Текст книги "Бремя секретов"

Автор книги: Аки Шимазаки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

– Тогда почему же ты снова согласилась переспать со мной? И тебе было хорошо. Ты хотела этого не меньше, чем я. В тебе столько страсти, и один я могу ее пробудить.

– Возможно, это так. Тем не менее сейчас мне очень плохо. Я думаю о муже. Он меня любит. С тобой все кончено.

Она зарыдала. Отец сказал:

– Твой муж любит тебя, потому что не знает, что Юкио – мой сын. Если бы он узнал правду, то больше не смог бы тебя любить.

– Это зависит от тебя. Если ты расскажешь правду, то сделаешь несчастными всех: свою жену, моего мужа, Юкио, Юкико, даже родственников. У моего мужа доброе сердце. Юкио любит его. Оставь нас в покое! Муж скоро вернется из Маньчжурии.

– Это тоже зависит от меня, – сказал он тихо.

– Что значит „тоже“?

– Это я устроил так, чтобы твоего мужа отправили в Маньчжурию вместо меня.

– Как ты мог пойти на такое? Почему ты сам не поехал туда? Почему не подумал о Юкио? Ему нужен его отец.

– Не забывай, что я отец обоих – Юкио и Юкико. К тому же мне не хотелось погибать на войне. Завербовали всех, веря до сих пор в возможность победы. Но вопрос в том, примет ли Япония поражение или нет. Если нет, американцы нас полностью уничтожат. Отправиться в Маньчжурию или куда-то еще – значит умереть или стать заложником. Какая наивность! Даже Юкио понимает всю тупость армейских чиновников.

– Боже…

Госпожа Такагаши закрыла лицо ладонями. Она дрожала. Наконец она сказала:

– Мой муж не хотел туда ехать. У него не было выбора. Он не знал ничего, а оказывается, это ты манипулировал всеми нами, прямо как в армии…

– Манипулировал? Нет, я только хотел найти для нас оптимальное решение. Я никого ни к чему не принуждал.

– Для кого – „для нас“? Ты думаешь только о себе. Делаешь что хочешь!

Она плакала. Отец ушел. Я сидела, не шевелясь, опустив голову на скрещенные руки. Еще долго в темноте раздавались ее всхлипывания.

На следующий день мама вернулась от кузины. Вечером она спросила отца, когда тот читал книгу:

– Это правда, что до нашей свадьбы ты с кем-то встречался? Так говорит моя кузина.

Я посмотрела на отца. Не отрываясь от книги, он ответил:

– Кого ты имеешь в виду? У меня было много девушек.

– Ту, что была сиротой, как госпожа Такагаши, – сказала мама.

– Не припомню. Теперь это не имеет значения.

Он даже не смотрел на маму. Я боялась, что она продолжит расспрашивать его. Но она больше не задавала вопросов».

* * *

«У отца тогда часто болел желудок. Два раза в день, утром и вечером, он принимал лекарство – какой-то белый порошок. Доставал бумажный пакетик, распечатывал его и высыпал содержимое в стакан с водой, размешивал палочкой и выпивал залпом. Он делал это каждый день, как автомат.

Однажды вечером, когда погода стояла особенно жаркая, а воздух был влажный, я легла спать на татами в гостиной. Двери оставили открытыми, чтобы ветер продувал комнаты. Но ветра не было. Отец, как обычно, принимал лекарство, стоя возле раковины. Когда он пил воду, смешанную с порошком, я вспомнила про цианистый калий, который показывала мне Тамако.

На следующее утро, придя на завод, я подошла к Тамако:

– У тебя еще остался цианистый калий?

– Конечно, я же пока жива, – засмеялась она.

Я не смеялась. А потом спросила:

– Можешь дать мне немного?

Голос у меня дрожал, но Тамако этого не заметила. Она ответила твердо:

– Да, с удовольствием!

Из белого холщового мешочка Тамако достала два бумажных пакетика, протянула мне один и сказала:

– Хорошо, что ты передумала. У нас ведь совсем мало времени. Враги уже близко. Держи. И смотри не потеряй!

