Текст книги "Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь"
Автор книги: Алана Инош
сообщить о нарушении
Текущая страница: 51 (всего у книги 71 страниц)
– А стоит иногда и сердцем думать… – Берёзка отцепила от подола колючую ветку крыжовника.
– Голос сердца призывает к горячим, необдуманным решениям, о которых зачастую приходится жалеть, – молвила Гледлид. – А твоя жизнь, стало быть, проходит здесь, во дворце?
– Я не всегда жила во дворцах, – прищурилась Берёзка вдаль. Прошлое заныло холодной, тоскливой стрункой. – Родилась я в бедной семье, в детстве осиротела. Потом мне посчастливилось откопать в лесной пещере клад, и это стало моим приданым. Я вышла замуж за сына ложкаря… Жила потихоньку, по хозяйству хлопотала, пряла, вышивала, травы собирала. Муж мой погиб в войну от вашей стрелы, при защите Гудка. Потом я отправилась в Белые горы и нашла здесь её – мою Светолику. Но она закрыла собою Калинов мост, и теперь я опять одна – ношу во чреве наше с нею дитя и ращу Ратибору – её дочку от другой женщины. Садом вот занимаюсь. Мне это в радость.
– Хм… – Гледлид потёрла подбородок, и её глаза под полями шляпы опять стали насмешливо-колкими, острыми, как холодные стёклышки. – Тебе никогда не приходило в голову, что существование твоё – весьма ограниченное? Разве это не скучно – дом, дети, пряжа, сад?… Разум в таких условиях просто задыхается и голодает. Нет, я бы не выдержала! Такая жизнь домашней клуши – не по мне.
Берёзка застыла, отравленная ядовитым холодом, разлившимся внутри от жёстких и острых слов навьи. Не могла уложиться в кратком, сухом пересказе вся жизнь, вся боль, вся борьба и скорбь, вся усталость; не под силу было рассудочно мыслящей Гледлид охватить своим пустым, не любившим сердцем всего этого запутанного узора, когда-то отливавшего кровавыми сполохами, но теперь всё чаще тихо мерцающего лесной зеленью покоя.
– То есть, я, по-твоему, клуша? – процедила Берёзка, сама становясь острее клинка. – Ну хорошо… Твои слова – у твоих ног, навья.
Лёгкое дуновение – и Гледлид, споткнувшись о невидимую преграду, кувырком полетела в раскидистые старые кусты крыжовника, которые Берёзка движением пальцев заставила приподнять и сомкнуть ветки, ощетинившиеся острыми шипами.
– Ай! Яу! – взвыла навья, пытаясь выбраться.
Тщетно: с нарастающим в груди смешком Берёзка приводила в движение ветки, и те, как живые, цеплялись за одежду и волосы Гледлид, не давая ей встать.
– Ау! Это что такое? Что за?… – возмущённо барахталась навья.
Крыжовник ожил, кусты дышали и шевелились, и она тонула в зелёном пенном кружеве их мелких листочков, терзаемая колючками.
– Что это за чудовищные растения?! – вопила Гледлид, кувыркаясь. – Они плотоядны?! Помоги мне… Вытащи меня, они меня сожрут! Неси топор или меч… Их ветки в меня вцепились!
– Ты, кажется, любишь острые слова? – посмеивалась Берёзка. – Испытай же всю их колкость на себе! Прочувствуй на своей шкуре то, что достаётся от тебя окружающим! В чем дело? Тебе не нравится? Начинаешь что-нибудь понимать?
– Что это значит? – Глаза Гледлид негодующе блестели из кустов двумя синими ледышками. – Это… это ТЫ делаешь?! Прекрати! Хватит! Больно же!
– Больно тебе, да? – упёрла руки в бока Берёзка. – А скольким людям ты сделала больно своим языком?
– Чего ты хочешь? Извинений? Хорошо, я прошу прощения! – воскликнула навья, а скорее, пропыхтела: её кафтан задрался, обтянутый синими штанами зад возвышался над колдовски колышущимся морем листвы, а голова с запутавшимися в колючках волосами скрывалась в гуще веток.
– Твои извинения идут не от сердца, – с горечью покачала головой Берёзка. – У тебя его просто нет, так что это бесполезно. Впрочем, довольно. Урок ты, я думаю, усвоишь некоторое время спустя.
