Текст книги "Улыбка Фортуны"

Автор книги: Ахто Леви

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Прошло полгода, и время это Серый провел не сложа руки. Неизвестно, какие претензии мог бы ему высказать слон, умей он говорить, но директор зоопарка записал в его трудовую книжку: «Уволен за систематические прогулы» именно в тот день, когда Серый закончил переписку своих записок.

Первые шаги

Морозным декабрьским днем Серый прибыл в Москву в самом лучезарном настроении, несмотря на то, что одет был в тонкий плащ на рыбьем меху, а денег имел в кармане три рубля. Выскочив из здания вокзала, как огурчик из бочки, он шустро побежал искать нужное ему литературное учреждение, расспрашивая о нем встречных. Он сравнивал себя с одним из бальзаковских героев, прибывших в Париж, чтобы покорить этот город. Тот был молод, беден, тщеславен и робок, знал о жизни немного, но сам себе нравился, а еще он нравился женщинам.

Москва, ревя моторами, мчалась навстречу Серому, втягивала в веселую разноголосую толпу, толкала в спину чьими-то локтями на переходах, а он все шел и смотрел на нее, как на женщину, и прикидывал, с какой бы стороны к ней подкатиться. Хотя он уже вышел из того возраста, когда верят в чудеса, ему все же представлялось, что вот вдруг на шею ему бросается красавица, залитая слезами, целует его, говорит: «Мой дорогой, ты нашелся!» Потом выясняется, что она ошиблась, приняла за другого, но... События все равно продолжают развиваться в его пользу. Или же такое: около него падает пожилой человек почтенной наружности. Серый поднимает его, помогает добраться до дома, где его оставляют пить чай. И тут выясняется, что пожилой человек – председатель горисполкома, у него шикарная квартира, милая жена с умными глазами и дочь – существо избалованное, но... События опять развиваются в его пользу. Примерно таким образом он разматывал свою мысль, и она, словно нитка с катушки, тянулась до тех пор, пока ему не встретился человек, знающий, где расположилось необходимое ему литературное учреждение.

Выяснилось, что добираться до него нужно сначала на метро, затем уже пешком. Он вошел в метро, став в сторонке, понаблюдал, куда нужно бросать пятак, где пройти, – все сделал как нужно. Расспросив людей, он доехал до нужной станции, затем, не снижая скорости, полученной при посадке в метро, зашагал по большой и суетливой улице, домчался до небольшой площади, где и расположилось необходимое ему учреждение. Это было большое многоэтажное здание. Оно не поразило его воображение, но автомобили... Каких тут только не было – «Волги», «Москвичи» и «иностранцы»... Серый не умел водить машину, но часто представлял себя за рулем какой-нибудь роскошной колясочки, рядом – нежное существо, а на заднем сиденье непременно чтоб сидел бульдог – солидно. Он не удержался и, несмотря на холодище, с десяток минут повертелся около одной симпатичной штучки, фольксваген называется – маленький жук на колесах. Обследовав «жука», он открыл двери учреждения – большие, стеклянные, прошел мимо важного гражданина, стоявшего у двери и смотревшего на него недружелюбно, как на опасного государственного преступника, и началась для него удивительная жизнь, которая ему никогда и не снилась.

Удивительная жизнь началась не сразу за этими стеклянными дверьми. Она началась намного позже, хотя минута, когда за ним закрылись эти двери, навсегда осталась в его памяти. Он вошел в мир солидных,

ультрамодных людей с трубками, бородками, в импортных свитерах, в очках...

Известный журналист оказался на месте. Увидев Серого Волка, он изобразил на своем лице такую задушевную улыбку, какую можно выжать из любого, возвратив ему долг. Он отдал Серого на съедение десятку интеллектуалов, окруживших того в коридоре, чтобы полистать тетрадки и послушать его рассказ о проделанной работе, а также о финансовом положении. Затем Серый узнал, что из этих тетрадок можно сварганить повесть в современном духе, если удалить грамматические ошибки, очистить текст от неправильных суждений по поводу некоторых социальных явлений и закрутить сюжет; причем интеллектуалы изъявили готовность взяться за это, если Серый оставит им эти тетради, за что со временем ему пообещали немного денег, чтобы он мог купить себе мотороллер. Но дело в том, что мотороллер Серому был не нужен.

