Текст книги "Гарсиа Лорка"

Автор книги: Альбер Бенсуссан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

ОТКРЫТИЕ ИСПАНИИ

 
В этих тихих, забытых городах
есть легкий запах тревоги и смерти.
 

Федерико Гарсиа Лорка

В 1915 году Федерико получил, хотя и не без труда, диплом бакалавра. Ему исполнилось 17 лет, и он поступил в городской университет Гренады, который не был, конечно, лучшим университетом Испании. Молодой человек записался одновременно на факультеты словесности и права – в то время такое сочетание было общепринятым. Несмотря на общий посредственный уровень преподавания, ему всё же посчастливилось встретить здесь двух исключительно талантливых преподавателей: словесности – Мартина Домингеса Берруэту и права – Фернандо де лос Риоса. Эти два человека укажут направление и придадут энергичный импульс всей его жизни.

Фернандо де лос Риос, андалузец из Ронды (это родина тавромахии), получил кафедру права в университете Гренады в 1911 году. Он был внучатым племянником Франсиско Гинеры де лос Риоса, основателя Института свободного образования, и потому справедливо считал себя его преемником и носителем духа свободы, освежившего всю педагогическую атмосферу Испании. Он последовательно прививал своим ученикам, и конечно Федерико, свой идеал прогрессивного общества: он мечтал увидеть испанское общество построенным на образовании и прогрессе.

Фернандо де лос Риос познакомился с Лоркой годом ранее в «Атенео» Гренады, президентом которого он являлся. Таким образом, юный Федерико оказался в самых верхних слоях культурной жизни города и имел возможность пополнить свое музыкальное образование и усовершенствовать художественный вкус. Он давал там неофициальные концерты; его часто можно было видеть в зале живописи, где юные художники работали с живыми моделями: исполняя произведения Бетховена, Федерико создавал благоприятный музыкальный фон их работе. В один прекрасный день директор Художественного центра услышал в своем кабинете на втором этаже его игру на пианино, узнал сонату Бетховена и спустился на первый этаж посмотреть, кто так хорошо ее играет. Несомненно, начинающий артист заинтересовал его куда больше, чем потом – он же, только в качестве студента факультета права, которому не суждено было стать юристом. Так началась их большая дружба.

Другой профессор, Мартин Домингес Берруэта, был также экстравагантной личностью, сформировавшейся в духе Института свободного образования; он придерживался принципа свободного общения преподавателя со студентами, без всяких иерархических барьеров, и был приверженцем идеи личного наставничества, без которого сегодня немыслимо университетское образование. Понимая обучение студентов как искусство взаимообогащения, считая себя их отцом и товарищем, он старался часто вывозить их на экскурсии по стране: так он помогал им открыть для себя родную Испанию, ее города, культурные сокровища, ее великих людей. Влияние этого преподавателя на Федерико имело решающее значение в его жизни, так как благодаря ему и этим путешествиям юноша сумел написать свое первое значительное произведение.

Итак, в 1916 и 1917 годах вместе с небольшой группой университетских друзей во главе с профессором Берруэтой Федерико изучает свою страну. Из этих путешествий и экскурсий он привез многочисленные записи – это была первая проба пера с дальним прицелом: его первая книга «Впечатления и пейзажи» будет вскоре напечатана за счет автора, точнее, за родительский счет, так как отец всегда субсидировал его дорогостоящие предприятия. Во время этих путешествий с профессором, совершаемых дважды в год, Федерико глубоко «погружается» в родную страну, о которой толком ничего не знает, и делает первые шаги в литературе. Профессор всячески подбадривает его, просит вести дневник путешествия за всю группу, показывает нужные приемы работы и, вероятно, корректирует написанное. Поэтому можно понять его разочарование, когда он увидел, что Лорка посвятил свое произведение, этот настоящий путевой дневник, не ему, столько сделавшему для начинающего прозаика, а своему старому учителю музыки. В посвящении к книге «Впечатления и пейзажи» значилось: «Памяти моего глубокочтимого старого учителя музыки», почему-то не названного. Университетский преподаватель упоминается в конце книги, в списке тех, кому автор выражает благодарность в числе прочих фамилий: «Моему дорогому учителю д-ру Мартину Д. Берруэте и моим дорогим товарищам… которые разделяли со мной эти путешествия». Тот, кто сделал всё, чтобы эта книга была написана юным Федерико, имел право на обиду: посвящение исполнено нежности и жалости к другому человеку, не имевшему никакого отношения к их путешествию, но занимавшему огромное место в любвеобильном сердце Федерико. Вот это посвящение, длинное и трогательное:

