Текст книги "Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь"
Автор книги: Алана Инош
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 71 страниц)
– Крепко покорёжило тебя, милочка, – прогудела эта бабища низким и сочным, холодно-грудным голосом. И добавила, обращаясь к привёзшим Севергу оборотням: – Ладно, оставляйте её… Значит, живой ещё Гырдан, не убили пока? Ну, привет тогда племянничку от меня.
По стенам висели связки сушёных грибов, каких-то листьев, трав. В доме было жарко натоплено, и Северга не озябла, когда Бенеда её раздела с помощью одного из своих сыновей. Костоправка долго щупала её бёдра и таз, к чему-то принюхиваясь и хмуря густые чёрные брови.
– Э, дитятко, не так-то просто всё… Отложить придётся лечение.
– Почему? – Северга обеспокоенно приподняла голову с лежанки.
Бенеда хмыкнула.
– Вестимо, почему. Ежели я тебя сейчас ломать начну, потеряешь ребёночка.
– К-какого… ребёночка? – Северга даже заикаться начала от ошеломления.
– Твоего, какого же ещё! Беременная ты. – Костоправка набросила на голую Севергу колючее шерстяное одеяло. – Первая неделя только пошла, но моя чуйка на эти дела промашек не даёт.
Уж каким сверхъестественным чутьём Бенеда определила у Северги беременность, да ещё на таком маленьком сроке – это так и осталось тайной, а та сквозь зубы костерила Гырдана всеми ругательными словами, какие только знала. Сказал, что лечит, а сам… подарочек преподнёс! Ох и получит же он, когда навещать явится…
– Не нужен мне никакой ребёнок, – рыкнула она. – Я воин. Какие у меня могут быть дети?!
– Ты – женщина, – ласково ответила Бенеда, и её грубое лицо осветила улыбка. – Хоть и задавила ты в себе своё естество, почти мужиком стала, а оно всё ж как-то не умерло, сохранилось. Ты не рявкай, а радуйся – матерью будешь!
– Да какая я мать, тётка Бенеда, ты что?! – Разволновавшись, Северга неловко повернулась, и боль снова пронзила её.
– Осторожнее тебе надо быть, – молвила костоправка. – Уж потерпи как-нибудь девять месяцев, а там мы тебя сломаем и вмиг заново срастим. Ходить будешь и бегать как прежде.
– Какие девять месяцев?! Мне нужно сейчас! – Злые слёзы брызнули из глаз Северги – может, от боли, а может, от негодования на это маленькое, ещё не рождённое существо, из-за которого откладывалось столь необходимое ей лечение.
А войско шло через горы без неё – не догнать уж, не докричаться: «Стойте!»
– Ты, девонька, не пори горячку-то, – проворчала Бенеда. – Коли стряслось с тобой такое – значит, неспроста. И дитё это тебе не просто так судьбой послано, а чтоб ты вспомнила, что ты всё-таки женщина, а не мужик. А то – ишь… В незнамо что себя превратила.
Слова Бенеды падали тяжело, как удары кистеня, как каменные глыбы, и в душе что-то с хрустом ломалось. Слёзы высохли, а щёки пылали сухим жаром. А костоправка уже всё решила:
– Поживёшь у меня, покуда не родишь. А как родишь, так и поставим тебе всё на место. Пока – нельзя, пойми ты это. Слишком твои увечья близки к матке, и что-то там делать сейчас опасно для ребёнка.
Потянулись дни, полные невыносимой, кинжальной боли. Стоило неосторожно повернуться, «не так» шагнуть – и из горла рвался острый, как сосулька, крик. Но жить хотелось до слёз, до содранных костяшек, до искусанных в кровь губ!… Один из двух мужей Бенеды соорудил для Северги костыли, и она скоро наловчилась почти бегать на них, а точнее, скакать, чаще опираясь на правую ногу: та беспокоила меньше. Чтоб Северга не сходила с ума от скуки и безделья, тётка Бенеда поручала ей несложные задания по хозяйству: дыру заштопать, тесто замесить, посуду помыть. У Северги, не любившей домашнюю работу, всё валилось из рук.
– У-у, белоручка! – ворчала на неё костоправка. – Ничего-то ты не умеешь, руки – будто из жопы… Мечом только махать горазда.
