Текст книги "История Франции т.2"

Автор книги: Альберт Манфред

Соавторы: Сергей Сказкин,С. Павлова,В. Загладин,В. Далин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 50 страниц)

5. Июльская монархия (1830–1848 годы)

Луи-Филипп – король биржевиков

Июльская революция 1830 г. закрепила победу буржуазии над дворянством. Но господствовала – с 1830 по 1848 г. – не вся буржуазия, а только ее наиболее богатая часть – так называемая финансовая аристократия, в состав которой входили банкиры, крупные биржевые дельцы, в 40-х годах – также и «железнодорожные короли», владельцы угольных копей, рудников, лесов, крупные землевладельцы. Финансовая аристократия «диктовала в палатах законы, она раздавала государственные доходные места, начиная с министерских постов и кончая казенными табачными лавками»[345]345
  К. Миркс и Ф. Энгельс Соч… т. 7, стр 8.


[Закрыть]. Рабочие, крестьяне, все мелкие промышленники и торговцы были вовсе отстранены от участия в политической власти.

Объективно главной задачей капиталистического развития Франции в те времена было завершение промышленной революции. Но в условиях господства финансовой аристократии политическое влияние промышленников почти неуклонно падало. В первые годы Июльской монархии число представителей промышленников в палате депутатов было близким к половине ее состава, а в середине 1847 г. оно сократилось до одной трети.

Осенью 1846 г. Энгельс ясно указал на это важнейшее противоречие политической жизни самого буржуазного общества во Франции: законодательная власть в последние времена Июльской монархии была более, чем в предшествующие годы, воплощением слов финансиста Лаффита, сказанных на следующий день после июльской революции: «Отныне править Францией будем мы, банкиры»[346]346
  См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 4, стр. 27.


[Закрыть]. Процитировав эти же слова Лаффита, Маркс вслед за тем вскрыл коренную причину возрастающего господства финансистов: с самого начала финансовая нужда поставила монархию Луи-Филиппа в зависимость от верхушки буржуазии, а в следующие годы сама эта зависимость становилась источником еще более острой финансовой нужды [347]347
  См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 7, стр. 8-10.


[Закрыть].

Задолженность государства представляла, пояснял Маркс, прямой интерес для финансовой аристократии, спекулировавшей на государственном дефиците и повторявшихся государственных займах. Посредством займов финансисты обирали государство и грабили сбережения тех граждан, которые, приобретая процентные государственные бумаги, безвозвратно теряли часть своих денежных средств, если не были случайно посвящены в тайны парижской биржи.

Биржа формально определялась как «объединение всех лиц, заинтересованных в продаже и покупке ценных бумаг». Но роль и значение биржи были неодинаковы в различные времена. Через 11 лет после июльской революции торгово-промышленная газета так характеризовала французскую фондовую биржу: «У парижской биржи нет больше ничего действительно коммерческого… Биржа, как все это знают, стала притоном спекулянтов… притон, однако, продолжает все более разорять промышленность и в своей триумфальной безнаказанности представляет зрелище таких деяний, сказать о которых: „подвиги каторжников“ – значило бы выразиться слишком слабо»[348]348
  «Memorial du commerce et de I’industrie», 1841, V, p. 25–28. В этой главе факты экономической и социальной истории установлены преимущественно по материалам Национального архива Франции (серия F12) и показаниям очевидцев; стачечная борьба и другие выступления рабочих и крестьян освещаются главным образом по материалам судебной газеты «Gazette dex Trihunaiix», просмотренной почти за весь период Июльской монархии.


[Закрыть].