И все-таки Серому повезло. Впрочем, ему обычно везло в жизни. Когда он опять шагал бесцельно по улицам, он увидел кошку, удиравшую изо всех сил от желтого зверя неизвестного происхождения. За желтым зверем тоже изо всех сил бежал почтенный пожилой товарищ. Кошка мчалась быстрее всех. Желая ей добра, Серый наступил на волочившийся за зверем поводок, за что подбежавший пожилой гражданин, уцепившись мертвой хваткой в поводок, начал благодарить с таким пылом, как будто он вытащил из-под поезда его ребенка. Когда Серый поинтересовался, что это за зверь такой, он узнал, что это настоящий чау-чау; тибетская сторожевая собака, а этих тибетских на всю Москву если штук тридцать наберется – Москва может лопнуть от самомнения; и все эти тибетские, как редкостные существа, состоят на учете в специальном собачьем учреждении, где их периодически обучают английскому языку и приятным манерам.

Затем почтенный гражданин спросил, на свою беду, Серого, кто он такой и где остановился. Кончилось это тем, что Серый получил приглашение, если ему все равно, переночевать в кабинете хозяина зверюги на каком-то сундуке с колорадскими жуками.

Дом, где Серого ждал заветный сундук, находился в центре города, в глубине длинного двора-колодца, в окружении старых каменных домов. В подъезде попахивало гнилью. На втором этаже им открыло дверь веселое розовое существо в розовом халате, с розовыми пятками, мелькавшими из тапочек, надетых на босу ногу, круглое и добродушное. Эта молодая и жизнерадостная женщина сунула Серому свою ручку, сказала «здравствуйте» и представилась:

– Сюзя.

Серый считал, что неудобно обращаться к незнакомой женщине, как к маленькой девочке, и выдавил из нее еще отчество. Выходило – Сусанна Андреевна. Раздевшись, Серый обнаружил себя в двухкомнатной уютной квартире. Хозяин зверя оказался известным ученым, занимался насекомыми, оба они с Сусанной Андреевной в этот вечер стали жертвами Серого – тот четыре часа подряд читал им свои записки, а они смотрели на него, как лягушки на удава, и слушали не перебивая. Увлеченный такой покорностью, Серый все читал. Он чувствовал себя миссионером, питающим души человеческие спасительным словом, и все читал, читал до тех пор, пока не закружилась у него голова, пока не запрыгали, меняясь местами, хозяева, колорадские жуки и рыжий зверь... Из этого транса его вывел голос Сусанны Андреевны, сообщившей, что ему уже постелено, что он может идти мыть руки на ночь, что его полотенце – с красной полоской. Затем ему пожелали спокойной ночи и супруги удалились в другую комнату, откуда вскоре послышался жалобный стон хозяина, будто у него вдруг заболел зуб.

Профессор Русаков и первые впечатления о странном мире. «Тихий уголок»

Он продолжать жить у профессора Русакова, убедившись, что супруги к нему вполне терпимы, несмотря на множество его промахов в быту. Однажды в отсутствие хозяев он съел сметану, которую они, придя с работы, везде остервенело искали, а куда она делась – он постеснялся объяснить. В другой раз ему не повезло с вишневым компотом. За три дня, проведенные хозяевами в загородном доме отдыха, он уничтожил пятилитровую банку. Возвратившись, хозяева ему объяснили, что дело не в компоте: зачем было разбрасывать косточки по всей квартире?

Да, это уже началась для Серого новая фаза жизни, хотя он об этом еще не подозревал. Евсей Карпович, которому «Записки» определенно нравились, водил его по городу и знакомил с разными людьми, нажимал на всевозможные «кнопки» и разрабатывал вместе с другими «понимающими» товарищами варианты. Серому же объяснили, что прежде всего необходимо подыскать грамотную машинистку и с ее помощью ликвидировать орфографические ошибки в рукописи. Затем «Записки» следовало социально осмыслить и положить на стол главному редактору такого-то журнала; если же тот не захочет их взять – главному редактору другого журнала.