Скажи Северге такие слова кто-то другой, меч был бы тут же выхвачен из ножен, и полетела бы головушка наглеца с плеч, а перед тёткой Бенедой суровая женщина-воин только понуро молчала, с опаской косясь на её кулачищи. А про себя обижалась: и вовсе она не белоручка – воин должен уметь всё. Неужели не видно, что ей, калеке, просто трудно даже встать и сесть?! Как, опираясь на костыли под мышками, месить тесто?! А вот поди-ка, изловчись, а то получишь взбучку от грозной хозяйки.
Беременность протекала тяжело. Севергу мутило, тошнило, коробило и выкручивало. Не всегда она могла удержать в себе свой завтрак… Однажды весной, пересекая раскисший от слякоти двор, она поскользнулась и грохнулась в грязь вместе со своими костылями. Боль её накрыла такая, будто сломались разом все кости, а из глаз брызнули слёзы. Она, непобедимая Северга, чьи глаза всегда оставались сухи и холодны, ревела, как маленькая, да ещё и всхлипывала так жалобно и судорожно. Нутро от падения страшно сотряслось – не повредило ли это ребёнку?
Так, а почему она, собственно, должна опасаться за этот комочек плоти? Даже будет лучше, если она потеряет его… Не придётся ждать ещё сколько-то там месяцев (Северга не считала срок), и тётка Бенеда наконец поставит ей кости на место. Она вернётся в войско, и всё будет как раньше.
Однако как ни падала она, как ни поднимала тяжести, а этой козявке, которая завелась у неё в животе – хоть бы хны. Крепко цеплялась козявка за жизнь, не хотела с кровью и болью исторгаться наружу, Северга только синяков и шишек зря себе набила. А Бенеда, заметив эти уловки, так наорала на горе-мамашу, что та только голову в плечи вжала, а по окончании выговора пощупала лавку под собой – не мокрая ли.
– Ишь, что удумала! – уже тише гремела, как уходящая гроза, тётка Бенеда. – Дурища ты несусветная!
А на следующий день она собрала в дорожную корзинку немного еды, одела Севергу потеплее и позвала сыновей – четверых из шести. Северга было подумала, что её выгоняют, но всё оказалось заковыристее.
– Надо тебе Чёрную Гору посетить – может, дух великой матушки Махруд тебя на ум-разум наставит, – сказала Бенеда. – А то выдумала тоже – от ребёнка избавиться… Я шесть раз рожала – и ничего. Вот только ни одной девки судьба мне не послала, всё парни да парни! Даже не знаю, кому мастерство своё по наследству передавать буду… В племяше Гырдане, правда, есть что-то эдакое, только он не по той дорожке пошёл – на войну подался. А мог бы лекарем стать.
«Да уж, хорош лекарь, – хмыкнула про себя Северга. – Подлечил меня, нечего сказать».
Её уютно устроили на носилках: подложили подушку, укутали одеялом, на ноги нацепили тёплые чуни. Сыновья Бенеды, здоровенные ребята, бежали по слою хмари ровно, выносливо и быстро, и через пять дней взгляду Северги предстала зеркально блестящая в лучах Макши чёрная ступенчатая пирамида гробницы Махруд. По негласному правилу, подниматься на неё следовало на своих ногах, и паломники из глубинки замешкались у подножия, раздумывая, как поступить.
– С сердечным сокрушением пришла ты, дитя, знаю, – прозвучало рядом.
Голос принадлежал закутанной в белый с красной подкладкой плащ жрице. Возраста не поймёшь: лицо без глубоких морщин, но сухое – кожа обтягивала череп; глаза – пронзительно-прохладные и светлые, как сталь, умные и ясные, рот – тонкий, спокойно сжатый. Из-под наголовья виднелась, колыхаясь на ветру, иссиня-чёрная прядь волос.
– Мы приходим в мир учиться любить. И не верь, если тебе скажут, что навии этого не умеют… Не умеют те, кто, будучи объят гордыней, не пожелал учиться. Наша богиня Маруша принесла себя в жертву, став хмарью. Хмарь вездесуща, проникает в иные миры и впитывает в себя опыт, и мы, живя и дыша ею, учимся. Поколение за поколением растёт, как трава: есть добрые ростки, есть и пустые. Не отвергай того, что грядёт к тебе по судьбе. Тяжёл урок, да плод его сладок, хоть и мнится он иным гордецам да верхоглядам горше самых горьких слёз. И в гибельной доле есть своя наука для души. Гордая голова, кверху поднятая – пустой колос, а светом мысли отягощённая – полный. Только из него хлеб и родится.
