Текст книги "Бремя секретов"

Автор книги: Аки Шимазаки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

– Какая разница? Все равно это тебя не касается, – сухо ответил отец.

– О, мужчины! Господин Такагаши, неужели все мужчины такие, как он? – спросила она нашего соседа.

– Более или менее. Но в нашей семье вопросы задаю я, – засмеялся он.

– Вы тоже едете в Маньчжурию? – спросила мама его жену, которая помогала переносить в дом коробки.

– Нет, я остаюсь с Юкио.

– Вы уезжаете надолго? – обратилась мама к господину Такагаши.

– На полгода.

– Вашей жене и Юкио придется трудно. Разумеется, мы будем им помогать, – сказала она, глядя на отца. Отец кивнул головой.

Господин Такагаши улыбнулся:

– Спасибо. На душе у меня будет легче. Время бежит быстро, полгода пройдет – не успеешь глазом моргнуть. Представьте только, двадцать лет назад мы с вашим мужем вместе учились в университете. Теперь мы здесь, и кажется, что все это было вчера.

Господин Такагаши уехал в Маньчжурию, и его жена осталась одна с Юкио. Работа в лаборатории отнимала у папы все время. Мама навещала свою кузину или заходила к госпоже Такагаши, чтобы, как объясняла она, отнести ей овощи, которые кузина часто передавала нам: эти овощи выращивали родители ее мужа. Маме всегда было необходимо с кем-нибудь поговорить, кого-нибудь расспросить. Госпожа Такагаши, однако, никогда не заходила к нам. Кажется, она была не слишком общительна.

Иногда я ловила себя на мысли, что она очень красивая. Тяжелые веки, длинные ресницы, губы алые, как лепестки цветов, высокая грудь. Волосы заплетены в косы и черны, как смоль, а лицо – матово-бледное. В этой женщине чувствовались страсть и нежность. Но взгляд ее был грустным, задумчивым».

* * *

«Однажды за ужином мама спросила отца:

– Тебе известно, что госпожа Такагаши – сирота? Она выросла в детском доме. Моя кузина знакома с семьей ее мужа. Юкио не его родной сын. Господин Такагаши усыновил его после женитьбы. Юкио не знает, кто его настоящий отец. Родители господина Такагаши были против этого брака, они не хотели, чтобы их сын брал в жены сироту, да еще усыновлял ее ребенка. Именно из-за этого он уехал из Токио.

– Меня это совершенно не интересует.

Отец продолжал ужинать, словно все то, о чем говорила мама, его не касалось. Однако мама спросила:

– Как он с ней познакомился?

– Что значит – как?

– То есть как он мог жениться на женщине, у которой нет ни семьи, ни образования?

– Значит, ты ее расспрашивала и про образование? Все, хватит с меня!

Казалось, отец пытался уйти от разговора.

– Это его второй брак.

– Тогда все ясно! Развод – это ведь позор.

Маму удовлетворил ответ отца, но все же она спросила:

– Почему он развелся с первой женой? Наверняка нашлись серьезные причины, никто не разводится просто так.

– Первая жена сама ушла от него: свекровь упрекала ее в том, что у них с мужем нет детей.

– Разве можно знать, чья в том вина? А если с ней все было в порядке и виноват он? У одной из моих подруг в Токио тоже не было детей, и она ушла от мужа: ее свекровь, как и мать господина Такагаши, считала, что брак не удался. Моя подруга снова вышла замуж, и теперь у нее трое детей. Все очень похожи на отца. И она счастлива. Ты, наверное, догадываешься, что произошло с ее бывшим мужем.

– Плевать я на него хотел!

– Он женился во второй раз, но у него по-прежнему не было детей. Тогда его мать устроила так, чтобы ее младший сын переспал с женой старшего, – по крайней мере, та хоть сможет родить. И она забеременела. Муж был доволен: он думал, что ребенок от него. Но жена влюбилась в его младшего брата, и когда она родила, то уехала с ним и с ребенком. Перед отъездом она рассказала мужу правду. Он был в бешенстве и чуть не убил свою мать. Сейчас он в психиатрической лечебнице. Даже без войны можно сойти с ума.

– Прекрати!

– Вот видишь, в жизни всякое случается. Успокойся.