Её руки опустились вдоль тела, пальцы замерли, и крыжовник успокоился. Гледлид наконец кое-как выкарабкалась – сердитая, растрёпанная, исцарапанная, потерявшая шляпу. Возмущённо сопя и опасливо косясь на кусты, она отошла от них подальше. Пощупав голову, она досадливо сморщилась.
– Доставай убор свой, – усмехнулась Берёзка.
– Нет, я больше туда не полезу, – махнула Гледлид рукой. С её до крови оцарапанного лба медленно сбегала натужная краснота, но на щеках румянец лежал розовыми плитками.
– Трусиха, – хмыкнула девушка.
Волнообразным покачиванием пальцев она приподняла и раздвинула ветки, и открылся пятачок земли, на котором лежала треуголка. Берёзка спокойно прошла между кустами, подняла шляпу, вернулась и вручила её владелице.
– Ах ты… Ведьмочка! – Глаза Гледлид полыхнули синим пламенем, клыки оскалились, и она бросилась на Берёзку, намереваясь её схватить.
Однако рядом с крыжовником росла малина, и девушка туда проворно юркнула. Навья в раздумьях притормозила, подозревая подвох, но малиновые колючки были не столь заметны, и она всё-таки ринулась в гущу высоких, огороженных перекладинами кустов. А Берёзка только того и ждала, чтобы спустить их с «цепи». Пятясь из малинника, она с мстительно-озорной улыбкой ворожила пальцами, и на Гледлид посыпался град хлёстких ударов.
– Опять?! – взревела навья, заслоняя лицо руками. – Это уже подло!
– Ну, я же ведьмочка! – расхохоталась Берёзка. – Очень, очень злая!
Смех сыпался раскатами серебряных горошинок, Берёзка щедро бросала его горстями, кружась, приплясывая и раскрывая небу объятия. Кроны цветущих деревьев колыхались, и между их белоснежных веток гуляли звенящие отзвуки-смешинки. На мгновение она споткнулась от осознания того, что это был её первый настоящий, полноценный смех после закрытия Калинова моста, неукротимый и льющийся светлым водопадом; Гледлид тем временем продралась сквозь малинник и застыла на месте, не сводя с Берёзки неподвижно-задумчивых глаз, в которых уже не было злости.
– Что? – фыркнула девушка. – Опять шляпу потеряла, смотри!
– Да я согласна хоть голову на плахе потерять, только чтобы услышать вот это, – сказала та вдруг с совершенно новым, восхищённо-мягким выражением на лице.
Смех рождался в светлом источнике глубоко в груди, изливаясь свободно и мощно, и всё вокруг тоже смеялось голосом Берёзки – весь сад звенел и потешался, роняя лепестки, а ветер подхватывал их и кружил маленькими душистыми вихрями.
– Это самый прекрасный звук, который мне доводилось слышать, – проговорила Гледлид с мечтательно затуманенными глазами.
– Ну, теперь-то тебе понятно, что не всё на свете постижимо одной лишь головой? – Берёзка коснулась пальцем виска навьи.
Та поймала её руку, крепко, но ласково сжав в своей, а потом приложила к груди слева.
– Когда ты смеёшься, вот здесь что-то откликается, – проговорила она. – Щекотно.
– Это и есть твоё сердце, – улыбнулась Берёзка. – Только оно всё время висело там ненужным грузом, не используемое и оттого уснувшее. Мы его разбудили.
– И что же теперь будет? – Лицо Гледлид приблизилось, дыхание касалось губ Берёзки, а глаза мерцали солнечными искорками.
– Не знаю… – Берёзка осторожно высвободила свою руку, отступила на шаг. – Может, ты встретишь кого-то, кто станет тебе очень дорог… И будет что-то очень, очень хорошее.
– Мне кажется, я уже встретила. – Рука Гледлид скользнула вокруг талии девушки вопросительно-нежным объятием, а ветер трепал её рыжую гриву, золотившуюся в утренних лучах. Лепестки запутались между прядями, как хлопья снега.
Сад вздохнул вместе с Берёзкой, роняя последние звездочки смеха, стих и погрустнел. Девушка выскользнула из объятий навьи и отошла, зябко обхватив себя руками.