Слушая, Северга отвлеклась на поднимавшихся по лестнице паломников – завидовала их здоровым ногам, способным донести их до святая святых – комнаты-усыпальницы, где в многовековом сне сидела высушенная временем, нетленная Махруд.
– Кто ноги имеет – наверх подымется, а к тем, кто не может, Махруд сама спустится, ибо не гордая, – мягким эхом раскатился смешок.
Северга вскинула взгляд: там, где стояла жрица, теперь только ветерок гулял, поднимая пыльные вихри.
– А где… Эй, ребята, вы тут жрицу не видели? – дёргая сыновей Бенеды за плащи, всполошилась Северга.
Те изумлённо оглядывались.
– Никого тут нет и не было. Приснилось тебе, видать. Ну, побыли тут, и ладно. Будет с тебя.
Они повернули обратно, так и не поднявшись на Чёрную Гору. Ветер засвистел в ушах Северги, а в голове эхом перекатывались слова неуловимой жрицы с пронзительными глазами. Что же это за такая загадочная штука – любовь? Может, это когда раненая Яктора, истекая кровью, мчалась вызволять из плена свою дочь? Или когда Довгирда была готова хоть голову на плаху положить, лишь бы матушка осталась жива? Достижимы ли для неё, Северги, эти сияющие вершины? Или ей туда не вскарабкаться, как на эти проклятые горы, которые она в этот раз не сумела одолеть?
Слишком много вопросов, ни одного ответа, а живот всё рос, и в нём копошилось что-то живое, беспокойное. Переползая из одного дня в другой сквозь боль, Северга стискивала зубы и глотала слёзы, но таскала на измученном остове неправильно сросшихся костей двойную тяжесть – свою и этого непрошеного гостя, вздумавшего ценой её страданий прийти в этот мир. Мрачный лес, подступавший к деревне, рассказывал страшные сказки, от промозглой погоды клонило в сон, ветер норовил дунуть в спину и опрокинуть в грязь, дождь заставлял ёжиться и зябнуть, а внутри кто-то вёрткий и сердитый – не иначе, тоже будущий воин – то и дело принимался отрабатывать удары кулаками. Это было похуже самых жестоких дней учёбы в школе головорезов.
Косички тётка Бенеда Северге расплела, и волосы вздыбились смехотворной мелковолнистой гривой. Даже после мытья вся эта красота топорщилась одуванчиком. Не сбривать же, в конце концов!
– Ничего, маслице всё выпрямит, – заверила Бенеда.
Несколько раз она пропитывала гриву Северги маслом, прочёсывала отяжелевшие пряди редким гребнем и заплетала в одну-единственную толстую косу. С жирными волосами приходилось разгуливать по три-четыре дня и только потом, промывая, проверять, насколько они распрямились. В масло Бенеда добавляла желток яйца драмаука – ценнейшее для волос средство, в разы ускорявшее их рост, и вскоре даже подбритые виски Северги заросли настолько, что пряди можно было худо-бедно зачёсывать в косу.
– Красавица же, – одобрительно кивала костоправка, стоя у неё за плечом и вместе с ней любуясь отражением в миске с водой.
Может быть, и была бы Северга красавицей, если бы не боевые отметины: здесь шрам, там рубец… А в глаза лучше не смотреть: из них лился кромешный, междумирный холод – точь-в-точь такой, как у Владычицы Дамрад.
В одно дождливое утро, ковыляя к колодцу – захотелось Северге свежей холодненькой водички, – она едва не уронила костыли: перед ней стоял Гырдан. Живой, здоровёхонький, только шрамов прибавилось да ещё несколько косичек побелели. Улыбался, засранец! Кулаки жарко налились кровью, и врезала бы Северга старому другу в челюсть, да живот захлестнула властная петля боли. Из горла вырвался гортанный крик.
– Ты что, старушка? – кинулся к ней Гырдан, подхватывая её.
