Текст книги "Бремя секретов"

Автор книги: Аки Шимазаки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Играю с Юкио, прислушиваясь, как Марико режет овощи. С кухни доносится запах жареных хамагури. Кажется, будет вкусно.

Мы ужинаем. Марико готовит превосходно. Рыба, хамагури, овощи – все слегка поджарено, лучше не придумать. Я ем с удовольствием.

После ужина Юкио говорит:

– Давайте поиграем в каиавасе? Я объясню как.

Он раскладывает на столе створки хамагури.

– Правила очень простые, – продолжает он. – Нужно найти две створки, которые раньше были вместе.

Мне знакома эта игра, однако я говорю:

– Да они же все одинаковые!

– Нет, приглядитесь получше.

Я беру две ракушки и прикладываю их друг к другу.

– Они разной величины, видите? – говорит Юкио.

– Ты прав.

– Так что это непросто, господин Такагаши!

Марико улыбается.

На самом деле это древняя игра, которая появилась еще в эпоху Хэйан. Представители знати писали внутри створок хамагури стихи.

– Кто научил тебя этой игре? – спрашиваю я.

Юкио молчит.

– Наверное, госпожа Танака, – говорит Марико, – ей нравятся хамагури. А еще, по ее словам, у каждой створки только одна пара, и у людей так же.

Юкио выиграл, он доволен. Марико отправляет его в ванную. Пока она укладывает его спать, я мою посуду. Юкио трет глаза и спрашивает меня:

– Господин Такагаши, а вы придете к нам завтра?

Я смотрю на Марико.

– Ну конечно! – отвечает она.

И уходит с ним в спальню. Из-за двери доносится нежный голос Марико, она поет. Я замер и слушаю. Вспоминаю Соно, которая тоже пела мне колыбельные. У меня сжимается сердце.

Марико выходит из комнаты и говорит:

– Юкио заснул. Спасибо за приятный вечер, господин Такагаши.

Я кладу руки ей на плечи:

– Мы теперь помолвлены, Марико. Не благодари меня, как посторонний человек. И зови меня Кэндзи, давай перейдем на «ты».

Она закрывает лицо ладонями и плачет. Я крепко прижимаю ее к себе, и так мы стоим долго.

* * *

Середина июня.

Идет дождь. Устроившись поудобнее в бамбуковом кресле, я читаю, держа в руке закладку Соно. На ней написаны слова «незабудка» и «васуренагуса». Что происходит? От Соно по-прежнему нет вестей. Вдруг она заболела после долгой дороги?

Подумав, я решаю ехать в Камакуру, к ней домой. Можно взять с собой Марико и Юкио. Хорошо бы показать Юкио море, ведь он никогда его не видел.

К следующему воскресенью, после целой недели дождей, небо проясняется. Рано утром захожу за Марико и Юкио: они ждут меня, приготовив корзину с едой для пикника.

Мы едем на вокзал. Юкио возбужден, он в первый раз путешествует на поезде. Его поражает величина паровоза. В поезде он сыплет вопросами об устройстве локомотива. Удивительно, до чего мальчик любопытен: его мать совсем не интересуют все эти подробности.

Выходим в Камакуре и едем на автобусе до пляжа Шиширигахама. Юкио сразу бежит к морю. Потом мы собираем в сетку ракушки и строим длинный поезд из песка. Кажется, Юкио доволен. После обеда мы с Марико лежим на подстилке, которую она взяла с собой. Юкио по-прежнему лепит из песка фигуры.

В четвертом часу мы уезжаем с Шиширигахамы и по пути к Соно заходим на другой пляж, Югахама. Соно живет в десяти минутах ходьбы от моря. Как я и думал, дома ее нет. Соседи тоже не знают, когда она вернется. Вдруг я вспоминаю про храм С., который находится совсем неподалеку, и предлагаю Марико сходить туда.

Через несколько минут мы уже в храме. Тишина. Вокруг ни души. Потом идем к кладбищу, которое прямо за храмом. По дороге рассказываю Марико про этот храм и про сына настоятеля, Кенсаку, с которым мы играли в детстве.

У ворот кладбища Юкио останавливается и говорит:

– Какое большое!

– В следующий раз я покажу тебе храм М., возле которого похоронены мои предки, – говорю я. – И кладбище там гораздо больше, чем здесь.