Мы часто слышали сигнал воздушной тревоги. Как только он раздавался, все школьники вместе с учительницей спешили в бомбоубежище. Учительница приходила на завод, чтобы присматривать за работавшими там учениками. Она следила за тем, чтобы все были здоровы и в безопасности. Рабочим запретили покидать завод: они могли укрыться в бомбоубежище, только если взрывы были совсем рядом.

Однажды утром снова объявили воздушную тревогу. Это случилось за неделю до того, как атомная бомба упала на Нагасаки. Мы работали. Тамако не было рядом со мной: директор завода поручил ей отвезти документы в контору в центр города. Вместе с учительницей мы побежали прятаться в убежище. Оттуда до нас доносился грохот взрывающихся снарядов.

Когда мы вернулись на завод, Тамако по-прежнему не было. В тот день я ее так и не видела.

На следующее утро она снова не пришла на завод, и директор тоже. Говорили, что Тамако погибла на улице во время бомбежки».

* * *

«Несколько дней спустя я узнала, что на Хиросиму сбросили атомную бомбу. Она не походила на снаряд, это было нечто совсем другое. Одной бомбы оказалось достаточно, чтобы превратить город в океан пламени.

В реке плавали трупы. Те, кто остался в живых, бросались в воду, чтобы спастись от огня. Другие, с выпученными глазами и торчащими из-под кожи костями, носились по улицам в поисках воды. Город напоминал осажденную ферму, где животные пытаются убежать от преследующего их пожара, но все их усилия напрасны.

Так рассказывал наш сосед, который возвращался из Кобе и оказался проездом в Хиросиме. Он говорил шепотом и весь дрожал. Отец сказал ему: „Война окончена. Нам повезло, что мы живы“.

После бомбардировки, в которой погибла Тамако, многие девочки – такие же ученицы, как и я, – перестали приходить на завод. Мама просила меня тоже не ходить туда. Но я не соглашалась с ней: „Умирают тогда, когда наступает пора умирать“. Отец говорил: „Не будь глупой, Юкико. Мама права. Оставайся дома. Война скоро закончится“. Я отвечала: „Не хочу бежать от войны“.

Один раз я отказалась идти в убежище во время воздушной тревоги и осталась с рабочими, хотя понимала, что нашей учительнице это доставит немало хлопот.

Над Нагасаки стало пролетать много вражеских самолетов. Из города эвакуировали стариков и детей. Однако никто не подозревал, что Нагасаки окажется следующей жертвой атомной бомбы.

Как-то раз я видела на улице отряд пленных. Они шли, привязанные друг к другу веревкой. Кто-то из пленных начал свистеть, и японский солдат одернул его. Судя по выражению лиц, солдатам было лет восемнадцать – двадцать. Голубые глаза, русые или каштановые волосы, светлая кожа. Один из пленных обратился к своему соседу по-английски: „Кому нужна война? Знаешь, я хочу только одного: вернуться на родину, где меня ждут родители и невеста“.

Я поняла все, что он сказал. Я училась английскому у отца и в школе. Затаив дыхание, я смотрела, как удаляются молодые солдаты.

При слове „невеста“ я заплакала».

* * *

«В день, когда на Нагасаки сбросили атомную бомбу, я встала в пять утра. Мама снова уехала к кузине в центр города. Отец спал. Смешав цианистый калий с содержимым трех пакетиков, которые оставались в коробке с лекарствами, я вышла из дома. Я не знала, куда идти, и зашагала на север. Я не взяла с собой ни еды, ни питья.

Было, наверное, около полудня. Я не надела часов. Я шла по улице небольшого поселка, когда за спиной у меня раздался чей-то возглас: „Смотрите! Вон там!“ Я сразу подумала, что меня сейчас арестуют. Я обернулась. За мной никто не гнался, мне померещилось. Один из прохожих указывал пальцем в направлении юга, где в небе висело огромное облако, напоминавшее по форме гриб. „Что это?“ Как и все, я смотрела на облако. Никто не понимал, что происходит. Потом люди догадались, что перед ними – бомба, которую американцы сбросили на Нагасаки. И начали кричать: „О Боже! Чудовищно! Какой ужас!“

Обессиленная и испуганная, я опустилась на камень возле чьего-то дома. Громко стрекотали кузнечики. В саду сидел старик и, не отрываясь, смотрел на страшное облако. Вдаль убегала дорога, по которой я пришла сюда. „Неужели там и вправду случилась беда? Что за беда? Я отравила отца. Беда – это облако-гриб или то, что я сделала?“ От стрекота кузнечиков разболелась голова. Я сжала виски ладонями.