Излишне говорить, что смысл взаимоотношений в том мире, куда Серого пригнала судьба, был ему непонятен. Пришел он, можно сказать, из темного леса, впереди же еще только виднелся просвет. И этот свет, чем ярче становился, тем больше ослеплял, так что Серый совсем плохо ориентировался.

Особенно его ослепляли разговоры о том, что он не просто серый, а серый до гениальности. Ему говорили слова, звучавшие для него музыкой, мелодией арфы, скрипки или виолончели, – целая симфония... Эти разговоры – лирика! поэзия! – были о том, что он – молодой провинциальный писатель, что таких людей нужно приветствовать, выдвигать, поощрять. Ему говорили... вернее, водили по его душе пушистым заячьим хвостиком, что его «Записки» покорят читателей, и согревали надеждою на блистательное будущее, но... никто не хотел эти «Записки» печатать. Правда, встречались и такие, кто, наоборот, сокрушался, что Серый не послушался известного журналиста и ультрамодных интеллигентных людей из «того» литературного учреждения, которые, движимые неподдельным альтруизмом, попытались спасти его от адских мук, жертвой которых ему предстояло стать, – мук творчества. К чести Серого нужно сказать, что у него хватало ума на эти уговоры не поддаваться.

Наконец, «Записки» были приняты одним из центральных журналов столицы и, «закрепив договором отношения между сторонами – журналом, именуемым в дальнейшем «редакция», с одной стороны, и Серым, именуемым в дальнейшем «автор», с другой стороны», – он получил аванс – сумму, показавшуюся недостаточно большой, но вполне достаточной, чтобы он мог купить билет до острова Сахалин, куда отправился с намерением половить рыбу на радость людям – до тех пор, пока «Записки» не выйдут в свет.      ...

Это, по сути дела, была еще обычная жизнь, преддверие той жизни, которая уже ждала его. Вернувшись с Сахалина, он тут же, что называется, попал с корабля на бал и, не успев снять тельняшку, в день приезда в Москву оказался в Колонном зале Дома союзов на вечере встречи авторского коллектива журнала с читателями. После выступлений многих известных писателей и поэтов главный редактор проявил чудеса дипломатии, когда, перечисляя его достоинства, представил его публике. Было тепло на душе, приятно, и он опускался на своем сиденье все ниже и ниже...

Дома своего у него не было, деваться было некуда, и, получив гонорар, он купил путевку и поехал в тихий уголок – в Дом творчества писателей под Москвой. Здесь ему было в общем-то неплохо – кислород, питание и покой, все, что любому предписывают врачи, стоит только к ним обратиться. Здесь ему решительно все нравилось: тишь и благодать, лишь машинки стучали в комнатушках, рождались книжки; а люди улыбались, осведомлялись о самочувствии, настроении, о том, как работается... И он остро ощутил разницу между прошлым и настоящим: подумать только, он в Доме творчества... Творец!

Он не верил сам себе. Не верили в него и те, кто его по-товарищески предупреждал, что хоть он, и оказался в литературной среде, хоть и напечатали его «Записки», это еще не значит, что он – писатель, нередко писатель рождается со второй книгой. Были там и литераторы, которые (разумеется, когда его близко не было) рассказывали о том, что Серый Волк, хотя и написал, что убил восемь человек, на самом деле убивал гораздо больше; некоторые просто его не замечали; нашлись и такие, что по секрету сообщали ему, как они когда-то давно (было дело) воровали и немного даже... сидели.

Некоторые говорили с ним серьезно о достойных вещах, и сами, очевидно, были людьми серьезными. Но их внимание к Серому было недолгим, а он из скромности не смел их беспокоить, чтобы узнать от них о вещах, о которых другие узнают от родителей. Нашлись и любители наглядных пособий, они срочно вызывали своих детей: посмотреть собственными глазами на человека, не послушавшего маму и папу и просидевшего за это всю жизнь в тюрьме.

