Текст книги "Чепель. Славное сердце"

Автор книги: Александр Быков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

Глава восемнадцатая. Конец ожиданиям

Немцы уже две недели грабили северные и западные окрестности Белой вежи. Люди убегали, бросая добро, прятались в леса. Находники увозили всё. На телеги грузили посуду, домашнюю утварь, ткани, одёжу, запасы еды из погребов. Забирали птицу дурную, что бегала по дворам, уводили всю, какую находили, скотину – обирали подчистую. Дома и хаты – жгли. Загорались от этого поля и лес. Хорошо ещё, что вперемешку с жарой иногда лили дожди, а то бы вся земля выгорела до тла.

Беловежцы делали вылазки по сведениям разведки. Били малые группы разорителей находников. Но вынуждены были, прежде всего, беречь крепость. Последнюю опору и надёжу. Вестей от других русских земель не было. Не было вестей от князя Любомира, ничего не слышно про Вершко.

Бранибор ждал. Готовился встретить немцев. Они всё равно должны придти до крепости.

Но вот, наконец, недели как раз через две вернулись Горобей и Брыва и ещё семнадцать бойцов из Любомировой стражи израненные, измученные да больные, рассказали как боролись с целой манипулой* немцев.

Схватка была быстротечной. Беловежцы смешали передние ряды немцев, нанеся им заметный урон, застопорили движение на неширокой лесной дороге, в том числе и телами своих погибших. И сразу, развернувшись, понеслись дальше на Белую Вежу, а дальше – направо, на Бранск. Немцы погнались за ними, но догадались, отрядили полтора десятка проверять беловежскую дорогу. (Этих уже уводили Кудияр и Прытко, правда в крепости ещё про то не знали.) Наконец Горобею и Брыве с остальными пришлось уходить от сильно превосходящего противника через лесные болота. Они как могли далеко зашли в болота на конях, но немцы и дальше упорно преследовали их. Потом с душевной болью и зубовным скрыпом бросили коней. Получили немало стрел в спину. Поскакали сами, как кони, по болотным кочкам. Хорошо, что болота когда-то обла̀занные, у̀ченные по настоянию и наставлению тогда ещё воеводы Горыныча. Брыва не выдержал «позорного бегства» «Всё равно, – говорит, – в болоте потону. Что ж напрасно силушке богатырской пропадать?!» и развернулся дать бой, стоя посреди кочек и хлипкой почвы. Остальным ничего не оставалось делать, как Брыву поддержать. Хотя Горобей порхал по кочкам очень даже легко. Бой вышел замечательный. Маневрировать на болоте очень затруднительно и всякие уловки, как зайти с боку или с тыла, выполнить – почти никак. Много немцев утонуло, вбитых в болото сначала по колено, потом по пояс, а потом и по голову Брывой. Но и стража Любомирова всё потихоньку убывала. Горобей накричал, заставил уходить своих ещё дальше. Немцы преследовали их уже как ловкую дичь. Во главе немцев стоял всё тот же опытный рыцарь-тевтон с выставленным подбородком Берг. Народу у него оставалось ещё больше сотни. Он и подумать не мог, что эти беглецы лезут через болото, где дороги уже нет и они её дальше не знают. Он-то думал, что они сейчас снова выйдут на твёрдую почву…

Шли за Горобеем. Залезли в топи. Брыве было хуже всех, не держала его болотная земля. Все ему помогали. Израненные и выбившиеся из сил, голодные стражники ходили и ползали по болотам неделю. На войну уже не обращали внимания. Выжившие немцы копошкались в грязи невдалеке и уже ни о чём тоже думать не могли, стреляли только по уткам, но не всякую утку потом ещё достанешь. Вобщем, погубили много немцев в болотах, не всех, конечно, часть выбралась, Берг в том числе. Беловежцы потеряли пятнадцать очень хороших бойцов и друзей.

У Горобея, по мнению Брывы, на голове выросла корона, оттого, что он командовал, да ещё и не всех укомандовал. А у Брывы, по мнению Горобея, наверное, выросли на ногах лягушачьи ласты и между ног русалочий хвост, а то бы как обьяснить, что он в болоте не утонул. Остальные, тоже всё равно держались молодцами. Когда узнали, что Кудеяра, Прытко и Вершко нет, все, особенно Горобей и Брыва, приуныли.