Я не сразу поняла, что произошло. „Должно быть, эта бомба похожа на ту, что превратила Хиросиму в океан огня!“ Но я решила вернуться в Нагасаки. Я подняла голову.

Подошел старик и спросил:

– Ты больна? Откуда ты?

– Из долины Урагами, – ответила я.

– Боже! Тебе повезло. Пока туда нельзя возвращаться, это опасно. Где твоя семья?

– Мама – в Нагасаки, в центре города, а отец в квартале Урагами.

– Бедная моя девочка! Оставайся пока у нас. Жена накормит тебя чем-нибудь.

– Спасибо, но мне нужно отыскать родителей, – сказала я, вставая с камня.

– Подожди! Постой здесь! Я сейчас вернусь.

Он принес флягу с водой и немного онигири.

– Вот, возьми. Надеюсь, твои родители живы. Только будь осторожнее.

Я поблагодарила его и пошла обратно в сторону Нагасаки.

К вечеру я была в долине Урагами. Повсюду я видела раненых и умирающих людей, слышала их стоны: „Воды!“ Плакали дети, они звали: „Мама! Мама!“ Искаженные болью лица, на земле – обгоревшие, обугленные тела. Мимо меня по реке проплывали трупы. Долина смерти. В воздухе пахло гарью и кровью. Меня постоянно тошнило.

На одной из улиц я увидела мужчину, застрявшего под обломками обвалившейся крыши. Когда его попытались спасти и стали тянуть за руку, рука отделилась от плеча.

Я чуть не упала, споткнувшись о чье-то тело. Это оказалась женщина. Половина ее лица и туловища была сожжена. Она протягивала мне руку, чтобы я помогла ей подняться.

Я сказала:

– Простите, но мне нужно отыскать маму. Вот, возьмите эту воду и онигири.

Я подумала, что рано или поздно она все равно умрет. Женщина глотнула из фляги.

– Спасибо… ты очень добрая. У тебя, наверное, хорошие родители, – сказала она со слезами на глазах.

Я брела по окровавленной долине. Вдруг я услышала свист. Я обернулась. На земле сидел мальчик. Он был похож на сумасшедшего. Я вспомнила пленных американских солдат. И, взглянув на серое небо, подумала: „Неужели американцы убили и своих тоже? Знали они о том, что здесь тюрьма?“

И передо мной снова проплыла вереница юных лиц пленных солдат.

Оказалось, что наш квартал полностью разрушен взрывом атомной бомбы, погибли все. „Квартала больше нет? Отец умер, я уверена. Госпожа Такагаши тоже – если с утра она была дома. Где Юкио? Скорее всего, он работал на заводе…“

Я направилась в центр города к маминой родственнице. Крыша дома обрушилась. „Где они? Где мама, где ее кузина с родителями?“

Кто-то окликнул меня:

– Юкико!

Обернувшись, я увидела маму. Она плакала.

– На заводе мне сказали, что утром ты не пришла на работу. Папы не было в лаборатории. Мне показалось странным, что вы оба остались дома. Я сразу побежала к вам. Но весь квартал разрушен. Никому не удалось спастись. Я думала, вы с папой погибли. Смотри!

Она достала из сумки башмаки. Это были башмаки моего отца!

– Где ты их нашла? – спросила я.

– На том месте, где раньше стоял наш дом. Сегодня утром папа, видимо, никуда не выходил.

– Где же он сам?

– Пока не могу найти. Наверное, мне никогда не отыскать его среди всех этих развалин.

Мама сжимала в руках его ботинки. В глазах ее была ярость. Не знаю, какие мысли вертелись тогда у нее в голове.

– Он умер… Умер. Хотела сказать ему кое-что, но теперь слишком поздно.