– «Что», «что»! – рявкнула Северга. – Повезло тебе, гаду, что я рожаю, а то я б тебя…
Она была не в том положении, чтобы отвергать помощь – пришлось ей позволить Гырдану отнести себя в дом. Костыли так и остались валяться у колодца.
– Так, в мыльню её, живо! – деловито приказала Бенеда. – Там чище всего.
Две составленные вместе лавки, выстланные соломой – вот и всё родильное ложе. Выгнав всех мужчин, Бенеда раздела Севергу донага и обмыла целебным отваром.
– Увечья твои, родная, самой тебе родить не дадут, – сообщила она с леденящим спокойствием, и Севергу среди банного тепла словно в прорубь погрузили. – Сузился просвет межкостный, не пройдёт дитё. Ну да ничего, мы его у тебя из брюха через разрез вынем. Э, чего побледнела? Не трусь! Сильная ты, выдюжишь. А боль твоя у меня – вот где!
Тяжёлый взгляд костоправки словно сковал Севергу железными обручами, а перед лицом сжался кирпично-красный кулак: «Вот где!» – с колодезной гулкостью отдалось в ушах, и в руку Бенеды и правда с присвистом всосалась вся боль. Северга знала, что её режут по живому, но тело жутковато занемело до мурашек и ничего не чувствовало. Рассечённая плоть раздвинулась, внутрь проскользнула ручища Бенеды и вытащила из Северги красное, склизкое существо, держа его за ножки. Костоправка шлёпнула существо по попке, и оно заорало.
– Девка, – прогудел одобрительный бас Бенеды. – Вот везёт же некоторым! Я шесть раз рожала, но одних парней, а у кого-то с первого раза сразу наследница получилась!
Склизкий орущий комочек на некоторое время скрылся из поля зрения Северги: Бенеда держала его ниже уровня её тела.
– Надо, чтоб кровь обратно стекла в дитё. Тогда оно здоровеньким и полнокровным будет.
Наконец толстый студенисто-сосудистый жгутик, тянувшийся к пупку младенца, был перерезан. Могучая рука снова нырнула в рану и принялась там орудовать, словно бы желая вытянуть из Северги все потроха. В ведро шмякнулась синюшная лепёшка, вся в тёмных извилистых сосудах, а Бенеда утёрла тыльной стороной окровавленной руки лоб. «Что она вытащила? Печень, почку?» – гадала Северга. Оказалось – послед.
Пока Бенеда работала иглой, ушивая рану, Северга разглядывала ту, по чьей милости ей пришлось девять месяцев жить калекой и терпеть боль. Крошечная девочка уже перестала кричать и спокойненько позёвывала у груди матери.
– Вот козявка, а! – сорвалось с пересохших губ Северги, до глубины души поражённой таким нахальством. – Такое со мной столько месяцев вытворяла, а теперь – поглядите-ка на неё!… Разлеглась и зевает, как будто так и надо. Сейчас ещё, чего доброго, есть попросит!
– А то как же, – добродушно усмехнулась Бенеда, отрезая нить. – Ну всё, матушка, отдыхай немножко – и топай на своё место. У меня ещё уборки уйма… Развели мы с тобой тут кровищу!
– Это Гырдана ребёнок, – сама не зная зачем, призналась Северга.
– Тоже мне, тайну открыла, – хмыкнула костоправка. – Это с самого начала ясно было.
«Топать» своими ногами у Северги не получилось, из бани в постель её перенёс главный виновник девятимесячного кошмара. Кроху положили в заранее приготовленную люльку, но девочка тут же снова закричала.
– Возьми её, подержи ещё, – посоветовал Гырдан, сунув ребёнка Северге. – Она – всё ещё часть тебя и хочет быть рядом с тобой. Ты разве не чувствуешь?
Северга уже не знала, что чувствует. Всё ушло куда-то вдаль, за тёмный лес, даже злость на Гырдана, казалось, вытекла из неё вместе с потерянной кровью.
Едва она успела немного оправиться после родов, как Бенеда решила, что настала пора для долгожданного лечения. Снова колдовская тёмная жуть её взгляда сковала Севергу по рукам и ногам, а кулак поймал боль, как муху; стоя над Севергой, Бенеда закрыла глаза и набрала полную грудь воздуха, будто старалась впитать в себя всю хмарь, что была разлита вокруг сияющими тяжами. Искалеченная женщина-воин думала, что эти кирпичные ручищи сейчас будут выкручивать и ломать ей кости, но Бенеда просто положила ладони ей на бёдра и вся затряслась – от натуги на её лбу даже вздулись жилы.