Эти гневные слова справедливы, но они требуют пояснений Ведь еще Наполеон Бонапарт, беседуя с графом Моллиеном, вы дающимся знатоком финансового дела, с возмущением говорил, что для парижских биржевиков нет ничего святого и что средства их обогащения – ложь и подлог. По мнению Наполеона, такой безнравственности не было на амстердамской и лондонской биржах. Моллиен отвечал, что положение в Голландии и Англии исключает всякую возможность сравнения с Францией во всем, что касается биржи. В Голландии и Англии – совсем иные условия покупки и продажи государственных ценных бумаг; их понижение за день только на полпроцента или еще меньше было бы равносильно «целой революции». А во Франции курс государственных бумаг падает в течение дня до двух-трех процентов и это – обычное явление. «Почтенные коммерсанты» в Лондоне и Амстердаме сами бывают на биржах. Парижская же биржа обычно не посещается крупными коммерсантами; она заполняется агентами биржевых тузов и более всего авантюристами, которые, не зная сложного биржевого дела, ведут поистине азартную игру и чаще всего проигрывают, разоряются.

Изменчивость судеб наполеоновских войн и политические перевороты начала XIX в. в громадной мере содействовали росту крупных биржевых спекуляций. И как раз на лондонской, более «нравственной», бирже свершилась сразу после битвы при Ватерлоо грандиозная спекуляция, обогатившая английского биржевика Натана Ротшильда более чем на 1 млн. ф. ст. только за один день. Разумеется, и в этом случае обман был средством обогащения: ловко пущенный ложный слух о поражении англичан при Ватерлоо создал на бирже катастрофическое падение государственных бумаг, в сбыте которых, как видел это весь биржевой люд, участвовал сам Натан Ротшильд. Но в то время, когда все известные агенты Ротшильда сбывали стремительно падавшие государственные бумаги, другие, тайные, скупали их: в тот день во всем Лондоне только один Натан, побывавший при Ватерлоо и мгновенно вернувшийся в Англию, знал, что поражение потерпели французы, а не англичане.

Рост биржевых спекуляций – значительный факт в истории тех бурных времен; но этот факт еще не объясняет особенностей биржевой жизни во Франции в период Июльской монархии. Когда одного из Ротшильдов спросили, как достичь успеха на бирже, он ответил, надо уметь предвидеть непредвидимое. В годы Июльской монархии у французских финансистов и появилась особенно широкая возможность «предвидеть» и одновременно искусственно создавать непредвиденное. Французский отпрыск банкирской династии барон Джемс Ротшильд имел свободный доступ к королю Луи-Филиппу; он узнавал тайны внешней и внутренней политики Франции, а также дипломатические секреты других государств. А общий капитал братьев Ротшильдов, живших в разных странах Европы, был больше 2 млрд. фр.

В конце 40-х годов только у четырех французских банкирских домов было 2,5 млрд, фр., т. е. лишь на 1 млрд, меньше, чем во всей казне Франции. «Какая же свобода сделок может существовать в этих условиях?»[349]349
  «Gazette de France», 3.III 1846.


[Закрыть]

«Франция, отданная на растерзание воронам». Ж. Гранвиль, Э. Форе

Король Луи-Филипп, крупнейший во Франции лесовладелец и финансист, был лично заинтересован в укреплении господства финансовой аристократии. Потомок древнего рода герцогов Орлеанских, Луи-Филипп был главарем той «акционерной компании», которая грабила Францию. К 1841 г. у него лично (не считая богатств, принадлежащих членам семьи) было около 800 млн. фр.

Со страниц сатирических изданий долго не сходил карикатурный образ Луи-Филиппа – разжиревшего буржуа; и когда в юмористических листках появились нарочито повторявшиеся слова о толстом, жирном и глупом карнавальном быке, каждому было понятно, что речь шла о короле Луи-Филиппе. Но он не был глуп! Стендаль не без оснований называл его самым хитрым из всех королей. Запросто появляясь на улицах в штатском костюме, здороваясь за руку с лавочниками и прикидываясь, будто бы он действительно примирился с конституционным ограничением своей власти, «король-буржуа», как тонко заметил Генрих Гейне, скрывал в своем мещанском дождевом зонтике «самый абсолютный скипетр». Остроумие Гейне неоспоримо, но его политические прогнозы не всегда были точны. Превосходно изображая Казимира Перье, одного из первых министров Июльской монархии, человека очень властного, хотя и обладавшего той добродушной «банкирообразностью», видя которую, как писал Гейне, постоянно хочется спросить об оптовых ценах на кофе, великий немецкий поэт напрасно представил Казимира Перье «Атлантом», удерживающим «и биржу, и Орлеанский дом, и все государственное здание»[350]350
  Г. Гейне. Собр. соч. Изд. П. Б. Вейнберга. СПб., т. 4, стр. 86.