– Что ты хотела ему сказать? – спросила я.

– Так, ничего. Теперь он мертв, и это не имеет значения.

И она бросила отцовские башмаки в огонь. К ним медленно подползало пламя. Наверное, маме стало что-то известно об отце.

Она спросила:

– Где ты была, Юкико?

– У подруги, – солгала я.

– А впрочем, какая разница! Ты жива и здорова, это главное. Кузина вместе с родителями погибла под крышей собственного дома. Сегодня утром мы с госпожой Такагаши пошли в соседнюю деревню, чтобы в обмен на мое кимоно получить немного риса.

– С госпожой Такагаши? Так, значит, она жива!

– Да. Ей повезло. Если бы она не отправилась со мной, то погибла бы, как твой отец. На прошлой неделе я предложила ей сходить в деревню.

– А что с Юкио?

– Пока не знаю. Госпожа Такагаши ищет его. Юкико, мы должны как можно скорее уехать в Шишибу. Ты ведь знаешь, это поселок неподалеку от Токио. Там нас ждут бабушка с дедушкой. Они переехали в Шишибу несколько месяцев назад, чтобы спастись от бомбардировок. К тому же в Токио больше нечего есть».

* * *

«Пятнадцатого августа, после двух атомных взрывов, император Хирохито объявил по радио о капитуляции Японии. Я не понимала, что он говорил, его голос все время прерывался. Кажется, он призывал всех совершить гиокусай. Люди возле радиоприемников принимались плакать, то и дело повторяя: „Война окончена!“ Однако, услыхав новость, я не испытала ни облегчения, ни радости; мне было жаль, что мы теперь не сможем биться до самой смерти.

Но моя война только начиналась. Я упустила возможность умереть за то преступление, которое совершила.

Три недели мы жили в деревне под Токио. Дом принадлежал фермерам, которые продавали нам рис. Незадолго до отъезда мама сказала, что Юкио не погиб во время взрыва. Их с матерью приютил коллега моего отца – до тех пор, пока они не подыщут себе жилье.

За день до отъезда я столкнулась с Юкио на улице.

Он сказал:

– Не знаю даже, как сообщить тебе об этом. Твоего отца убило бомбой. Он всегда был так добр ко мне. У меня до сих пор остались книги, которые он давал почитать.

Я молчала. А потом спросила его:

– А что с твоим отцом в Маньчжурии? От него есть какие-нибудь вести?

– Мы недавно узнали, что его отправили в Сибирь. Он в лагере для военнопленных, – сказал Юкио.

„Значит, господин Такагаши жив?“ – подумала я. Однако ничего не ответила. Между нами повисло тягостное молчание. Я уже собиралась уходить, когда Юкио сказал:

– Почему ты меня избегаешь? Я тебя обидел?

Я покачала головой. У него на глазах выступили слезы. Большая соленая капля покатилась по щеке. Все внутри меня сжалось от боли. У меня не было сил смотреть ему в лицо. Я подумала: „Брат… Ты мой брат. И ты не знаешь этого!“

– Ты больше меня не любишь? – спросил Юкио.

– Люблю. Но нам нельзя встречаться.

– Почему? Что случилось? Скажи, прошу тебя.

– Только не спрашивай меня почему, пожалуйста!

И я побежала прочь.

– Я буду всегда тебя ждать! – крикнул он вдогонку.

Больше мы не виделись. Я даже не обернулась, чтобы взглянуть на него в последний раз. Щеки мои были мокрыми от слез, я бродила по улицам, пока не стемнело. Когда наступила ночь, я зашла в заброшенную хижину и проплакала там до самого утра, не в силах остановиться».

* * *

«После войны мы с мамой жили у ее родителей. Здоровье у нее пошатнулось: она не убереглась от атомной радиации, пока искала нас с отцом. Много людей погибло от болезней, вызванных радиацией. У тех, кто выжил после взрыва, даже дети рождались больными. И эти болезни старались скрывать. Все молчали, никто не хотел говорить об атомной бомбе.

Два года спустя родители отца, которые по-прежнему жили в Токио, получили письмо от господина Такагаши. Письмо было адресовано маме. В студенческие годы господин Такагаши часто общался с родителями моего отца. Мама попросила меня забрать у них письмо. Я их не видела с тех пор, как мы вернулись из Нагасаки.