– Где этот храм? – спрашивает Юкио.

– В Токио, – отвечаю я, – в квартале, где живут мои родители.

Я склоняюсь над плитой, чтобы прочесть надпись. Слышу, как Юкио говорит:

– Мама, а где похоронены наши предки?

– Нигде, – отвечает Марико.

– Как это? У нас нет предков?

– Есть. Но мы не знаем, кто они.

Юкио молчит. Вдруг Марико говорит:

– Юкио, скоро я выйду замуж за господина Такагаши.

У меня перехватило дыхание. Марико продолжает:

– Мы будем жить вместе. Господин Такагаши тебя очень любит.

Юкио ничего не отвечает.

– Господин Такагаши… – произносит он наконец.

Я оборачиваюсь.

– Я тоже вас очень люблю, – говорит он. – Я знал, что вы собираетесь жениться на маме. Но только можете пообещать мне одну вещь?

Взгляд у него серьезный. Выражением глаз и манерой говорить он напоминает иностранного священника. Марико, кажется, хочет мне что-то сказать. Пристально смотрю на Юкио:

– Слушаю тебя.

– Я хочу, чтобы вы пообещали, – говорит он, – что мама никогда не станет из-за вас плакать.

– Юкио! – воскликнула Марико.

Она в растерянности. Я беру Юкио за руки:

– Хорошо. Обещаю. Так и будет!

Он улыбается и бросается мне на шею. Я крепко прижимаю его к себе.

Когда мы возвращаемся к Марико домой, Юкио крепко спит у меня за плечами. Марико тут же стелет ему постель. Я растянулся на татами. Марико приносит чай.

– Юкио тебя очень любит, – говорю я. – И я завидую. Завидую вашим близким отношениям, его тесной связи с тобой, матерью.

– Пусть тебя не обижают его слова. Я до сих пор не могу прийти в себя от того, что он сказал тебе в храме С.

Я поднимаюсь и сажусь:

– Ну что ты! Наоборот, мне хотелось бы усыновить его как можно скорее.

Марико опускает глаза. Я беру ее за руки. Она смотрит на меня. Глажу ее волосы, лицо, шею. Кладу ладони ей на плечи. Наши губы соединяются. Ищу языком ее язык. Дыхание мое становится прерывистым. Я говорю:

– Я хочу тебя! Не могу больше терпеть.

Расстегиваю ее блузку. Она не сопротивляется. Касаюсь ее тяжелых грудей, мягких и теплых. Приникаю губами к соску и замираю на мгновенье, словно младенец. Она обхватывает ладонями мою голову и гладит меня по волосам. Я укладываю Марико на татами. Целую ее лоб, глаза, нос, уши, шею. Стаскиваю с нее юбку и трусы. Она помогает мне раздеться. Касаюсь пальцами ее промежности, горячей и влажной. Вхожу в нее и чувствую, как она крепко сжимает мой член. Мы сливаемся друг с другом, подобно двум створкам хамагури. Из моей груди вырывается стон:

– Марико, я люблю тебя!

Наши губы снова соединяются. Бедра покачиваются все быстрее. Тяжело дыша, Марико вскрикивает:

– Кэндзи!

Мы кончаем одновременно. По моим щекам текут слезы. Успокоившись, я обнимаю ее.

Утром нас будит крик петуха. Я ухожу, чтобы перед работой успеть зайти домой и переодеться. По дороге размышляю о том, что произошло вчера. «Господин Такагаши!» В голове у меня все еще звучит голос Юкио. А перед глазами – его светлое улыбающееся личико.

* * *

Не могу сосредоточиться на работе. Мысли заняты Марико. С тех пор как я впервые остался у нее на ночь, меня преследует ее тело. Вспоминаю ее гладкую кожу. Представляю, как снова целую ее лицо, шею, грудь…

Я ревную к ее прошлому. Ревную ко всем мужчинам, с которыми она спала. Неужели ее тело отзывалось на их ласки? Вообразить не могу, чтобы она испытывала удовольствие с кем-нибудь другим. При виде Юкио эти вопросы мучают меня. Думаю о его отце: она занималась с ним любовью. «Кто он?» Мне не терпится расспросить Марико о ее прошлом, но вместе с тем я знаю, что ответы станут терзать меня сильнее, чем вопросы. Пытаюсь успокоиться.