– Повторяю, мне плевать, может ли наш сосед зачать ребенка или нет! Он просто мой коллега, фармацевт, как и я. Не будь слишком любопытной. Вряд ли стоит говорить о подобных вещах с госпожой Такагаши. Она женщина, и этого достаточно, чтобы на ней жениться. В конце концов, какая разница – на ней или на другой?

– Да, этого достаточно для того, чтобы спать с ней, но не для того, чтобы взять ее в жены, – ответила мама.

Отец в раздражении встал из-за стола и вышел из комнаты. Обычно его было непросто рассердить, и мама решила до поры до времени не затрагивать эту тему.

По правде говоря, моих родителей ничего не связывало. Они никогда не разговаривали о повседневных делах. Отец ненавидел мамину болтовню. Дома он все время читал, чтобы не слушать, что говорит мама.

Мама, со своей стороны, была довольна отцом только тогда, когда он в отсутствие господина Такагаши занимался с Юкио. Отец часто приглашал Юкио к нам домой или водил его в лабораторию и показывал, как работают фармацевты. Мама думала, что отец хотел помочь своему коллеге. Улыбаясь, она говорила: „Я рада, что ты заботишься о Юкио. Господин Такагаши будет тебе благодарен“.

Мне всегда было интересно с отцом: он хорошо разбирался в биологии, химии и истории, понимал музыку, знал иностранные языки. В Токио он развлекал соседских детей: показывал им химические опыты, играл на скрипке и фортепьяно. Я гордилась им.

Перед войной он ездил в Северную Америку и в Европу изучать языки и музыку. Он говорил, что в Америке научился демократии, а в Европе – философии. Большую часть времени он жил в Германии, но часто ездил во Францию и проводил там все каникулы.

Он говорил мне: „Доверяй только объективной реальности, как это делают ученые, тщательно обдумывай каждый свой шаг, не питай иллюзий, не принимай выдумку за истину“. Эта позиция мне нравилась. Я восхищалась отцом, его поступками и словами.

По вечерам он читал мне книги, и я сидела у него на коленях. После работы водил меня в парк, мы там гуляли, пока мама готовила ужин. В песочнице я играла с каким-то мальчиком, а папа сидел на скамейке и читал.

Каждый раз это был один и тот же мальчик. Я думала, что он соседский сын. Нам было весело вместе. Женщины из нашего квартала говорили маме: „Вам повезло! А вот мой муж так мало времени проводит с детьми“.

Отец никогда не курил и не пил спиртного.

Он только нюхал порошки».

* * *

«В новой школе у меня не было друзей. Я всегда оставалась йосомоно. К тому же я часто не понимала местного диалекта, а все ученики родились в районе Нагасаки. Девочки были вовсе не злыми, они просто сторонились меня и не хотели со мной разговаривать.

Я гуляла в бамбуковом лесу. Там тихо, спокойно. У меня был любимый камень, на котором я подолгу сидела. Дул легкий, нежный ветерок. Слышался только шорох листвы.

Как-то раз я пришла к камню и увидела там Юкио, он читал книгу. Раньше мы никогда здесь не встречались. Заметив меня, Юкио поздоровался. Я тоже приветствовала его. Кроме нас двоих, вокруг не было никого. Казалось, Юкио без спроса вторгся в мои владения. Возможно, он испытывал то же ощущение, но я его об этом не спросила, а только сказала:

– Мне нравится это место. Здесь спокойно.

– Да, мне тоже тут нравится.

У Юкио были печальные глаза, как у его матери. Он спросил:

– Ты освоилась в городе?

– Пока нет. У меня здесь нет подруг. А ты с кем-нибудь дружишь?

– Нет.

– Как же так? Ты живешь тут целых десять лет.

– Я с детства привык быть один, мама не выпускала меня из дома. Мне было все равно, куда идти и как долго оставаться на одном месте.

Я засмеялась:

– Хорошая привычка!

Я не думала, что он заговорит со мной так искренне. Юкио предложил мне тоже сесть на камень. Я устроилась рядом с ним, словно мы были знакомы целую вечность.

– Что ты читаешь? – спросила я.

– Это книга по истории естественных наук. Мне ее дал на днях твой папа.