Дедушка плакал, держа меня за руки.

– Бедная моя девочка, – сказал он. – У тебя больше нет отца. А мы потеряли сына, нашего единственного сына. До сих пор не могу понять, почему он захотел работать в Нагасаки. В Токио он занимал хорошую должность. Если бы он не уехал из Токио, то остался бы жив, как и мы. До чего же ужасная судьба!

Господин Такагаши писал, что два года он пробыл в плену в Сибири и работал в невыносимом холоде. Когда он вернулся в Нагасаки, его родители захотели, чтобы он переехал в Токио вместе с женой и Юкио. Но он остался в Нагасаки и продолжал работать в лаборатории, как и прежде. Он сожалел по поводу смерти моего отца и благодарил маму, ведь в то утро – пусть даже и случайно – она взяла его жену с собой в деревню. В конце письма он прибавил, что Юкио поступил в университет.

Складывая письмо, мама сказала:

– Странно.

– Что странно? – спросила я, стараясь не глядеть ей в лицо.

– Все, кто находился в нашем доме, спаслись, кроме твоего отца. Он часто говорил, что не хочет погибнуть на войне.

Я молчала. А мама продолжила:

– Юкико, мы с твоим отцом поженились, потому что так решили наши родители. Я думала, это в порядке вещей – выйти замуж за человека с деньгами и образованием. Однако до свадьбы твой отец встречался с другой девушкой. Она была сиротой. Он не мог жениться на ней: никто в его семье не дал бы согласия на брак. Когда я случайно узнала об этом от своей кузины в Нагасаки, я была настолько поражена, что кузина тут же замолчала. Потом я попробовала расспросить твоего отца, но он ничего не рассказал. Мне хотелось знать, что стало с сиротой. Перед тем как отправиться в деревню с госпожой Такагаши, в то самое утро, когда американцы сбросили атомную бомбу, кузина наконец сообщила мне, что у той девушки родился ребенок. Я разозлилась на твоего отца, потому что, женившись на мне, он скрыл это. Возможно, он даже продолжал украдкой встречаться с сиротой и с ребенком, пока мы были женаты. В то утро мне хотелось убить его. Но к сожалению, он погиб от атомной бомбы. Злая ирония!

С каждым днем мама становилась все слабее. У нее была лейкемия. Умерла мама в больнице. Я чувствовала облегчение оттого, что она так и не узнала всей правды – что госпожа Такагаши, наша соседка в Урагами, встречалась с отцом, а Юкио был их сыном.

Через несколько месяцев после смерти мамы я вышла замуж за твоего отца. Мне тогда было двадцать два года».

* * *

«Прости, Намико, что столько лет я ничего не рассказывала ни о своих родителях, ни об атомной бомбе. Вместе с моим телом мне хотелось похоронить все то, что я знала и хранила в себе. Но твой сын постоянно задавал мне вопросы, да и скрывать правду не имеет смысла. Закончив это письмо, я отвечу на его вопросы. Наверняка и ты тоже получишь ответы на свои вопросы. Если бы я продолжала молчать, смерть бы все оттягивала с приходом. А я уже отжила свой век. И если как-то раз я не смогла поужинать одна – значит, настала пора умирать. Ты понимаешь меня?

В любом случае твой сын поступает правильно, расспрашивая о своих предках. Не будь их, не будь меня и даже моего преступления, вас с сыном тоже бы не было. Он еще совсем юный, но уже достаточно зрелый, чтобы понять историю моей жизни. Когда-нибудь ты покажешь ему это письмо.

Сегодня под утро мне приснился сон.

Я шла вдоль кладбища, расположенного неподалеку от дома, и заметила там людей, одетых в черное. Позади них стояли двое с лопатами. На том кладбище я часто видела похороны. Однако я остановилась: лица показались мне знакомыми. Там были родственники твоего отца, госпожа С., мой внук и ты, Намико. Я прошла за ограду и приблизилась к собравшимся. Все бросали цветы на крышку гроба, который уже опустили в яму, вырытую рядом с могилой твоего отца.