Однажды его пригласили в одну из комнат, где его окружили мама, папа и сын...

– Садитесь, пожалуйста.

И посыпались вопросы, как на перекрестном допросе. Особенно агрессивной была мама – черненькая полная дама с вулканическим характером, вполне объясняющим трудолюбие ее худенького невзрачного супруга, пользующегося любой возможностью быть вне дома.

– Скажите, пожалуйста...

Не успевает Серый ответить, как следует:

– Расскажите, пожалуйста...

Серый вертелся волчком, отвечая одновременно маме, папе и сыну – девятнадцатилетнему юноше, интересы которого сосредоточились на приемах, которыми можно изничтожить человека. Вулканической маме нужно было знать, каким образом Серый Волк сохранил свои записи и зачем он их вел, раз уж он был волком; папа задавал вопросы гораздо более солидные: его интересовали принципы воровской солидарности и благородства...

Они окружили Серого и, не стесняясь, обсуждали его, словно его тут не было. Он даже не знал, кто были эти люди. Они попросили его зайти и, уверенные, что их здесь все знают, не представились. А он постеснялся спросить, признаться, что понятия не имеет, кто они. В этих внешне культурных людях говорил явный интерес к недозволенному, порочному. Кто знает, попади такие люди в начале своего жизненного пути в волчью стаю, не оказались бы они в родной среде?..

Серый так и не понял, что они от него хотели. Во всяком случае, показались они ему малоприятными людьми.

На приеме у министра

Самая удивительная жизнь началась для Серого в то утро, когда к нему в дверь постучал какой-то писатель и сказал, что если он и есть Серый Волк, значит, это его приглашают к телефону из министерства внутренних дел. Серый сказал, что он, конечно, Серый, хотя не такой уж и волк, но к телефону подошел. Вежливый голос сообщил, что за Серым выслана машина, чтобы доставить его в министерство, конечно, только в том случае, если он сможет уделить несколько часов министру внутренних дел... Надо ли говорить о том, что за всю жизнь и обширную практику, пройденную в системе внутренних дел, самые рядовые сотрудники этой системы ни разу не спрашивали у него, найдет ли он для них время.

К прибытию машины все население «тихого уголка» уже знало, что Серого Волка водворяют на место. Очевидно, никто не терзался сомнениями насчет того, вернется ли он обратно из этой поездки, и многие, наверное, считали, что справедливость наконец восторжествовала, потому что, Когда он, садясь в черную «Волгу», издали со всеми попрощался, Некоторые сделали вид, что не заметили этого. Впрочем, коленки дрожали и у самого Серого: как ни крути, а министр внутренних дел. И Серый где-то в глубине души тоже усомнился в возможности вернуться в «тихий уголок».

Когда машина остановилась у большого белого здания, настроение Серого было самое унылое. Он лихорадочно соображал, что в его «Записках» могло вызвать несогласие у министра. И ничего такого припомнить не мог. А может быть, «Записки» в целом навлекли на него гнев? Какие-то люди выудили его из машины и, передавая из рук в руки, довели до второго этажа, где он вскоре оказался в кабинете первого в своей жизни генерала МВД. Генерал смотрел на Волка с любопытством, Серый же на генерала – с боязнью.

Этот генерал задал Серому ряд вопросов, касающихся всевозможных явлений уголовной жизни, но настолько несложных, что Серый Волк принял их как проверку своей психики; подобными приемами, он слышал, пользуются психиатры. Проверка эта длилась недолго, хотя Серому показалось, что этому конца нет. Он нервничал и искренне ломал голову над каждым вопросом, пытаясь изо всех сил угадать, какой именно ответ желателен собеседнику.

Они говорили о симптомах разложения преступного мира, которые Серому пришлось наблюдать гораздо ближе, чем хотелось. Серый понимал, что у них с генералом разное видение жизни; он видит эту жизнь как будто через увеличительное стекло и потому болезненно реагирует на всякую обидную мелочь; генерал же, ему казалось, видит жизнь как бы панорамно.