[Закрыть]. Холера унесла «Атланта» в могилу в 1832 г., но биржа и Орлеанский дом уцелели. Гораздо сильнее, чем Перье, были неофициальные министры – банкиры Ротшильд и Фульд.

Биржевики пользовались тогда громадным влиянием на прессу, какого ранее не бывало. Период Июльской монархии характеризуется невиданным ростом периодики – выходило более 700 названий газет и журналов[351]351
  Т. Якимович. Французский реалистический очерк. 1830–1848 гг. М., 1963, стр. 80.


[Закрыть]. Но крупная буржуазная пресса была в значительной части – подкупна. Торговля журнальной совестью была так обычна в Париже, что и не считалась за стыд и преступление. Это и было дорого для правительства финансовой аристократии, для биржевиков. Доверчивый француз, множество раз обманутый, почти разоренный, снова хватался за всякую газетную новинку, снова верил известиям, выдуманным лишь «для возбуждения ужаса на бирже».

Орлеанистская пресса, например «Журналь де Деба» и «Ля Пресс», постоянно получала правительственные субсидии из средств, предназначенных на тайные расходы. Учредитель и редактор «Ля Пресс» Эмиль де Жирарден был бессовестным авантюристом, организатором дутых акционерных обществ.

К числу периодических органов, еще сохранивших некоторую независимость, относили газету «Сиекль» – орган так называемой династической оппозиции, возглавлявшейся Одилоном Барро. Тоже независимым, но более левым был «Французский курьер», критиковавший правительство Луи-Филиппа. Против Орлеанов выступали и крупные легитимистские газеты «Ля Котидьен» и «Газетт де Франс».

Наряду с биржевиками опорой орлеанистской монархии была многолюдная и пестрая прослойка рантье, т. е. лиц, живших доходами со своих капиталов. Особенно много было рантье в Париже. Как писал Бальзак, тогдашний Париж потерял бы свои характерные особенности, если бы из него удалили рантье[352]352
  О. де Бальзак. Собр. соч. в 24 томах, т. 23. М-, 1960, стр. 147.


[Закрыть]. Разновидностей рантье было много; к ним причислял Бальзак людей военных и штатских, постоянно проживавших в Париже и жителей окрестностей столицы. Среди этих существ человекообразных, с глазами, тусклыми, «как у рыбы, которая уже не плавает, а лежит среди зелени петрушки»[353]353
  Там же, стр. 145.


[Закрыть], наиболее отвратительной разновидностью был ростовщик, безнаказанно взимавший с должников – даже при краткосрочных ссудах – по 50 %. Этим выродкам и носить бы полосатую рубаху каторжника! Но, по свидетельству Бальзака, ростовщики вступали в франкмасоны и просили художников изображать их в «костюме дигнитария ложи Великий Восток»[354]354
  Там же, стр. 168.


[Закрыть]. Понятно, что рантье любили короля, верховного ростовщика, и всю свою ненависть обрушивали на республиканцев.

Борьба народных масс и политические партии в 1830–1839 годах

Вопрос об отношении орлеанистов к республиканцам был впрочем довольно сложным, и ответ на него не мог быть однозначно правильным на всех этапах Июльской монархии.

Позиция республиканцев, имевших уже в 1830 г. расхождения по некоторым вопросам, все более изменялась под влиянием революционных движений и выступлений народных масс. Первый из тех трех этапов, которые явственно выступают в истории Июльской монархии, охватывает приблизительно пять лет (1830–1834)[355]355
  Gabriel Perreux. Au temps des societes. La propagande republicaine au debut de la Monarchie de Juillet (1830–1835). Paris, 1931.