Я спросила одного из провожавших:

– Кто умер?

Он обернулся и посмотрел на меня. Это был господин Т., друг твоего отца.

– Госпожа К., – ответил он.

– Госпожа К.? – удивилась я. – Что за госпожа К.?

– Юкико К., – объяснил он. – Вы ее знали? Жена господина К., одного из моих друзей, который скончался семь лет назад от рака желудка. Госпожа К. выжила во время взрыва атомной бомбы в Нагасаки. Она была очень предана мужу. Теперь они вновь соединятся где-нибудь на небесах.

Слушая его, я подумала, нисколько не удивившись: „Госпожа Юкико К. – это же я. Неужели я умерла? Тогда кто – я?“

– Кто вы, господин?

Кто-то окликнул меня сзади мягким, нежным голосом. Я обернулась и увидела тебя, Намико. Я не поняла, почему ты обратилась ко мне „господин“, но все же ответила:

– Я не из здешних мест.

В руках ты держала букет камелий. Красные лепестки и желтая сердцевина ярко выделялись на фоне твоей черной одежды. Я не могла оторвать глаз от цветов.

– Хотите одну камелию? – спросила ты. И добавила: – По-японски эти цветы называются цубаки. Мама очень их любила.

Ты протянула мне камелию. Я взяла ее и сказала:

– Вы так любезны. Спасибо. Красивый цветок.

И ты бросила камелии на крышку гроба. Могильщики начали засыпать яму землей. Я смотрела на гроб и думала, кто же лежит внутри.

Потом я ушла. У ворот я обернулась, но возле могилы уже никого не было. „Где же они?“ По кладбищу стлался туман, который начинал окутывать все вокруг.

Я свернула на улицу, где были магазины, и, растерянно посмотревшись в стекло одной из витрин, закричала: „Это не я!“ В витрине отражалось лицо старика. Я внимательно пригляделась к отражению и заметила в своих глазах печаль. У меня было… у меня было лицо Юкио!»

* * *

Переворачиваю страницу: на ней пусто. Письмо мамы оканчивается именем Юкио, ее сводного брата, в которого мама была влюблена в юности. Кладу письмо обратно в конверт и продолжаю держать его в руках, сидя с закрытыми глазами на кровати.

Да, мама рассказала мне все, что я хотела знать. Но есть что-то еще… то, чего она так и не сказала. Пытаюсь собраться с мыслями и понять, что в этой истории не так.

Прошло несколько недель. Воскресенье. Сын недавно вернулся из Соединенных Штатов, где он провел две недели каникул у своего отца.

Вечером он спросил:

– Помнишь, накануне своей смерти бабушка рассказывала о христианах в Нагасаки?

– Да, хорошо помню.

– На прошлой неделе папа сказал мне: «В Нагасаки, особенно в долину Урагами, ехали христиане, которых преследовало бакуфу. Тысячи людей из числа тех, которые первыми приняли христианство, были высланы из страны, подвергнуты пыткам или убиты. Но их последователи продолжали отстаивать свою веру; тогда не было даже миссионеров. Это длилось больше двух веков». И атомная бомба упала на святую землю, прямо напротив церкви, как говорила бабушка. А знаешь ли ты, мама, что испанский миссионер, который принес в Японию христианство, прибыл туда 15 августа 1549 года? Невероятное совпадение: в этот же день в 1945 году Япония капитулировала. Вот ирония… правда, мама?

– Ирония? Не знаю. Возможно – судьба, назначенная земле мучеников, чтобы раз и навсегда положить конец войне.

– Судьба? Сейчас ты говоришь совсем как бабушка.

– На самом деле это слова твоего дедушки-пастора, который тоже живет в Штатах. Ты звонил ему, когда гостил у папы?

– Да. Мы много говорили обо всем этом, и он сказал, что квартал Урагами не был мишенью, намеченной изначально американцами. Бомба должна была упасть на центр города, американцы целились в трех километрах к югу от Урагами. Однако в тот день центр Нагасаки закрывали плотные облака. Но и Нагасаки выбрали случайно: бомбу готовили для соседнего города под названием Кокура, где находились склады оружия. Помешала плохая погода, и американцам пришлось сменить цель. Более того, вторую бомбу собирались сбросить одиннадцатого августа, а не девятого.

