Текст книги "Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь"
Автор книги: Алана Инош
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 71 страниц)
5. Тучи на западе
Обласкав Цветанку с маленькой Светланкой звоном солнечных струн, полетела песня из мрачного леса через всё Воронецкое княжество. На пути своём подхватывала она на крылья золото цветочной пыльцы, пила свободное дыхание полевых трав и развеивала грусть отягощённых урожаем яблонь в садах. Песня быстра, как мысль, и уже совсем скоро её тень заскользила по склонам Белых гор, заставляя сердца девушек сладко сжиматься в предчувствии судьбоносных встреч, а чашечки цветов – вздрагивать и ронять скопившуюся за ночь росу.
На одном из этих цветущих склонов, щедро залитых лучами солнца, встретились двое влюблённых: мастерица золотых дел Искра и Лебедяна, княгиня Светлореченская. Горный ветер парусом надувал подпоясанную льняную рубашку женщины-кошки, солнце сияло на её гладком черепе и шелковистой тёмной косе, а на счастливом лице княгини зажигало тёплый свет улыбки.
«Я так тоскую по родной земле, – чувственно лаская кончиками пальцев щеку Искры, вздохнула Лебедяна. – Лучше и краше Белых гор нет на свете страны! Иссохло моё сердце вдали от них, иссякла жизненная сила. Вот бы вернуться домой… навсегда!»
«Это возможно, моя лада, – окидывая её пристально-ласковым взглядом тёмных глаз, ответила Искра. – Кольцо-то на что? Просто открой проход – и ты дома».
«Ах, счастье моё, страшно и горько мне на это решиться! – Светлая синь глаз княгини омрачилась тенью тревоги и смятения, во власти которого она пребывала несколько месяцев. – Это всё равно что резать по живому. Страшно рвать многолетние узы и рушить то, что воздвигалось так долго…»
Травы дышали горьковатым мёдом, вершины гор сияли недосягаемой белизной, а пальцы Искры плели венок – душистый, многоцветный, полный летней волшбы.
«Тот дворец уже шатается давно, готовый рухнуть и под своими обломками похоронить всех, кто в нём живёт, – проговорила женщина-кошка. – Пора переселиться в дом, двери которого с радостью распахнуты для тебя. Он поскромнее дворца, зато прочно стоит на земле и способен сберечь тепло сердец».
Лебедяна со сладкой тоской в сердце пыталась проникнуть под сень густых ресниц, прятавших сосредоточенный взгляд любимой, которая, казалось, была всецело поглощена венком. Уже не юный ветреный восторг, а зрелая, жаркая нежность вспыхивала в ней при виде этих длинных сильных ног, через ступни которых матушка-земля питала кошку силами. Прохладная пелена грусти нависала на ресницах, когда Лебедяна любовалась полными спелого сока губами, и душе не давала покоя мысль: «А не слишком ли я стара?» Может, уже отговорили, отпели её яблоневые вёсны, безвозвратно умчавшись вместе с молодыми годами за край неба? Не ушла ли пора любви? Не растеряла ли она жизненный пыл, пока пыталась осилить шагами свою стезю? Не выпили ли дети вместе с молоком из неё и солнечную страсть, способность радоваться и дурачиться, делать глупости, смеяться и дышать полной грудью?
А травы шептали, светло и улыбчиво напоминая о хрупкости и бренности изношенных, изживших себя уз, по ошибке наложенных на неё когда-то. Стоит лишь двинуть плечом – и ветхие цепи упадут, рассыплются ржавой пылью, освободив и очистив сосуд души и тела для желанного света, который после долгих блужданий во мгле всё же нашёл её.
«Колечко для Златы у меня уж готово, – сказала Искра. – Только дай знак, и я передам его тебе».
Их пальцы сплелись над венком, а губы сблизились, поймав в ловушку луч солнца. Взор утопал во взоре, сердце тянулось к сердцу, а снега горных вершин сомкнулись защитным куполом, ограждая любовь от недоброго ветра чужих взглядов. Поцелуй зародился розовой зарёй, но ледяная вспышка выдернула Лебедяну из горьковато-тёплого облака счастья и вернуло в явь, грохотавшую непогодой и пронизываемую молниями.