– Это невозможно, Гледлид. Закрыв Калинов мост, моя супруга закрыла и моё сердце. Я не могу сейчас впустить туда больше никого… Всё здесь дышит ею, отовсюду на меня смотрят её глаза, а деревья, посаженные её руками, стоят на страже моей памяти о Светолике. Мне стыдно перед ними даже за мысли о ком-то другом.
– А такие мысли были? И о ком же? – В сузившихся лукавыми щёлочками глазах Гледлид опять зажёгся колючий блеск, но уже не холодный и не злой. – Уж не о сестрице ли Огнеславе? То-то я гляжу, она так задумчиво смотрит на тебя… А её супруга – слепая клуша-простушка, ничего в упор не замечает. М-м, да тут у вас, похоже, весьма занятный треугольничек вырисовывается! В тихом болотце, оказывается, кипят страсти!
– Опять твой яд! – Берёзка горько нахмурилась, уязвлённая в сердце, и легонько оттолкнула навью. – Слова не можешь сказать, не съязвив! Между мной и сестрицей Огнеславой ничего нет и быть не может. Она любит Зорицу и дочку, а я живу и дышу Светоликой, и ничего с этим сделать нельзя.
– Как скажешь. Прости… Привычка. – Гледлид развела руками, виновато улыбнулась, её лицо посерьёзнело от смущения – на сей раз, похоже, неподдельного. – Уж такой у меня злой язык – не щадит даже тех, кто мне нравится.
– Мало тебе было уроков? – грозно нахмурилась Берёзка.
– Нет, больше ты меня в колючие кусты не заманишь, – засмеялась навья.
Её черешнево-яркие, наливные губы приблизились и с тягучей ягодной мягкостью накрыли рот ошеломлённой девушки. Остолбенев в звенящем колодце из весеннего света, Берёзка сперва даже не воспротивилась поцелую, но потом упёрлась в плечи Гледлид и разорвала его.
– Что ты делаешь? – Голос прозвучал глухо и хрипло, сбитый взбудораженным дыханием.
– Исполняю твоё потаённое желание, – улыбнулась Гледлид.
– Не выдумывай, никогда я не желала этого, – с горячим негодованием в груди и жаром на щеках отстранилась Берёзка.
– «Вкусные, сладкие. Небольшие и округлые, как ягоды, внутри косточка. Окраска бывает разной. Бывает красная, как…» – Навья без усмешки, но с многозначительным видом изогнула бровь, а подушечка её большого пальца скользнула по губам Берёзки. – Как твой чудесный ротик, милая хозяйка сада. Ты знаешь, мой ум – это мощное, совершенное устройство, привыкшее к постоянной работе, а вот сердце валялось в груди пыльной шестерёнкой… Оно маленькое и неопытное, и я совсем не умею им пользоваться так, как это делаешь ты. У тебя – всё наоборот. Твоё сердце – непотопляемый корабль, на котором есть место для многих. И хоть ты сейчас сурово хмуришь брови, неприступная в своей скорби, я всё-таки смею надеяться, что когда-нибудь поплыву под его ослепительными парусами.
– Всё-таки язык у тебя ловко подвешен. – Берёзка с коротким смешком легонько ударила Гледлид в плечо кулаком. – Но ты ведь не женщина-кошка… Почему я, почему не кто-то из навиев-мужчин?
– Там, где я выросла, отношения между женщинами… скажем так, особая дружба… не считается странной. – Гледлид лисьим хвостом обвилась вокруг Берёзки, поймав её в кольцо объятий. – Почему-то мне кажется, что и тебе это знакомо.
Берёзка решительно высвободилась: ей стало зябко и неуютно. Сначала навья поймала её взгляд и мысль о губах-черешнях, теперь подбиралась к похороненному в сердце Зайцу… Это следовало остановить сейчас, пока всё не зашло слишком далеко, и не пришлось горько сожалеть и казнить себя.
– Гледлид, запретить тебе тешить себя надеждой я не могу, – устало вздохнула Берёзка. – Но и дать тебе ничего, кроме дружбы, тоже. Обычной дружбы, а не той, которую ты имеешь в виду. Я просто не могу сейчас думать об этом. Моё сердце… как ты сказала – корабль? Так вот, оно выброшено на мель. А вернее, Светолика просто забрала его с собой – туда.