Нужно познакомить Марико и Юкио с родителями: они наверняка уже получили письмо, в котором я сообщаю о предстоящей свадьбе. Знаю, что им будет сложно принять известие о моей женитьбе на Марико, ведь они в ответе за сохранение рода Такагаши. Но что бы они ни сказали, пути назад нет. Постараюсь их убедить, сделаю все возможное. В письме я уже объяснил, что Марико воспитывалась в образованной семье и все ее несчастья случились после землетрясения, от которого пострадало столько народу.

Жаль, что Соно до сих пор не вернулась.

* * *

И вот я веду Марико и Юкио к родителям. Марико очень нервничает, спрашивает меня, что ей надеть.

– У меня нет кимоно, – говорит она.

Я отвечаю:

– На улице жарко. Надень белую блузку и свою любимую бежевую юбку. В них ты смотришься элегантно.

Едем на автобусе до вокзала, потом садимся на поезд. От станции идти еще минут двадцать до квартала Шиойда, который неподалеку от императорского дворца. В этом квартале и живут мои родители. За все время, что мы ехали, Юкио не проронил ни слова. Только смотрел в окно, держа Марико за руку.

– Вот мы и пришли, Юкио, – говорю я.

Стоим перед главными воротами дома моих родителей. Юкио поднимает глаза: впереди только высокий деревянный забор, который опоясывает дом.

– И вот здесь вы родились? – обратился ко мне Юкио, впервые за целый день.

– Нет. Я родился в Камакуре.

Открываю ворота, и мы входим в сад.

– Какой большой дом! – воскликнула Марико.

Юкио смотрит на меня:

– Сад такой темный. Я боюсь.

Я потрепал его по голове:

– Это из-за сосен, они загораживают солнце. Зато летом тут прохладно.

Кийо встречает нас у порога и провожает в гостиную. Приносит нам чай и молча затворяет за собой дверь. Проходит двадцать минут.

– Пойду позову родителей, – говорю я Марико.

Не успел я встать, как в коридоре послышались шаги. Наконец в гостиную входит мой отец, следом за ним мама. Они садятся во главе стола. Я сразу говорю:

– Это Марико Канадзава и ее сын Юкио.

Марико низко кланяется, Юкио неловко повторяет ее жест. Отец смотрит на Марико:

– Вам известно, что наш сын – наследник семьи Такагаши?

Она поднимает глаза, в лице на кровинки.

– Я уже объяснял это Марико, – говорю я отцу.

Отец не отвечает. Неожиданно мама спрашивает Марико:

– Вы ведь сомнительного происхождения, не так ли?

Я в изумлении смотрю на маму:

– Что вы сказали?

Опустив голову, Марико сидит неподвижно. Юкио берет ее за руку. Глаза у него печальные. «Какое унижение!» Чувствую, как вся моя кровь приливает к вискам. Тут я не выдерживаю:

– Хватит! Терпение мое вот-вот лопнет!

Родители удивлены: я никогда не повышал на них голоса.

– Вы снова хотите помешать мне принять решение, от которого зависит моя жизнь? – продолжаю я.

Мама говорит:

– Женитьба – это дело семьи. Ты не можешь принимать решение один.

– Подумай, сын, – прибавляет отец.

Но я вне себя:

– Как вы только можете говорить такие слова моей будущей жене и ее сыну? С меня довольно! Просите у них прощения!

– А ты не отличаешься сдержанностью, – холодно замечает мама.

Марико встает. Юкио по-прежнему держит ее за руку. Она растерянно смотрит на меня:

– Нам пора идти.

– Нет, Марико! Подожди!

Отец останавливает меня, хватая за локоть. Марико и Юкио покидают гостиную.

– Пусть уходят. Есть одна вещь, которую тебе не помешает знать относительно этой сиротки и ее незаконного сына, – говорит отец.

Я не понимаю, о чем он.

– Мы наняли частного детектива – продолжает он, – чтобы выяснить, из какой семьи происходит Марико Канадзава.

Частного детектива? Не могу поверить собственным ушам.

– Согласно его данным, в Токио не было ни одной учительницы домоводства в коллеже для девочек по фамилии Канадзава. И ни одного журналиста и писателя с такой фамилией. В косеки записано только имя Марико. И ни единого намека на имена ее родителей. Известно ли тебе, Кэндзи, что ее косеки было оформлено лишь после землетрясения тысяча девятьсот двадцать третьего года? Мне это кажется подозрительным. Я ни разу не встречал подобного. Как можно за один день потерять все следы прошлого?