Ложе из подушек отрывисто озаряли холодные отблески молний, по окнам струились ручьи дождевой воды, на рукодельном столике умирал язычок пламени дотлевающей лампы. Казалось, весь мир сотрясался от ревущего ненастья, получая удары его яростных чёрных лап, а бледные ветвистые трещины молний раскалывали небо, будто больную голову. Встав с ложа, Лебедяна подошла к окну и приложила ладонь к слюдяной раме, словно бы желая приласкать разбушевавшегося зверя – грозу. Тот бешено ластился к её руке по ту сторону окна, словно прося почесать дождевые космы своей гривы. Душа княгини сжималась в комочек перед величием ненастной ночи.
Мрак над землёй был огромен, но кольцо делало любые расстояния ничтожными. Лебедяне ничего не стоило сейчас открыть проход и очутиться рядом с Искрой, тем более что муж отсутствовал дома уже вторую седмицу – проверял готовность войска у восточной границы. Чёрная, давящая тень угрозы висела над землёй, делая тусклым самый ясный и солнечный день; ни одна душа не знала, кто и когда должен был напасть, и оттого тревога становилась ещё страшнее. Она засела острой, безжалостной сосулькой под сердцем у Лебедяны, а Искрен с этими приготовлениями совсем перестал бывать дома. Мёртвые топи считались пустынной землёй, и возможность нападения оттуда казалась невероятной, но князь уверовал в предсказание вещего меча Лесияры. «Значит, не так уж эти топи безжизненны, как мы думаем», – повторял он. Из Белых гор поступало всё новое и новое зачарованное оружие: мечи, наконечники для стрел и копий, топоры, кинжалы, секиры, сулицы [8]8
сулица – укороченное метательное копьё
[Закрыть]; три сотни кошек-воительниц расположились станами по берегу речки Мороши, что протекала с севера на юг в ста вёрстах от Мёртвых топей: чувствительность белогорских жительниц к хмари не позволяла им ближе подступиться к этой земле. Трое дружинниц Лесияры постоянно пребывали при дворе князя для обмена быстрыми сообщениями между двумя главами государств.
Княжичи были далеко: этой весной Искрен отправил их по разным городам учиться управлять и набираться опыта в государственных делах, прикрепив к ним мудрых наставников. Со светлой печалью приняло материнское сердце разлуку с сыновьями: рано или поздно все дети вырастают, обретают свои крылья и вылетают из родительского гнезда, вот и её мальчики возмужали, обзавелись пушистыми юношескими усами и, как это неизбежно случается, устремились навстречу взрослой жизни, оставляя родную матушку дома, у осиротевшего очага. Ростислав забрал свой зверинец – спасённого Лесиярой медвежонка, хромого оленя, косулю, двух слепых лисиц, волчонка и множество певчих птиц; без питомцев он уезжать не желал, и отец разрешил ему взять животных с собой. Всех четвероногих друзей княжич подобрал в лесу ранеными, брошенными и хворыми детёнышами, выходил и приручил, ну а зверю, привыкшему к человеку сызмальства, в диком лесу уж не место.
Непогода за окном не тревожила крепкий и спокойный сон Златы: малышка посапывала на тёплой печке, и её уютный детский мирок был далёк от бурных потрясений, то и дело корёживших взрослый мир. В глазах склонившейся над дочкой Лебедяны отразилась нежная боль, тоска и горечь, а унизанная перстнями и драгоценными запястьями рука пухово-лёгкими касаниями ласкала пружинистые золотые кудряшки. Нет, не должен был маленький и хрупкий, как едва распустившийся цветок, мирок Златы пошатнуться, исказиться, дрогнуть и сжаться от страха под тяжёлой поступью беды. И они, взрослые, обязаны сделать всё, чтобы сохранить его безмятежным и неприкосновенным.
Один шаг в туманную зыбь пространства – и Лебедяна ступила на каменную площадку перед домиком, ютившимся на покрытом тёмным ельником склоне горы. В глубине туманной долины в лунном свете дремотно мерцала извилистая лента реки, и от необъятной шири этого горного приволья хотелось раскинуть руки крыльями и закричать во всю мочь лёгких… Обнесённый невысоким плетнём цветник дышал росистой свежестью, а окна манили тёплым золотистым светом. Сердце княгини Светлореченской согрелось, а на глазах выступили слёзы нежности: здесь её всегда ждали.