– Она не могла так поступить с тобой. Не верю. – Навья снова осторожно, вкрадчиво завладела пальцами девушки, сжала их, поднесла к губам и коснулась лёгким, как цвет яблони, поцелуем. – Впрочем, я не смею тебе навязываться. Надеюсь только, что ты больше не будешь от меня убегать.
– Только ежели ты приучишь себя держать свой язык на привязи, – засмеялась Берёзка.
Опять сад расправил грудь и задышал, перезваниваясь весёлыми отголосками, а ветер пустился в пляс с опадающими лепестками. Гледлид блеснула искренней, светлой улыбкой – без капли яда.
– От твоего смеха всё вокруг оживает. За него можно всё отдать – и ум, и сердце и… жизнь. Скажи, что мне сделать, чтобы он звучал всегда?
– Я не знаю, – пожала плечами Берёзка, шагая вдоль белой кружевной стены из цветущей кустовой вишни. – Его нельзя предсказать, как погоду. Я не знаю, когда я снова смогу так смеяться… И смогу ли вообще.
– Сможешь обязательно. – Рука Гледлид тепло легла ей на плечо, но потом соскользнула: навья с сожалением вспомнила о сдержанности. – И с каждым днём – всё чаще. Я очень этого хочу. И верю, что так и будет.
***
– Берёзонька! Ох… Доченька, не чаяли тебя снова увидеть!
Матушка Милева, крепко стиснув Берёзку в объятиях, не вытирала слёз, обильно катившихся по руслам из морщинок. Сестрицы Первуши тоже прибежали из светёлки и кинулись обниматься, а Драгаш, ревниво расталкивая всех, кричал:
– Матушка! Матушка! Ты насовсем вернулась? Больше не уедешь?
– Ох… Голубчик ты мой. – Берёзка расцеловала братца, прижала его вихрастую голову к своей груди. – Мой дом теперь – в Белых горах. И я хочу, чтобы они стали и вашим домом тоже.
– Это как? – подняла светлые, поредевшие брови Милева.
Освобождённый Гудок понемногу возвращался в колею мирной жизни. Перед тем как отправиться в дом Стояна, Берёзка прошлась по улицам, вдыхая знакомые запахи и морщась от сухой весенней пыли, улыбаясь мальчишкам и кланяясь встречным знакомым, заглянула на рынок. Негусто было ещё товара на прилавках, без излишеств, но пряники печатные всё же продавались, и Берёзка, купив один, с сожалением отметила, что вкус не тот стал: может, мука плохая, а может, другого чего-то недоставало. Впрочем, после войны – немудрено… В рыночной толкучке у неё чуть не срезали кошелёк, но она поймала незадачливого юного воришку за руку. Сердце ёкнуло: на неё смотрели такие знакомые васильковые глаза – бесшабашно-светлые, хитрые и нахальные… Конечно, это был не Заяц, а какой-то парнишка, но Берёзка сжала задрожавшие губы и, вместо того чтобы кричать «держи вора», дала ему монетку. Тот удивился, но денежку взял и растаял в толпе, напоследок одарив Берёзку улыбкой от уха до уха. Встретилась ей и парочка воров из шайки Жиги – тех самых, что приходили с ним искать Цветанку. Берёзка их сразу узнала, а вот они её даже не заметили – «пасли» очередную жертву. Видела она и женщин-кошек в доспехах – поклонилась им, и те учтиво ответили на поклон, высокие, ладные, воинственные и строгие, но такие привлекательные для девичьих сердец.
– Присядь, матушка, я всё тебе расскажу, – вздохнула она.
Все примолкли, слушая светлую повесть о княжне Светолике, которую Берёзке удалось закончить без слёз, но с устало и горько саднящим сердцем. Матушка Милева со вздохом взяла Берёзку за голову и поцеловала в чёрную ткань платка.
– Знаю я, доченька, что опять ты овдовела. Был у нас Соколко. Сказывал. Ох, что ж ты у нас такая невезучая, а?
