Текст книги "Собрание сочинений (Том 4)"
Автор книги: Альберт Лиханов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 35 страниц)
Я в черных очках. Разбейте их мне. Я буду вам очень признателен.
Ну а дальше я как-нибудь сам пойду.
КРУТОЙ ПОВОРОТ
Исповедь из "подворотни" неожиданна и... прекрасна.
По крайней мере, на мой взгляд.
Прекрасна и неожиданна крутым поворотом, который произошел в душе человека.
Вспомните: письмо Лены рассказывало о том, как ей удалось вырваться из дурной компании, исповедь Семена из заключения – о том, как не удалось...
И в том и в другом варианте дурная компания, "подвал", "подворотня" действует как некая постоянная величина.
Постоянная, неизменная, прочная.
И вот новая постановка вопроса. Человек из "подворотни", хлебнувший всех ее "прелестей", приходит к выводу, что он не уйдет из "подворотни". Напротив, вернется в нее, чтобы наставить на путь истинный запутавшихся мальков.
Интересное, доброе сравнение: мальки мечутся в мутной луже, хотят вырваться из нее и не могут – им не видно, куда плыть, из-за этой грязной мути, дышать нечем...
Как и почему пришел Василий к этой здравой мысли – не бежать из "подворотни", а повернуть ее на новый лад?..
Тут, конечно же, сразу надо трезво сказать – по силам это не сверстникам "мальков", но человеку, который старше.
Пусть ненамного, но все-таки старше.
Групповые законы таковы, что подчинить компанию каким бы то ни было идеям может лишь тот, кто хоть чем-то лучше.
Возраст – достоинство явное и неоспоримое.
Но оставим возраст пока в стороне. Поищем причины такого решения. Где они, в чем?
Обстановка: старый маленький городишко с двумя "пьяными" заводами.
Обстоятельства: детство без отца и матери.
Не так уж мало для горестной завязки.
Мы тут немало говорили о семейных обстоятельствах, о том, что значат мать и отец для растущего человека.
Но разве не играет роли сама обстановка?
Городок, где наверняка пара клубов да кинотеатр, зато достаточно ларьков, где торгуют свежим пивом.
Городок, где немалое число отцов свободное время проводят, потребляя основную промышленную продукцию...
Мне приходилось бывать в таких городках, и всякий раз диву даешься: почему так часто именно в маленьких районных городках размещаются эти "пьяные" заводики?
Разве не заметно невооруженным взглядом: разрушающая власть их продукции здесь сильнее, значительнее, и часто нечего противопоставить ей из добрых начал.
В большом городе от горького пристрастия человека и театр оторвать может, искусство.
В большом городе просто времени у человека меньше на то, чтобы тратить на пустое; хотя, признаться, конечно, большой город сам по себе для грехов еще не помеха...
Но маленький городок, райцентр, где уж, почитай, вообще ничего нет, что может он, чем может помочь человеку? Ну, трезвому водка не мешает, но тому, кого таким словом не назовешь?
Вот и выходит невеселая обстановка. Маленький городок, гонят свою продукцию два завода, бродят сумеречными улицами нетвердые тени, а ребята, о которых мы столько печалимся, обстановку сию восприемлют как должное, как норму, предоставленные в свободное время отцов не отцам, а каким бог пошлет поветриям, делам и нравам...
Добавим к этому: у Василия поначалу не было родителей.
Когда появились, занялись собой: родился новый ребенок.
Старший рос, как он пишет, "волчонком".
Николай Иванович Пирогов, великий русский хирург и прекрасный педагог, замечал: "Чтобы судить о ребенке справедливо и верно, нам нужно не переносить его из его сферы в нашу, а самим переселяться в его духовный мир".
Простая, но не сознаваемая многими матерями и отцами истина.
В духовный мир Василия родители проникнуть не попытались.
Это и есть непонимание детей...
В исповеди Василия есть сентенции откровенные, злые, скажем прямо, без особого вкуса, но они не вычеркнуты, оставлены на месте, потому что некоторые из них требуют обсуждения.