Она вошла без стука, просто толкнув дверь. Лёгкими шагами она преодолела лестницу и очутилась в горнице, где за столом сидела Искра и при свете масляной лампы штопала рубашку. Драгоценное ожерелье из бусинок-встреч, большая часть которых состоялась в снах, обвило горло Лебедяны и ласково стиснуло в предчувствии рыдания, но она сдержалась и с дрожащей на губах улыбкой сказала:
– Разве лучшей в Белых горах мастерице золотых дел пристало самой штопать одежду? Если захочешь, я сошью тебе дюжину новых рубашек, украсив их вышивкой, которая сбережёт тепло нашей любви.
Взволнованный взмах ресниц – и в таинственной тёмной глубине взора Искры зажглись приветливые огоньки.
– Это всё потому, что нет в моём доме хозяюшки, – ответила она. – Холостая я до сих пор, вот и некому сшить мне новую рубашку.
Присев на лавку подле возлюбленной, Лебедяна нежно завладела её рукой и, лаская шероховатые рабочие пальцы женщины-кошки, молвила:
– Эти искусные руки приспособлены для того, чтобы создавать дивные украшения, нанося огранку на самые твёрдые самоцветы, но тонкая ниточка в них рвётся, а ткань их не слушается.
– Так уж водится, что каждому – своё дело. Зато твои ручки созданы для вышивки, моя лада.
Лебедяна закрыла глаза, всем сердцем впитывая поцелуи, которыми Искра покрывала её пальцы. Всего несколько живых, осязаемых встреч было у них, несколько драгоценных мгновений близости, да и те повисли на душе княгини неизбывной тяжестью измены.
– Ты пришла насовсем, счастье моё? – Вопрошающие глаза женщины-кошки были полны радостной надежды. – А где Злата?
– Я не могу вот так, тайком, сбежать от мужа: это будет вероломством, – вздохнула Лебедяна. – Прежде я должна поговорить с князем и во всём ему честно открыться. Я верую в его великодушие… Быть может, он даст мне свободу, и мы с тобою и Златой сможем зажить семьёй.
– А ежели он не отпустит? – нахмурилась Искра.
– Всё равно уйду, – решительно вскинув голову, ответила княгиня. – Возьму Злату и вернусь в Белые горы, к тебе. Три года жизни порознь освобождают супругов от брачных уз. Но я верю, что он не станет меня держать. Искрен вспыльчив, но отходчив и добр сердцем. Дай-ка…
Она взяла из рук Искры рубашку и принялась сама штопать прореху. Её стежки ложились быстро, ловко и искусно – намного опрятнее и тоньше размашистого холостяцкого шитья женщины-кошки. Пора бушующих страстей миновала, решение вызревшим плодом сладко отягощало сердце Лебедяны, но холодок тревоги всё же змеился по жилам. Если муж упрётся, придётся рвать многолетние связи с болью и кровью… Но отступать было уже некуда: за спиной раскинулась смертоносная пропасть – без воздуха, без любви, без света. Княгиня стояла на развилке, предполагавшей выбор пути. Или – или.
– Ладно у тебя выходит, – ласково усмехнулась Искра, наблюдая за работой пальцев Лебедяны, проворно орудовавших иголкой. – У меня так не получается.
– Всякому – своё дело, – с весёлой лукавинкой в уголках глаз и губ ответила княгиня Светлореченская.
Искра поднялась, мягко выскользнула из горницы и совсем скоро вернулась со шкатулочкой в руках. Поставив мерцающий самоцветами сундучок на стол, она подвинула его к Лебедяне.
– Подарок тебе, – застенчиво опустив ресницы, сказала она.
Это чистое, почти детское, девственное смущение на лице сильной женщины-кошки, служительницы Огуни, выглядело очаровательно и забавно, и Лебедяна не смогла сдержать нежного смеха.
– Что там? – улыбчиво изогнув бровь, спросила она.
– Открой – и увидишь, – скованная внезапным волнением и неловкостью, хмыкнула Искра.