Боли не было, но внутри страшно раздавалось: «Крак! Хрясь! Хруп!» Что-то ломалось и ходило ходуном, и один из сыновей костоправки, стоявший рядом с дощечками и верёвками наготове, пояснил обомлевшей Северге:
– Не бойся, это кости на место встают.
Жуткая невидимая сила орудовала у неё внутри, ломала и ворочала кости, а по лбу Бенеды катились, застревая на кустистых бровях, капли пота. Гырдан был рядом, и его невозмутимое спокойствие передавалось и Северге. Вероятно, ему приходилось видеть работу своей тётки не раз. Наконец та отшатнулась, открыла мутные глаза и, словно во сне, смахнула со лба пот. Повинуясь едва заметному знаку, сыновья костоправки обездвижили Севергу, туго стянув дощечками и верёвками. Бенеда, пошатываясь, ушла куда-то.
– Устала тётушка, до завтрашнего дня её нельзя беспокоить, – сказал Гырдан. – Придётся тебе полежать так, а завтра видно будет.
Боль накрыла Севергу позже, ближе к ночи, выдавив из её горла глухой стон. Не почувствовав свои свежие переломы сразу во время работы костоправки, она ощутила всё сполна сейчас. От скрежета её зубов поднял голову Гырдан, задремавший у её постели.
– Ну, ну, старушка. Чего заохала? – Его рука легла на лоб Северги. – У, да ты вся горишь! Ничего, так и должно быть. Это идёт выздоровление, потерпи.
– Да что ж это такое?! – сдавленно рычала Северга.
– Отложенная боль. Так бывает. Потерпи. – Гырдан успокоительно гладил её по лбу и волосам.
– Только бы эта маленькая зараза не проснулась, – прошипела Северга, косясь на колыбельку. – Мне ж ей даже грудь сейчас не дать – так меня стянули…
Гырдан с улыбкой склонился над ребёнком.
– Нет, спит как убитая. Кстати, как назовём-то нашу «заразу»?
– Мрекойя – «мучительница», – сквозь зубы хмыкнула Северга и охнула: смеяться было невыносимо больно. – Из-за неё я такого натерпелась!
– Нет, пусть лучше её зовут Рамут – «выстраданная». – В морщинках у глаз Гырдана залегли лучики непривычной теплоты.
– Ну вот скажи, зачем ты со мной это сделал? – хныкнула Северга: даже рычать уже не осталось сил. Если б она могла дотянуться, непременно оттаскала бы этого гада за косички. – Взрослый уж, должен бы знать, что от этого дети бывают! Лекарь сраный!
– Мужчина женщине свою силу отдаёт через это самое, – смущённо улыбнулся Гырдан. – Невмоготу мне было смотреть на твои муки, вот и решил помочь… хоть как-нибудь.
– «Как-нибудь» ты помог, это да, – отдыхая в просвете между приступами боли, задумчиво проговорила женщина-воин. – Мало-мальски встать я после этого и правда смогла. Вот только цена у твоего «лечения» вышла… Ладно, что уж теперь говорить. Сделанного не воротишь.
Утром малышка проснулась, но не завопила во всю силу своих лёгких, а принялась забавно попискивать и покряхтывать. Стянутая досками и верёвками Северга не могла даже немного приподняться, чтобы покормить её, но с помощью Гырдана ей удалось приложить дочь к груди лёжа. Ощущая своим соском крошечный ротик, она наконец уложила у себя в голове огромную, громоздкую, странную мысль. Мыслищу: наверно, всё-таки стоило помучиться, чтобы привести в мир одну новую жизнь. Она-то привыкла отнимать, делая это легко и без зазрения совести… Ломать – не строить. Убивать – не рожать.
Тем временем вышла тётка Бенеда, уже бодрая и отдохнувшая, готовая к тысяче дел. Ощупав Севергу, она удовлетворённо кивнула.
– Всё идёт как надо. Сегодня после обеда освободим тебя, но сразу вставать и прыгать тебе будет ещё нельзя. А вот завтра, думаю, встанешь.
– Завтра я ухожу, – с сожалением сообщил Гырдан. – Отпуск кончается.