Вроде такой: "Как там мусор стал мусором, в конце концов неважно".
Оставим терминологию на совести автора, у него, по чести, такое право есть. А вот диалектику развития поисследуем. Впрочем, говоря о том, что это неважно, Василий все же о неважном рассказывает.
Вот "подворотня".
Лена, исповедуясь, не назвала этого слова. Василий называет научился х а м е л е о н н и ч а т ь. Думается, точное словечко. А главное, выражает суть подростка, попавшего в "подворотню".
Тут вообще следует сказать, что мысль Василия Александровича Сухомлинского об уникальности видения мира у подростка, когда он точно замечает то, что еще не видит ребенок и уже не замечает взрослый, применима и к "подворотне", к тому негативному, что дает неуправляемая компания отроков.
Взгляд этот – чаще всего пронзительно честный – не все и не сразу принимает к "подворотне".
Больше того, многое и не приемлет.
Вот тут-то и начинается раздвоенность подростка – раздвоенность его мыслей и поступков.
В душе он, может быть, против, например, хулиганского поступка. А действует как все. Забавный признак этого – слезы. Приведут такого пацана в милицию – видит, дело пахнет серьезным, и в слезы, точно ребенок.
Поступок не детский, а слезы вполне детские.
Слезы раскаяния.
Бывает, такая ситуация испугает, оттолкнет от "подворотни". А бывает, выйдет из милиции, встретит дружков – и в смех.
У самого кошки на сердце скребут, а он смеется.
Снова ведь раздвоение.
Уже перед товарищами.
Так что приспосабливаемость, "хамелеонничание", как пишет Василий, не его лишь личное качество в пору отрочества, а черта поведения типичная.
Хочу добавить: в этом слове – хамелеонничание – не вижу дурного смысла.
Напротив.
Ведь приспосабливаются к дурному ребята не зря.
К дурному приспосабливаются, видно, уходя от хорошего, от верного...
Есть смысл подчеркнуть еще раз: точно с материнским молоком впитывают в себя наши дети гуманные правила общества. Слушая бабушкину сказку, читая первую книжку. Разговоры взрослых, радио, телевизор, газеты, школа, книги, фильмы – все, весь воздух, окружающий человека с ранних пор, внушают ему правила жизни.
Я бы даже сказал, это показательно и примечательно, что подросток, сталкиваясь с дурным, приспосабливается, "хамелеонничает", меняет цвет кожи.
Путь от хорошего и правильного к плохому печален и драматичен, об этом весь разговор. Но, замечу в скобках, впитавшего правильные нормы жизни и упавшего затем в болото обратно на берег вытащить все-таки легче, а главное, естественней, чем наоборот.
Поэтому "хамелеонничание" не только реальное и типичное свойство подростков.
В приспособленчестве к дурному надо увидеть хорошую основу и за нее цеплять крюк подъемного крана, точно зная, что иной даже главарь "подворотни" может от чистого сердца ненавидеть ее.
Василий верно пишет о "мальках", которые, как он, рвались из "подворотни": "Только их присутствие, их дружба меня и спасали".
Это не просто меткое замечание.
Это доказательство психологической неоднородности, неровности "подворотни".
Свидетельство того, что умелый педагог, да еще педагог, вышедший из этой самой среды, сумеет при желании раздробить компанию, оторвать "мальков" от остальных.
Я воспринимаю мысль Василия не как абстрактную идею, но как конкретную ступеньку, которую он, будущий педагог, обозначил для себя...
Ступенька пока одна, не знаю, первая ли, вполне возможно, она и обозначена интуитивно, но тем не менее высказана, намечена, определена и, на мой взгляд, соответствует психологическому портрету "подворотни".
"Что станет с человеком, если из него вынуть позвоночник?" Ответ Василия справедлив. Собственно, вопрос воспитания подростка и есть вопрос формирования у него "позвоночника". Нет его, и перед нами безвольная личность, человек, охотно подчиняющийся другому, более сильному и, к сожалению, не всегда доброму.