Он показал книгу. Я немного удивилась и сказала:

– Папа всегда хотел сына, который бы увлекался естественными науками. А нам с мамой это совсем не интересно. Бедный папа!

– А что тебе интересно?

– Я люблю читать. Но только романы. Теперь их запретили. Из-за войны исчезли все книги, которые мне нравятся.

– Жалко. Но кажется, у мамы сохранилось несколько романов. Я у нее спрошу.

– Правда? Спасибо!

Это был наш первый разговор в бамбуковом лесу. Потом мы вместе приходили сюда читать, усаживались рядышком на камне. В лес можно было попасть, перейдя один из двух деревянных мостов. Мы с Юкио всегда ходили разными дорогами – он шел по одному мосту, а я по другому. И мы никогда не договаривались о встрече. Иной раз к камню приходила одна я, иной раз – только Юкио. Постепенно мы стали ощущать, что нам не хватает друг друга».

* * *

«Это была наша первая зима в Нагасаки. Юкио получил от отца письмо, в котором господин Такагаши писал, что должен остаться в Маньчжурии на более длительное время. Известие огорчило Юкио. Его мать продолжала терпеливо ждать мужа. Никто не знал, почему ему пришлось остаться в Маньчжурии, а мой отец не говорил ничего.

Однажды вечером я, как обычно, пошла прогуляться в лес. Мне так хотелось встретить там Юкио. Я заметила его впереди, он шагал по тропинке. Мы подошли к камню и сели.

Я сказала:

– Жаль, что твой папа все не возвращается.

Юкио молчал, а я дрожала от холода.

– Ты в одном свитере! – воскликнул он.

Сам он был одет в теплое отцовское пальто.

Распахнув пальто, он пустил меня погреться. Этот жест удивил меня, но я все же прижалась к груди Юкио. По телу разлился жар.

Укрытая тяжелым пальто, я боялась пошевелиться. Ветер тихо шелестел в листве бамбуковых деревьев. Мир и спокойствие согревали нас изнутри и обволакивали снаружи. Время остановилось.

Я смотрела на бутоны камелий: лепестки собраны в крепкие венчики. Камелии цветут зимой. В бамбуковом лесу неподалеку от Токио, когда шел снег, я тоже находила камелии. Белизна снега, зелень бамбука и красные цветки камелий. Царственная, безмятежная, дивная красота».

* * *

«Прошло два года с нашего переезда в Нагасаки. Снова наступил сезон бивы. Юкио не получал вестей от отца. Никто не знал, жив ли он вообще.

По радио сообщили о самоубийстве Гитлера и выходе Германии из войны. Вокруг все чаще звучало слово „гиокусай“ – храбро идти навстречу смерти, биться до последнего вздоха. К тому времени на островах Тихого океана много солдат уже действительно совершили гиокусай.

Американские бомбардировщики Б-29 разрушили большинство японских городов. Родители мамы и отца перебрались в окрестности Токио.

В школе отменили занятия. Нас отправили работать на завод, обслуживавший нужды армии. Изо дня в день мы выполняли одну и ту же работу: сидя перед конвейерной лентой, соединяли металлические детали – части боевых самолетов. Занятие скучное и утомительное.

Как-то раз в бамбуковом лесу Юкио сказал мне:

– Война скоро закончится. Уже пора. Победа не наступит, даже если всех детей заставят работать. Свободы не существует. Совсем. Люди не имеют права говорить то, что думают, и причиной тому не война. Опасность – в нашем сознании. Все стремятся только к власти. Мы боремся не за свободу.

Его голос был странно взволнованным. Закатав рукав рубашки, Юкио показал мне синеватую ссадину. След от удара. Я встала, внимательно посмотрела ему в глаза и с тревогой спросила:

– Кто это сделал?