– Я с тобой пойду, – сказала Северга. – Наотдыхалась уже.
– Куды собралась? – сурово сдвинула брови Бенеда, и от молний в её глазах Северга опять сжалась, как маленький ребёнок, испугавшийся грозы. – Шустрая какая! А дитё на кого оставишь?
– Тёть Беня, помнишь, ты говорила, что девочку хотела? – озвучила давно вызревавшее решение Северга. – Вот и возьми её себе, тем более что она – твоя родная кровь, внучатая племянница. Мы с её отцом оба – воины, другого ремесла не знаем, этим и кормимся… Менять что-то уж поздно теперь. А погибнем – с малой что будет? А у тебя семья хорошая, дом крепкий. Лучшего и не пожелаешь.
Скрестив на груди могучие руки, Бенеда неодобрительно-задумчиво качала головой, словно не желая соглашаться с этими доводами. Северга продолжала увещевать:
– Ну сама подумай, что её ждёт со мной? Мне и воспитывать-то её будет некогда. – Вспомнив свою мать, она вздохнула. – Я не хочу, чтобы она повторяла мою судьбу. Нет, я сама ни о чём не жалею, но пусть у неё всё будет… не так, как у меня. Лучшее, что я могу для неё сделать – это отдать её тебе.
Гырдан молчал: решающее слово было за женщинами.
– Может, ты и права, – вздохнула наконец Бенеда. – Разумом понимаю, что так лучше, но всё равно скверно это всё… Плохо, что мать своё дитё бросает. Не должно быть так.
– Но так получается, – угрюмо проронила Северга.
– Ладно, – решительно сказала костоправка. – Возьму её себе, но при одном условии: шесть месяцев ты ещё проведёшь здесь и будешь её кормить сама. А там уж и у меня молоко подоспеет… Шестеро лоботрясов у меня, и так уж вышло, что седьмое дитё на подходе – три месяца срок, четвёртый пошёл. Может, хоть в этот раз девка получится… А молока у меня и на двоих хватит.
Может, ставя это условие, Бенеда втайне надеялась, что Северга, кормя свою дочь, привыкнет, прикипит к ней сердцем и уже не захочет оставлять? Как бы то ни было, следующий день показал, что Северге так или иначе пришлось бы это условие принять: хоть и срослись теперь её кости правильно, но за девять месяцев она изрядно ослабела. «Нет ничего губительнее неподвижности», – сказала Икмара и оказалась права. Руки и плечи, правда, от постоянного орудования костылями даже укрепились, а вот с ногами дела обстояли намного хуже, да и жирок лишний кое-где повис.
За шесть месяцев вернуть себе прежнее, неутомимое, словно выкованное из стали тело? «Легко», – решила Северга. Тем более, что больше ничто не препятствовало движениям и не причиняло боль – костыли стали не нужны.
Тёмные деревья-великаны перешёптывались в лесу, в небе мерцала сетью молний воронка, а Северга дремала. Завтра предстоял трудный день: куча дел по хозяйству, возня с ребёнком, а также много упражнений. Разрабатывать и восстанавливать ноги – непременно, иначе о ремесле воина придётся забыть. А больше ничего она не умела.
Снилось ей, что у Бенеды снова родится мальчик, и костоправка досадливо махнёт рукой: «Ай! Ладно. Видать, на роду мне написано без наследницы помереть… Впрочем, может, и из твоей девки какой-то толк выйдет».
Грезилось Северге среди вздохов старого леса, что через несколько лет она потеряет Гырдана, причём не в бою, а в глупой драке в мирное время. Те отданные силы и преждевременная седина сыграют свою роковую роль… Внезапная слабость одолеет её старого друга и отца её дочери, и это сыграет его противнику на руку. Приобретя за десять лет походов множество новых шрамов и новый толстый панцирь на сердце, слегка размягчившемся после рождения ребёнка, она вернётся в свой старый дом, понежится в купели и хорошо выспится, а потом отыщет убийцу Гырдана и вызовет его на поединок. Побеждённый, он будет молить о пощаде, и она заберёт его дочь Темань к себе в «жёны».