Горобей сказал:

– Непонятно, что случилось. Но не может быть, чтобы Вершислава кто-то там по дороге одолел. На Вершиславе – божья печать.

Ещё через пять дней под радостные возгласы дружины вернулись Кудеяр с Прытком, рассказали, как цапались с полуторным десятком немцев и, отстреливаясь, уходили знакомыми лесами. Как немцы привязчивые оказались и никак их не отпускали. Как потом пришлось с ними с оставшимися двенадцатью сойтись в ближнем бою. Как они, немцы бились хорошо. Но трое всё-таки не дураки убежали. А под конец на шум сечи прибежали селяне, прятавшиеся в лесу от находников. И последних немцев уже добивали дубинами и косами, чтобы не мучились. А самих их, конечно, поранило много, но не сильно, хотя и не слабо. И показывали на себе свежие рубцы.

А после того селяне их обессилелых увели от кучи набитых ими немцев, чуть не на руках унесли в схорон, где сами прятались и там перевязывали их и лечили. Прытко, не преминул всем доложить, что все тамошние девки ходили вокруг Кудеяра.

– А вокруг тебя ещё моложейшего, что же не ходили?? – подначивали его товарищи.

– Вокруг меня нельзя было ходить, – смеётся хитро Прытко, – я же женатый человек!

Узнали, что Вершко не доехал и тоже расстроились.

Прискакал гонец не свой, якобы новый гридень из Волковысского войска (Городненского князя удел) – никто его не знает, якобы от князя Любомира. Принёс свиток с печатью Беловежского князя. В свитке прочли: «Бранибору. Судислава со своею сотней отправить в Волковыск для встречи со мной. Дело повернулось неожиданно. Буду в доме городского головы в четверг сей недели. Другого решения нет, не медли».

Бранибор поглядел на Судислава:

– Почему в Волковыск?

– Наверно, он туда от Войцемежа уехал… может вражеского войска избегал… – отвечает Судислав.

– Четверг – это завтра…

– Надо поторопиться.

– Нельзя покидать крепость!

– Я вижу ты умнее князя, Бранибор.

– А ты, зато, на словах ловок…

– Что ж с того, что я на словах ловок?

– Что как бы твой язык не запутал ноги!

– Да ты мне, никак, угрожаешь?

– Нет, я вспоминаю, что ежели поступать по писанному, а не по правильному, беды не оберёшься.

– Ты против княжьего слова выступаешь! Может он там в беде!

– Молоде-ец, давай, езжай, всё сказал как надо… Хоть бы это правда была!.. А в дозор на Дорогичинский шлях* ты кого посылал?

– … Гордея с десятком.

– Как же ты его заберёшь?

– Не буду забирать, к тебе вернётся.

– То же мне – подарок!

– На тебя не угодишь…

– Да уж, верно… поезжай, без князя не вертайся!

– Ты, Бранибор, много мнишь о себе.

– Может… может и мню. Только не нравиться мне это всё.

– Ну и всё, ругаться с тобой не стану – толку всё равно не будет! – Судислав развернулся и решительно пошёл собирать свою сотню в поход.

– Постой, Судислав! Не держи обиду! А если это западня?! Нас хотят разделить. Я-то в крепости останусь, а ты – в чисто поле, голову под куст!

Судислав остановился, как-то сомнительно посмотрел на Бранибора:

– Поздно думать да решать… Спасибо тебе на добром слове, и… прости за всё!

– Как прости?! ты что уже помереть собрался?!. Ты уж бейся, если что… не давайся просто так…

Через час сотня Судислава покидала Беловежскую крепость через Северные ворота. Остающиеся браниборцы поддевали шуточками уходивших на тему бегства из крепости. Те вяло отшучивались. А Бранибор был как грозовая туча. Вскоре и день погас.

На середине дороги к Волковыску, уже затемно, дорогу сотне перегородила большая сила немцев. Вторая часть отрезала путь назад. Верные воинской выучке дружинники сразу изготовились к бою вкруговую и сплотились вокруг сотника и стяга. Силы были снова слишком не равны. Судислав не дрогнул. Но и не командовал. От немцев приблизились послы. Они требовали сдачи, обещали жизнь. Судислав выехал вперёд и стал лицом к дружине:

– Слушай меня все! Знаю, что делаю! Спешиться! Склонить стяг! Оружие на землю!