«С глубоким уважением – моему старому учителю музыки, который был так похож на странствующего рыцаря, с волосами цвета старинного серебра и узловатыми руками; эти руки так долго играли на пианино, так много ритмов подарили ветрам родной земли. И чары бетховенской сонаты помогали ему подняться над земными страстями.

Вы были святым!

С преданностью и почтением

Автор».

Слабым утешением для Берруэты было то, что здесь не назван ни учитель, ни автор, – словно это посвящение было их интимным общением, свидетельством душевной близости двух людей, нежно привязанных друг к другу. Берруэта не смог понять, что Федерико был тогда лишь тонко чувствующим мальчиком, слабо разбирающимся в обычаях и условностях общества. Музыка и пианино, как уже упоминалось, были его первой любовью. Публикуя свою первую книгу, этот путевой дневник в прозе, Федерико чувствовал потребность каким-то романтичным образом «искупить» банальности и общепринятые фразы в нем – возможно, они были подсказаны ему преподавателем и товарищами по путешествию. Потому, входя в мир литературы, он дал волю своему сердцу и высказал эти слова для себя самого, нимало не заботясь о том, чтобы объявить во всеуслышание, кто был этот столь почитаемый им учитель музыки.

Но вернемся к самим путешествиям. Шестеро студентов во главе со своим преподавателем объездили большую часть Испании: Андалузию, Кастилию и Галицию. Иногда, «на привале», Федерико играл на пианино для своих спутников. Об этих приятных моментах он не упоминал в своем дневнике, но они явно просматриваются в его посвящении. Тогда же произошли две знаменательные для него встречи. Первая – в 1916 году в Баэзе с поэтом Антонио Мачадо, который читал ему свои стихи. Потом Федерико с восторгом рассказывал о нем своим родителям, подражая жестам и богемным манерам этого знаменитого тогда поэта. Позднее, гордясь своим знакомством с ним, Лорка с успехом поставит на сцене своего театра «Ла Баррака» большую эпическую поэму Мачадо «Земля Альваргонсалеса» и сам будет участвовать в этой постановке как актер.

Во время своего второго путешествия в том же 1916 году он познакомился с ректором университета Саламанки, блестящим мыслителем и философом Мигелем де Унанимо и навсегда запомнил одно из его наставлений: не стесняться своих сомнений и разрешать их посредством письменного творчества.

Так протекали юные годы Федерико: неторопливо, вероятнее всего, беззаботно, в отрыве от проблем реального мира, – а в это время за хребтами Пиренеев Европа истекала кровью. Первая мировая война, сеявшая смерть и отчаяние в Германии и во Франции, обошла Испанию стороной. Единственной жертвой этой войны с испанской стороны стал музыкант Энрике Гранадос: возвращаясь из турне по Америке, он погиб: корабль, на котором он плыл, был торпедирован немецкой субмариной в проливе Ла-Манш. Испания тогда делилась на два лагеря – «германофилов» и «альянофилов»: первые поддерживали немецкую сторону, а вторые – антигерманский альянс (к ним относились Лорка и всё его либеральное семейство). Эта война даже благоприятствовала испанской экономике, так как Испания снабжала фронты Первой мировой огромным количеством кожаных изделий, в том числе обувью. Мы напрасно будем искать упоминания о войне у юного поэта в этот период его жизни, от шестнадцати до двадцати лет, – вряд ли он даже читал о ней в газетах. Редкое исключение: в письме к Адриано дель Валле 4 июня 1918 года, за пять месяцев до окончания войны, он написал: «Естественно, я большой поклонник Франции и всей душой ненавижу милитаризм». Судя по этому его высказыванию, политикой он не интересовался и его представления о происходящем в мире сводились к нескольким общим фразам.

