается, уже разбежались. Но некоторые, вместе с многими местными мужиками, ловили стражников, крича на них, как на виноватых, били по мордасам и отбирали оружие! Причины, побуждавшие их к этому, были саксу и беловежцу неизвестны. Может, песняры о причинах знали? Наверняка сослужил службу и старый волхв. Но ещё, если вдуматься, наверное, местные ломжичане не любили своего пана… и сочувствовали сбежавшему Любомиру. Но такой поворот дела спасителей Любомира очень даже устраивал.

– А хорошо быть на твоей стороне! – усмехнулся Рихард.

– А у меня хорошая сторона! – в ответ усмехнулся Вершко.

Пан Войцемеж был настигнут Кудеяром в той зале, где он принимал беловежцев как гостей.

– Не трогай меня, воин! У меня четыре сына, они придут мстить за меня… Нет-нет, они не тронут тебя! Я заплачу тебе сто золотых! Тысячу! Я отдам за тебя замуж мою дочь, прекрасную паненку! Ты красивый, добрый, отличный парень!.. – Войцемеж споткнулся – ноги не держали от страха, упал и полз по полу. – Нет-нет, не надо ближе… не надо!!! Можно же договориться, как люди… Я не хотел, чтобы трогали твоего князя. Он мне как сын!! Прекрасный человек… Он спасся, я уверен!! Буду молиться за него!..

– Папочка!!! – раздался сзади с балкона тонкий девичий вскрик.

Кудеяр оглянулся и невольно замер, увидев пышные юбки, ангельское личико, кулачки, прижатые к тонкой шее…

Войцемеж достал тонкий изящный кинжал из дорогих инкрустированных каменьями ножен и стал тихо подниматься.

– Стой!

Кудеяр опустил взгляд на перекошенное лицо Горобея с усами торчком, что появился в дверях. Мимо Кудеярова лица ухнул, как филин ночью, пролетевший меч. Дахнул в твёрдое. Войцемеж всхлипнул, хрипнул, выронил кинжал и рухнул на спину с мечом, вбитым по середину клинка в грудь. Меч рассёк даже большой золотой крест с каменьями, что висел на груди пана. Паненка на балконе упала без чувств.

– Молодой ишшо! Зазевался на девку! – подходя ближе, определил Горобей. – Ничего, с возрастом это проходит.

Любомир долго скакать не мог, просто вываливался из седла. Его сопровождали и поддерживали Дивак и Янка. По дороге скинули с себя красочные балахоны, а на князя одели кольчугу. Свернули прятаться в лес. Было слышно, как настигает погоня. Дивак с конями поскакал вглубь леса, надеясь увести погоню за собой. Янко отвёл Любомира в сторонку и спрятал его и сам залёг в высокой траве.

Пролетели по дороге всадники – магистр со стражей. Промчались мимо старого сгорбленного деда, одетого в простую холстину, медленно бредущего с клюкой вдоль дороги. Посмотрели – следы на дороге кончились. Покружили, теряя время, разыскивая следы. Через некоторое время поехали обратно. Что было делать Янке? Любомир проговорил:

– Спасибо тебе, песняр… Янка. Уходи сам… «Речица, речица, ты волною грай, грай!» – устало откинул голову в траву.

– … Я лучше рискну пройтись по радуге! – ответил Янка храбро.

Любомир блаженно заулыбался.

Магистр Олаф если сказать «был зол», так ничего не сказать. Сквозь оглушённое сознание к нему пробивались видения его военного поражения, его унижения в глазах германской знати, его падения в иерархии рыцарства и последующего отнятия земель, уменьшение его доходов, бедность! Ускользающий русский князь… – чаша переполнена! Поход, начатый в полном, казалось, превосходстве, превратился в катастрофу. Старик, стоящий у дороги, неимоверно раздражал непонятно чем! Казалось, что в нём вся причина тупоголовой карусели, захватившей и поломавшей даже его холодный тщательный рассудок. Стражники приблизились к месту, где спрятались Любомир и Янка. Янка приготовился драться в последний раз.

Тут старик развернулся к магистру, вздел руки с деревянной клюкой к небу и возголосил:

– Небом и землёй проклинаю тебя, находник!!! Не будет тебе места ни на земле, ни на небе!!!