Чаще как раз напротив.
Василий пришел к важному человеческому выводу. К сожалению, не всегда судьба личности – логическое продолжение ее развития. Ведь бывает, что иногда человек устраивается в жизни, а не устраивает ее. Под словом "устраивает" я подразумеваю деятельное, активное, осознанное жизнетворчество.
Судьба Василия мне представляется прекрасным образцом "овеществленных идей".
Увиденное, прожитое, осознанное этот человек отлил в формы не стенаний, не разговоров, не размахиваний руками, а в формы собственных поступков.
Его выводы не сулят ему легкой жизни.
Он полон сомнений, размышлений.
Но не отчаяния! Этот человек, может, не всегда знает, с какого края подступиться, но убежден – подступиться надо, надо сделать. Да что там уже делает.
Странные камуфлеты предлагает нам жизнь. Вот было у человека нелегкое детство, непонимание родителей, "подворотня". Но ведь именно потому, что было нелегкое детство, стал Василий таким, каков есть.
Память собственного детства помогает ему посвятить себя тому, чтобы другие ребята, пусть чужие ему по крови, не родные, не знали такого детства.
Память о родительской отчужденности научила Василия тому, про что писал Николай Иванович Пирогов и чего начисто лишены были родители Василия, – желанию и умению переселяться в духовный мир ребенка, чтобы по-настоящему понять его.
И наконец, "подворотня", ее уроки привели его к главному выводу: человек не из железа, бывает, ломается, особенно если вместо позвоночника слабая хорда, и главное в жизни не дать сломаться его душе на пороге между детством и взрослостью – на трудном перекрестке, с которого начинается настоящая судьба.
Быть на посту возле этого перекрестка тоже судьба. Нелегкая, часто неблагодарная. Но всегда счастливая!
Как писал Сухомлинский, "человечество любить легче, чем по-настоящему любить одного человека. Труднее помочь ближнему, чем твердить: "Я люблю людей".
Василий пишет: "Я в черных очках. Разбейте их мне... Ну а дальше я как-нибудь сам пойду"... Он вообще очень противоречив, этот молодой учитель. Говорит: "я в черных очках", а сам все прекрасно видит. Пишет: "не люблю людей", а любит их, очень любит. Варится в собственном соку, но если даже это и так, пришел к верным, более того, благородным выводам.
Все недоумения, все восклицания Василия, мне кажется, продиктованы одной ошибкой. Он хотел бы найти на всю жизнь единый рецепт. Изобрести перпетуум-мобиле, вечный двигатель. Но вечного двигателя нет. Не надо повторять ошибку многих, не следует биться лбом о непробиваемое.
Одного рецепта на все нет и быть не может.
Да оттого она прекрасна, жизнь, что на все нет единой меры и, сколько раз ни подступись к ней, выйдет всякий случай по-новому.
В неповторимости – достоинство существования, в неповторимости счастье творчества, в том числе и педагогического.
А цель – цель Василий знает точно. "Как научить их быть людьми? И не просто людьми, а Людьми! И не просто жить, а Жить! Как?.." Это "как?" вечный вопрос бытия. Вечный вопрос воспитания. И вечный вопрос всякого творимого человеком дела.
Я верю Василию. Очень верю, что он сделает из себя настоящего учителя. Сумбурность вопросов уляжется в стройный, гармоничный ряд, где доброе чувство, сердечность будут подкреплены твердым убеждением и профессиональным знанием.
Помнить себя в детстве, знать болевые точки не защищенного жизненным опытом возраста – вот главное условие удачи. Главное условие при выборе профессии и условие сохранения ее святости. Я говорю об учителе.
Учителем, помнившим себя в детстве, был Сухомлинский. Таким учителем может стать Василий. Предпосылки есть.
СВЕТ ВЗРОСЛОГО СЕРДЦА
ПОСЛЕСЛОВИЕ ПЕРВОЕ
Неисчерпаема и неповторима юность.
Она дарится нам на всю жизнь.
Не зря же старики отлично помнят, что было с ними полвека назад, забывая события вчерашнего дня.