В сотне прошёл ропот. Какая-то часть, может быть, знала, в чём дело. Другая часть, привычная выполнять приказ, стала выполнять. Были и возмущённые выкрики о предательстве. Десятник Михайло заорал: «Измена!!! Уходим, братцы!!!» и весь его десяток и ещё человек двадцать, кто-то, заново взлетая на коня, с привычной сноровкой рванули галопом вслед за Михайлом в лес сбоку дороги. Затукали множество тетив с немецкой стороны. Глухие удары оземь говорили, что стрелы и в ночной темноте нашли цель. Ещё один десятник Олег рванулся к Судиславу с мечом. Но тот сотником стал, не случайно, хотя предатель, а воин сильный. Зарубил подскочившего одним ударом:

– Слушать МЕНЯ сказал!!! Мы уходим служить другому господину. Любомир мёртв. Белая Вежа обречена, там утром будет бойня. Кто не дурак, пойдёт за мной, утром получит оружие назад. Остальные через день могут идти, куда глаза глядят. А сейчас оружие на землю и не дёргаться!

Немцы надвинулись ближе. Требовлян метнул в Судислава топор. В темноте. Судислав резко, тренированно отбил его крестовиной меча перед лицом:

– Больше не балуй! Прощу!

Милован, к которому после Ярилина дня уже приклеилась новая кличка «Дупель»*, бросил оружие на землю.

Молодой воин Синебор бросился сердцем на собственный меч.

Под утро четырнадцать сбежавших от Судислава дружинников во главе с Михайлом стучали в ворота Белой Вежи. Другие – кто погиб, кто рассеялся и потерялся в ночном лесу. Рассказывали об измене. Бранибор в сердцах сломал дверь сосновую ударом кулака. Руку разбил.

Вершислав провёл у Перуницы двадцать восемь дней, в том числе первые три дня в бреду, а следующую седмицу – не вставая. Перуница рассказала ему, что видела издали, как его убивал из могучего самострела неизвестный воин, таившийся в пуще, и даже не подошёл посмотреть ближе: убил-не убил, наверное, чтобы не оставлять следов. Как она подобрала его после ранения, как стрелы доставала и выхаживала. Что стрела со спины прошила его через кольчугу насквозь, а та, что попала в грудь, пробила верх зерцала, нашитого на кольчугу, и застряла в железной подковке, что висит у него на груди. Из-за подковки его не убило совсем. Рассказала, как он метался и сражался в бреду. Что сама она, конечно, не Перуница, но очень хотела бы ею стать, чтобы отомстить за разорённую родную деревню Древляны. Что зовут её Любава, что она потеряла всех родных и близких и совершила убийство, поэтому ей теперь не место среди обычных людей. Что теперь она с ещё одной спасённой ею после набега односельчанкой будут жить в лесу, а пропитание добывают себе не только охотой, собиранием грубов-ягод, ловлей рыбы, а и набегами на ляховитские селения, воруя и портя крупную скотину и мелкую живность. Делает это она по нарочному умыслу, поскольку заступиться больше некому, а ей и так понятно, что раз немцы приходили, значит их ляхи пропустили, а кто пропустит просто так, только за выгоду, значит продались соседи за подачку, и потому не стоят жалости.

– А мы подобрали мальчика с сестрой на дороге. Они спаслись из Древляны. – подумав, припомнил Вершко.

– А как его зовут?! – встрепенулась Любава.

– Назвался Твердом, лет десяти.

– Ой, мамочка милая! Это же мои дети! Они не пропали! Где они Вершислав?!

– Мальчика при дружине оставили, поскольку зело терпелив, а девочка у княжны Пресветлы на попечении. У неё и дочка почти такая же маленькая.

– Ой, Вершислав, как я рада! Счастье какое! – и давай Перуница реветь как обычно, по-женски.

– Их ещё зубр вывел из пущи. Огромный такой зубр, матёрый, как гора. Горобей сказал, что это сам Велес их спас.

– А кто это – Горобей?

– Это самый мудрый воин на беловежье, мой друг.

– Горобея не знаю, жаль. Только кое-что нам вдали слышно из Белой Вежи. Например, что тебя прозвали Чепель за точный выстрел.