Серый изо всех сил старался казаться умным и положительным, он суетился, пускаясь в длинные философские рассуждения. Генерал слушал внимательно, без эмоций. Серый же, стараясь показать, как он ничего не боится, не догадывался, что ни у кого и в мыслях не было его пугать. Но Серый боялся. Потому что всегда боялся милиции, правосудия и вообще всякого начальства.

Зазвонил телефон. Генерал с кем-то более чем почтительно поговорил, затем, положив трубку, сказал:

– Прошу, товарищ... писатель, нас с вами приглашает министр.– И направился к выходу. За ним понуро побрел Серый. Они поднялись на следующий этаж, вошли в какую-то дверь и оказались в просторном помещении, где люди в форменной одежде, встав со своих мест, приветствовали генерала. Затем они прошли еще одни двойные двери и очутились в длинном кабинете, в конце которого за огромным столом, уставленным разноцветными телефонами, сидел человек. Во рту Серый ощущал противную сухость. Но как только он взглянул на этого коренастого человека с серебристой шевелюрой, с доброжелательными глазами, это ощущение исчезло. Он успокоился: перед ним сидел обыкновенный человек, встретишь такого на улице, никогда не подумаешь, что это министр. Человек встал навстречу Серому, и вот они стоят друг против друга – представители двух миров.

Встреча сторон проходила в теплой и дружественной обстановке, беседа их касалась вопросов правонарушений, перспектив в деле ликвидации преступности, а также жизни самого Серого, который понемногу понял, что министра он занимает прежде всего как человек возродившийся и это само по себе, видимо, министра радует. Словом, Серый пришел к выводу, что министр к нему расположен более чем миролюбиво. Серый вздохнул свободнее.

Его спросили, есть ли у него что-нибудь наболевшее, о чем непременно хочется рассказать. И он растерялся: наболевшего было очень много, но все нужные мысли и слова неизвестно куда подевались, разумеется, он имел что сказать министру, но никогда не думал, что представится такая возможность. Ему вспомнилось, наконец, если не все – часть передуманного за долгие годы таежной жизни, когда его перевоспитывали, и он рассказал министру о том, что если в числе десяти воспитателей есть один недобросовестный – напрасен труд всех десяти; о том, что если в числе ста пропагандирующих добро и разум находятся десять лицемеров-подлецов или дураков – старания остальных девяноста будут сведены к нулю.

Закончилась аудиенция для него в высшей степени приятно: министр спросил, нужна ли ему какая-нибудь помощь. Серый был не дурак, поэтому от помощи отказался (проявляя этим и скромность и деликатность), но признался, что ему негде жить, кроме как в «тихом уголке»...

Спускаясь по лестнице, он был бодр и весел.

Весьма удивились обитатели «тихого уголка», когда Серый вернулся целым и невредимым. И те, кто «забыл» с ним проститься, первыми радостно приветствовали его при возвращении.

Квартира, гарнитуры.

Слава, личная жизнь.

Концентрат.

В одном из административных управлений города ему выдали ордер на получение небольшой однокомнатной квартиры с видом на родильный дом. Это долго не укладывалось в голове: у него, человека, всю жизнь таскавшего свой скарб в чемодане или в мешке на собственном горбу, отныне есть свой дом! С ордером в кармане Серый резвым галопом побежал смотреть квартиру. Гордый красавец-дом словно плыл в шуме большого города и в парах отработанного бензина. В доме – лифт, мусоропровод. В квартире – персональный унитаз. Если бы в те дни его встретили бывшие друзья, они бы умерли от коликов в животе: Серый Волк шагает по городу с двумя цинковыми ведрами и щеткой для подметания пола; на шее, словно хомут, висит у него деревянное сидение унитаза... Только это были пустяки в сравнении с тем, что последовало.

Из своих соседей он более всех подружился с одним, которого прозвал Концентратом. Этот сорокапятилетний преподаватель архитектуры действительно был концентратом различных способностей: играл на рояле, водил автомобиль (которого не имел), фотографировал, говорил на нескольких иностранных языках, разбирался в искусстве и умеренно в политике, владел уникальным рецептом приготовления борща и техникой японского массажа, был тонким ценителем женской красоты, причем жил холостяком, хотя и платил алименты.