В подробностях, в красках, всегда ярких, нарядных, праздничных, помним мы юность. Кажется, тогда и солнце ярче светило, и цветы цветастей цвели.
Взрослую жизнь я бы сравнил с прозой, отрочество – с поэзией. Ни у прозы перед поэзией, ни у поэзии перед прозой преимуществ нет. Равные жанры.
Нет преимуществ у взрослости перед детством, как и у детства перед взрослостью.
Каждая пора в человеческой жизни прекрасна.
Каждая дается только один раз.
И каждую надо ценить.
Не только отрокам – отрочество, а старикам – старость.
Но и старикам – отрочество, а отрокам – зрелость.
Ведь мы же люди.
Одни продолжают других.
Человеческое общество подобно семье, где старшие любят маленьких, а малыши – дедов и бабок.
Вся разница в том, что семья – это люди, связанные кровным родством, а любить ближних легче и объяснимее, чем чужим любить чужих.
Но ведь потому человек и есть человек, что он способен на такие чувства.
Для него не должно быть чужаков и своих.
Не должно...
Но за это "не должно" надо еще побороться.
Надо повоевать.
Упал человек на площади.
Мимо люди идут.
А он пролежал целый час, пока ему помогли.
Спрашивали потом тех, кто мимо прошел: почему?
Отвечают: думали, пьяный.
Почему-то никому в голову не пришло: а может, больной? Может, помочь надо?
Из этих "почему-то" складываются проблемы нашего общежития. А проблем немало.
Унес отец с завода запчасть. Вместе с сыном ремонтирует автомобиль, ставит на него эту запчасть.
На первый взгляд отец и сын душа в душу, трудовое, так сказать, воспитание.
А на самом деле совершил отец перед сыном великий грех. Показал на собственном примере, что унести с завода запчасть, украсть – иначе говоря, не такое уж страшное дело. Даже вовсе нестрашное.
Вроде как высморкаться или руки помыть.
Есть такие слова: мы в ответе за тех, кого приручили.
Хорошее выражение, благородное.
Зверь ли какой, просто ли кошка или собака – существа, перед которыми человек в ответе.
Но тогда в какой же кратности растет наш ответ за тех, кого мы родили? Кто должен продолжить нас?
Мы в ответе за них – перед совестью собственной, перед прошлым и будущим, перед тем, что, может, не видно нам отсюда, из нашего сегодняшнего дня, но что будет, непременно придет, – перед миром будущего, перед жизнью далеких наших праправнуков. Не дай бог, помянут недобрым словом, упрекнут, хоть мысленно, в недобросердечности, в недалекости, в пустоте...
Полдела ответить за здоровье рожденного, целое дело – за мысли, за поступки, за судьбу человека, который должен быть не хуже, а лучше родителей. Усвоив их мораль, их знания, двинуться дальше. Ведь только тогда возможна динамика, возможно развитие.
Но тут речь идет о подростке. О пороге в жизни человека, переступить который не так уж и просто.
Помнить свою юность. Помнить о личности отрока. Уважать растущее существо, не только доверяя ему, но и требуя с него. Вот правила, которыми надо пользоваться.
Но на все правил нет. Главное, всякий раз верное правило подскажет сердце. Если оно, конечно, есть.
Сердце, свое сердце открыть надо им, приходящим во взрослую жизнь.
Сердце отца, матери, сердце настоящего учителя, сердце любого доброго человека, точно солнце, осветит отроку его нелегкий и непростой путь.
Оно единственное.
А чтобы ощутить, сердцем почувствовать состояние, в котором бывает душа вступающего в жизнь, я присоединяю сюда еще одно послесловие, еще одну исповедь.
Как ни старайся взрослый человек, ни за что не найдет он слов, чтобы передать душевное волнение новой юности.
Ведь твоя молодость только твоя.
А нынешняя – только нынешняя.