Пальцы Лебедяны оставили штопку и в предвкушении коснулись крышечки шкатулки, лаская каждый камушек в затейливом узоре, впитывая сердечный жар и полёт души мастерицы, вложенный в эту работу. Шкатулка открылась, будто алая пасть сказочного змея, покрытого сверкающей бронёй: на маковом шёлке всеми цветами радуги переливался и горел драгоценный свадебный венец. В хитрое плетение алмазных ветвей и листьев были заключены камни-червецы [9]9
червец – рубин
[Закрыть], огранённые в виде спелых яблок.
– Ты – дивная яблоня, каждый плод которой внушает любовь, – сказала Искра.
– Увы, уже не юная и цветущая, – вырвался у Лебедяны мечтательно-грустный вздох.
– В каждой поре – своя красота. – Губы женщины-кошки щекотным теплом дыхания согрели щёку княгини.
Поцелуй соединил их уста сладостью яблочных половинок. Пламя лампы потрескивало и трепетало, отбрасывая шальные тени; белогорская игла, воткнутая в рубашку, мерцала в полумраке серебристым огнём волшбы, которую вдохнули в неё шершавые пальцы мастерицы-оружейницы.
– Но это свадебный венец, а с нашей свадьбой ещё ничего не решено, – проговорила Лебедяна, любуясь великолепной работой Искры.
– Она будет, и в каждый завиток, в каждый камень этого венца вплетена её неизбежность. – Глаза Искры горели твёрдым, тёплым, уверенным огнём, вселявшим и в Лебедяну веру в это долгожданное счастье. – Я делала его с мыслями о нашей будущей жизни, и они не могут не сбыться. Ковать судьбу – вершина мастерства, которой можно достичь только по особому благоволению Огуни, и мне верится, что оно на меня ныне снизошло.
Ночное дыхание цветника ласково осушало слёзы тревоги на глазах Лебедяны, а её плечи сладко отягощало тепло любимой руки. Мгновение за мгновением таяло в горной предрассветной дымке, а облака пропитывались призрачным золотом грядущей зари.
– Ох, нелёгкое, неподходящее нынче время для таких решений, – проговорила княгиня Светлореченская со вздохом, прижимаясь к плечу возлюбленной. – Князь вооружает войско и ждёт нападения неизвестного врага, а тут ещё я… вздумала от него уйти. Всё сплелось в такой узел, что даже больно становится. Тяжкий груз ляжет на его плечи.
Тугой клубок кровеносных жил бился под сердцем, но неотвратимость решительного шага леденила виски и серебрила их изморозью лет. Необходимость перемен давно назрела, и дальнейшее промедление вгрызалось в душу острыми ядовитыми зубами одиночества – наказания за бездействие.
– Свет мой, уже ничего не повернуть вспять, – жарко прогудел голос Искры над её ухом, а губы коснулись виска. – Узелки судьбы завязались, и сеть плетётся. Делая венец для тебя, я заклинала Огунь свести нас вместе, и волшба уже творится. Не бойся ничего, родная! Что бы ни встало у нас на пути, сеть судьбы не порвётся ни от вражеского меча, ни от людских козней.
– Ты – моя судьба, – выдохнула Лебедяна, что было сил стискивая Искру.
Та ответила столь же жаркими объятиями, и рассвет стал свидетелем их очередного поцелуя.
– Дай мне кольцо, которое ты выковала для Златы, – попросила Лебедяна. – Как ни сладок каждый миг с тобою, а пора мне идти.
Крошечная шкатулочка легла ей на ладонь, и Искра тёплым пожатием сомкнула пальцы княгини вокруг неё.
– Держи, лада. Верю, что моих родных пташек не удержат никакие стены, никакие клетки. Я жду вас обеих.
– Мы придём, – пообещала Лебедяна, на прощание скользнув пальцами по щеке женщины-кошки. – Так суждено, и так будет.
С потаённым вздохом попрощалась она с позолоченными зарёй елями, улыбнулась птицам и приласкала головки цветов, после чего перенеслась в свои покои.
…И окунулась в плотную, душную волну переполоха: вся женская прислуга бегала и причитала. Застывшая на пороге девушка-горничная всплеснула руками.
– Ах, государыня! Где же ты пропадала?! Князь-батюшка на исходе ночи домой вернулся – а тебя нет как нет!
– Гуляла я, родные места навещала, – сухо ответила Лебедяна, чувствуя, как смыкается на её груди привычный панцирь несвободы. Нет, нельзя было допустить, чтоб застёжки щёлкнули и сомкнулись!