– Комендант, который приходил на завод. Сегодня утром я увидел, как один молодой рабочий до крови высек какого-то корейца, обвиняя его в том, что тот украл еду. Я схватил рабочего за руку и сказал: „Теперь все голодные. Пожалуйста, простите его“. Кореец оправдывался: „Мне всегда хочется есть, но я ничего не крал“. Тогда я спросил рабочего – мне показалось, он мой ровесник: „Вы видели, как он украл?“ Рабочий ответил в ярости: „Нет, но он был поблизости! Рядом не было никого, кроме этого корейца. Такого доказательства достаточно!“ Но я не уступал: „Это не доказательство. В любом случае нельзя бить человека“. Рабочий сразу же пожаловался коменданту, который вызвал меня к себе и сказал: „Ты должен слушаться его. Он работает здесь дольше, чем ты, и он старше. А ты только ученик. Тут все ясно. Мы воюем против американцев за мир и единство в Азии. Нам нужно единство, так что без порядка не обойтись. Понимаешь?“ Я ответил: „Я просто хотел добиться справедливости. Корейский мальчик говорил, что он ничего не крал, и рабочий не ловил его на краже“. Не дав мне закончить, комендант ударил меня по руке палкой и произнес: „Значит, ты все еще не понял! Сейчас не время доискиваться до истины. Единство – вот к чему нужно стремиться. А для этого все должны подчиняться приказу. Если есть порядок и приказы выполняются, мир гарантирован. Так что ты обязан выполнять приказы. Все. Иди!“

– Ну и логика! – воскликнула я.

– Да, ну и логика. Все сошли с ума.

– Но будь осторожен! Ты тоже сойдешь с ума, если станешь бороться против сумасшедших.

Юкио улыбнулся.

– Ты поступил храбро, остановив того рабочего, – сказала я. – Я горжусь тобой, Юкио. Ненавижу насилие. Но кто же украл?

– Не знаю. Дело не в этом. Твой отец прав! Это ограниченность мышления.

Юкио мягко прижал меня к своей груди и уткнулся подбородком мне в макушку. Я слушала, как бьется его сердце. В то мгновение я готова была забыть обо всем, что происходило вокруг нас, – о войне, о работе на заводе, об одиночестве. Я думала только о нас с Юкио.

Юкио сказал:

– Как бы мне хотелось жить с тобой на острове, о котором никто бы не знал!

Вместо ответа я с силой сжала его ладони. Мы долго молчали, а потом я встала и посмотрела на Юкио. У него на глазах блестели слезы. Он поцеловал меня, едва коснувшись моих губ. Я чувствовала жар во всем теле».

* * *

«Однажды в бамбуковом лесу Юкио сказал мне, уверяя, что прежде он о подобных вещах никому не говорил:

– Меня усыновили, когда мне было четыре года. До этого мама любила другого человека, но им не удалось пожениться. Его родители были против. Мама выросла сиротой и нигде не училась. И жила бедно. Родители того человека думали, что ей нужны лишь деньги. Она родила меня, так и не выйдя замуж. Отец отказался признать меня своим сыном. Среди соседских детей я получил прозвище тетенашиго. Помню, как отец играл со мной, когда я был маленьким. Он всегда приходил к нам поздно вечером, на закате, но не оставался на ночь. В те дни, когда он бывал у нас, мама готовила к ужину что-нибудь вкусное. Однако показывался он редко. Мы с мамой подолгу сидели перед накрытым столом и ждали – все впустую. Мама расстраивалась, плакала. Он никогда не гулял с нами. Перед заходом солнца мама водила меня в парк, отец тоже приходил туда со своей дочкой. Она звала его „папа“. Каждый раз мама отлучалась по каким-то делам и обещала вернуться через час. Я играл с той девочкой, а ее отец сидел рядом. Я не понимал, что происходит, и обращался к нему „Одзисан“. Кажется, он был женат на другой женщине. Мне исполнилось четыре года, когда мама вышла замуж за человека, который стал моим новым отцом. Его родители тоже противились браку, и тогда он увез нас с мамой в Нагасаки. Все думают, что мой настоящий отец исчез – по крайней мере, так сказала мама. Но на самом деле он, скорее всего, живет в Токио с женой и дочкой.

В бамбуковом лесу мы с Юкио гуляли, держась за руки. Ни в одном другом месте мы не могли себе этого позволить.

Он спросил меня:

– Если мы с тобой когда-нибудь захотим пожениться, твои родители не станут возражать?

Я ответила:

– Папа будет только счастлив, потому что ты умный. А тех, кто способен думать, он ценит выше всего. К тому же ты ему нравишься. Что скажет мама, я не знаю. Для нее главное – хорошая репутация семьи. А ведь твой папа такой добрый и смелый! Из-за вас он расстался со своими родителями. Мне не нравится тот человек, который бросил вас потому, что так требовали его родственники. Должно быть, твоя мама много выстрадала и ей приходилось трудно одной. А как бы поступил ты, если бы моя мама запретила нам пожениться?