[Закрыть].

С установлением Июльской монархии положение трудящихся в деревне и в городе заметно ухудшилось. Некоторые налоги были увеличены и, что особенно характерно, они были впервые распространены на те слои населения, которые раньше по бедности от налога освобождались. Продолжавшаяся после революции узурпация крестьянских «прав пользования» (сбор сухих сучьев в помещичьих лесах, право общинной пастьбы скота и его свободного прогона, сбор колосьев и винограда, оставшихся на земле после уборки урожая), дороговизна, налоги – все это, наряду с ростовщичеством и тяготами издольных аренд, возбуждало значительные волнения в разных частях Франции. Территорией антиналоговых выступлений были в конце 1830 и в 1831 г. преимущественно департаменты Ло, Дордонь, Жиронда, Жер, Ланды, Эро, Од, Восточные Пиренеи против дороговизны выступал трудовой люд в августе 1830 г. и в середине 1831 г. в Альби, Ортез и Тарб; немного позднее, в том же 1831 г., – в департаментах Ланды, Шарант, Тарн-и-Гаронна.

Французский историк Габриель Перрё констатировал, что в этих выступлениях обнаруживался «социальный субстрат», свидетельствовавший о новом характере движения. Г. Перрё добавлял, что еще в августе 1830 г. арьежский прокурор определял суть «новизны» словами: это раздор тех, у кого ничего нет, с теми, кто имеет[356]356
  См. С. Perreux. L’esprit public dans les departements au lendemain de la Revolution de 1830. – «La Revolution de 1848», N 100, 123, septembre-octobre 1923 et mars-avril 1924.


[Закрыть]. Но ведь такой же или аналогичный «субстрат» существовал и раньше. По сравнению с Реставрацией новым было то, что не отмечалось Перрё, – разоружение не только повстанцев, крестьян или рабочих, но также и тех национальных гвардейцев – демократов, которые сочувствовали трудящимся массам. Это обнаружилось, например, в департаменте Арьеж при подавлении так называемых демуазелей, а также и в истории других крестьянских волнений. С самого начала конституционная монархия Луи-Филиппа все более резко проявляла свою реакционно-буржуазную сущность.

Еще до утверждения Июльской монархии стали появляться различные группировки республиканцев Наиболее значительной из них в 1830–1832 гг. было «Общество друзей народа». Среди мелкобуржуазных демократов – членов этого Общества были люди, горячо сочувствовавшие трудящимся массам, были революционеры, готовые с оружием в руках бороться за установление демократической республики. Но в целом «Общество друзей народа» было лишь зародышем политической партии. Не имея никаких связей с широкими массами рабочих и крестьян, «Общество друзей народа» не представляло почти никакой опасности для правительства Луи-Филиппа.

«Общество прав человека и гражданина» (1833–1834 гг.) гораздо более приближалось к типу политической партии: имело свою программу – якобинскую Декларацию прав человека и гражданина. Члены этого Общества платили постоянные партийные взносы. При приеме в Общество требовалась персональная характеристика и рекомендация от ранее принятых членов. «Общество прав человека и гражданина» имело ответвления в провинциальных городах и одну из задач видело в привлечении рабочих в свои ряды.

Но следует заметить, что еще до возникновения «Общества прав человека и гражданина», в ноябре 1831 г. в Лионе вспыхнуло рабочее восстание, которое вместе с двумя следующими восстаниями – в июне 1832 г. в Париже и снова в Лионе в апреле 1834 г. – оказало глубокое воздействие на все республиканское движение во Франции в рассматриваемые годы.

Лионское восстание 1831 г.

Восстание в Лионе в ноябре 1831 г. подняли рабочие шелкоткацкой мануфактуры, но к ним присоединились другие рабочие и ремесленники, занятые в различных отраслях производства. Ткачи к восстанию не готовились; их цель состояла в том, чтобы посредством массовой демонстрации заставить предпринимателей, купцов-мануфактуристов Лиона, соблюдать новый тариф сдельных расценок, только что принятый в законном порядке комиссией из представителей промышленников и ткачей.