Я молчу. Мама довольна:

– Марико лжет. Недопустимо, чтобы ты женился на такой женщине. Ей нужны только твои деньги!

Отец успокаивается:

– Хватит витать в облаках, Кэндзи. Ты наследник семьи Такагаши, вот что важно. Забудь об этой истории.

– Ты нас очень огорчил, – подхватывает мама. – Мы прощаем тебя, ты ведь ничего не знал.

Они замолчали. Я встаю и говорю:

– Я пошел.

В изумлении они спрашивают в один голос:

– Куда ты?

– Догонять Марико и Юкио.

– Ты сошел с ума! – кричит мама в панике.

– Иди, догоняй, – грозит отец, повышая голос, – но помни, что семья Такагаши не принимает их.

– Тогда я уйду из этой семьи.

– Ты сошел с ума! – повторяет мама.

Я покидаю гостиную. Быстро надеваю ботинки. Руки у меня дрожат. Со всех ног бегу к станции. Не могу забыть испуганного лица Юкио. Знаю, он не понял всего того, что мои родители пытались сказать его маме. Но в их тоне он, конечно, почувствовал враждебность. «Вы ведь сомнительного происхождения, не так ли?» Именно с этими словами мама когда-то обратилась к Соно. По моим щекам текут слезы. В душе разрастается жгучая ненависть к родителям.

Замечаю их издалека, Марико и Юкио. В тот же миг перед глазами возникает образ человека, гребущего против течения. В лодке – женщина с маленьким мальчиком. Женщина держит в руках букет мелких голубых цветов. Лодку сильно качает. Волны разбиваются о борт. В воздух летят брызги. «Подождите!» – кричу я. Все трое оборачиваются и смотрят в мою сторону. Теперь вижу их лица: Марико, Юкио и я.

II

Май, полдень.

Мы с женой дома одни. Сын на работе, его жена ушла в магазин, дети в школе. В комнате с татами, которая выходит окнами в сад, расставляю на доске фигуры для партии в шоги. Сегодня должен прийти господин Накамура, мой приятель.

Открываю все окна. Небо ясное. В комнату врывается свежий запах весны. С каждым днем на ветках хурмы появляются новые листья. Распускаются желтые почки. Над деревом пролетает пара ласточек. Дует легкий ветерок. Динь… динь… динь… Позвякивает фурин.

Марико сидит в бамбуковом кресле перед цветником. Вяжет, откинувшись на спинку кресла. Потом замирает, наблюдая за птицами, которые снуют между электрических проводов. Ее поседевшие волнистые волосы блестят в мягких лучах солнца. Бросив взгляд в мою сторону, она снова принимается за вязанье. На мгновенье ко мне возвращается далекий образ из прошлого.

Она подметает дорожки в саду перед церковью. На ней легкая белая блузка и бежевая юбка. Длинные черные волосы. Высокая грудь. Тонкая талия. С того дня я не мог позабыть ее печального взгляда.

Вспоминаю вечер, когда мы в первый раз занялись любовью. До этого я не встречал таких чувственных женщин. Потребовалось время, чтобы я преодолел в себе ревность к ее прошлому.

Я знаю, что она согласилась выйти за меня замуж только из-за своего сына, Юкио. Он был единственным, в ком текла ее кровь, и я прекрасно понимал чувства матери, желавшей, чтобы у ее внебрачного сына появился отец, который дал бы ему достойное образование. Я никогда не верил, что она гналась за деньгами, как думали мои родители. Марико и Юкио вошли в мою жизнь, чтобы спасти меня от отчаяния и одиночества. Мне было необходимо оказаться в ситуации решающего выбора, чтобы покинуть дом, к которому я никогда не относился как к родному.

Марико еще вяжет в саду. Иду на энгава, прихватив дзабутон. Ложусь и чувствую боль в сердце. В голове промелькнул образ моих родителей. Растираю грудь и стараюсь дышать глубже.

Я никогда не сожалел о том, что женился на Марико. Однако меня не покидает чувство вины перед родителями. Я не выполнил обязательств, лежавших на мне как на наследнике старинного рода, история которого насчитывает больше трех столетий.