ПОСЛЕСЛОВИЕ ВТОРОЕ. ИСПОВЕДЬ ГАЛИ
Мне уже 18 лет. Скоро май, весна, и я стану взрослее еще на один год. Это моя юность. Мне кажется, что во мне сидят два человека: маленький ребенок и взрослая женщина. Не всегда они понимают друг друга (в такие минуты мне бывает плохо), но порою я живу – словно за моей спиной выросли крылья, и я лечу, лечу, подобно Икару, подымаюсь до самого Солнца. Но оно, это земное светило, не может растопить мои крылья, они не восковые, нет. Эти крылья очень прочные, надежные, потому что это крылья моей мечты. И есть у меня много желаний. Некоторые из них сбываются, а мне почему-то становится грустно. Слишком коротка радость от исполнения желания. Почему так? В детстве хотелось стать побыстрее взрослой! И вот я взрослая (даже до сих пор немного страшно произносить это слово, применяя его к самой себе). Я взрослая, но жизнь моя совсем не такая, какой она мне представлялась, когда я училась в школе.
Уже позади самый трудный год – первый год после окончания школы. Дом рухнул, много сил затрачено на его восстановление. Теперь он немного не такой, как раньше. Лишь фундамент остался прежним. Наверное, так и должно быть.
Но менялась не только я, менялся и мир, он и сейчас меняется. Все в вечном движении.
Если остановишься, то течение жизни отнесет тебя назад. Надо идти вперед, и только вперед.
Порою, когда погружаюсь в сон, передо мной в вихре проносятся странные видения. Заморские страны и города, поля родной стороны. И над всеми этими видениями плывет песня, я слышу ее, но спеть не могу.
Я улыбнусь, тихо качнусь, так и засыпаю: со счастливым вздохом, в котором больше грусти, чем радости.
За окном ночь. Луна полная и яркая, как начищенное блюдо, размывает свой свет. В этом лунном очаровании каждая небесная звезда отражается тысячью маленьких звездочек на снегу. Откуда-то издалека доносится звук удаляющегося мотоцикла. Тихий ветер перебирает листья высоких тополей за моим окном, фонари тускло освещают ночной город. Все уснуло...
Во сне я вижу яркие сны без начала и конца – это мое будущее стучится ко мне...
Но наутро я ничего не буду помнить.
День сегодняшний уже тревожит меня...
ПОСЛЕСЛОВИЕ ТРЕТЬЕ. СОВСЕМ КОРОТКОЕ
Гале грустно оттого, что она прощается с отрочеством. Это всегда грустно, когда переступаешь порог...
Родного дома, знакомой школы...
Когда делаешь новый шаг по лестнице собственной жизни.
И Н Ц И Д Е Н Т,
И Л И
Р А З М Ы Ш Л Е Н И Я О П Е Р В О М К О Н Ф Л И К Т Е
Такова уж сложность бытия, что растущий человек порой сознает свой рост, лишь оказавшись в конфликте.
До тех пор все было гладко, ровно, естественно, как, скажем, естественно зеленеет, поднимается из земли кленовый росточек: сперва проклюнулся из земли острой стрелкой, потом выкинул крохотные листья, затем разметал первые хрупкие веточки, зашелестел на ветру, радуясь новизне мира, в который он явился.
Но вот – нежданно-негаданно – хрупкие ветки уперлись во что-то твердое, и оказалось, что клен родился под скамьей. Пока был маленький, ничего не чувствовал, а достигли ветви скамьи, уперлись в препятствие, и возникла естественная проблема – скамейка метает деревцу, есть тут один лишь выход: обогнуть ветвями твердую помеху, пустить ствол, пусть и с изгибом, – в сторону.
Есть, правда, еще два варианта: кленик пересадить в иное место или же передвинуть скамью, даже если ее надо выкопать из земли, и это совершенно ни к чему тем, кому скамья эта принадлежит.
Но для этих двух вариантов надобно одно важное вмешательство вмешательство Человека.
Это слово я пишу в своей непритязательной притче с большой буквы и думаю, что именно так можно обозначить фигуру, способную заметить молчаливые крики растущего деревца, ранимую чужой бедой, способную к поступку во имя чужого страдания, а не только к бездейственному сочувствию. Сочувствовать без поступка очень легко и, простите, удобно.