– Увез бы тебя далеко отсюда!

Мы оба улыбнулись».

* * *

«На заводе я разговаривала только с девочкой, сидевшей возле меня. Ее звали Тамако, она тоже здесь работала. Ученики из школы презирали меня за то, что я с ней дружила, ведь никто, кроме меня, к ней не подходил. Сначала я недоумевала – почему. Тамако ничем не отличалась от остальных. А несколько месяцев спустя она мне сказала: „Мой брат попал в плен на Сайпане, и американцы его убили. Говорят, сдаться в плен – это позор. Но для солдата нет ничего хуже, чем быть убитым в плену. Теперь папа не знает, как искупить свою вину перед императором. От горя он сам не свой. Все считают, что мой брат должен был покончить с собой, а не сдаваться в плен. Но я всегда любила брата и буду любить его по-прежнему. Мама тоже не находит себе места“.

Однажды в перерыв я стояла в тени под деревом. Тамако подошла ко мне и сказала:

– Пойдем, я покажу тебе кое-что.

Она достала белый полотняный мешочек, который был спрятан у нее под летней блузкой. Я с любопытством на него посмотрела. В мешочке лежали две свернутые бумажки.

– Что это? – спросила я.

Тамако развернула одну бумажку: там были кристаллики белого порошка.

– Сахар? – снова спросила я.

В то время сахар достать было трудно, и стоил он дорого. Тамако покачала головой.

– Нет, это цианистый калий, – ответила она.

– Цианистый калий? – изумилась я. – Да это же яд! Зачем тебе такая опасная вещь?

Тамако шепотом объяснила:

– Это смертельный яд. Если американцы захватят меня в плен, я смогу покончить с собой. Я поделюсь с тобой, ведь мы подруги.

Она протянула мне второй конвертик. Но я не захотела его брать:

– Нет! Не буду кончать с собой, что бы ни произошло.

Тамако, разочарованная, положила яд обратно в мешочек.

Отец говорил мне, что все дело в недостатке информации. Людей держат в неведении. Он не верил в возможность колонизации Японией азиатских стран, у военных совсем другой менталитет. „Это нелепо“, – говорил он. И я ему верила».

* * *

«С едой становилось все труднее. Мамина кузина больше не присылала нам овощей: родители ее мужа заболели, и нужно было за ними ухаживать. Кроме того, ее мужа послали на остров Тайвань. Усталая и изнуренная, она тоже заболела. Мама решила помочь кузине и прожила у нее неделю. У нас с папой все шло по-прежнему. Он работал в лаборатории, а я проводила весь день на заводе.

Как-то раз, когда мама была у своей родственницы, днем во время работы у меня поднялась температура и начался жар. Директор нехотя отпустил меня домой. Папа был в лаборатории, но все же дома лучше, чем на заводе. Мне хотелось только одного – лечь в кровать как можно скорее.

Привычным жестом я толкнула створку раздвижных дверей и вошла в небольшую прихожую, где мы снимали обувь, прежде чем подняться на второй этаж. В прихожей стояли ботинки отца, в которых он ходил на работу. „Папа?“ – окликнула я его. Никто не ответил. Я поднялась наверх. Никого. Странно, ведь сегодня утром отец вышел из дома раньше меня.

Я прилегла на татами у себя в комнате. В доме тишина. Только из комнаты Юкио доносились приглушенные голоса.

„Юкио уже вернулся с завода? Нет, вряд ли… А вдруг господин Такагаши приехал из Маньчжурии?“ – подумала я. Прислушавшись к шепоту за стенкой, я различила голоса моего отца и госпожи Такагаши!

Я встала, не понимая, что происходит. „Почему в такое время он у нее дома?“ Я вернулась в прихожую, где стояли отцовские ботинки. Его сандалии тоже были там. „Неужели он отправился к ней босиком?“ На цыпочках я прокралась в его спальню. Раздвижные дверцы ошира открыты. Внутри была этажерка, где лежали футоны. Под этажеркой сложены картонные коробки – отец запретил убирать их оттуда и переставлять в другое место. Всего коробок было четыре, но, похоже, кто-то вытащил одну из них.