Закрываю глаза. Мягкое тепло солнца растекается по коже. На дереве поют птицы, меня клонит в сон. Динь… динь… динь… Я засыпаю.

Вдруг слышу голос господина Накамуры:

– Здравствуйте, госпожа Такагаши! Какая прекрасная стоит погода!

Я встаю. Мой приятель приветствует Марико, снимая шляпу. Протягивает ей горшок с цветами.

– Васуренагуса! – воскликнула Марико. – Они прелестные! Спасибо!

* * *

Мы женаты уже сорок шесть лет. Сразу после свадьбы я усыновил Юкио, и мы переехали в Нагасаки, где у фармацевтической компании был филиал. Здесь наша семейная жизнь вошла в спокойное русло. Я обрадовался, когда Юкио сказал мне: «Мама больше не плачет. Она улыбается». Время от времени я писал священнику письма и отправлял немного денег. Кажется, он по-прежнему отдавал все силы работе и детям. Его ответы были короткими, но я чувствовал, что он счастлив за Марико и Юкио.

Соно вернулась из Маньчжурии в 1933 году, незадолго до нашего отъезда в Нагасаки. В Харбине она заболела и по возвращении ей пришлось лечь в больницу. Мы виделись только один раз. Я привел с собой Марико и Юкио – Соно была рада. Я пообещал, что потом заеду за ней и перевезу ее в Нагасаки, где мы станем жить все вместе. Однако в тот же год Соно умерла.

Десять лет спустя, в 1943-м, меня отправили в командировку в Маньчжурию. Полгода я должен был работать в больничной лаборатории, где занимались исследованием военных медикаментов. Мой коллега, господин Хорибе, перебрался в Нагасаки со своей семьей, чтобы заменить меня, и я уехал. Однако в Маньчжурии мне пришлось пробыть больше года. Положение Японии на тихоокеанских островах все ухудшалось. Незадолго до конца войны я попал в плен, и меня отослали в Сибирь. Я оказался в трудовом лагере неподалеку от Омска. Там мне и сообщили ужасное известие: на Нагасаки сбросили атомную бомбу. Более того, бомба взорвалась над долиной Урагами, где жила моя семья и семья господина Хорибе. Мне не удалось выяснить, уцелели ли они, и я был в отчаянии. Я страдал от голода, плохого питания, холода и в течение двух лет чувствовал себя скорее мертвым, чем живым.

В Японию я вернулся в 1947 году. Как же я был счастлив, узнав, что Марико и Юкио не погибли во время катастрофы. Они встретили меня на вокзале в Нагасаки, изумленно вглядываясь в мое постаревшее, осунувшееся лицо. Со слезами мы обнялись. Они приходили на вокзал каждый раз, когда объявляли о прибытии из Сибири поезда с военнопленными. Марико рассказала, что в то утро, когда упала бомба, она отправилась в деревню, чтобы обменять одно из своих платьев на рис. Ее взяла с собой госпожа Хорибе, у которой были знакомые фермеры, искавшие для своей дочери одежду европейского покроя. Юкио был в университетской больнице: один из моих коллег попросил его помочь. От всей души я благодарил госпожу Хорибе и своего коллегу, которые – пусть даже случайно – спасли Марико и Юкио. Господин Хорибе погиб у себя дома во время взрыва. Его жена и дочь Юкико вернулись в Токио несколько недель спустя. Мне было жаль не только их, но и любовницу господина Хорибе с ее ребенком.

Филиал фармацевтической компании по-прежнему находился в Нагасаки. Отдохнув с месяц, я вышел на работу.

Мои родители тоже выжили после бомбардировок Б-29: опасное время они пережидали в деревне. Когда я вернулся из Сибири, они попросили меня переехать в Токио вместе с Марико и Юкио. Такое предложение было неожиданным. Однако я решил остаться в Нагасаки. Состарившись, они продали все свое имущество и стали жить в доме престарелых.

В 1951 году Юкио окончил университет в Нагасаки и уехал в Токио искать работу. Как химику ему удалось устроиться на хорошую должность в компании по производству пищевых продуктов. Он хотел отыскать церковь, куда ходил в детстве с Марико, но церкви больше не было. Он не нашел ни священника, ни госпожу Танаку. Возможно, они погибли во время бомбардировок.