Впрочем, по случаю заключения мира и окончания Первой мировой войны в Гренаде было устроено веселое праздничное шествие, да и вся Испания радовалась окончанию всеевропейской бойни. Правда, к миллионам погибших на этой войне вскоре добавились жертвы ужасной эпидемии гриппа, поразившей всю Европу, – это была так называемая «испанка»: осенью 1918 года она унесла 150 тысяч жизней в Испании, 400 тысяч во Франции и 40 миллионов в прочих регионах планеты. Федерико впервые задумался об ужасах этого мира, в котором война и болезнь оспаривают одна у другой право распоряжаться человеческой жизнью, превращая ее в кошмар.

Однако Испания, не принимавшая участия в европейском конфликте, тоже вела войну – в Марокко. Марокканские войска напали на территории, с 1912 года находившиеся под протекторатом Испании и Франции в соответствии с Фесским договором. Немного позднее марокканские националисты развязали Рифскую войну, которая длилась с 1919 по 1926 год. Тысячи молодых испанцев были брошены в костер этой войны – вероятно, очень уж хотелось Испании взять реванш за потерю своих американских колоний в 1898 году. Федерико тоже мог оказаться в числе этих парней-бедолаг, подвергавших риску свою жизнь ради чьих-то чужих амбиций. К счастью, у его отца были связи: один из друзей в Гренаде, врач, выдал справку за номером 63 на имя Федерико Гарсиа Лорки об освобождении его от военных обязанностей: в ней было сказано о его «полной непригодности» в связи с хромотой по причине того, что одна нога несколько короче другой; к этому благосклонный врач прибавил еще ослабленные легкие и даже «некоторые симптомы костномозгового склероза».

Итак, Федерико удалось избежать опасностей войны и заодно – опасностей жизни в замкнутом мужском коллективе. Он испытал облегчение, но при этом еще более утвердился в том своем состоянии, которое можно назвать врожденной робостью. Во время массовых столкновений студентов и рабочих с полицией 2 февраля 1919 года, когда в двух шагах от его дома началась стрельба, робость Федерико проявилась в полной мере. Тогда действовал закон военного времени, торговля была свернута, а общественная гвардия приведена в состояние повышенной готовности. И что же Федерико? Он закрылся в доме и просидел взаперти две недели, а один из друзей приходил к нему под окно сообщить о последних событиях. Всю свою жизнь он будет стараться держаться в стороне от политических событий и всяческих конфликтов. Вот и в тот момент по-настоящему его интересовало только одно: раз уж не удалась музыкальная карьера, то надо серьезно заняться литературой.

Начало было уже положено: «Впечатления и пейзажи» были опубликованы в Гренаде в 1918 году. Лорке 20 лет, и его талант находится пока в стадии «вегетации». Эта книга была написана больше «по случаю», по обязанности, хотя ему очень понравилась Кастилия и он даже целый месяц прожил в Бургосе: там он повстречался с несколькими литературными знаменитостями. Он пытался выразить нечто важное, навеянное ему путешествиями, но не очень представлял себе, как это сделать, – и тогда использовал литературные штампы, подражая последним романтикам или слепо копируя стиль Хуана Рамона Хименеса или Рубена Дарио, которым он страстно восторгался. В результате получались довольно плоские описания с затертыми определениями: стены огромны, небеса серы или ярки, соборы внушительны и т. д. Это его творение осталось почти незамеченным и очень быстро было предано забвению. Более того, когда через несколько лет Федерико обнаружил на чердаке своего дома в Гренаде целую кучу забытых экземпляров этой книги, он вытащил их все во двор и устроил там веселое аутодафе. Так он одним махом избавился от своего литературного прошлого, чуждого ему, и теперь у него были развязаны руки – чтобы писать совсем другое и совсем по-другому.

В то самое время, когда Федерико старательно составлял свой путевой дневник, от печатных экземпляров которого он потом так красноречиво отречется, он уже вынашивал и записывал совсем иные впечатления и выражал их другим языком – пока совсем новым для него. В противоположность пространным прозаическим описаниям и искусственному блеску стиля постромантизма, да еще толком им и не переваренного, начинающий писатель избирает теперь для себя краткость, простоту, скупые выразительные средства. Он часто возвращается мыслью в родной Фуэнте-Вакерос – он и есть настоящая родина его поэзии – и там, вольно гуляя по долине, он дышит его ветрами:

 
Ветер юга, темный, пылкий
дышит жарко мне в лицо,
и несет он мне с собой
семена блестящих взглядов,
аромат цветущих рощ.
 