– Это скорее за дотошность… ну и за выстрел. Добрый был выстрел. Не всегда так гладко получается… Наверно, только когда очень надо… А ещё мне вот эта подковка помогает. И теперь вот спасла… Она – с неба…

Не раз порывался Вершислав идти в крепость, но Перуница-Любава не пускала, ругала: «Кого ты можешь сейчас спасти? Сам себя не донесёшь! На погибель верную не пущу тебя! Ты моих детей спас, а я тебя слабого должна на смерть отправить?!» И Вершислав искал себе работу по силам, чтобы тренировать ослабшее тело. Нашёл неподалёку на бережку речки глину, таскал её к шалашу, делал кирпичи, перемешивая с сухой травой, с мелкой веточкой, сушил эти «саманные» кирпичи в тени. Падал на эти кирпичи от усталости. Из чистой глины слепил очаг. «Не так, – думал он, – я представлял себе печку в сторожевой избе…» Обжигал очаг, подправлял, чтобы хорошо выводил дым. Острил топоры об камень. Рубил деревца, задыхаясь и чуть не плача от досады, что нету силы. Осторожно кашлял, сдерживаясь, смотрел – крови нет «это хорошо…» Соорудил бревенчатый каркас для большой хижины вокруг очага, заложил стены брёвнами. Обложил всё своим кирпичом. Лазил по верху оступаясь, делал стропила. Накладывал ветки толстым слоем, придавливал толстым дёрном. Сделал крышу. Вышел домик лесной на зиму. Для Перуницы. Вдруг понадобится.

А Перуница натаскала еды. Взяла с Вершислава слово, что не уползёт никуда до её приезда. Приставила свою спасённую подругу варить Вершиславу страву. Еле уговорила её не бояться мужчины. А сама переодетая обратно простой селянкою доехала до деда Буривоя-Родомысла. Всё рассказала по большому секрету. Матушка Надея её жалела и гладила осторожно, помня, что Вершиславова жена Радуница вся извелась, ожидая мужа, что внучка спрашивает: «А где мой тятеська? Потиму домой ни идёт? Я зе ево зду!»

Со Змеем.

Дед наготовил, набрал с собой снадобий полтелеги, и поехали выхаживать ратоборца в пущу. Пробирались секретно, тихо, старались на немцев не нарваться и вообще никому на глаза не попадаться. Ведь неизвестно, кто в Вершко стрелял.

Вершислав и Буривой, конечно очень обрадовались друг другу.

И отец ходил за сыном, чего только не делал, мазал его медвежьим жиром с пахучими травками, кормил како-то пчелиной смесью, поил какой-то совсем на запах резкой бурдой, вроде как из под бобрового хвоста, растирал ему руки и ноги. Заговоры заговаривал, призывал Перуна помочь верному воину, просил Живу дать сил, и именем Христа тоже молил о быстрейшем выздоровлении…

Долго ли, коротко ли, стал Вершислав чувствовать, что силы прибывают. Стал крутить меч, бегать вдоль реки, отжиматься, прыгать, приседать. В конце концов, взвалил на себя бревно поперёк на плечи, на загривок. Отец кричит: «Стой, сын!!! Шо робишь?! Что ты себя не жалеешь?!»* А сын стоит с бревном на плечах и говорит смиренно как-то: «У меня всё хорошо, батюшка… просто отлично!» И про себя: «Удар… Я развернулся. И было что-то очень важное… А потом я полз хватаясь за траву… что же я пропустил?.. Что-то вылетело у меня из головы…»

Ну, вот, наконец, и немцы! Вышли к Беловежской крепости. Давно их ждали. Насколько смогли уже их ряды проредили. А всё равно внезапно они появились, и много их.

Вышла голова немецкого войска с западной стороны. Значит с той стороны тоже ни одного села целого. Вышли, перед крепостью построились. Гордяться собой, галдят, хохочут, покрикивают.

Много какого народу надо было бы из крепости отправить подальше. Вот и княгиня Пресветла с детьми – куда спрятать её? И Элипранд ни в какую домой не ехал, а пора бы уже. Упрямый – Вершислава с друзьями дожидался, переживает. Хороший парень, свой. Но ума ещё нет, как и полагается в его возрасте.