Отец умер в 1955-м. На следующий год скончалась мама. Согласно закону, их адвокат связался со мной, чтобы обсудить вопрос наследства. Я поехал в Токио и получил деньги, которые родители хранили в банке. Потом зашел в храм М. и заплатил за содержание могилы предков из рода Такагаши. Оттуда направился в мэрию и взял адреса всех сиротских приютов города. Я побывал в каждом из них – и так раздал полученное наследство. Когда я вернулся в Нагасаки, Марико сказала: «Жив ли священник или нет, он будет тебе благодарен. Спасибо, любимый».

В 1964 году женился Юкио, тогда ему было тридцать пять лет. В войну его жена тоже много выстрадала: при бомбардировках Иокогамы погибли ее родители. У них родилось трое детей. Четыре года назад они купили дом в Камакуре и пригласили нас с Марико к себе жить. Их беспокоило мое здоровье, которое сильно пошатнулось после сибирского лагеря.

* * *

Господин Накамура усаживается напротив меня за партию в шоги.

– Нам повезло: у нас есть внуки, – говорит он, делая ход.

– Разумеется, – отвечаю я.

Он только что заходил к своему сыну, нашему соседу: у сына двое детей, и жена скоро родит третьего. Сам господин Накамура живет с женой в другом квартале. Мы с Марико познакомились с ними сразу после переезда в Камакуру.

– Вчера я был у дочери в Токио, – говорит он, – и встретил на улице бонзу, с которым дружил мой отец. Он направлялся в тюрьму.

– В тюрьму? Боже мой! Неужели он совершил преступление?

– Он духовник, – смеется господин Накамура. – Он шел в тюрьму навестить приговоренного к смертной казни.

– Приговоренного к смертной казни?

– Да, – отвечает он, передвигая фигуру на доске. – И этот бонза рассказал мне одну интересную вещь.

– Какую же?

– Осужденным, у которых нет детей, труднее примириться с мыслью о смерти, чем тем, у кого есть дети.

У меня кольнуло в сердце. Господин Накамура не знает, что у меня нет детей, а Юкио – приемный сын. Пытаюсь представить себе момент собственной смерти и думаю про Марико, Юкио и его жену, про троих внуков. Вряд ли мне будет тяжело покидать этот мир.

– Возможно, дело не в том, есть ли у человека наследники или нет, – добавляет господин Накамура. – Все зависит от состояния духа в момент смерти. Те, у кого нет детей, огорчены, что их род угаснет.

Я молчу. Господин Накамура продолжает рассказывать о рассуждениях бонзы. По его словам, для приговоренного к смерти важно только одно – чтобы перед казнью его душа, полная ненависти и злобы, очистилась. Очищение же происходит в момент чистосердечной исповеди. Если этого не случится, душа обречена на скитания. В конце концов она вселится в тело другого человека – и значит, преступление повторится. Исчезнуть может тело, но не душа.

Я слушаю с любопытством, а потом спрашиваю:

– Из какого он храма, этот бонза?

– Из храма М., – отвечает господин Накамура.

«Из храма М.? А ведь там похоронены мои родители и все наши предки». Два раза в год я хожу в тот храм. Сердце начинает биться чаще. Родители умерли, так и не простив меня, я уверен. На мгновенье закрываю глаза.

– У вас растерянный вид, – замечает господин Накамура. – Похоже, сегодняшнюю партию выиграю я.

* * *

Господин Накамура ушел. Он оказался прав: сбитый с толку, я проиграл партию в шоги. Он остался доволен, ведь в последнее время ему постоянно не везло.

Иду в сад. Марико пересаживает на клумбу цветы, которые подарил ей мой приятель. Когда я подхожу, она уже поливает их у основания стебля. Взгляд мой задерживается на маленьких голубых лепестках.

Сажусь в бамбуковое кресло.

– Помнишь ту женщину по имени Соно? – спрашиваю я.

– Соно?

Марико смотрит на меня, пытаясь извлечь из памяти далекий образ.

– Она была моей няней, – прибавляю я. – Вы с ней виделись в больнице в Токио, незадолго до нашего отъезда в Нагасаки.

– Ах да! У нее было плохо с сердцем, и врач пустил нас к ней в порядке исключения, потому что мы собирались уезжать.

– Именно так.

– Мы с ней разговаривали всего несколько минут, но я никогда не забуду того, что она мне сказала.