– Тебе известно столько подробностей, о которых я даже не знала.

С гордым видом сын продолжает рассказывать мне то, что узнал от отца и деда. Он провел настоящее расследование. Оказывается, за несколько месяцев до взрыва атомных бомб Рузвельт хотел заручиться поддержкой Сталина в войне против Японии, пообещав ему в случае победы вернуть России территории, которые перешли к японцам. Сталин согласился, ответив, что готов стать союзником Рузвельта через три месяца после капитуляции Германии. А на следующий день после запланированного союзниками захвата Маньчжурии русскими войсками американцы сбросили вторую атомную бомбу – на этот раз на Нагасаки.

Сын говорит долго. Я стараюсь слушать, но его слова проплывают где-то над моей головой. Размышляю над маминым письмом, раскрывшим передо мной секреты, давившие своей тяжестью. Мне по-прежнему кажется, что в письме есть что-то недосказанное. Сын замолчал, и я спрашиваю его нерешительно:

– Ты, случайно, не видел, как бабушка принимала снотворное, которое прописал ей врач? По ночам она мучилась от бессонницы.

– Да, помню. Но я никогда не видел, чтобы бабушка принимала снотворное. Я только заметил у нее маленький пузырек с лекарством.

– Где ты видел этот пузырек?

– В бабушкиной комнате на комоде, возле зеркала.

– Почему ты решил, что это было снотворное? – спрашиваю я.

– Я поинтересовался, что в пузырьке, и бабушка ответила – снотворное. Полный пузырек. Я видел его даже накануне бабушкиной смерти. Думаю, она засыпала и без лекарств.

«Что?» При последних словах сына у меня перехватило дыхание. «Она засыпала и без лекарств».

Подхожу к дому мамы, звоню. Госпожа С. куда-то вышла. Я отпираю замок своим ключом и захожу внутрь. Дверь в мамину комнату открыта настежь, окно тоже распахнуто. Белые кружевные занавески колышутся от ветра.

Иду к комоду, который стоит возле маминой кровати. Рядом с зеркалом ваза с камелиями. В комоде четыре выдвижных ящичка, расположенных в два ряда, а сверху еще три больших ящика. Зеркало начищено до блеска. На мебели ни пылинки. В комнате так чисто, что я не решаюсь ни к чему прикоснуться.

Недавно я хотела перестелить белье, но госпожа С. знаком попросила меня не притрагиваться к кровати. «Почему?» – спросила я. Госпожа С. ответила: «Ваша мама приказала оставить все как есть». Это была самая длинная фраза на французском языке, какую я слышала от госпожи С. Я поверила ей. Должно быть, мама просила ее повторять это предложение много раз.

Оглядев комнату, я подумала, что мамина душа ждет Юкио здесь, у вазы с камелиями. Осторожно дотрагиваюсь до подушки, словно на ней покоится душа мамы.

Вот я стою напротив комода. Один за другим выдвигаю ящички и заглядываю внутрь: ничего, кроме кусочков шелка и хлопковой ткани, которые мама красила сама, чтобы повязывать на шею и носить с рубашками и блузками. В первом большом ящике нахожу отрез темно-синего хлопка. Это мужское летнее кимоно. Совсем новое. На дне ящика лежит черный оби. Кимоно я вижу впервые.

Второй большой ящик пустой. Третий тоже. Я снова открываю тот, в котором сложено кимоно, и пытаюсь отыскать там что-нибудь еще. Под кимоно нащупываю какой-то твердый предмет. Пузырек со снотворным. Он пуст! Мама выпила все таблетки, как я и догадывалась.

Когда я вышла из комнаты, вернулась госпожа С.

– Добрый день, – сказала она, закрывая за собой входную дверь.

– Спасибо, что содержите дом в чистоте. Мама вам признательна, – поблагодарила я ее.

Госпожа С. сделала знак, что поняла меня. Захватив с собой пустой пузырек, я ушла.