Я подошла к оширу, который примыкал к перегородке, разделявшей дом пополам, опустилась на колени и заглянула внутрь. В глубине шкафа я заметила прибитую к стене доску, которая легко отодвигалась в сторону. Доска прикрывала отверстие – через него можно было пролезть к соседям. По ту сторону перегородки находился ошир в спальне родителей Юкио. В шкафу было темно. Я нащупала какой-то твердый предмет вроде деревянного ящика. Не слышно ни звука. Похоже, отец и госпожа Такагаши сейчас в комнате Юкио, расположенной как раз за стенкой моей комнаты.

Я вспомнила про откидную лестницу, по которой можно забраться на чердак, – она находилась в кладовке. В кладовку я никогда не заглядывала – там были только коробки с кимоно и кухонной утварью, которой, как и лестницей, в войну мы не пользовались.

Взобравшись на одну из коробок, я потянула за веревку, которой лестница была привязана к потолку. Лестница опустилась, но я решила забрать из прихожей свои башмаки: отец мог вернуться раньше, чем я успею слезть с чердака. Наконец я поднялась на чердак, держа башмаки в руке, и убрала лестницу под потолок.

Температуры и жара как не бывало».

* * *

Отложив мамино письмо в сторону, я сделала глубокий вдох. Про температуру и жар я тоже позабыла. Волнение, охватившее меня утром, немного улеглось. Теперь хочется что-нибудь съесть. Встаю с кровати и иду на кухню. Госпожа С. уже ушла. Сын в школе. Со следующей недели у меня начинаются занятия.

Вечереет. Но я готовлю то, что обычно ем по утрам: рис, суп мисо, яйца и нори. Режу в суп кусочки баклажана, который принесла госпожа С. Именно такой завтрак мама всегда готовила моему отцу.

В детстве мне не нравилась эта еда – гораздо охотнее я завтракала хлебом с джемом и молоком. Но я не решалась признаться в этом, когда отец рассказывал, как люди голодали в войну. Он рассказывал, что тогда ели все подряд и порой воровали – лишь бы выжить. В пищу шли даже побеги некоторых деревьев. Мама молчала, не говорила ничего. Ее молчание раскрывало передо мной то, чего не могли раскрыть слова отца.

Значит, молчать ее заставляли вовсе не воспоминания о войне, а убийство, которое она совершила.

Помню слова, произнесенные ею вечером накануне смерти: «Есть жестокость, которую невозможно забыть. Я пережила нечто более страшное, чем война и атомная бомба». И я снова спрашиваю себя, что же она имела в виду.

Закончив свой ужин, я поднимаюсь в спальню, чтобы продолжить чтение письма.

* * *

«На чердаке было темно, хотя вечер еще не наступил. Солнечный свет проникал внутрь через узкие оконца с деревянной решеткой, по два на каждой стене. Бесшумно ступая по половицам, я остановилась прямо над комнатой, где отец разговаривал с госпожой Такагаши. „Что у них там происходит?“ Сердце колотилось.

Я отыскала щель между половицами, которую заметила еще в день нашего переезда, и опустилась на колени.

Что это? Я не верила собственным глазам. Отец и госпожа Такагаши лежали на татами совершенно голые.

Мой взгляд застыл на госпоже Такагаши: ее груди – высокие и острые, как у молодой девушки. Белоснежная кожа. Длинные черные волосы струились по круглым плечам.

Лежа на спине, отец касался рукой ее бедра, а госпожа Такагаши повернулась лицом к стене. Его рука скользнула вверх, поглаживая ее поясницу. Я заметила, каким взглядом он на нее смотрел, – это был взгляд незнакомого мне человека.

Отец сказал:

– Твое тело прекрасное, нежное… Неужели ты не понимаешь, как мне тебя не хватало?

Она молчала. Потом наконец что-то ответила, но так тихо, что я ничего не услышала, кроме обрывков фраз: „…нехорошо… нельзя…“ Я приникла ухом к дощатому полу чердака. Так я могла разобрать ее слова.

– Почему ты не оставишь меня в покое? Мой муж давно усыновил Юкио. Он прекрасный отец, и Юкио его любит.