– Так сложилось, матушка, – только и смогла сказать Берёзка с бледной, как больная осенняя заря, улыбкой. – Но ты не думай, что одинока я. Заряславлем теперь сестрица Светолики правит, Огнеслава. Живу я в её дворце вместе с Ратиборой, дочкой моей супруги, и не хочу уж покидать эти места. Родными мне Белые горы стали, сердце там моё осталось навек. Вот и хочу я, чтоб вы все ко мне перебрались. Места во дворце много, а Огнеслава дала добро на ваше переселение.
– Ох… Да как же мы… – растерянно всплеснула руками Милева. – Это ж тут всё бросить, что ли, да в дорогу дальнюю пуститься?
– Дороги, матушка, ты и не заметишь, – улыбнулась Берёзка, показывая волшебное кольцо на своём пальце. – Я для вас всех вот такие колечки заказала. С их помощью можно в один миг в Белые горы перенестись.
– Чудесные, что ль? – разглядывая кольцо, недоумевала Милева.
– Именно, матушка. Они тебя в любое место перенесут – только представь, куда тебе надо, и прикажи проходу открыться. Как говорится, одна нога здесь – другая там!
Сестрицы Первуши наперебой потянулись посмотреть на чудо-кольцо, а мысль о переселении в Белые горы их необыкновенно воодушевила.
– Матушка, матушка, потребно нам туда отправиться! – затараторила белокурая, ясноглазая Влунка. – Снилось мне давеча, будто кланяется мне эта… кошка белогорская! И к себе зовёт!
– Это она тут насмотрелась на этих воительниц с Белых гор, – с усмешкой пояснила Милева. – Прямо втемяшились они ей в голову! Не хочу, говорит, замуж за парня, за кошку хочу!
– И хочу, и выйду! – упрямо заявила девушка. – Они… пригожие такие! Ах! – И она с мечтательным вздохом закатила глаза.
Берёзка не удержалась от смеха.
– Знак это был, Влунка, – сказала она. – Значит, суждено тебе в Белых горах половинку свою найти. А когда воочию её увидишь, в обморок упадёшь. Коли случится такое – значит, точно суженая твоя перед тобою.
– А я… а я тоже кошку во сне видала, – поведала Доброхва, теребя пушистую рыжевато-русую косу. – И тоже кланялась мне она, к себе звала.
– Не ври, не снилось тебе ничего, – ехидно подколола её сестра. – Ты просто мне завидуешь! Я-то собою хороша, а на тебя, дурнушку, кто посмотрит?
– И не вру я вовсе, снилась! И не дурнушка я, это ты – жаба! – Доброхва пристукнула кулачком по колену. И добавила, молитвенно сложив руки: – Берёзонька, возьми нас с собою к кошкам!
Родились сёстры в один день и маленькими девочками походили друг на друга изрядно, но с годами сходство их стало уменьшаться – каждая пошла своею дорожкой, даже волосы у Доброхвы отцовской рыжинкой засияли, а у Влунки остались светло-золотистыми.
– Не ссорьтесь, родные! – Берёзка со смехом обняла девушек за плечи. – Обе вы пригожие. Судьба-то – она же не смотрит, кто хорош собою, кто нет. Свою пару и лягушка находит. А судьба и за печкой отыщет.
– Засиделись вы в девках, чего уж правду таить, – кивая, вздохнула Милева. – А женихов-то годных в Гудке нынче не сыщешь: война мужиков покосила… Даже не знаю, за кого вас замуж выдавать буду. Ой, беда!…
Пришёл на обед Стоян, а за ним уже не заячьим прискоком, а степенной походкой шагал Боско – новый подмастерье у ложкаря, а в будущем – наследник дела. Сам Стоян постарел за войну, поседел, высох, только на плечах широких рубаха болталась, будто на пугале огородном; увидев Берёзку, обрадовался он до слёз.
– Дитятко! – охнул он, переступив порог.
– Здравствуй, батюшка! – Берёзка обняла свёкра, смахивая пальцами тёплые слезинки с его ввалившихся, заросших серебристой бородой щёк.
– И правда, выручила ты из плена солнышко красное, – крепко целуя Берёзку и роняя с набрякших, усталых век солёные капли, проговорил он. – Ну что, навоевалась, наколдовалась, ведунья? Домой вернулась, али как?