Смеркается, нетвердым шагом я иду по улице. Прохожу мимо кладбища, где похоронены мои родители. Кладбище, обнесенное черной железной изгородью, простирается почти на десять гектаров. Самое большое в городе. Смотрю на надгробия, которые точно вырастают из-под земли. Останавливаюсь и касаюсь рукой прутьев ограды. Железо обдает меня холодом, я вздрагиваю. Прислонившись к прутьям, смотрю на небо, затянутое облаками.

Она убила отца, чтобы предотвратить иную трагедию? Если бы ее мать узнала правду – а для этого недоставало сущего пустяка, – произошло бы нечто невообразимое. Были бы разбиты жизни всех близких маме людей.

А вдруг она убила отца из ненависти, осознав жестокость его поступка? Он бесчестно обошелся с шестнадцатилетней сиротой, которая в первый раз ощутила обаяние мужчины и не сумела ему противостоять. Мама тоже была влюблена и могла почувствовать и понять боль, которую испытывала обманутая отцом молодая женщина.

Небо проясняется. «Неужели было необходимо убивать отца? Разве не нашлось другого выхода?» Подобные вопросы возникают всегда: неужели было необходимо сбрасывать атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки? В письме мама призналась, что у нее не было выбора и она должна была убить отца. А перед смертью она говорила моему сыну: «К сожалению, есть вещи, которых нельзя избежать». Она намеренно не писала ничего, что могло бы послужить ей оправданием.

Цианистый калий, атомные бомбы, Холокост, массовые убийства в Нанкине… Неужели это все было необходимо? Мама полагает, что после этих катастроф бесполезно задавать подобные вопросы. Возможно, все, что нам остается, – попытаться понять причины, толкнувшие людей на преступления.

Мне кажется, маме удалось освободиться от тяжелого чувства вины: она выбрала собственную смерть так же, как некогда выбрала смерть для своего отца. Тем не менее, она, я думаю, не сожалела о том, что положила конец его жестокостям.

Быстрым легким шагом я направляюсь к дому. Кладбище остается позади.

* * *

На следующее утро, когда я уже собралась уходить в школу, зазвонил телефон. Снимаю трубку и слышу голос мальчика, который работает в цветочном магазине, – он доставляет цветы покупателям:

– Госпожа, у нас закончились камелии.

– Уже? На прошлой неделе я заказывала новую партию, так ведь?

– Да, знаю. Но вчера кто-то купил все камелии, так сказала Мадока.

– Ладно, сегодня вечером привезу еще.

Кладу трубку и звоню Мадоке – продавщице в нашем магазине.

– Ты запомнила человека, купившего все камелии? Такое редко случается.

– Да, это был пожилой мужчина, и он не говорил по-французски.

– Спасибо…

Я вешаю трубку.

Вечером мы с сыном сидим на кухне. После ужина мы едим салат из фруктов и пьем мятный отвар. Думаю о маме. Настой из трав всегда нравился ей больше, чем японский чай. Сын рассказывает о своих друзьях, о школе, о занятиях. И вдруг спрашивает меня, словно неожиданно вспомнив что-то:

– Мама, ты сегодня ходила на кладбище?

– Нет. А что?

– На бабушкиной могиле лежат камелии. Я думал, это ты их принесла. Кто же тогда приходил?

– Он здесь! Это конечно же он! – воскликнула я.

– Кто «он»?

В глазах сына удивление.

– Человек, которого бабушка просила найти. Ее сводный брат, – отвечаю я.

– Сводный брат? Я всегда думал, что она была в него влюблена. Значит, я ошибся, – сказал он разочарованно. – Где же он теперь? Надеюсь, он хоть заглянет к нам.

Я промолчала. Допиваю настой из мяты и верчу в руках пустую чашку. Долгое время мы не говорим друг другу ни слова. Слышно только тиканье часов. Мама любила именно такую тишину.

Я собралась было сказать что-то сыну, как позвонили в дверь. Мы переглянулись. Встаю из-за стола и иду открывать. На пороге в темноте стоит пожилой мужчина – он поклонился, сняв шляпу. В его лице я узнаю маму и своего сына.

– Добрый вечер, меня зовут Юкио Такагаши…