Магистр рванул коня напрямик к нему, всей громадной тяжестью сбил старика огромным своим чёрным конём, а хотел ещё иссечь мечом, но уже не доставал, поскольку старик лежал на земле. И всё кружил над ним и топтал, крича, распаляясь, не видя ничего вокруг… Стражники ломжицкие косо переглядывались между собой, видя бесноватого магистра и представляя, что с таким начальником можно запросто не сносить головы. Не столько искали, сколько кривились. «На стариков безоружных кидается – вовсе не человек!» Всадники кружили на дороге напротив схорона Любомира и Янки. Времени найти беглецов им не хватило.

Один из них вдруг вскрикнул и упал с торчащей из плеча стрелой. Остальные подоставали оружие. Бац! Ещё одного вынесло из седла. Магистр Олаф, настигая стражников, прогремел:

– В атаку! – стражники вяло поскакали навстречу подоспевшему небольшому отряду.

Вершислав и его товарищи продолжали стрелять, у них это неплохо получалось, ещё один неприятель упал. Все вместе: Вершислав, Брыва, Горобей, Кудеяр, Прытко, сакс Рихард и даже Торхельд, Смиргун и Никола (!), которые уже скинули скоморошьи наряды, были в кольчугах и с оружием, уже представляли, видимо, не смешное, а устрашающее зрелище. Польские стражи решили не связываться, отстали от магистра, и вовсе отъехали в сторону и скрылись в лесу. Они, наверно, не нашли причины, чтобы биться. Что-то не так было в панстве-воеводстве Ломжицком.

Магистр на громадном коне хоть и один, но грозно приближался горой брони и острой стали. Вершко поглядел на Брыву:

– Давай, Брыва, завали его…

– Добро старшой! Это по мне! – Брыва пошевелил бровями, перекинул из-за спины богатырское копьё и, заслонясь круглым щитом, пустил коня навстречу германцу.

Будто две горы столкнулись на дороге. Раздался мощный лязг и грохот. Шлем с синим конским хвостом улетел в высокую сухую траву у дороги. Магистр распростёрся в пыли, и, поднимаясь, бешенно озирался вокруг. Холодея внутри, обнаружил, что он с его стороны остался один. Левая рука, с которой был сдёрнут щит онемела, похоже, вывихнута. Он остановился в окружении десятка своих смертельных врагов. Он видел направленные на себя горящие ненавистью, осуждением и приговором взгляды. Всё гудело и плыло перед глазами. А цель и смысл его собственного пребывания в этих местах и на этой дороге, в этом безжалостном кольце стали ему вдруг совершенно непонятны…

А Брыва развернул коня, перехватил расщеплённое копьё и, подъехав сзади, тупым концом, как дубиной, стукнул магистра по темени, оглушил его в третий раз.

С поверженного магистра содрали доспехи, повязали. Приготовились казнить.

А тело Стрыйдовга подобрали для погребального костра.

Вышли из леса Любомир и Янка. Вернулся с конями Дивак. Все вместе погоревали над старым волхвом. Уронили слёзы в пожухлую траву.

Рихард подошёл к Вершко.

– Мы квиты, main russ kamrad…

– Прощай, Рихард, и прости за всё… Благодарим тебя все за помощь. Может когда свидимся… – Вершко крепко пожал ему руку. – А хочешь у нас оставайся. Будешь нам всем за доброго товарища…

– Меня ждёт моя родина… я ей задолжал, засиделся… в гостях. Никого в том не виню. Всё происходит, как должно произойти. Каждый должен выпить свою судьбу до дна… А ты Вэршислав… тобой могут гордиться. – Рихард улыбнулся. – буду помнить тебя… и ты меня вспомни… Прощайте!

И каждый в отряде пожал Рихарду руку. И тот всё так же в монашеской ризе с мечом на боку вскочил на коня. Откинув капюшон, он со смешанным чувством печали, стиснувшей почему-то его саксонское сердце, и одновременно с облегчением на душе двинулся домой, не торопясь и не оглядываясь.

Долго-долго, целых две седмицы до прибытия нового пана-наместника в Ломжу местные жители наблюдали жуткую картину рядом с дорогой из Ломжи на Вызну. Между верхушек двух придорожных полусогнутых берёз висело привязанное за ноги, чуть не порванное пополам, исклёванное падальщиками, без глаз и без лица, большое тело когда-то грозного германского магистра. И никто его не снимал.