Утром 21 ноября 1831 г. ткачи – участники демонстрации собрались в предместье Круа-Русс и, безоружные, двинулись в город. Но у городской заставы они без всякого повода подверглись обстрелу. Провокационная выходка буржуазного батальона национальной гвардии, открывшего огонь, заставила ткачей взяться за оружие. Лозунгом восстания 1831 г. были слова, вышитые на черном знамени: «Жить, работая, или умереть, сражаясь!». После трехдневной вооруженной борьбы рабочие овладели Лионом и создали свой революционный муниципалитет, сначала в форме временного главного штаба, а затем ядра батальона волонтеров.

Однако, не имея ни самостоятельной политической организации, ни связи с рабочими других городов, лионские инсургенты не сумели использовать плоды своей замечательной победы. 3 декабря 1831 г. присланные из Парижа войска вступили в Лион. Восстание было подавлено.

Лионское восстание 1831 г. произвело сильное впечатление на современников как во Франции, так и в других странах. Оно показало, что с развитием капиталистического способа производства на историческую арену выступала новая сила – рабочий класс, начинающий свою самостоятельную революционную борьбу[357]357
  Подробнее см. Ф. В. Потемкин. Лионскне восстания 1831 и 1834 гг М., 1937.


[Закрыть]. Рабочих, поднявших восстание 1831 г., Маркс называл «солдатами социализма»[358]358
  К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 1, стр. 446.


[Закрыть]. Через полгода произошло новое массовое выступление.

Летом 1832 г. скончался генерал Ламарк, человек широко известный своей непреклонной враждебностью к Бурбонам, изгнанник во времена Реставрации. Неожиданно для правительства похороны генерала Ламарка, назначенные на 5 июня, превратились в грандиозную политическую манифестацию против правительства Луи-Филиппа. На улицы вышли многие десятки тысяч разнородного, преимущественно трудового люда, французских и иностранных демократов (поляков, немцев), студентов, ремесленников, рабочих. В манифестации участвовали корпорации красильщиков, печатников, шляпников и строителей.

Некоторые манифестанты имели при себе спрятанное оружие. И мелкие столкновения с полицией уже начинались, когда вдруг на площади Бастилии появились воспитанники военизированной Политехнической школы, до этого момента запертые начальством в учебном помещении. «Марсельеза» заглушила траурный марш. Политехники хотели усилить политический характер демонстрации, попытавшись повернуть колонну к Пантеону. Но драгуны оказали вооруженное сопротивление, и тотчас же вспыхнуло всеобщее возмущение. Появились баррикады. Повстанцы захватывали оружие и подняли над баррикадами красное знамя, ставшее символом революционной борьбы за демократическую республику. Разумеется «Друзья народа» принимали в этом стихийном восстании активное участие, но никто из них не был общепризнанным вождем. Очень многие манифестанты скоро рассеялись. Были среди них и влиятельные республиканцы, считавшие восстание безнадежным без присоединения к нему воинских частей.

Уже в первый же день восстания правительство, имевшее в Париже около 25 тыс. солдат, и орлеанистские батальоны национальной гвардии, добилось явного военного перевеса. Рабочие кварталы, занятые республиканцами, постепенно были захвачены войсками, и 6 июня повстанцы были оттеснены в район улицы Сен-Мартен. Здесь в тупике монастыря Сен-Мерри находились последние позиции республиканцев, самых мужественных революционеров. Многие из них, не желая сдаваться, тут же кончали жизнь самоубийством. Волнующие сцены этой трагической борьбы навечно запечатлены в художественных произведениях – в «Отверженных» Виктора Гюго, во «Французских делах» Генриха Гейне, в романе «Монастырь Сен-Мерри» Рей-Дюссюейля, романе малоизвестном, но по полноте освещения событий, о которых идет речь, достойном внимания.

