Текст книги "Улыбка Фортуны"

Автор книги: Ахто Леви

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

...Муху эту нужно убить, иначе не будет покоя. Да, все же он один, все равно один. Почему он нигде и никогда не может избавиться от этого одиночества? Может быть, просто уже стукнуло сорок, уже не «все впереди», и он с каждым годом все больше выходит из игры? Перспектива, конечно, не слишком бодрящая, но одиночество не отсюда. Не было у него в жизни чего-то важного, необходимого, без чего жизнь не может быть полной...

А Чебурашка спит. Часа полтора тому назад они выключили то адское изобретение, при помощи которого человечество нередко может собственными глазами рассмотреть свою постепенную деградацию. На эти не слишком уважительные по отношению к человечеству мысли навела его песня, они смотрели передачу из какого-то европейского города, где проходил конкурс так называемой эстрадной песни,– простуженные, заросшие шерстью и полуголые существа, лишенные милосердия, сострадания к публике, без конца дергались на экране, уверенные в том, что все они – мировые звезды. За весь концерт Серый услышал лишь одну песню и увидел лишь одного благодарного публике исполнителя. Чертовски гуманный XX век: сто лет назад этот скромный венесуэлец был бы единственным из всех, кого бы не забросали тухлыми яйцами. И все– таки, если люди вскорости собираются преодолевать расстояние между

Москвой и Владивостоком за час, терзая цыпленка табака в сверхзвуковом лайнере, они одолеют и машинных простуженных роботов...

Чебурашка спит, свернувшись калачиком. Ей до сих пор не верится, что так, как сейчас, будет всегда. Ее мучает страх. Ей все кажется, что все, что хорошо сегодня, завтра станет плохо. В том, что сейчас ей хорошо, она не сомневается. Лучше ей еще не было, а хуже – было.

Каждый день при расставании она спрашивает: «Ты мой человек?» Каждый день при встрече она спрашивает: «Ты меня еще любишь?» В счастье поверить так трудно... А ведь она знает, что Серый любит ее. Все так боятся теперь этого слова, вернее, этого чувства. Кому же и где поплакаться в жилетку? А зачем плакать? Смешно не смешно, давай посмеемся. Фу! Это неприлично – чувствовать всерьез, до того неприлично, что из-за боязни этого неприличия редко услышишь новую задушевную песню, а только «по тротуарам, по бульварам, бульварам, тротуарам»... А какая же это песня, если в ней нет хоть немного человечности?..

Хотелось бы знать, вернется ли когда-нибудь сентиментальность, способная изгнать к чертям весь этот ширпотреб «искусства»?

Уже четверть четвертого, скоро утро. Концентрат все играет – тоже бессонница? Скоро Серый сможет вернуть концентратову софу...

Спит Чебурашка. Серый отгородил ее от света креслом, и она встанет утром бодрая, отдохнувшая. Дом весь спит, родильный дом тоже, вся Марьина Роща спит. Но он не уснет. И можжевельник не выжил, умер. Иначе и быть не могло – можжевельник должен был погибнуть. Ведь Серого предупредили, что не будет это растение жить на чужбине, не акклиматизируется. Да, можжевельник этот – живой пример преданности и патриотизма – он хочет жить только там, где родился, и в другом месте никакая любовь его не спасет, никакая сила не сохранит. А Серый его любил, как свой остров...

Но бессонница не от этого. И одиночество не от этого. Они давно уже с ним. Сначала беспокоили мысли о прошлом – волчья ночь не отпускала, потом о настоящем, в котором следовало разобраться, а затем появились другие мысли – о правде, о той жизни, которой живет вся земля, и на земле еще не было дня, чтобы люди где-нибудь не убивали людей.

Чтобы все понять, – думал Серый, – простому смертному нужно родиться по меньшей мере десять раз в надежде прожить всякий раз по крайней мере пятьдесят лет...

Серый снова, как всегда, вспомнил о матери.