Концентрат, казалось, был создан для того, чтобы улаживать разные чужие дела, потому что своих дел, кроме работы, у него не было. Этот человек любил только слушать пластинки с оперной музыкой и тренькать на рояле, а зачем он жил – Серому было непонятно. Для него было удивительно, что тот, кто все может, ничего не хочет, тогда как обычно тот, кто ничего не может, – хочет всего. Внешне Концентрат напоминал героя фильмов и книг военного времени, этакого «фрица» с флегматичным лицом, большими ушами, выдающимся кадыком. Поселился Концентрат на одной лестничной площадке с Серым.

Они походили на прилетевших с юга скворцов, важно прохаживались по своим пустым квартирам, выискивали недоделки строителей. Серый вскоре обнаружил, что его сосед слева ночью храпит, соседка сверху весит немало, он это узнал, когда она плясала, а сосед снизу, заслуженный пенсионер, оказался нервным типом – не переносил Серого за его пристрастие к мытью полов...

Первое время он спал на полу. Затем получил гонорар за отдельное издание «Записок» и начал обставляться. Концентрат, имевший из мебели только рояль (на котором он спал и ежедневно толкал его из одного угла квартиры в другой), посоветовал ему построить стенку. Он объяснил Серому, что можно сделать финскую стенку, в ней помещается и шкаф, и гардероб, и книжные полки – все что хочешь. Практично, и никаких забот. Звучало это заманчиво, тем более что местные пьянчуги обещали за водку натаскать по дешевке столько стройматериалов, что из них не только финскую, а китайскую стену можно было бы собрать. Но Серый, обладая даром воображения, представил свою квартиру с этой стенкой... и купил неполный гарнитур – массу вещей: диван, сервант, книжный шкаф, гардероб, письменный стол, журнальный столик, стулья, еще много другого, и ушел с головой в личную жизнь.

У него совершенно не оказалось свободного времени. С самого раннего утра до поздней ночи он был занят. День начинался с уборки квартиры. На это уходило немало времени, потому что было у него пристрастие к чистоте. Вылизав всю мебель в своем жилище, он едва успевал принять душ, как его захватывал телефон. Что за изумительное явление! Серый ведь еще никогда не имел собственного телефона, поэтому, когда он зазвонил впервые, этот звук наполнил его гордостью: «мой телефон», «мне звонят». И он всем встречным с наслаждением совал номер своего телефона, чтобы ему побольше звонили и было основание поворчать: «До чего же он мне надоел, звонит беспрерывно, мешает работать». Дескать, посмотрите, какой я всем нужный – все звонят...

И на самом деле звонили. Разные люди просили о встрече, требовали его участия в каких-то литературных вечерах, приглашали на конференцию учителей, на совещание животноводов, на собрание писателей– криминалистов. Звонили таинственные женские голоса, извинялись за то, что «попали не туда», а он их уверял в обратном, звонили другие голоса, просили помощи в каких-то личных делах, о которых нельзя было сказать по телефону («не телефонный разговор»). Он стал кому-то нужен, его ловили, о нем уже ходили легенды: может с разбегу прыгнуть на балкон второго этажа; с гарантией лечит клептоманов; алкоголик, наркоман и даже сексуальный маньяк.

Словом, каждый день – полон дел. Он присутствовал на всевозможных собраниях, совещаниях, диспутах, где все вопросы сводились к главному– воспитанию молодежи. Он узнал слово «одуванчики» и имел удовольствие видеть и слышать старичков – тех, кого так называли. Он встречался с читателями, выслушивал и говорил сам. Он стал завсегдатаем ресторанов, где обсуждались: настроение начальника, хорошенькие стенографистки, вопросы отдыха (где отдыхать – Рига, Ялта, Сочи), сведения – кто о ком и что говорил, кого считать кандидатом в начальники и каково влияние на него жены, а также целебные свойства натуральных пивных дрожжей (не пробовали? Говорят, помогает от подагры). Незаметно он оказался в обществе людей, употребляющих термины «материал», «вариант», «идеологический эмигрант», «обобщение», «творческий импотент», людей, ухитряющихся беседовать часами, не высказывая при этом ни одной конструктивной мысли.