– Что она сказала тебе? – спрашиваю я.

– «Марико, спасибо, что согласились выйти замуж за Кэндзи. Вы с сыном принесли ему огромное счастье».

Я изумлен:

– И что же ты ответила?

– Ничего. Я не знала, что сказать в ответ, и от ее слов только заплакала. Соно говорила так, будто она твоя настоящая мать. Она напомнила мне священника из церковного приюта, который переживал за меня, словно родной отец.

Я молчу. Марико прибавляет:

– Добрые слова никогда не забываются.

Она поднимает с земли пустой цветочный горшок, лопатку и лейку. Распрямляя спину, она спрашивает меня:

– Почему ты вдруг завел разговор о Соно?

– Эти цветы напомнили мне о ней. Только и всего.

Марико уходит в дом.

Снова смотрю на цветы и думаю: «Грубые слова тоже не забываются». Я знаю, Марико не забыла слов моей матери: «Вы ведь сомнительного происхождения, не так ли?» Соно часто повторяла мне: «Кэндзи, никому не говори обидных слов». Она была права.

У меня до сих пор сохранилась закладка, которую Соно прислала из Харбина.

В больнице я сказал ей: «Закладка всегда будет напоминать мне о тебе. И слово „незабудка“ тоже». Соно улыбнулась: «А ведь я не знаю, как называется этот цветок по-японски. Забавно». – «По-японски он называется „васуренагуса“», – ответил я. «Васуренагуса? Какое красивое слово!»– «Честно говоря, я и сам раньше не знал. Это мне сказала Марико, при нашей первой встрече в церкви». Соно улыбнулась: «Кажется, цветок этот для вас много значит».

Я никогда не расставался с закладкой, даже в Сибири она была со мной.

В лагере под Омском я видел незабудки. Весной луг был похож на огромный голубой ковер. Однажды из-за железных прутьев решетки я заметил женщину, которая собирала незабудки и плела из них венок. Вокруг нее бегал маленький мальчик. Глядя на них, я думал о Марико и Юкио.

* * *

Дзимму, Суйдзэй, Аннэй, Итоку…

Господин Накамура перечисляет императоров Японии. Я слушаю его, расставляя на доске фигуры шоги.

Перед войной в школах заставляли учить имена императоров наизусть. Помню, Юкио жаловался: «Их сто двадцать четыре. Это слишком много!» Он был не очень силен по предметам, где требовалась хорошая память. Но дело даже не в количестве императоров. «Папа, как же им удалось так долго поддерживать династию, чтобы она не прерывалась?» – спрашивал Юкио. Он знал, что я последний наследник семьи Такагаши и что наш род угаснет, поскольку у меня нет детей. Я ответил уклончиво: «Не стоит ломать над этим голову. Относись к этому просто как к тренировке памяти». Ясно, что такой ответ Юкио не удовлетворил.

– …Мэйдзи, Тайсё и, наконец, Сёва! – говорит господин Накамура.

– Какая память в вашем возрасте!

Фигуры расставлены. Господин Накамура бросает на доску нетерпеливый взгляд. Мы начинаем играть.

– На самом деле я помогал сыну заучивать их наизусть. Ему это всегда давалось с трудом. В результате императоров выучил я, а не мой сын.

Я смеюсь. Господин Накамура продолжает:

– Ни в одной стране мира нет такой древней императорской династии, как в Японии. Сейчас правит сто двадцать пятый император!

– Однако потом будет непросто вести наследование только по отцовской линии, – замечаю я. – Все из-за Кодекса императорской семьи, который действовал в эпоху Мэйдзи и в послевоенные годы. В период между эпохами Асука и Эдо сменилось восемь правителей.

– Вы правы. Именно поэтому вплоть до правления императора Тайсё считалось, что, если у жены императора нет детей или рождаются только девочки, он имеет право взять себе наложницу, чтобы мужская линия не прерывалась. Но теперь от этого обычая отказались.

– Значит, в кодекс нужно внести поправки, которые бы позволили женщине наследовать престол.

– Прекрасно, – сказал господин Накамура, взглянув на расстановку фигур.

– Если придавать значение самому факту непрерывности наследования, – продолжаю я, – независимо от того, по чьей линии передается власть, – по линии матери или отца, необходимо учесть все возможные случаи. К примеру, женщине, муж которой не может зачать ребенка, будет разрешено завести любовника.