Тут видят с крепостной стены, как со стороны Ломжи, с полуночного края скачет всадник. Быстро скачет прямо к крепости, к Северным воротам. В виду всего немецкого войска. Войско немецкое пуще прежнего загалдело, заорало, засвистело. Как посмел незнакомец мимо войска без разрешения скакать?! Много дружинников на стенах Белой Вежи наблюдало за этим. И Брыва тут, и Горобей, и Кудеяр, и Прытко, и Святояр, и Бранибор, и Элипранд на стене прищурились. Кто это такой нахальный? Всадник руку вскинул. Что-то показать хочет. Немцы же давай в него постреливать. Всадник ниже к коню пригибается. Несколько рыцарей с левого края удалью блещут, друг перед другом наперегонки ринулись всадника перехватывать, только плащи развеваются на скаку, да колышуться на шлемах цветастые плюмажи. Один рыцарь с пышными жёлтыми и чёрными перьями уже и совсем близко напо̀перек приближается с тяжёлым копьём наперевес. Всадник выдернул лук. Коня остановил, на месте к рыцарю развернул. Вот-вот рыцарь со всего наскоку ударит, снесёт смельчака. А тот целиться… Бац! Враз рыцаря сбил, только копьё кверху подлетело, и жёлто-чёрные перья потерялись в пыли! Конь рыцарский мимо всадника проскакал.

Наши со стены присмотрелись – ВЕРШИСЛАВ! Заорала вся стена. Орут: «Вершислав! Давай сюда! Чепель! ЧЕПЕЛЬ!!!» Бранибор показывает – «Открыть ворота̀!» А Чепель – бац! Второго рыцаря сбил! И полетели в пыль зелёные перья с голубым. Ещё трое рыцарей дружно скачут, рядом, грозят смести. Ну и Вершко ждать не стал, развернулся – и в крепость. Ещё немного и он влетел в приоткрытые ворота. Ворота быстро затворили. А рыцарей обсыпали стрелами со стены, правда, не сбили никого.

Вот и дома, в радостных обьятиях друзей! Посбегали со стен тискать, в охапку загребать. Где ты был?! Так его, да растак! Целый, вроде! Чуть не потерялся!! Только Бранибор из близких на стене остался – наблюдает.

И видят со стены крепостной другую удивительную картину: от немецкого войска отделился большой смешанный отряд: всадников четыреста и пеших шестьсот. Подняли свой стяг.

– Смотри-ка, чей стяг! Нижняя Лужица*. Уходят… Далеко князя Димитро занесла нелёгкая пограбить. Хоть в последний момент одумался, уходит лужичанин со своими людьми. Не хочет больше братоубийством заниматься. Только, мол, пограблю, а дружину бить не буду. – горестно покачал головой Бранибор. – от же… люди…

– Может он недавно пришёл?

– А что ему вообще тут делать?.. Ну, спасибо тебе, Димитро, полегчало… немного. Вершислава ко мне!

Поднялся на стену Вершислав. Обнялись с братом.

– Ну, что, браток, где ты был? – спрашивает Бранибор сдержанно и строго.

– Меня по дороге в спину из самострела и вот сюда. Подковка спасла… Не добил, прямо в неё попал. Исцелили люди в лесу, даже батю привозили.

– Ого! А я тут ничего не знаю. – помягчел голос у Бранибора. – А где князь наш?

– … Приказал мне князь спасать его семью. А сам в Ломже остался пана Войцемежа обращать…

– В жабу?… Чего глядишь? В жабу надо было этого Войцемежа обратить. И каблуком раздавить, чтобы было моркое, склизкое место. Вообще туда не ездить! Сколько бы мы с Любомиром за это время уже немчуры побили. Месяц прошёл! Мы и так били, но насколько было бы веселее.

– Да, сам не знаю, как жив… – с трудом выговорил Вершко. – А оттуда никаких известий? Из Ломжи.

– … Только немцев вижу и слышу, а про князя ничего… Судислав – изменник!

– В каком смысле?

– В прямом! Вывел из крепости свою сотню по поддельному письму от князя и немцам сдал. Мало кто спасся.

– Как же так?!

– Вот так! Видишь, как мы тут «интересно» живём… Сам-то можешь принять начало… – Бранибор оглянулся на брата, оторвавшись от наблюдения за немцами. – Вижу. Молодец! Давай, собирай свою полсотню… кто остался, леченных-калеченных-увеченных, всех во двор. Принимай.