– Ох и гневен, ох и сердит государь! – испуганно выпучив глаза, сообщила девушка. – В Престольной палате восседать изволит. – И, понизив голос до дрожащего шёпота, добавила: – Осторожнее с ним, госпожа! Вельми пьян князь возвернулся и до сего часа хмель свой зельем горьким подогревает.
– Мне не привыкать, – процедила Лебедяна.
Постылые дворцовые стены своей холодной роскошью давили на душу, которая рвалась в простой горный домик с цветником, к дорогой и желанной Искре, но шаги княгини твёрдо и гулко отдавались под мерцающими сводами.
Стражники застывшими глыбами стояли у входа в Престольную палату и не воспрепятствовали княгине. Жаркая волна ужаса на мгновение обожгла ей сердце, когда отголосок тяжкого, злого хмеля докатился до неё от угрюмо и сутуло восседавшего на троне Искрена. Знаком отпустив отрока, подливавшего крепкое зелье ему в кубок, князь молвил:
– Вот так, значит, ты блюдёшь свой долг, княгиня? Жена должна мужа встречать, даже ежели он нежданно прибыл… а ты?! Где шляешься ты?
– Прости, государь, что не встретила тебя, – сдержанно поклонилась Лебедяна. – Тоска по родным землям меня взяла; в Белых горах я гуляла, силушкой напитывалась, кручину развеивала.
– Опостылел тебе, выходит, дом твой супружеский? – Искрен сверлил её тяжёлым, немигающим взором, в котором застыла предгрозовая тьма. – А может, и муж тебе стал немил?! М? Скажи правду, не запирайся!
Лебедяна пыталась отыскать достойные слова под этим натиском плохо обузданной мужней ярости. Ей вдруг бросилось в глаза, как сильно Искрен в последнее время осунулся и сдал; он едва спал, мало ел, зато пил больше обычного, пытаясь заглушить хмелем овладевший его сердцем страх перед неизвестной угрозой. Месяцы ожидания измотали его, превратив из цветущего зрелого мужчины в старика. Сытое тугое брюшко растаяло, и широкий кожаный пояс обтягивал теперь почти по-юношески поджарую талию, на шее набрякли дряблые складки кожи и сильнее выпирал щетинистый кадык, румянец сменился восковой желтизной; князь начал сутулиться, чего раньше за ним не наблюдалось, а походка стала старческой, семенящей. То ли суставы донимали Искрена, то ли иная внутренняя боль…
– Знаю я, что не ко времени всё это приключилось, – проговорила Лебедяна с усталым вздохом. – Но долее молчать я не могу, княже, ибо это и меня тяготит, и на тебя налагает незримый груз. Прими правду, какой бы горькой она ни была…
Печальным осенним ручьём полился её рассказ об ошибке, которую невозможно было выявить светом Лалады, поскольку в святилища мужчины не допускались; о встрече с Искрой и о страсти, вспыхнувшей между ними с опустошительной мощью погребального костра; о разбивающем сердце расставании и о нежданном подарке судьбы – Злате. Лебедяна не щадила себя, стараясь взять всю ответственность на свои плечи, когда поведала мужу тайну своего выздоровления: она сказала, что сама всё придумала, а Искра и Лесияра только исполнили её замысел. Искрен выпивал сверкающими, по-ястребиному пронзительными глазами её душу, свистя ноздрями и поджимая нервно дрожащие губы, но не перебивал.
– Прости, государь мой, что несвоевременно преподнесла тебе правду – теперь, когда тебя одолевают тревоги и заботы, – заключила Лебедяна. – Но нарыв созрел. Всё, о чём я прошу тебя – это отпустить меня и Злату с миром. Мы прожили с тобою долгую и хорошую жизнь, княже, вырастили прекрасных сыновей, но… это не моя стезя. Я безвременно увядаю на ней, я гибну вдали от Белых гор без живительной силы Лалады, которую может мне дать только моя возлюбленная. Я взываю к твоему благородству, господин мой Искрен: не держи меня около себя, я задыхаюсь здесь. Я отдала тебе всё, что могла, и сверх этого уже ничего не могу дать.