А Срыйдовга отвезли на старинное капище в глубине Беловежской пущи. Сложили костёр в человечий рост. Собрались ученики волхва и простой народ. И когда огонь пылал горой и душа волхва уходила вверх – тучи снова разошлись окном, чтобы не мешать его душе, просинело небо и громыхнул вдалеке прощальный Перунов раскат.

В начале листопада* в харчевне на берегу Варяжского моря обсуждали новости. Слухи о битве в Англии и гибели знаменитого конунга норвежского Харальда Сурового взбудоражили весь свет. Кто не знал отчаянного забияку, свергателя императоров, самого страшного викинга, самого удачливого воина?! Его не стало! Он погиб в битве за обладание английской короной. Погиб в бою, как и хотел, как и было ему должно. Может только раньше, чем думал… А норманнскому королю Вильгельму повезло больше. Пришёл и перебил всех англичан, которых недобил Харальд. Конечно, может быть, как доказывали вильгельмовцы, был виноват западный ветер, что после такого жаркого лета дул беспрерывно и сильно со стороны островов и не пускал корабли нормандцев плыть с побережья через Ла-Манш. Но рыбаки и торговцы утверждали, что ходили в Англию в это время, только переменными курсами, приходилось лавировать. Можно было попасть в Англию, если захотеть. А Вильгельм не поплыл раньше, а задержался и предоставил возможность викингам и англичанам друг друга перебить. Выходило, что рассчёт Вильгельма победил храбрость Харальда. Вот и всё, нет больше безумно храбрых викингов, волков морей…

Ну, оно так и спокойнее, а то всё набеги творили, грабили, убивали…

Вершко отодвинул пустую миску. Наваристый борщ приятно согревал нутро, и промозглая, холодная и сырая погода уже не казалась такой зловещей и неприветливой. Рослый худощавый мореход, сидевший напротив, тоже взялся за второе блюдо – гречневую кашу с гуляшом. Мясо было хорошо разваренное и вмеру посоленное, с чесночком. Солёные огурчики аппетита добавляли. Трапезничали энергично, кусая полным ртом толстые ломти чёрного печного хлеба, как положено молодым, крепким и голодным мужчинам.

– Так что, Вершко, у меня набрана команда, пойдём пока к данам. Принц дацкий Гамлет звал раньше в гости, а я приеду торговать. Если захочешь, иди ко мне. Буду очень рад!

Вершислав поглядел на собеседника. Худой Любомир, почти как тогда, как из погреба вышел. Только в глазах появились непокорные огоньки. Лицо стало суровее и решительнее. Взгляд жёстче. В движениях проснулась сила. Сейчас даже больше на князя похож. А княжить не хочет…

Не всё, видно, умещалось в голове Вершко:

– Дело хорошее… А что нашим сказать?

– Ничего не говори. – мореход продолжил вполголоса. – Нет меня! Пока… Если только к капитану Стриженю на корабль наниматься приведёшь кого-нибудь, и только наших проверенных людей. Не хочу, чтобы слухи ползли, чтобы знали, где я с семьёй своей. Я хочу, чтобы мои дети и моя жена жили счастливо, да, вообще, просто ЖИЛИ. А то как угрозу своей власти сочтут. А сил достойных противопоставить нет. Кто слишком многого, не по своим силам хочет и сразу, может получить «ничего». Вот как Харальд.

– Так можно к Лютобору гонца снарядить. Лютобор приведёт войско домой.

– А кто его пропустит… не гонца, гонец, понятно, может и тайком, – Лютобора с войском. Договор же подписан с Изяславом. Он же «помощь» мне «прислал»… Я-то понадеялся, что наша дружина поможет мир водворить на Руси…

И представь, что я сейчас вспомню о княжестве, приду к наместнику киевскому в Берестье. Он скажет: «У меня свой князь». А к Изяславу без дружины за спиной, что просить? Всё обратно отиграть? Он откажет, скажет: «Подожди, моё дело не доделано». Представь, что я в Киеве и начну поднимать людей, Лютобор с войском развернётся против Изяслава. Сколько крови прольётся! Надо будет пожертвовать кем ещё? Тобой? Твоими друзьями? Многими нашими лучшими людьми. Все наши погибнут! А скольких погубим мы! И не известно, что всё станет по-моему. Вместо мира на Руси учиним разорение.