– Я, батюшка, пришла вас всех к себе звать, – сказала Берёзка. – Не могу Белые горы покинуть, но и по вас сердце моё истосковалось.
– Это как же мы?… – почти слово в слово повторил восклицание своей супруги Стоян. – У меня ж тут мастерская, дело моё, торговля… Что ж я, брошу всё, что ли?
Берёзка показала кольцо и подробно объяснила, как оно действует. Жить можно было во дворце, а с его помощью мгновенно перемещаться каждое утро на работу, в один шаг преодолевая длинный путь. А Влунка с Доброхвой уже тараторили отцу в оба уха:
– Батюшка, батюшка, нам знак был! Суженых своих нам в Белых горах искать следует!
– Цыц! – строго перебил их Стоян, подняв широкую ладонь. – Не жужжите, и так в ушах звенит… Какой ещё такой знак? Что вы трещите, сороки? Не пойму ничего!
– Так сны, сны, батюшка! – объясняли наперебой девушки. – Кошки нас к себе зовут, жёнами их просят стать. Надобно в Белые горы перебираться! Соглашайся, батюшка! А коли сам не хочешь, так хоть нас отпусти! Не век же нам в девках вековать, а тут женихов не сыщешь теперь…
– Да обождите вы! – поморщился Стоян. – Дело-то не шуточное ведь. Где ж мы жить-то там станем?
– Так с нами, батюшка, – объяснила Берёзка. – Во дворце княжны Огнеславы, сестры супруги моей.
– Во дворце? – изумлённо поднял поседевшие брови Стоян. – Ну-у… Это… Неудобно как-то.
– Отчего ж неудобно-то? – засмеялась Берёзка. – Напротив, удобнее некуда! Комнат да покоев много, все поместитесь!
– Дык… Не привык я у чужих-то людей жильцом быть, – покачал головой ложкарь. – Тут хоть дом свой, тут я сам хозяин, что хочу – то и ворочу, а там как? Гостем гостевать? Не с руки как-то.
– Отец, ты чего упёрся? – масленым колобком подкатилась к нему Милева, которой мысль о том, чтобы отдать дочек в жёны кошкам, пришлась по сердцу. – Влунке с Доброхвой замуж пора, да дома за кого отдашь? Поубивали молодцев наших добрых…
– Да погоди ты, мать, со своим «замуж»! Давай-ка, обед лучше на стол ставь. – Стоян забрал бороду в руку, сел на лавку в раздумьях.
Обед был по-бедняцки скромен: каша пшённая без мяса, квас да пироги ржаные. Хоть и налаживалась жизнь в Гудке, да не всё ещё выправилось до конца…
– У нас хоть со снедью получше, – убеждала Берёзка. – Всё не хлеб с квасом…
– Э, дитятко, – покачал головой Стоян, отправляя в рот ложку каши. – Дома я и чёрной краюшкой сыт вволю, а на чужбине и калач медовый поперёк горла станет!
Отобедав и отдохнув чуток, ушёл Стоян в мастерскую, а Милева поведала Берёзке, что пошатнулись дела у супруга: вроде и посуду с прежним усердием да душой делал, а всё ж не так хорошо расходиться стала. То ли разруха послевоенная сказывалась, то ли с уходом Берёзки огонёк какой-то волшебный пропал, жилка тёплая, живительная угасла.
– Сила белогорская жилку эту вернуть поможет! – убеждённо сказала Берёзка. – Уговорить бы вот батюшку только.
– Ничего, уломаем, уболтаем, – засмеялась Милева. – Нас много, а он один. Числом возьмём!
Засиделась Берёзка в доме Стояна и Милевы: много новостей накопилось, всего не перескажешь, обо всём не переговоришь. Зорице она сказала, что на часик отлучится – родных повидать, а к обеду обернётся, но уж время ужина подошло, а Берёзка всё о Белых горах рассказывала: об обычаях и обрядах, о Тихой Роще и реке подземной, что Тишью зовётся; о девах белогорских, в чьих чудотворных руках расцветают и сады, и вышивка зачарованная… О битвах с навиями и нашествии Павшей рати тоже поведала она, а Милева с дочками, то хмурясь, то улыбаясь, слушали её рассказ, будто сказку волшебную, и всё сильнее им хотелось Белогорскую землю своими глазами увидеть. Пришедший с работы Стоян тоже заслушался, а Боско кивал и вставлял от себя словечко-другое: многое из рассказываемого Берёзкой он сам видел. Когда за окнами засинел вечерний сумрак, спохватилась Берёзка: и обед во дворце она пропустила, и к ужину не вернулась…
– Батюшка, матушка, пора мне, – вздохнула она. – Меня там уж хватились, поди…
– Ну, пора так пора, – огорчились Стоян с Милевой.