С этими словами Лебедяна приникла к коленям мужа, согбенная горечью и виной, но получила яростный толчок в грудь и упала на ковровую дорожку. Исполненный негодования Искрен поднялся с престола и двинулся на неё, намереваясь то ли забить ногами, то ли ударить кулаком – так показалось княгине, и она в ужасе поползла: встать на ноги у неё не выходило, она всё время наступала на собственный подол.
– Ошибка?! – взревел Искрен раненым кабаном, с молниями во взоре надвигаясь на княгиню. – Все эти годы – ошибка? И наши дети – тоже ошибка? И как ты хочешь, чтобы я объяснил это людям? Мол, ошиблись, с кем не бывает? А то, что ты покрыла меня, князя Светлореченского, позором измены – это как ты предлагаешь преподнести? Как, я тебя спрашиваю?!
Лебедяне наконец удалось встать на ноги и вернуть себе достойный вид.
– Всей правды людям можно и не говорить, – сказала она, ненавидя себя за изобретение лживых объяснений, но всё-таки вынужденная их изыскивать. – Можно объявить, что моё здоровье пошатнулось, и я не могу жить вдали от Белых гор: это отчасти действительно так. Коли тебя столь беспокоит, что подумают о тебе люди, выдумай что угодно, и они это примут. И ежели в тебе есть хоть капля великодушия и любви ко мне, ты не дашь мне иссохнуть прежде времени и умереть на твоих глазах.
– Лучше бы ты умерла… Клянусь громами и молниями Ветроструя, лучше бы тебе умереть, чем так поступать со мной! – надломленно вскричал Искрен, потрясая стиснутыми кулаками. – Мне было бы во сто крат легче оплакивать твою кончину, нежели изгнать тебя и похоронить заживо в своём сердце, предательница!
Резкая бледность превратила его лицо в мраморную маску мучения, а рука невольно прижалась к груди.
– Что с тобою, княже? – испугалась Лебедяна, пытаясь поддержать пошатнувшегося мужа.
– Не трожь меня, – прокряхтел тот, оседая на пол. – Не желаю видеть ни тебя, ни это… кошачье отродье! Я чувствовал… Сердце мне подсказывало, что она чужая, но разум не желал слушать, боясь позора…
Но как князь ни гнал её от себя, Лебедяна не могла покинуть его, сражённого внезапной болью. Ледяной язык страха лизнул ей рёбра: неужели давняя хворь вернулась? Та самая болезнь, смертельный огонь которой княгине Светлореченской удалось потушить ценой собственной молодости…
– Старая язва открылась, – простонал Искрен. – Я уже две седмицы почти не могу есть, вся пища исторгается наружу… А Мёртвые топи грозят бедой, от которой меч Лесияры разнесло на куски со страшной, гибельной силой! И в такие времена ты решила меня покинуть, Лебедяна? А как же клятва, что ты давала на свадьбе – «быть рядом до смертного одра»?
Тёплые солёные ручейки уже струились по щекам княгини, охваченной состраданием и раскаянием. Гладя дрожащими пальцами выбеленные сединой виски Искрена и вороша жёсткие волоски бороды, она шептала сквозь рыдания:
– Прости, мой государь, прости за всю боль, что я причинила тебе! Позволь мне помочь тебе, облегчить твою муку и отогнать недуг, так некстати вернувшийся…
Много лет назад она впервые увидела чёрную точку в желудке у князя; сейчас, пронизывая его взором насквозь, она с горечью наблюдала многократно разросшийся очаг, пустивший в теле Искрена отростки – чудовище с десятками щупалец, пожиравшее её мужа изнутри. Излечив его в прошлый раз, она отогнала страшное подозрение, но теперь оно возникло с новой силой. Похоже, у «язвы» князя было другое название…
Она позвала охрану, и Искрена перенесли в опочивальню. Скорбную тишину нарушало только перешёптывание домочадцев.
– Все вон, – властно приказала Лебедяна.
Оставшись с мужем наедине, она сокрушённо всматривалась в его мертвенное лицо с заострившимися чертами. Угасший взор Искрена из-под полуопущенных век язвил ей сердце немым укором.
– Тебе нужны силы и здравие, дабы победить нечисть, что угрожает нашей земле. – Склонившись над князем, Лебедяна ласково перебирала пряди его волос и гладила бледные впалые щёки. – Я сделаю всё, что смогу.