Улица Траненонен.1834.Литография О. Домье

Восстание было подавлено, но оно оставило неизгладимый след, и его влияние трудно преувеличить. Значение имел не только тот факт, что это восстание возбудило непосредственные (и еще мало исследованные) отклики в Бордо, Тулузе, Перпиньяне, Орильяке; главное было в том, что республиканцы-демократы лучше поняли роль рабочих, составлявших наиболее внушительную и самую мужественную силу в революционной борьбе.

Еще сильнее выявилось значение рабочих во втором восстании в Лионе, которое произошло в апреле 1834 г. Это восстание носило ярко выраженный политический характер – республиканскую окраску. К рабочим присоединились мелкобуржуазные демократы. Как и в Париже, повстанцы подняли красное знамя.

Шесть дней шла упорная борьба на улицах Лиона и его предместий, но 15 апреля потерпело поражение и это восстание.

Одним из военных руководителей восстания был демократ Лагранж, впоследствии видный участник революции 1848 г.

Второе лионское восстание вызвало отклики в Париже и в некоторых провинциальных городах. Местами под влиянием лионских событий 1834 г. начались крестьянские волнения; крестьяне-виноделы, жители окрестностей города Арбуа, развернув красное знамя, прибыли в город и вместе с арбуанскими рабочими овладели им. Когда в Париже было получено известие о лионском восстании, республиканцы начали воздвигать баррикады, ожесточенные уличные бои шли два дня – 13 и 14 апреля. Солдаты убивали не только повстанцев, но и ни в чем не повинных стариков, женщин, детей. Особенно памятны парижанам зверства солдатчины на улице Транснонен, где был ранен один офицер. Солдаты ворвались в соседний дом и перерезали всех, кто там находился. Наиболее ответственным за эти преступления был Тьер, в то время министр внутренних дел.

После подавления апрельских восстаний 1834 г. подверглось разгрому и «Общество прав человека и гражданина». Реакция усилилась еще более после покушения на жизнь Луи-Филиппа 28 июля 1835 г. Были введены новые ограничения свободы печати, строгая цензура, а также высокий денежный залог для периодических изданий (сентябрьские законы 1835 г.).

Второй этап в истории Июльской монархии охватывает вторую половину 30-х годов, точнее – 1835–1839 гг.

В 1834–1835 гг. обнаружился глубокий раскол в рядах буржуазных республиканцев. В страхе перед красным знаменем и репрессивными законами 1834–1835 гг. часть республиканцев стала, по крайней мере на некоторое время, сторонниками Июльской монархии. Поправение широких слоев буржуазии, разгром республиканской партии и подавление пролетарских восстаний укрепили на несколько лет власть Луи-Филиппа. Конституционный король едва скрывал свое стремление «монархизироваться», как сообщал посол царского правительства в своих донесениях в Петербург[359]359
  АВПР, ф. Канцелярия, 1844, № 144, Роrrо a Nesselrode, 26. IV 1834.


[Закрыть].

Это стремление не прошло бесследно в истории внутренней и внешней политики Июльской монархии. Оно нашло отражение в фактах политических расхождений среди орлеанистов: единые в своей борьбе против республиканцев, они по-разному понимали конституционное ограничение королевской власти. Тьер, главарь так называемого центра, мечтал об установлении во Франции по английскому образцу полновластного министерства, позволяющего королю царствовать, но не управлять. Гизо, возглавивший правый центр, считал, что конституционная хартия позволяет королю избирать своих министров, давать им советы и лично участвовать в высшем руководстве внутренней и внешней политикой Франции. Промежуточная «третья партия» значительного влияния не имела.