Мы видим, как быстро сумел Лорка избавиться от литературной мишуры – уже в этой поэме, датированной 1920 годом. Его слова грубоваты и властны; одним из постоянных персонажей его поэзии станет ветер, неистовый и эротичный, – он вскоре задерет юбку юной кокетки в стихотворении «Кокетка и ветер»: она спешит домой, преследуемая «мужланом ветром» и его оружием – «огненной шпагой». Поэт воспринимает ветер «темным» и сладострастным, он несет с собой запах цветения – и Лорка подбирает для него слово с восточным звучанием (что невозможно передать в переводе): «azahar», происшедшее от арабского «al-azhar», которое обозначает белые цветы, ассоциирующиеся с пахучими цветами апельсинового дерева. Чувствительность его собственной кожи позволяет ему словно наяву почувствовать эту ласку ветра, несущего с собой аромат, но не только аромат – еще и блестящие взгляды, оживленные и страстные. Поэт набрасывает свои первые настоящие строки и уже в них приобщается к началам Творения, словно пропуская через самого себя веяния и касания Природы; он старается дать и нам прочувствовать то, что так чарует его самого.

Однако поэзия не сводилась для Федерико к игре образов, хотя он прекрасно научится пользоваться ее изобразительной тканью, как это делали поэты барокко, например Гонгора в XVII веке, – вскоре он станет самым талантливым из его подражателей. В русле верленовской традиции поэзия воспринималась как музыка, но ведь и первой любовью Федерико была музыка – пианино, пение, гитара. Едва сделав первый шаг в мир поэзии, он уже сумел привнести в него то, что потом станет для него поэтическим наваждением: власть звука, ритмичные повторы слов в конце каждой строфы, рефрены. О чем говорит он нам в своей поэме о ветре? Сначала это загадка:

 
И без дуновенья —
Верить мне осмелься! —
Бейся, мое сердце,
Мое сердце, бейся!
 

Загадка прояснится, когда он даст название этому стихотворению, написанному в 1920 году, – «Veleta» («Флюгер»). И в самом деле, нет нужды в двигателе-ветре, чтобы затрепетало сердце поэта, забилось до головокружения! Карусель слов, музыки, ритмов, образов. Источник движения – не вне, а в нем самом, он сам – двигатель. Оставив позади скучный труд составления и нанизывания фраз и клише, которыми он пытался поймать, как в силки, свои летучие «впечатления и пейзажи», Федерико почувствовал, что отныне ему нужно научиться отпускать себя на волю. Поэзия должна быть легким опьянением, птичьим щебетом – творческой эйфорией. Он нашел свой путь.

ПОРТРЕТ ВО ВЕСЬ РОСТ

 
Но ты… и родинки твои
как нежно-бархатные мушки…
 

Федерико Гарсиа Лорка

Что представлял собой Федерико физически? Что знаем мы о нем?

На фотографиях мы видим человека среднего роста (как и у Сальвадора Дали, примерно 170 сантиметров), коренастого; держался он всегда прямо, грудью вперед. Родинки на щеках, и одна – на губе. На теле их тоже было очень много, так что он даже, во время своего пребывания в Гаване, сделал операцию по удалению нескольких – из боязни рака. Смуглая кожа, густые брови, волосы черные как смоль – его вполне можно было принять за цыгана, что многие и делали, даже демонстративно, после выхода в свет его «Цыганского романсеро». Черты лица несколько грубоваты, хотя он и походил на свою мать, изящную донью Висенту, – она была так миниатюрна и хрупка, что ее взрослый сын обожал брать ее на руки и убаюкивать словно дитя. Она так и осталась единственной женщиной в его жизни и существом, которое он, по его признанию, любил больше всех. Но в его внешности со временем всё более проявлялись крестьянские черты, унаследованные от отца.

У него был довольно низкий голос; его друг, чилийский дипломат Карлос Морла-Линч так образно описал его: «И вот он заговорил. Голос у него низкий, хрипловато-гулкий, но доносится он не из пещер, а из гротов на морском берегу».