Очень нетрудно поохать, повздыхать, покачать головой или даже громко поговорить верными словами, палец о палец не ударив для дела, для поступка, для помощи другому. Так вот и с кленом.
Лишь Человек – с большой буквы, – заметив беду растущего деревца, способен взять лопату и бережно пересадить его, отодвинуть скамью или выкопать – коли скамья врыта в землю – эту скамейку, чтобы дать деревцу возможность расти.
Так что весь этот разговор, предваряющий одно непростое читательское письмо, сводится к одному – к критерию, которым я предлагаю измерять поступки взрослых и, надо полагать, сознательных людей применительно не к деревцу, а к юным людям, к продолжению тех самых взрослых, о которых идет речь в письме.
Человечность, таким образом, я предлагаю избрать единицей измерения в наших рассуждениях. А столкновение со скамьей в притче о деревце – как символ конфликта, в который рано или поздно – по тому или другому поводу вступает любой растущий человек.
И от того, как минует этот самый первый конфликт новый человек, от того, какие выводы сделает из первого спора, часто зависит его мировоззрение на многие годы вперед. Итак, инцидент...
"В нашей семье две дочери, старшей исполнилось 13 лет, она перешла в седьмой класс. Дочь учится на 4 и 5, с третьего класса председатель совета отряда, в классе, по-моему, пользуется уважением, подруги ходят к нам в гости – мне это очень нравится. Физически девочка развита, рост примерно 169 сантиметров, вес – 50 килограммов. Хорошенькая, с шапкой кудрявых волос, но скромная; стараемся воспитывать это у обеих дочерей.
На Новый год Аня познакомилась с девятиклассником Колей (ученик той же школы). Стали замечать, что Аня стала больше следить за внешностью, не наряжаться, а именно следить. С успеваемостью не произошло изменений. Она занимается волейболом в детской спортивной школе с десяти лет и уже выступала в соревнованиях за сборную города. Все шло ровно. Коля увлекается фотографией, а у Ани появились ее портрет и два Колиных. Она не скрывала от меня этого. На вопрос: "Кто этот мальчик?" – она ответила, что учится в той же школе, учится хорошо, собирается в строительный институт.
На Восьмое марта он ей подарил духи. Все эти знаки внимания к моей дочери меня волновали, мы советовались с мужем, но приходили к выводу, что ничего страшного. Вечерами Аня была или на секции, или дома, вроде бы никаких причин для волнений нет, но я волновалась, чего-то опасалась. Ведь ей только тринадцать лет, и, когда нам с мужем было столько, о симпатии мальчиков к девочкам и наоборот вроде мы не знали.
Встречались и я и муж с классным руководителем по этому вопросу. Я предлагала мужу поговорить с Колей, конечно, тактично, но классная руководительница сказала, что этого делать пока не надо.
Аню и Колю стали видеть в школе вместе. Поговорили дома с Аней. Все наши слова (старались в мягкой форме) были направлены на то, чтобы она не подходила к Коле и не давала повода делать это ему. На День Победы он пришел к нам, пригласил Аню в кино. Девочка очень просила меня отпустить ее. Я разрешила. И вот перед самым концом учебного года произошел инцидент.
Аня сидела в пионерской комнате, оформляла документы, пришел Коля, посмотрел, как она пишет, а потом подошел к двери и закрыл ее на ключ! Чтобы им никто не мешал! Буквально через несколько минут в дверь постучала преподавательница английского языка. Ей открыли, но не сразу (Аня говорит, что она испугалась). Эта учительница пошла к классному руководителю Ани и сказала ей то, что нашла нужным. Аня сразу же подошла к классному руководителю объясниться (плакала). Разговора не получилось, но потом учительница как бы простила ее, и Аня обещала ей, что этого больше не будет.