Искра ждала её в горном домике с цветником, но разве могла Лебедяна обрести своё счастье такой ценой? Закрыв глаза и устремившись душой к источнику неиссякаемого света, она бросила цветок своего сердца в голодное пламя недуга.
Когда её веки разомкнулись, на восковые щёки Искрена вернулся лёгкий румянец, а чёрный очаг болезни уменьшился в размерах. «Щупалец» тоже стало меньше, но полностью они не растаяли. Взгляд князя был прикован к лицу Лебедяны.
– Ты опять постарела, – молвил он печально.
Морщины и седина не имели значения: войску нужен был полководец, а народу – владыка. Лебедяна улыбнулась и сжала пальцы Искрена, коснувшиеся её щеки.
– Полегчало, – сказал он ожившим голосом, к которому вернулась прежняя полнозвучность. – Боль ушла… Ты сызнова спасаешь меня, княгиня. Спасаешь моё тело, но убиваешь моё сердце.
– Ты ещё не до конца исцелён, княже, – ответила Лебедяна глухим от кома в горле голосом. – Отдыхай пока, а я подумаю, что ещё можно сделать.
Она спрятала слёзы от всех, закрывшись в своих покоях. Ноги слабели от леденящего, отчаянного осознания: одной ей на сей раз не справиться, даже если она отдаст жизнь за жизнь. А под рёбрами нарастало злое жжение, но Лебедяна принимала его за горечь от отодвинутого на задворки собственного счастья. Шкатулочка с кольцом для Златы сиротливо стояла на столике для рукоделия, но надежда на его использование сгорала, как масло в лампе.
Княгиня пыталась отвлечься от боли вышивкой, но жжение за грудиной только возрастало. Из покоев словно исчез воздух, и Лебедяна, по-рыбьи разевая рот и шатаясь от стены к стене, устремилась в сад, но и там стало нечем дышать. Рухнув под яблонями, она видела сквозь жужжащую дымку, как над нею склоняются кошки-дружинницы. Тёплая ладонь влила ей в грудь и воздух, и остудила подрёберный жар, а до затуманенного хрустящей пеленой слуха гулко донёсся голос:
– Госпожа, прикажешь позвать твою родительницу тебе на помощь?
– Да, – только и смогла выдохнуть Лебедяна.
Белой бабочкой душа выпорхнула из надломленного, измученного тела и заплясала в лучах золотого света, пропитанного любовью. В мгновение ока она преодолела расстояние и очутилась над домиком Искры. О, с какой грустноватой радостью невидимые руки Лебедяны обнимали сильные плечи женщины-кошки, возившейся в цветнике! Увы, Искра чувствовала лишь прохладное дыхание ветерка и озадаченно хмурилась, гадая, отчего вдруг её окатило волной мурашек…
– Лебедяна, дитя моё! Ты слышишь меня? – раскатисто пропели горы, и эхо взвилось до небес, встало на дыбы сказочным конём. Затерявшись в его золотой гриве, Лебедяна ощутила, будто её засасывает с тошнотворной скоростью в бесконечный колодец с радужными стенами.
Это было похоже и на проход сквозь пространство при помощи кольца, и на падение с небес. Разбитая вдребезги, Лебедяна даже помыслить не могла о движении, но первый хриплый вдох сам надломил ей грудь.
– Жива, моя родная, – тёплым вешним ветром согрел её голос родительницы.
Золотые пятна солнечного света лежали на стенах, зажигая сотни искорок на узорной россыпи каменьев. Шкатулка с кольцом стояла нетронутая на столике, а тело Лебедяны утопало в постели, на краю которой сидела Лесияра, полная нежного беспокойства.
– Ты едва не сожгла своё сердце, доченька, – вздохнула она. Её ресницы отягощала задумчивая печаль. – Не жертвуй своим счастьем, прошу тебя.
– Я не могу оставить Искрена, пока он хвор. – Голос взрезал горло, как острое лезвие, и Лебедяна закашлялась.
Несколько глотков воды из Тиши, которую Лесияра принесла с собою в кувшинчике, с золотистым звоном влили в княгиню Светлореченскую тёплый сгусток силы.