Двадцать восемь лет назад он с ней расстался, и с тех пор они больше не увиделись, потому что в мире каждый день где-нибудь идет война, умирают дети и матери тоже. Он всегда жил мыслью о ней, его радовало сознание, что она есть – его мать, родившая его. Он знал, что она уже не так выглядит, как в тот день, когда они расстались, он знал, что она стала старушкой-пенсионеркой и присматривала за внуками и внучками – детьми своих детей. Она была далеко, в Швеции, он не видел ее старости, не переживал ее болезни. Он все еще надеялся повидаться с ней, и каждый раз, вспоминая о матери, он чувствовал непреодолимое одиночество. Его мучил страх, страх больше никогда не увидеть мать, не почувствовать себя под ее защитой...

Оказывается, Чебурашка не спит. Уже пять утра, а она не спит, лежит и смотрит открытыми глазами в стенку. Оказывается, она всю ночь не спала, только притворялась, чтобы не мешать ему думать и писать, писать и думать.

А теперь, Чебурашка, с твоего разрешения, милая, он убьет эту нервную муху, чтобы она перестала дрожать за свою жизнь. Потом он приготовит какой-нибудь завтрак и проводит тебя на работу.

Ночь мрачна, мысли тоже. Он сходил в кино, посмотрел про Серого Волка – здорово смешно было! – потом гулял в парке среди золотистых осенних деревьев, по ветвям которых солнечные лучи гонялись за белками, – прекраснейшее образовалось настроение.

Да, одиночество – дело преходящее, а может, его и нет вовсе. Ведь сколько уже раз он порывался поменять свою квартиру на какой-нибудь тихий зеленый район, потому что у них одни заводы вокруг, а воздух... У него же со здоровьем бывает неважно, плевриты его мучают. Сколько уже раз он клялся: меняюсь на другой район. Но никогда не поменяется.

Он много ездит, так что и соседей своих толком запомнить не может. Но вот он вышел на улицу и встречает людей: идет мужчина с работы в очках, в шляпе, с портфелем и говорит ему «здравствуйте»; через пять метров ему опять кто-то говорит «здравствуйте», а там какие-то женщины прошли, улыбнулись и тоже сказали «здравствуйте». Кто с ним в одном подъезде живет, кто в других подъездах или даже домах...

Черт возьми, ведь это здорово, когда тебе говорят «здравствуй» почти незнакомые люди, значит, они по-товарищески относятся к тебе.

Всех мамаш, гуляющих около дома с детскими колясками, он знает, и они наверняка знают его – мамаши ведь все видят и все знают, они часами прогуливают своих малышей. Они всегда доброжелательно здороваются с ним...

Как уйти из такого района?! У него мировецкий дом, правда, около него почти не стоят машины, за исключением одного старого «Москвича», который почти не ездит, и одного «Запорожца», и нет ни единого гаража.

Конечно, он по-прежнему любит путешествовать, скитаться по городам и лесам, странствовать в далеких краях, но каждый раз, возвращаясь откуда-нибудь, он все более и более отдается приятнейшему переживанию – приходу в свой дом. Его радуют встречи с соседями по лестничной площадке, а с ними ему повезло: квартира слева обычно выручает его гвоздями, столярными инструментами и черным хлебом, квартира справа– целое семейство врачей – медицинской помощью, которую можно получить в любое время суток. И Концентрат всегда рядом.

Пару дней тому назад он видел женщину, борющуюся с лужей. Гигантская была борьба. Она деревянной лопатой пыталась очистить здоровенную лужу, разрезавшую тротуар. Потом бросила лопату и полезла в лужу руками; она отшвыривала руками комки грязи и листья, мешавшие утечь воде. Как она боролась с этой распроклятой лужей!

О, ему нравятся люди, способные ради дела лезть в грязь руками,– это его люди, с такими он всегда находил общий язык. А если вдруг вспыхнет война и опять станут убивать детей и матерей, с ними тогда он будет в одной упряжке, в одном ряду, он и сейчас в одной жизни с ними живет.

Нет, он не уйдет из этого района.

Дело не в том, что он одинок среди людей. Заяви он такое, обидятся его друзья в разных городах, где ему приходилось бывать, с кем ему приходилось сталкиваться, от кого он получал письма с дружеской поддержкой, – обидятся, это точно. Одиночество – это нечто в нем, может, оно последствие длительной изолированности от нормальной жизни, вполне может быть.

И вообще, жить и думать надо днем, а ночью – спать. Солнце – великая вещь, при его свете все смотрится совсем иначе, чем ночью. Когда рядом друзья и тебя ждет работа, отступает бессонница.