В условиях временной победы над республиканцами и обострения противоречий в лагере орлеанистов король без затруднений создал послушное ему министерство графа Моле, администратора наполеоновских времен. Министерство Моле и вошло в историю под бесславной этикеткой «орудие личной власти короля». Противники долго не могли свергнуть кабинет Моле, даже при выборах новой палаты, когда орлеанисты были повержены легитимистами и республиканцами и возник министерский кризис (1839 г.), продолжавшийся больше двух месяцев. Только в мае 1840 г. король согласился сформировать кабинет Тьера. Но известная воинственная шумиха, поднятая Тьером в связи с антифранцузской позицией России, Англии, Австрии в так называемом Восточном вопросе (о чем будет речь ниже), привела Тьера к падению: король и Ротшильд не хотели войны, палата отказала Тьеру в вотуме крупного военного кредита, и в октябре 1840 г. кабинет Тьера ушел в отставку.

С этого времени вплоть до революции 1848 г. у власти было министерство Гизо. Как указывали Сеньобос и Метен, Гизо и Луи-Филипп правили Францией «вместе»[360]360
  Ch. Seignobos ei Al. Metin. Histoire contemporaine depuis 1815. Paris, 1910, p. 63.


[Закрыть]. К этому надо добавить, что вместе с ними правили в 40-е годы, и более активно, чем раньше, финансовые короли.

Между тем республиканское движение в конце 30-х и в 40-х годах принимало новую форму. Начался период деятельности тайных обществ, самый состав которых изменился: в отличие от республиканских организаций 1830–1834 гг. он стал преимущественно пролетарским.

В 1837 г. возникла тайная революционная организация под названием «Общество времен года». Каждые семь человек – членов Общества составляли ячейку, которая называлась «неделей»; четыре недели (28 человек) составляли «месяц»; три «месяца» – «время года», а четыре «времени года» – «год». Всего в «Обществе времен года» насчитывалось к весне 1839 г. около 4–5 тыс. членов. Общество готовилось свергнуть короля вместе с его приближенными – банкирами.

Политические споры велись также и открыто. В Париже только мертвые не рассуждают о политике, писал современник, наблюдения которого как раз и относились к 1838–1839 гг., когда, по его словам, в кафе и ресторанах встречались и спорили приверженцы всех партий – орлеанисты, легитимисты, республиканцы, бабувисты. Трудовой Париж понимал, что без вооруженного восстания не может быть уничтожено иго финансовой аристократии. Но, как и в 1832 г., республиканцы не имели широко развитых организационных связей с народом.

«Общество времен года» назначило восстание на воскресенье, 12 мая 1839 г. Члены общества, разбившись на три вооруженных отряда, вышли на улицу. Им удалось захватить один полицейский пост и здание Ратуши. Но массы, вовсе не подготовленные к выступлению и даже не осведомленные о его целях, не поддержали заговорщиков, восстание которых и было подавлено в тот же день. Это восстание наглядно доказало непригодность узкозаговорщической тактики, которой придерживались руководители «Общества времен года», возглавлявшегося участником июльской революции социалистом Огюстом Бланки (1805–1881)[361]361
  М. Dommanget. Auguste Blanqui. Des origines a la revolution de 1848. Paris – La Haye, 1969; S. Bernstein. Blanqui. Paris, 1971.


[Закрыть].

Бланки был безгранично предан великому делу – борьбе за освобождение трудящихся масс. Часто и справедливо отмечалось влияние Лионского восстания 1831 г. на Бланки. Известная речь Огюста Бланки 2 февраля 1832 г. характеризует его понимание неизбежности обострения борьбы между классами, «составляющими нацию», их войны «насмерть». Бланки был человеком действия; он понимал, что изменить общество можно только соответствующей революционной борьбой. Но, выступая как один из вожаков рабочего класса, Бланки не имел правильного представления ни о классовой сущности пролетариата, ни о его особой исторической роли. Бланки включал в понятие «пролетариат» не только рабочих, но и крестьянство, мелкую буржуазию, интеллигенцию. Он не придавал должного значения вопросам теории, считая, что главное – это революционные действия, а остальное придет само собой. Бланки придерживался сектантской тактики, переоценивая значение тайных, заговорщических организаций. Он не понимал необходимости самостоятельной партии пролетариата и широких связей с массами.