Он возразил:

– Но ведь его отец – я. И мне необходимо знать, что происходит с моим сыном. Я хочу оставаться рядом с ним, пока это возможно.

„Мой папа – отец Юкио? Значит, Юкио – сводный брат? Не может быть!“ Меня охватила дрожь, застучали даже зубы. Постепенно меня, словно волной, накрыло чувство, в котором слились смятение и гнев. Я готова была кричать. Изо всех сил я сжала кулаки, чтобы не пошевелиться и не выдать себя. Несмотря ни на что, я хотела знать правду. Нужно слушать дальше.

Госпожа Такагаши сказала:

– Сейчас моя семья – это Юкио и мой муж.

Руки отца ласкали ее тело. Он сказал, очень мягко:

– Что значит – сейчас? Ведь прошло два года. Подумай о нас, о нашей коже, руках, ногах. Мы подходим друг другу, мы единое целое, мы совершенны, когда соединяемся. Наши тела неразделимы. Несмотря на десять лет разлуки. У меня есть жена, у тебя – муж, но это ничего не меняет. Ты говоришь, что нехорошо продолжать эту связь, но я-то знаю: ты меня всегда ждешь, и я тебя тоже.

Он крепко обнял ее и поцеловал в затылок, поглаживая ее груди. Потом его рука медленно скользнула ей в промежность. Госпожа Такагаши тихо застонала, слегка приоткрыв рот. Ее веки были опущены. Когда отец коснулся губами низа ее живота, сжав ей груди ладонями, она закричала: „Не надо! Остановись!“ – и стиснула руками его виски. Он овладел ею.

Я больше не могла смотреть на них. Не шевелясь, я сидела в темноте, пока стоны не стихли.

С тех пор я перестала ходить в лес, я даже избегала смотреть на Юкио. Как ему сказать, что мы – брат и сестра, а наши родители спят друг с другом? Ни господин Такагаши, ни моя мама не догадывались о том, что происходит.

Я почти не выходила из своей комнаты и старалась ни с кем не разговаривать. То, что я узнала, оказалось выше моего понимания».

* * *

«Однажды вечером я шла вдоль берега реки. Я чувствовала, что ноги мои еле передвигаются. Присев на берегу, я заметила мальчика, который бросал в воду камешки: они ударялись о гладкую поверхность и отскакивали от нее. Я вспомнила игру, которой еще в детстве научил меня отец в Токио. Стоя на плотине, он показывал мне и тому мальчику, моему ровеснику, как нужно бросать плоские камешки. У мальчика получалось очень хорошо, а мои камешки всегда уходили под воду, но он надо мной не смеялся. Он собирал камни и делился со мной. Как-то раз я его спросила: „Где твой папа?“ Сейчас я уже не помню, что он ответил. Не помню ни его имени, ни лица.

Мальчик на берегу перестал бросать камешки, взял с земли сумку и зашагал прочь. Я смотрела ему вслед.

И вдруг поняла, что это Юкио играл со мной много лет назад. Это обо мне он рассказывал, и девочка, с которой он гулял в парке в Токио, – это я. Мы были вместе, не подозревая, что у нас общий отец.

И Юкио всего этого не знал».

* * *

«Мама еще оставалась у своей кузины, когда однажды ночью – небо было ясное и светила луна – меня разбудил шорох в спальне отца. Должно быть, отец, словно мышь, пытался пролезть сквозь отверстие в глубине стенного шкафа.

Я вылезла из постели и забралась на чердак, как уже делала это в прошлый раз. В свете луны я легко отыскала щель между половицами. Сначала я остановилась над комнатой Юкио. Там не было никого, даже Юкио. „Где же он?“ – подумала я.

Тогда я прошла туда, где находилась спальня его родителей. Должен же кто-то быть дома. И там сквозь щели дощатого пола я увидела их.

В окно лился лунный свет, освещая всю комнату. Они были голые. Госпожа Такагаши сидела верхом на животе моего отца, упираясь коленями в татами. Они смотрели друг на друга. Отец медленно поглаживал ее соски, ее круглые груди. Она запрокинула голову, прикрыла глаза, слегка разомкнув губы. Отец приподнялся, перевернул ее на спину и накрыл своим телом. Он целовал ее лицо, рот, шею, грудь. Его рука вновь скользнула ей в промежность. „Не надо!“ – воскликнула она. Он овладел ею. Теперь стонал он, сильно напрягая бедра. Потом они лежали рядом на спине, и луна ярко их освещала.