В классе, где учится Аня, каждому ученику оценки за поведение выставляют сами ребята, а потом их утверждают на педсовете. Класс поставил Ане "примерное поведение", но на педсовете преподавательница английского языка (которая стучалась, когда они закрылись в пионерской комнате) рассказала обо всем и предложила ей снизить оценку за поведение до "удовлетворительной".
После всего этого муж ходил в школу. Дело в том, что сначала Аня сказала нам неправду. Она сказала, что дверь захлопнулась сама, когда вышла пионервожатая. На самом же деле вожатая была с ними в пионерской, а потом, когда она вышла, Коля закрыл дверь на ключ. Неточно информированный Аней, муж в школе разговаривал резковато, говорил, что этот проступок не для широкого круга обсуждения, что Аня все поняла.
Когда же Аня созналась и сказала, что после ухода пионервожатой Коля сам закрыл дверь, то ситуация изменилась. Муж пошел еще раз в школу, чтобы извиниться за свою резкость, но классного руководителя в школе не было, и он все это рассказал директору школы, он был в курсе (директор – муж классного руководителя).
Коля и Аня должны были летом поехать в спортивный лагерь. Но после инцидента в школе я категорически запретила Ане видеться с Колей и увезла ее в Красноводск (хотя это не входило в семейные планы).
Месяц нас не было в городе. В конце лета у Ани день рождения, и Коля прислал ей красивую куклу, открытку с собственным четверостишием (куклу прислал с младшей дочерью). Аня обрадовалась подарку...
Я извиняюсь за столь длинное письмо. Хотела, чтобы было подробно, откровенно и вам понятнее.
Прошу ответить: правильно ли снизили оценку дочери за поведение и как нам с мужем относиться к дружбе Ани с Колей?
Мне было очень неприятно, что именно об Ане говорит классный руководитель, а учителя в школе замечают, что Аня сама ищет встреч с Колей и т. д. Если мы с мужем вначале думали, что ничего страшного нет в этой дружбе, то после бесед в школе и этого инцидента мы с мужем также категорически запретили Ане видеться с Колей. Были бы одноклассники?!! С уважением,
Нина Г., Куйбышевская область".
Итак, что же здесь стало препятствием, в которое уткнулись ростки нового существа?
Общепринятая мораль? Нормы нравственности? Добро, которого желают детям неразумным те, кто так много и, видимо, так громко говорит об отношениях Ани и Николая?
По моему разумению – ханжество. Недоверие к мальчику и девочке – как бы чего не вышло! Педагогическая перестраховка, которую, честно говоря, и педагогической-то назвать трудно.
Но вот эти категории – ханжество, неверие, перестраховка, откуда возникли они? Какова, так сказать, их природа?
Мне кажется, мы должны чаще, чем это есть, повторять прописные истины, чаще возвращаться к ним, вновь и вновь подчеркивая особенность положения воспитателя – самому воспитателю.
К сожалению, часто бывает так, что после окончания педагогического института собственно педагогическое учение учителя как бы обрывается. Слов нет, практика, каждодневная работа в школе – великая вещь, но... Бесспорно, августовские совещания – превосходная кафедра для обмена опытом, но... Нет сомнения, что контакты в учительской с коллегами, разговоры учителей между собой – замечательное средство совершенствования своих знаний, но...
Но, но, но – трижды но, коли, рассуждая о высших материях, о вершинах педагогического мастерства и науке, учитель в каждодневной своей работе не помнит об азах, о прописных истинах, о том, что, будучи докой в словесных рассуждениях со своими коллегами – взрослыми, он может оказаться профаном перед детьми...
Мне кажется, что учительница английского языка – при безучастности или равнодушии классной руководительницы и директора, который, помимо всего, муж "классной", а такие отношения могли бы стать серьезной силой в справедливом решении инцидента, – забыла об одной очень важной прописной истине.
Истина эта в том, что взрослый среди детей, подростков, юношей – а если взрослый еще и учитель, то прочность этой аксиомы возрастает в пять, в десять крат – самими уже полномочиями своими, своим уже только возрастом – сильнее, значительнее, авторитетнее этих детей, подростков, юношей.