– Постой, брат! А какое писмо от князя? С печаткой что-ли?

– С печаткой, брат!

– Значит, Любомира в полон захватили…

– Тоже надеюсь, что не убили…

– … Печатку сняли, да к письму… А через кого же Судислав договорился о сдаче? Он тут при тебе был всё время?

– Я ничего не заметил…

– А Гордей где?

– А что Гордей? Вон на стене со своим десятком, к бою готовый.

– Да, что-то не сходиться…

– Что у тебя не сходиться?

– Я на Гордея думаю, что он предатель.

– Предатель?.. А чего он тогда в крепость вернулся?

– Вот то-то и не сходиться.

– Может, ты из-за Радуницы… о нём думаешь?.. Ну, сейчас пускай на стене постоит. С чего ты взял-то про него?

– Может он вернулся ворота открыть? Или счас со стены соскочит, врага пустит! Нету у меня доказательств, только предчувствие. Не верю ему… всем нутром не верю.

– Да?.. Не трож его пока… Каждая пара рук на стене дорога̀.

Глава девятнадцатая. Твердыня

Они обтекли крепость со всех сторон. Заперли все дороги и тропки.

С беловежских стен наблюдали приготовления к штурму. У Бранибора давно всё готово. Руки у многих поквитаться ждут, не то что в ладонях, аж до плечей чешутся.

По своей логике немцы выдвинули вперёд наёмников. Это были те самые викинги-свеи, человек восемьсот. То ли не всех видели, то ли ещё приплыли. В полосатых штанах, со свастиками и всякими мордами на щитах, галдящие, торсы голые по жаре, шлемы у многих рогатые, волосы выбиваются рыжие. У одного воина и вовсе всё тело обросшее рыжим мехом, аки вепрь. Ярл ихний – могучий, весь в татуировках, воинственный, значит. Воинство выкрикает имя бога своего Одина, понимает только силу, другой порядок презирает. Им было обещано, что награбленного отдадут им столько, сколько смогут унести на себе в руках. Недальновидные! Не могли подумать, что у них может не остаться рук.

Бранибор понимал, что викингами магистр Олаф всего лишь прощупает оборону крепости. Похоже, это его, магистра с синим крашенным конским хвостом на шеломе разглядел Бранибор в рядах горделивых рыцарей. На копьях у них ленточки, щиты размалёваны, на шеломах – всякая белиберда присобачена. Как дети… если бы не хуже! На многих белые наддёвы поверх металлической зброи. На наддёвах у каждого свои значки, у многих кресты самого разного вида. Опять крестоносцы… Крыжаки… Неимётся…

Отделились от немецкого войска послы. На конях подъехали на треть стрелища*. Кричат:

– Выходите из крепости! Вам худородным честь от нашего великого магистра! Кто пожелает, того он возьмёт на службу в своё войско! А упираться вам не за что!.. Нету больше вашего князя!!! – и из мешка вынимают и поднимают на копье… голову князя Любомира…

Затихло всё. Замерло дыхание на стенах. На копье на обозрение крепости возвышалась отрубленная голова со русыми Любомировыми кудрями, с полузакрытыми глазами, с кровавым низом шеи…

Ахнули на стене Беловежской… Опустились руки… Замерли сердца, ужасом сковало члены, в жилах кровь заледенела…

– ЭТО НЕ ОН!!! Непра-авда!!! Это друго-ой!!! – раздался истошный вопль со стены. Все обернулись, а это Вершко рванулся, как обезумелый, готов со стены сигануть. Друзья его схватили за одёжу, за плечи, за руки на помост валят, чтобы уберечь…

– Любомир в походе бороды не брил!!! Это не он… это другой… это другой… – хрипел Вершко, придавленный Брывой и Горобеем. И друзья все, тоже приходя в себя, сознавая, как правду, заорали вслед за ним, чтобы всем своим слышно было:

– Князь в походе бороды не брил!!! Это другой!!!

И вся Белая Вежа сначала дружина, а потом и всё войско заорали на разные голоса, как шквал непогоды оглушающе громко:

– Ах вы су…..!!! Ах вы…..!!!..….!!! Князя думали мы не узнаем своего??! Идзете на… усим кагалом* сваим!!!