Господин Накамура смотрит на меня в недоумении:

– Что? Как вы сказали?

– Любовники для женщин. Почему бы и нет? Ведь бесплодными бывают не только женщины. Иногда и мужчины. А случается так, что оба – и муж, и жена.

– Вряд ли я смог бы допустить такое, даже если бы был бесплодным. Лучше вообще не иметь детей, чем знать, что жена спит с другим мужчиной.

Кажется, он смущен. Я говорю:

– Согласен. Мужчины и вправду эгоисты.

С горькой улыбкой вспоминаю то время, когда меня терзала ревность к прошлому Марико.

* * *

Сегодня мы сыграли вничью. Господин Накамура, однако, доволен. Выходим в сад. Потягиваясь, он спрашивает:

– Вы когда-нибудь думали про каймё?

– Нет. А что?

– Однажды я ездил в командировку в Ванкувер, – говорит он, – и случайно оказался на протестантском кладбище. Из любопытства я решил посмотреть, что написано на могильных плитах.

– Интересно. И что же вы заметили?

– Общую для всех незатейливую фразу вместе с фамилией покойного, датой его рождения и смерти.

– Правда? И какое содержание этой незатейливой фразы?

– На плитах было написано: In memory of ту beloved husband, wife, son, daughter…

– И всё?

– Да. Иногда еще попадались стихи.

– Романтично, – замечаю я.

– У буддистов бонза выбирает каймё в зависимости от суммы денег, которую он получил от семьи покойного. По-моему, это абсурдно, особенно если бонза не был знаком с покойным.

Господин Накамура, разумеется, думает, что я буддист. Мои родители и все их предки были буддистами, но я далек от религии, хотя и хожу к ним на могилу. Честно говоря, я не понимаю обрядов и заповедей, которые каждый буддистский храм толкует на свой лад.

– Продается все, – отвечаю я господину Накамуре. – Есть пословица: «Даже в аду судят по богатству».

– К сожалению, – вздыхает он.

– На памятнике, – добавляю я, – можно вырезать какую угодно надпись. Название цветка, к примеру.

– Знаете, а я ведь на днях видел могильную плиту с названием цветка, – говорит он. – Совершенно случайно, в храме С.

В храме С.? Сразу вспоминаю Кенсаку, с которым мы играли в детстве. В храме С. я был в последний раз вместе с Марико и Юкио, перед отъездом в Нагасаки. С тех пор прошло сорок шесть лет. И поскольку я не интересуюсь храмами и могильными плитами, в отличие от господина Накамуры, я даже не подумал снова туда зайти, хотя это совсем рядом с нашим домом.

– И какое же название цветка там написано? – спрашиваю я из любопытства.

– Васуренагуса! – отвечает господин Накамура.

– Васуренагуса?

– Да. Удивительно красивое слово, правда? Именно поэтому я вам принес эти цветы несколько дней назад.

Я молчу. Есть одна догадка. Господин Накамура смотрит на меня:

– Что случилось?

– Так, совпадение, – отвечаю я. – А вы запомнили фамилию на той плите?

– Удалось разобрать только «Соно», написанное на хирагана. Наверное, это имя.

– Соно! – воскликнул я. – Теперь нет сомнений, это она!

– Какое совпадение! Мир действительно тесен.

Он объясняет мне, где находится могила, и говорит:

– Выходя из храма, я заметил бонзу – кажется, он одних с вами лет.

Наверное, это Кенсаку. До сих пор помню его лицо. Его мать говорила, что мы похожи, как братья.

Господин Накамура прибавляет:

– Его лицо напомнило мне ваше.

* * *

Проходит несколько дней. Наконец я решаю зайти в храм С. Хочу удостовериться, что это и вправду могила Соно. К тому же любопытно было бы встретиться с Кенсаку. Интересно, помнит ли он меня? В последний раз, когда мы виделись, нам обоим было по десять лет.

И вот я в храме С. Прохожу мимо святилища. Никого. Иду на кладбище. Вдыхаю аромат сэнко. На могилах цветы. Одни еще свежие, другие завяли. Озираюсь кругом и пытаюсь отыскать место, про которое рассказывал господин Накамура. Могильная плита должна быть в противоположном от входа углу. Прохожу через все кладбище и сворачиваю направо.