– Ты уже видела его, государыня? – Лебедяна с облегчением смогла приподняться на локте, тут же утонувшем в пуховой глубине перины. – Он плох, как никогда.
– Да, дело скверное, – невесело вздохнула владычица Белых гор.
– Ты думаешь о том же, о чём и я? – Любой страх после внетелесного полёта в Белые горы теперь казался смешным, но горькое дыхание печали всё же коснулось обожжённого сердца Лебедяны. – Это не язва, ведь так?
– Это смертоносный недуг, который еладийские учёные называют «каркинос» или, по-нашему, рак, – молвила Лесияра. – В прошлый раз тебе удалось повернуть его вспять, но, как видно, это лишь до поры остановило хворь. Тревоги и заботы, которые терзали князя в последнее время, разбудили этого зверя, и он принялся за старое, разбросав в теле твоего мужа множество своих «деток». Ты пропустила его губительную силу через своё сердце, и оно не выдержало. Ежели б мои кошки чуть замешкались, тебя уже не было бы с нами, дитя моё.
Осознание, что она была на пороге гибели, почему-то не трогало Лебедяну своим ледяным дыханием. Что-то изменилось в ней, и мысли заструились в новом русле, прожжённом по её сердцу. Смерть оказалась совсем не страшной и походила на прекрасный сон, полный окрыляющей лёгкости, света и любви.
– Помоги Искрену, государыня, – шепнула Лебедяна, прильнув щекой к тёплой ладони родительницы. – На сей раз его недуг слишком силён для меня.
– Я попробую помочь, только если ты пообещаешь не приносить в жертву свою любовь, – с печальным светом нежности в мудрых глазах молвила Лесияра.
Сквозь обезболивающее облако внетелесных истин пробилась в душу Лебедяны щемящая тоска, и слёзы согрели ей глаза солёной дымкой.
– Сейчас не время, – сдавленно пробормотала она. – Я должна быть рядом с мужем. Мне не следовало заговаривать об этом в столь нелёгкий час…
– Посмотрим, что можно сделать, – загадочно и обтекаемо проронила Лесияра, оставив Лебедяну терзаться тревогой. – Отдыхай, родная, а я навещу Искрена.
***
Твёрдая поступь белогорской владычицы отдавалась под сводами княжеского дворца, а чёрный плащ мёл краем зеркально гладкий каменный пол. Известие о тяжёлом состоянии Лебедяны застигло Лесияру во время краткого отдыха между делами, и она не успела переодеться во что-либо более нарядное и подходящее для похода в гости – как прогуливалась по саду в простом шерстяном плаще, так и помчалась спасать дочь. Несколько мгновений сердце Лебедяны не билось, но княгине-кошке удалось запустить его светом Лалады и жаром своей родительской любви. Самое страшное осталось позади, омертвевший участок сердечной мышцы после лечения должен был восстановиться через пару дней, но колени Лесияры ещё ощущали отголоски мертвящей дурноты и страха за жизнь Лебедяны…
Князь Светлореченский возлежал на пышном ложе под бархатным навесом, обложенный подушками. Тяжёлая ткань глубокого вишнёвого цвета подчёркивала его бледноватый нездоровый вид, но на умирающего Искрен был уже не похож: целительное прикосновение Лебедяны изрядно уменьшило чёрную пасть недуга, съедавшего нутро князя. Завидев тёщу, Искрен с оскорблённым видом отвернулся.
– Даже не поздороваешься? – усмехнулась Лесияра.
– Ты всё знала, государыня… Знала и покрывала это, – процедил Искрен. – Ведала ты, что моя жена чинит мне измену, и попустительствовала этому! Не ждал от тебя такого удара в спину.
– Не бросайся громкими словами, любезный зять, – сухо ответила княгиня. – Никто не бил тебя в спину, я лишь спасала свою дочь от гибели неминучей. Только сила Лалады и любовь избранницы могла вернуть её на тропу жизни… Но всё ж прошу прощения за то, что скрытно провела Искру в твой дом под видом лекаря: иначе мы тогда поступить не могли. Лебедяна, ежели ты забыл, оказалась на грани смерти оттого, что отдала силы на твоё исцеление. Вот и сейчас она была на волосок от погибели, помогая тебе снова. И она готова отказаться от своей любви и остаться с тобой.