После недолгих приготовлений, враг решил атаковать. Первый удар. А солнышко на вершине! Пекёт! Атака викингов была стремительной и дикой по натиску. Они бросились с лестницами на стены. В ров перед крепостью кидались с разбега и лезли наверх под градом стрел со стен, срывая ногти. Кого в таком деле волнуют ногти?! Как только вики с бранью и воем побежали вверх по лестницам, по стене пронесся повторяемый криком десятников приказ Бранибора: «Смола-а, камни-и, багрры-ы!» Перекинули котлы, вылили на головы виков кипящую смолу, посыпали камни, и длинными баграми в десятках умелых и дружных рук, с зычным: «Раз-два взяли!!» – опрокидывали лестницы с бегущими по ним врагами.

Викингов не останавливала боль и неудачи, они вскакивали с земли с поломанными руками, обожжёнными лицами и вытекшими глазами, со шкварчащими от смолы спинами и снова остервенело лезли на стену ещё быстрее. Мечи держали зубами, проткнутые насквозь продолжали сражаться. Некоторым удавалось вскочить на стену. Этих тут же поднимали на копья и кидали вниз на головы собратьев.

Любое войско может дрогнуть под бешенным натиском, кроме двух случаев: когда степень бешенства ещё выше и когда кроме бешенства ещё противостоит твёрдая выучка и железная дисциплина. Последнее всё в высшей степени было у войска Бранибора. Как кузнец не обращает внимания на жар, искры и шипение металла, а только крепче хват клещей, увереннее удар молота, так беловежцы на свирепость викингов только твёрже стояли на ногах, крепче сжимали оружие, зорче следили за врагом, внимательнее слушали приказы и молотили, молотили, молотили. И перемолотили.

Останки викингов сваренные смолой, с перебитыми, вывернутыми телами, валялись под стенами в лужах смолы и крови, некоторые расползались, стеная и проклиная, резали себе, безнадёжно раненным, вены и друг другу горла и животы.

Бранибор сурово смотрел вниз:

– Конец викингам! Не только меч нужен, а мастерство и лучшее оружие! Не только ярость, а дальновидность!

С другой стороны поля боя на уничтожение викингов смотрел магистр Олаф.

– Недурно. – процедил он. – Тупоголовым – туда и дорога. Приготовить огонь!

Для людей Бранибора жара̀ от солнца и схватки была невероятной, воины спускались до криниц и выливали на себя вёдра воды, зброя шипела! Многие давно поснимали раскалённую броню, хоть и не самое лучшее время быть без защиты.

Немцы выкатили катапульты. Вскоре на стены полетели горящие горшки со смолой, обмотанные паклей. Сейчас работали ополченцы и простые мужики селяне. Бегом таскали воду из криниц. Тут же заливали пожары водой, прятались под навесами стен. Появились не только раненные, но и обожжённые, стало недоставать воды. В ход пошёл песок. Сыпались также и стрелы – лучники подошли на выстрел, их горящие стрелы также распространяли огонь. Почти сразу в ответ стали бить камнемёты из крепости, тоже горшками с огнём, но со своим самодельным «греческим», по немецким катапультам. Наш-то огонь пожарче горит! Метание беловежцам управляли с высокой срединной башни. Точность попадания с обеих сторон была не слишком высока, но у немцев не было запасено столько воды. Их катапульты из-за перегоревших ремней вышли из строя. Вершислав со своими сидел на самой Белой Веже. Долго метились наконец прямо с неё стали кидать камни в скопище рыцарей, где виднелся синий конский хвост на шлеме. В сам хвост не попали, но рыцарей и коней попортили немало, пока те сообразили, на какое расстояние надо отойти.

Вызвать пожары в крепости немцам всё же удалось. Погорели дома и конюшни. Люди остались без крыши над головой, а коней перегнали в простые загоны. Стены сохранили.

Наконец немцы тоже перегрелись. Отошли, спрятались в лес. Передых… Решили ждать, спать до раннего утра, чтобы воевать и геройствовать, как им, рыцарям хотелось, можно было с удовольствием.

– Не дадим врагу отдыхать! Не на веселье приехали, будут смертушку прнимать за учинённый разор нашей земли! – толковал Бранибор начальникам отрядов. – Первого слушать ныне меня!

Тут даже возникал как бы смущённый ропот:

– Да ты и не сомневайся, Бранибор, кого теперь ещё и слушать, как не тебя!