Внезапный стук в дверь заставил всех вздрогнуть: ещё не забылось то время, когда вот так же, в сумерках, в дом стучалась беда.
– Добрые люди на ночь глядя не ходят, – проворчал Стоян, на всякий случай вооружаясь ухватом. – А лихих гостей залётных нам не надобно.
Впрочем, гостья оказалась не лихой, а очень даже желанной и почтенной: на пороге стояла сама Огнеслава. Увидев Стояна с ухватом наперевес, она усмехнулась:
– Не бей меня, хозяин: я с миром пришла! – И обратилась к выглядывавшей у него из-за плеча Берёзке: – Сестрёнка, ну разве так можно? Сказала – на часок, а сама на целый день пропала!
Стоян с Милевой, сообразив, кто перед ними, засмущались, растерялись… Влунка с Доброхвой, впрочем, опомнились живо и при виде рослой, видной, пригожей, щегольски одетой женщины-кошки сомлели от восхищения. Переступив порог, Огнеслава сняла шапку, и отблески тусклого света лучины заиграли на её голове, а коса распрямилась и упала на плечо.
– Ох, провалиться мне на этом самом месте, ежели не такая же кошка мне снилась! – зашептала Влунка сестре. – Голова у неё точь-в-точь такая была…
– Ну, значит, супругой оружейницы будешь, – услышав её громкий шёпот, засмеялась Огнеслава. – Я и сама из ковалей, да не твоя я судьба, милая. Женатая я уж. – И добавила задумчиво, со вздохом: – Давняя война меж нашими землями узор судеб будто топором обрубила, перекраиваться он стал, редко кого из нас на запад тянуло в поисках невесты… А теперь вот, похоже, восстанавливаться начали связи понемножку. Недаром ведь и кольца в вашу сторону заработали.
Ростом она была выше ссохшегося, ссутулившегося Стояна, и при входе в дом ей пришлось нагнуться под низковатой притолокой двери. Золотая вышивка блестела на чёрном сукне её кафтана, бисер мерцал на воротнике, а глаза с мягким белогорским теплом окинули всех, с лаской задержавшись взором на прильнувшем к Берёзке Драгаше.
– Чего оробел, пострелёнок? Иди-ка сюда. – Огнеслава подхватила мальчика на руки, помурлыкала ему на ухо. – Что, довелось врагов видеть? Не из них я, не бойся. Да и они уж не враги нам более.
А Стоян поклонился гостье в пояс:
– Ты присаживайся, госпожа, в ногах правды нет… Не ждали тебя, даже попотчевать нечем. Пива, медов да настоек хмельных у нас не водится. Квасу, разве что, поднести…
– Благодарствую, хозяин. – Огнеслава присела к столу, усадив Драгаша к себе на колени. – Я хмельное не очень-то пью, а вот квасок уважаю. Разносолов мне тоже не надобно, я к простой пище привычная. Да вы не беспокойтесь! Сыта я. Уж простите, что в такой поздний час вас тревожу – за Берёзкой вот пришла. Грешным делом даже подумала было, что ушла она от нас совсем…
В глазах княжны замерцали грустно-тревожные искорки, и Берёзка с сокрушённо сжавшимся сердцем подошла к ней, сидящей, обняла за плечи, склонилась и прильнула щекой к виску.
– Нет, сестрица Огнеслава, не покину я Белых гор, что ты! Как же я могу уйти от Ратиборы, от сада, от тебя с Зорицей? Я батюшку с матушкой к нам перебраться уговариваю, да только батюшка соглашаться не спешит.
– Чего это у нас батюшка такой несговорчивый, м? – Огнеслава шутливо ущипнула Драгаша за нос, ласково прижала его к себе, а Берёзку обогрела кратким, но глубоко-бархатным взором.