Угловатое тело и неловкая походка. Поэт сам не раз говорил, что ему нелегко ходить, бегать, что он совершенно неспортивен. Любуясь в Нью-Йорке американскими футболистами-великанами, он поделился с родителями в письме: нет, это не для меня, спорт – не по моим способностям. У него было плоскостопие, и было заметно, что он слегка прихрамывает. Насчет последнего некоторые сомневались, – но только не тот благосклонный врач, который, как уже упоминалось, освободил его от военной службы: похоже, одна нога у Федерико действительно была немного короче другой – следствие перенесенной в детстве болезни. Его брат Франсиско отрицал этот факт, но многие другие свидетельства подтверждают наличие этого дефекта. Неудивительно, что близкие не хотели сознаваться в этом: хромоножка в семье? О нет! Они восхищались им и слишком любили его, чтобы признать за ним хоть малейший недостаток. Некоторые также утверждали, что Федерико-ребенок поздно начал говорить, но, по словам его родных, он, наоборот, рано начал стрекотать как сорока.

Ни один вид спорта не привлекал его. Однажды его отец, стопроцентный андалузец и большой любитель боя быков и верховой езды, посадил его на лошадь. Федерико застыл в седле как статуя, не в состоянии пошевелиться, взяться хотя бы за поводья, чем вызвал насмешки брата и сестер. Но зато сколько прекрасных всадников было потом в его стихах и пьесах – и это был реванш!

Те, кто хорошо его знал, утверждали, что ему трудно было ходить. Тот же Карлос Морла-Линч вспоминал: «Мы продвигаемся вперед. Федерико с трудом волочит непослушную ногу, которая, так сказать, отказывается следовать за ним. Он быстро устает, бедняга Федерико». Со своей стороны могу передать слова тетушки и крестной моей супруги Марии Тюбо (она сопровождала своим пением лекцию о колыбельных песнях, которую читал в Гаване поэт Лорка): «Мы называли его, между собой, хромоножкой». Сам поэт говорил о своем паническом страхе перед автомобилями в Нью-Йорке, так как был не в состоянии быстро перейти улицу с оживленным движением. Кто-то с восторгом смотрел на носящихся повсюду детей, на тореадоров, играющих со смертью, на пловцов, борющихся с волнами, Лорка же был обречен на тишину и покой кабинета. Но он освобождался от этой скованности – своим лихорадочным слогом, неудержимым взлетом своего стиха.

Одевался он обычно небрежно, ходил в стоптанной обуви («Мамочка, – писал он, – вышли мне сто песет, чтобы купить новую пару…»), пренебрегал галстуком или бабочкой. Исключение, конечно, составляли праздники или торжественные мероприятия – тогда он любил поиграть в элегантность. В таких случаях, вероятно, сказывалась в нем страсть к переодеваниям: он был актер в душе, игрок и мистификатор, да еще и с богемными вкусами. Тогда он мог предстать даже красавцем, пустить пыль в глаза – вместо того чтобы изображать босяка и бессребреника. Вспоминали, что он часто отличался необычностью поведения – был нонконформистом. По возвращении с Кубы он щеголял на улицах Гренады в рубашках непривычных для городской среды расцветок, чем щекотал чопорную благопристойность горожан. Он любил вести себя несколько вызывающе, особенно когда уже познал успех как поэт и драматург, – ведь его именем были названы улицы в Гренаде и родном Фуэнте-Вакеросе, когда в Испании установился республиканский строй. Увидев свое имя напечатанным на театральной афише, он напускал на себя лукаво-скромный вид, так как при этом охотно признавал, что уличная слава неизбежна и даже необходима – чтобы продвигаться дальше в своем деле. И его глаза сияли… Луис Бунюэль оставил нам прекрасное описание: «Блестящий, обворожительный, подчеркнуто элегантный, с безупречным галстуком, со сверкающим взглядом, Федерико привлекал к себе, излучал магнетизм, против которого никто не мог устоять. В его облике не было ничего женоподобного, никакой аффектации. Кстати, он терпеть не мог пародий и шуток на этот счет…»

Таким запомнили его друзья и современники: горящие глаза и глубокий взгляд. Прирожденный обольститель и настоящий мужчина, – несмотря ни на что, элегантный и мужественный, – он никогда не выставлял напоказ своих слабостей.