Отец сказал:

– Жена вернется через два дня. Я больше не могу без тебя. Нужно найти место, где мы могли бы встречаться.

Госпожа Такагаши неуверенно ответила:

– Дай мне время подумать. Я запуталась.

– Подумать о чем? Запуталась в чем? Ты слишком серьезна! Никто никогда не узнает. Я приду завтра ночью. Юкио опять останется у моего коллеги из лаборатории. Он говорит, что наш сын очень сообразительный и умеет думать. Я горжусь им.

Отец исчез через отверстие в стене. Мгновение спустя я услышала плач госпожи Такагаши.

Когда я легла спать, было три часа утра.

В восемь я встала. В этот час уже нужно быть на заводе. Отец ушел в лабораторию. Я поспешила на работу.

Начальник бригады закричал:

– С какой стати ты позволяешь себе приходить так поздно? Подумай о солдатах, которые борются за свободу Азии, за наш народ, за тебя!

Он дал мне пощечину. Но я не чувствовала боли. Все казалось мелким и незначительным по сравнению с тем, что происходило в моей голове. Весь день у меня перед глазами стояла картина, увиденная ночью: мой отец и госпожа Такагаши.

Я легла рано, хотелось спать. Отец вошел ко мне в комнату и спросил:

– Что с тобой? Ты заболела?

Не глядя ему в лицо, я ответила:

– Нет. Просто устала после целого дня работы.

Он мягко сказал:

– Спи крепко.

Полночь. За стеной послышался шорох: так я и думала. Сна ни в одном глазу. Я проспала четыре часа. Скорей на чердак. Отец с госпожой Такагаши, одетые в летние кимоно, сидели за низким столиком и разговаривали. Отец поцеловал ее в шею, но она отодвинулась в сторону и сказала:

– Нет, не надо… прошу тебя. Сегодня мне нужно кое-что тебе сказать.

– Не будь такой серьезной! – ответил он, поглаживая ее бедра.

– Нет, все-таки будь серьезным!

Она чуть не плакала.

– Но в чем дело? Я совершенно серьезен, когда говорю, что хочу оставаться с тобой до самой смерти. Если вдруг твой муж умрет и тебе понадобятся деньги, я всегда смогу помочь. О моей жене не беспокойся. Она ни о чем не подозревает. Ее интересует только то, что говорят о ней вокруг, она ведь так гордится своей семьей. Она думает, что умна и что я никогда ее не брошу. Но на самом деле она глупа.

– Неужели ты не понимаешь! – воскликнула она. – Я хотела только одного: чтобы у нас была семья, дети. Но ты неожиданно женился на другой женщине. Ты сказал, что должен угодить родителям и разведешься с ней после их смерти. Теперь у тебя от нее ребенок, а я живу с мужем и Юкио. Я не брошу свою семью, и ты не бросишь свою.

– Что? – удивился отец.

Она продолжила:

– В последние десять лет я жила спокойно, впервые в жизни. Без тебя.

– Что значит – без меня?

– Сначала я боялась жить с мужем, потому что думала, что люблю тебя. Я согласилась на этот брак только из-за Юкио. Муж так добр и внимателен ко мне, что теперь мне стыдно. Стыдно за то, что я делаю в его отсутствие. Он по-настоящему любит Юкио.

– Но ведь Юкио – мой сын. Не забывай об этом, – сказал отец.

– Ты не имеешь права говорить так, – оборвала она. – Мой муж сделал то, от чего ты отказался. Ты не захотел жениться на мне из-за своих родителей, не захотел признать Юкио законным сыном, потому что думал, будто мне нужны только твои деньги. Мы ни разу не встречались в людном месте. Ты не познакомил меня ни со своими родителями, ни с друзьями. Даже до свадьбы ты приходил ко мне, а не я к тебе, а потом ночью возвращался в свою пустую квартиру. Ты боялся, что соседские сплетни дойдут до ушей твоих родителей. А мне хотелось гулять с тобой, ходить в кино, ужинать в ресторане. Когда я тебя встретила, мне было только шестнадцать лет.