Говорят, в уголовном праве есть такая подробность: если безоружного человека бьет боксер, перворазрядник или мастер спорта, его удар приравнивается к удару ножом.
Удар человека, облеченного властью взрослого, силой авторитета, в данном случае учительского, – удар общественным мнением, которое создать в подобной ситуации, да еще педагогу, очень легко, – я бы тоже приравнял к противозаконным действиям.
И ничуть не облегчает ситуацию тот факт, что в этом инциденте удар носил не физический, а, так сказать, нравственный характер.
Что было между Аней и Колей? Любовь?
Не стоит ухмыляться, ведь мы уже единогласно приняли в свой лексикон слово "акселерат", а в свои представления об ускоренных физических изменениях человека – слово "акселерация".
Мама Ани пишет в своем письме, и это очень важно, что тринадцатилетняя девочка вымахала на 169 сантиметров и весит 50 килограммов. Так сказать, "физика". Но физическое состояние человека, его рост, предполагает ускорение физиологических процессов. И уж конечно психологических.
Да, мы приняли термин "акселерация", но давайте будем точно знать: только сами нынешние акселераты, став когда-то взрослыми, смогут сказать о психологическом состоянии миновавшего возраста, лишь им одним дано объективно оценить особенности духовных и физических скоростей собственной акселерации.
Между учительницей английского языка, классной руководительницей, ее мужем – директором школы, как между родителями Ани, автором этих строк и, охотно допускаю, современным состоянием педагогической науки и между психологией Ани – неприступный барьер, который взрослым сможет помочь осознать впоследствии лишь только Аня или ее сверстники, которые посвятят себя педагогике.
Как известно, существуют объективные методы изучения физиологии и психологии человека. Однако при всей серьезности этих исследований передо мной лично, как эталон предельно объективного исследования, стоит неувядающая трилогия "Детство. Отрочество. Юность" Льва Николаевича Толстого. Эти, в сущности, воспоминания превосходят своей точной достоверностью любое психологическое исследование.
Не забудем: в свое время, когда повести эти появились в печати, они вызывали шумные разговоры. Оказалось, Лев Николаевич помнил о своем детстве, отрочестве, юности много такого, что не фиксировалось наукой, но потом, после книги, стало истиной, аксиомой.
Это длинное отступление кажется мне целесообразным только для единственного: не торопитесь улыбаться, когда речь идет о том, может ли любить тринадцатилетняя девочка последней четверти двадцатого века, имеющая сто шестьдесят девять сантиметров роста, пятьдесят килограммов веса, спортивную биографию и пока таинственную для нас, признавших акселерацию, скорость психологической зрелости.
Однако согласимся в споре: нет, это не любовь, с точки зрения не завтрашних, а сегодняшних наших взглядов – еще, нам кажется, рано.
Пусть – рано. Пусть учительница английского языка, потребовавшая и получившая поддержку педсовета (!) для снижения отметки по поведению за "нелегальную любовь", где-то, в чем-то, как-то если и не права, то не совсем не права.
Вот тут-то и вступают в силу прописные истины, азбука педагогики, та самая человечность, которой – а чем же еще? – мы условились поверять действия и рассуждения взрослых участников инцидента.
Среди нарушений человечности – элементарное: огласка, обсуждение на педсовете, снижение отметки. Среди нарушений элементарного – вопиющее: попытка посеять недоверие между мальчиком и девочкой, вселить в их отношения подозрительность и, если хотите, грязь.
Вам, дорогой читатель, как, убежден, и учительнице английского языка из нашей, увы, реальной истории, наверняка приходилось испытывать на себе горестное оскорбление подозрением. Ну вот хотя бы самый безобидный факт стояли вы в очереди, потом вышли на минуту, предупредив стоявшего позади, а когда вернулись, предупрежденный тоже отлучился, и вот вся очередь – те, что сзади, конечно, – начинают вас обвинять во всех смертных грехах, кто вы такой или этакая, лезете тут нагло без очереди, и так до тех пор, пока не вернулся тот, кто был за вами.