Виделось ей, что Владычица Дамрад подарит ей шелковисто-чёрного и превосходящего по быстроте любого навия чудо-коня Дыма, стоящего, как целый особняк в столице – в награду за добычу свежих сведений о Яви в целом и о Белых горах в частности (быстро выучить чужой язык ей поможет паучок в ухе). Вскормленный молоком женщины-оборотня, чудовищно-великолепный и преданный зверь прослужит ей двадцать лет – до самой своей гибели от белогорского оружия в осеннем лесу. Также узнает Северга, что хмарь на жителей Яви действует иначе: если для навиев она – свет и жизнь, то для жителей мира с ярким солнцем – тьма и зло. Две грани одного лезвия, две руки – правая и левая, две ветви одного дерева…
Снилась ей и красавица Рамут, светлоокая и черноволосая – юная, но очень способная ученица костоправки. Заехав как-то во время отпуска в гости к Бенеде, Северга увидит высокую, статную и сильную девушку, идущую с вёдрами от колодца, и панцирь на сердце даст трещинку. Может, сойти с ума, выгнать Темань и отдать всё этой ясноглазой богине, нанять ей лучших учителей и заставить прочесть всю библиотеку, завалить нарядами и драгоценностями, чтобы из неё получилась… нет, не Воромь. Никогда из этой деревенской дикарки, по-своему, по-лесному мудрой, не получится городская щеголиха, никогда не поверит девушка, глядя в ледяные глаза своей матери, что она – лучшее её достижение, рядом с которым военная слава и близко не стояла, а мать не решится сказать этих слов. Темань, конечно, останется на своём месте – в постели Северги и на своей должности письмоводителя у градоначальницы. А между тем Севергу вызовет к себе Владычица Дамрад – так же, как много лет назад она пригласила её мать. Она покажет ей голубоглазого и русоволосого оборотня, угрюмого и дикого красавца по имени Вук – бывшего пленника, захваченного в Яви, и своего наложника. Точно так же, как она «пристроила» отца Северги, Дамрад предложит ей Вука, но на сей раз в качестве зятя, а приданым послужит роскошный дом в столице. Переселить Рамут в город? Безумие. Однако с Дамрад не поспоришь, и Северга будет вынуждена согласиться. Но если Барох так и остался великовозрастным ребёнком, то Вук окажется своевольным, хватким, целеустремлённым; смириться с ролью «придатка» женщины ему, воспитанному в ином мире, будет не по нутру. Северга проверит его в поединке и получит достойный отпор. Тень Гырдана померещится ей в этом сильном оборотне, и она скажет ему только: «Обидишь мою дочь – голову отрежу». А Вук, живя в столице недалеко от дворца Дамрад и, по-видимому, не теряя связи с Владычицей, постепенно добьётся многого при её дворе. Рамут родит от него двух дочерей, но не сможет найти себе применения в городской жизни и вернётся с девочками в Верхнюю Геницу, в ставший для неё родным дом тётушки Бенеды. Так они и будут жить порознь: она – в деревне у старого леса, а он – в столице, выслуживаясь перед Великой Госпожой и метя всё выше и выше.
Северга не откажется исполнить просьбу зятя, подкреплённую письмом Дамрад, и снова отправится в Явь, чтобы найти и доставить в Белые горы Ждану, княгиню Воронецкую.
Ждану, чья игла оставит в ней свой обломок – решающую веху на её пути.
Пути, который Северге ещё только предстояло пройти.
Нет, не снилось ей ничего из вышесказанного, но могло бы присниться, если бы люди и оборотни умели видеть сны о будущем. Пока она набиралась сил перед новым днём, и в тёплом сумраке рядом с её постелью посапывала в колыбельке малышка Рамут, убаюканная сказками старого леса.
***
В потолке над постелью Северги торчал крюк. Назначение его оставалось для неё неясным, но она уже придумала, как его использовать.
– Принеси-ка верёвку да жёрдочку какую-нибудь не очень длинную, – обратилась она к Голубе.
– А для чего тебе? – В глазах девушки тепло зажглись искорки любопытства.
– Да хочу через вон тот крюк перекинуть, – неохотно пояснила женщина-оборотень. И спросила: – Для чего он там?
– На него люльку вешали, когда я маленькая была… Постой! – Голуба вытаращилась на Севергу, испуганно захлопав пушистыми ресницами. – Ты что ж это такое удумала? Зачем тебе верёвку на него закидывать? Ты что… удавиться хочешь? Нет, нет, даже не проси, не дам!