– Будем бить врага, чтобы ему стало тошно на нашей земле, чтобы во все тяжкие бежал отсель восвояси!

– А не маловато ли нас, чтобы так бить? – спрашивал опытный сотник, приведший помощь из Берестья. – Всё-таки, нас даже и с ополчением всего чуть больше восьми сотен, а их пять тыщь ещё осталось, и там рыцарей много, человек семьсот. Подмога бы нам ещё не помешала…

– Не сравнивай, Козьма, одно только число. Выучкой надо победить, умом и хитростью, когда числа не хватает. Нет другой силы кроме нас, чтобы разбить врага. И нет нам третьего пути, или победить или погибнуть! А погибнуть может и дурак. И отступать нам некуда – мы в сердце нашей земли. Наш правило одно: где мы – там и наша победа!

Вот изменник показал вам всем недавно пример, как не надо делать. Слабостью и дуростью можно погубить отборный отряд. Жадность, горделивость и неверие – это тоже такие виды слабости и дурости.

Вы помните: Мы – дружина! Все заедино! Каждый друг за друга горой!

… А наш князь, я уверен, жив. Его ещё предстоит выручать.

А сейчас будем делать вот что…

Когда примерно за полночь лагерь неприятеля уже утихомирился, глубоко в немецком лагере вдруг послышалось сопение, стон, сдавленный крик, потом ещё, потом ещё. Дозорные дали сигнал тревоги, лагерь пришёл в движение. Через полчаса магистру Олафу доложили, что вырезана целая сотня кнехтов, стоявшая ближе к обозу, и обозная охрана. А провизия полита какой-то дрянью, которая воняет, хуже мертвечины, скорее всего, её есть больше нельзя. Следы русов затерялись в ночной пуще. От этих людей магистру приходилось так перекривиться, что казалось – уже паралич. Ему оставалось предположить, что такую незаметную вылазку беловежцам удалось предпринять либо из-за скрытого подземного выхода наружу, либо из-за действующей у него в тылу большой и очень опасной шайки. Пришлось утроить дозорных.

На утро недоспавшие и недоевшие немцы пошли на штурм. В отличие от викингов эти себя больше берегли – прикрывались щитами, обстреливали крепостные стены тучей стрел, хоронясь за большими деревянными стенами на огромных колёсах забрасывали крепостной ров землёй и ветками, организуя себе несколько широких подходов к стенам.

Когда немцы побежали по лестницам наверх, оказалось, что у беловежцев припасены на стенах брёвна, которые скатывались по хребтам и головам, ломая и вывихивая головы, руки, спины. А кроме кипящей смолы есть ещё и греческий огонь, который очень хорошо горел не только на катапультах, а и на кнехтах и на рыцарях. Стальная машина обороны снова сработала отлично. Немцы с проклятиями и потерями откатились обратно. Люди Белой Вежи радостно орали им вслед: «Наелись нашего хлеба?! Иди ещё тебя угощу! Здохни, гад попа̀лены!!! Нехай уся шкура с тябе спаузе! Рыло шпрэхаускае! Глянь туды – абезножелы карачытца… Застрели его, каб не мучыуса!»*

Изумлённый не по-хорошему магистр Олаф приказал бомбить центральную башню. Оттуда беловежцы метали камни дальше, чем могли метнуть немцы, всё время были в выигрыше. Издалека уже привезли камней, подбирали камни, пущенные беловежцами, и методично старались бить в одно и тоже место – посередине Белой Вежи, посередине башни. От ударов камней о камни летели смертоносные быстрые и острые осколки, пробивавшие даже иногда щит, за которым прятался какой нибудь боец, а иногда просто проламывавшие кому-то череп, грудь или рвавшие живот, руку или ногу. Иногда камни перелетали мимо башни, творя что-нибудь жуткое на её задах. Редко, но некоторые камни ложились ровно на верхнюю площадку вежи, то снесло человека, то ломало крепостные зубцы и камнемётные орудия.

Беловежцы отбивались, как могли. Бранибор в начале осады дважды улучал момент и внезапно вылетал со своей сотней верхами, утворяя в лагере неприятеля жестокие потери и быстро прячась обратно в крепость. Потом немцы навалили перед обоими мостами через ров брёвен, и, внезапность больше не удалась.