Милева между тем поставила на стол ковшик кваса, и княжна, поблагодарив кивком, отпила несколько глотков.
– Я, госпожа, премного благодарен тебе и за Берёзку, и за то, что нас приютить готова, – опять поклонился Стоян. – Да только и обременять тебя не хочется, и к дому своему привыкли уж, да и мастерская у меня тут…
– Он про кольцо знает, я ему рассказала, – вставила Берёзка. – Можно ведь с нами жить, а работать тут, в Гудке, правда?
– Конечно, можно, – кивнула Огнеслава. – За чем дело стало-то?
– Да вишь, гостем в чужом дому он не хочет быть, госпожа, – объяснила вместо замявшегося с ответом мужа Милева.
– А что у меня есть? На. – Княжна игриво-ловким движением вынула из-за пазухи искусно выточенную из дерева кошачью фигурку и вручила её мальчику. – Дочурке своей несла, но так уж и быть, тебе отдам. Гостем, говорите, быть не хочет? – Огнеслава подняла на Милеву и её супруга взгляд, полный уютных добродушных искорок. – Эка беда! Коль мой дворец не угоден тебе, Стоян Благутич – дом тебе построим там, где скажешь, и живи в нём с семейством на доброе здоровье. Здоровье, кстати сказать, в Белых горах поправишь, водица из Тиши твои силы знатно укрепит.
– Да угоден дворец твой, госпожа, что ты! – смутился ложкарь до красных пятен на скулах, а глаза его в отсвете лучины поблёскивали виновато и растерянно. – Хорош он, должно быть, красив да просторен, да всё ж таки гостями мы в нём будем. Своё-то жильё ближе и роднее…
– Говорю ж, дом построим – твой будет до последнего камушка, – засмеялась Огнеслава. – А пока приглашаю вас всех в гости к нам хоть на несколько деньков. Белые горы посмотрите, водицы нашей отведаете, воздухом нашим подышите – авось, и понравится вам у нас, а там и насовсем переселиться решитесь. Дочек обязательно возьмите! – Княжна подмигнула девушкам, и те, заалев маковым цветом, спрятали лица в ладошках. – Сдаётся мне, скоро им в обморок падать предстоит.
– В гости-то – это можно, – степенно, раздумчиво молвил Стоян с поклоном. – Берёзка нам тут такого понарассказывала – своими глазами стало охота поглядеть.
– Вот и поглядите. Как только кольца готовы будут – ждём вас. – Огнеслава встала, осторожно поднимая на руках убаюканного мурлыканьем Драгаша, и шепнула с тёплыми лучиками улыбки в уголках глаз: – Кажется, кому-то спать пора, а? Стемнело уж…
– Сюда его, на печку, – засуетилась Милева.
Встав на лесенку-приступку, княжна бережно опустила мальчика на тёплую лежанку за занавеской, укрыла одеялом и вложила ему в руку только что подаренную игрушку. На сердце у Берёзки мурлыкала нежность, уголки глаз царапали крошечными коготками странные, несуразные слёзы.
– Спать пора и ещё кое-кому… Одной спасительнице садов и её самой главной заботе на ближайшее время. – Рука Огнеславы баюкающей тяжестью легла на плечи Берёзки, окутывая её незыблемым покоем и опекой. – Заморозков больше не будет, так что – немедленно домой и в постель!
Закрылись чашечки цветов, дышала ночной свежестью трава в саду; колыхались сонно черешневые деревья, а их «детки» в теплицах зеленели крошечными листочками. Скомкав несколько черновиков со стихами, выронила перо и задремала за письменным столом Гледлид, и её рыжую гриву гладил лунный луч, падавший в окно. Малинник прятал в своих зарослях следы двух пар ног на влажной земле, а на шипах крыжовника поблёскивали крошечными искорками капельки росы и покачивались ниточки от синего кафтана. Низко поникла зелёными космами Зденка-ива, ссутулившись над своим отражением в воде, а в опочивальне, оставив платок и повойник на столике перед зеркалом, спала наконец в своей постели Берёзка. С одеялом больше никто не боролся и не отбрасывал его, и оно грело в своей пуховой утробе два сердца: одно – корабль с белыми парусами, а второе – ещё совсем крошечное.