Северга раздражённо фыркнула.
– Дурища. Ежели б мне надо было вешаться, жердь я бы не попросила, в этом деле она ни к чему. Ну, неси же!
Озадаченная девушка принесла требуемое, и Северга велела ей привязать середину верёвки к крюку, а концы – к концам перекладины. Жёрдочка повисла над грудью Северги так, что та смогла бы ухватиться за неё и подтянуться. Пожирая сосредоточенным взглядом это приспособление, навья внимательно слушала своё тело и собирала остатки сил, чтобы попробовать осуществить свой замысел. Она посылала каждому мускулу приветствие, и отзывы тёплыми мурашками бежали по нервам. Голуба с любопытством наблюдала – вылитое дитя, только засунутого в рот пальца не хватало.
– Ну и зачем это тебе? – спросила она.
– Сейчас увидишь, – буркнула Северга.
Как тяжело раненый воин, охваченный бредом, её тело слишком слабо откликалось на призывы воли, но Северге всё же удалось уцепиться здоровой рукой за перекладину. «Ну же, давайте», – ласково уговаривала она свои мышцы. На запястье взбухли синие шнурки вен, заиграли сухожилия, костяшки пальцев побелели… Свистя от натуги носом и скрипя зубами, Северга зарычала. Локтевой угол сокращался, плечо вздулось твёрдыми желваками, всё тело тряслось напряжённой дрожью, пока выпяченный, стремящийся вверх подбородок не коснулся перекладины.
Постель приняла её падение без осуждения. Да уж, это не Боргем, рычать не будет. Одно-единственное подтягивание отняло все силы: сердце зашлось в бешеном стуке, дыхание разрывало грудь, и закрытые веки Северги трепетали.
Вечером вернулись сёстры-ведуньи. Вратена, заметив перекладину, подошла и качнула её.
– Это что за забава?
Вскинувшаяся рука Северги поймала жёрдочку. От резкости этого движения Вратена моргнула и вздрогнула.
– Фух, – фыркнула она, отступая. – Вот вечно она меня пужает! Нет чтобы спокойненько сказать!
– Я должна встать, – скрежетнула зубами женщина-оборотень. – Мне нужно разработать тело.
– Силы твои с каждым днём уменьшаются, – вздохнула хозяйка дома. – Угасаешь ты. Боюсь, не подняться уж тебе.
– Да погоди ты, – вполголоса проронила Малина, толкая сестру локтем. – Глянь, как очи у неё горят. Точно у волка! Но это хорошая злость. Может, и правда встанет.
– Осколок иглы убивает её, – покачала головой Вратена.
– Он убивает тело, но дух её жив, – задумчиво молвила Малина. – А сильный дух может вытянуть даже умирающее тело обратно в жизнь. То, что делается вопреки погибели – сильнее всего.
На ночь Северге дали отвар, и костлявый страж в белом балахоне – её боль – отступил во тьму. Пользуясь временным облегчением и приливом сил, она снова попыталась подтянуться на одной руке, причём так, чтобы ноги оставались прямыми и упирались в постель лишь пятками. Определённо, с отваром это было гораздо легче проделать, чем без него: он как будто разгонял кровь по жилам, делая тело отзывчивым на малейший порыв воли. Да, скоро придут чудовища-призраки, а потом покойники заведут свой жуткий хоровод вокруг неё, но до их появления в её распоряжении – эта блаженная и светлая, несмотря на окружающий мрак, лёгкость и сила.
Она подтянулась один раз, перевела дух. А ну-ка, выйдет ли снова? Получилось. Мышцы горели, суставы скрипели, но повиновались, призванные на бой со смертью. Это была битва, обречённая на поражение, но Северга, сцепив зубы, ввязалась в неё: разве ей пристало умирать лёжа? Позорно и глупо испустить дух на одре болезни. Лучше стоя принять гибель от оружия – единственный достойный воина конец.
Сияющая во мраке рука шелковисто скользнула по её поющим от боли мускулам, и Северга сорвалась с перекладины. Упав на подушку, она широко распахнутыми глазами уставилась на светлую женскую фигуру, склонившуюся над нею… Нет, это была не костлявая дева с пустыми глазницами и вечным оскалом зубов: ласковый янтарь взгляда обдал её теплом.