Для работы у него времени не было, потому что, помимо перечисленных дел, надо было съездить к портному, посетить зубного врача, терапевта, невропатолога, сделать промывание желудка, утром и вечером принять по таблетке седуксена, три раза в день «Ессентуки», затем – массаж лица... И несмотря на это, здоровье его ухудшалось с каждым днем.

Странно: в те годы, когда в него можно было влить столько спиртного, сколько горючего в самолет, его желудок мог переварить кусок железобетона, тогда желающих кормить и поить его не было. Теперь же всякий норовил потолковать об его достоинствах под звон рюмок, за обильным столом.

Он только-только становился известным и наслаждался преувеличенной своей славою, полагая, что досталась она ему заслуженно, что «Записки Серого Волка» всерьез дают ему право называться писателем, ведь читатели так к нему и обращались – «уважаемый писатель»... И обращение это для его слуха звучало куда приятнее, чем «гражданин подсудимый», хотя порой он все же чувствовал себя неловко. Конечно, как не потерять голову, если о тебе пишут в газетах, если в редакции тебе дают пачками читательские письма, а женщины шлют свои фотокарточки, когда тебе платят – самое приятное! – гонорар... Словом, некоторые основания, чтобы быть о себе самого лучшего мнения, у него были.

И он, разумеется, наслаждался. С ним произошло то же, что случается с голодным, внезапно дорвавшимся до еды, он готов был погубить себя обжорством. К нему стали ходить женщины. Рыжие, черные, шатенки, блондинки... Словом, Серый, который в волчьей жизни был не из самых слабых,– ведь, как-никак, а получив свободу, он сумел ее удержать, – устояв перед всевозможными соблазнами, теперь совсем растерялся.

Конечно, перед этими двумя – природой и женщиной – редко кто не растеряется. Ведь когда остаешься наедине с природой, с ее естественной чистотой, ее звуками и красками,– бледнеешь от покоя и блаженства, делаешься честным-честным. Так же бывает и наедине с женщиной, тоже млеешь и становишься дурак-дураком... А если к тому же к тебе пришла некоторая известность, а тебе, по слабости, она мнится славой – тут вообще обалдеть можно.

Посещая книжные магазины, он убеждался, что «Записок Серого Волка» в продаже нет, и очень этим гордился. В своем воображении он уже видел, как «Записки» завоевывают мир... Сначала их издают массовым тиражом в нескольких отечественных издательствах, разумеется, их переведут и выпустят все союзные республики, их напечатает роман-газета, а потом... Япония, Италия, освобожденная Африка, Англия, Франция, Швеция, Америка... (совсем как афиши в фильмах об известных певцах). И, прочитав «Записки», американские гангстеры добровольно «завязывают», итальянская мафия вынуждена прекратить свою деятельность, потому что ее члены один за другим приползают в полицию с «Записками Серого Волка» в зубах. Во всех странах, издавших «Записки», преступность резко сокращается и полицейские власти этих стран вынуждены провести сокращение штатов, в связи с чем увеличивается безработица. Однако это не помешает благодарному населению земли вознаградить Серого. Сначала это делает какое-нибудь религиозное общество, вроде армии спасения, назначив ему крупную сумму, которую немедленно переводят в Советский Союз на его имя; затем известный гангстер «Мотылек», из организации «Коза Ностра», – написавший по его примеру книгу, разоблачающую деятельность синдиката, и сколотивший на этом несколько миллионов, чтобы отблагодарить своего вдохновителя, тоже отправляет Серому миллиончик...

Так он фантазировал. В его жизни фантазия и реальность всегда ходили где-то рядом. Так было и теперь: миллионов он не имел, но «Записки» действительно печатались в некоторых издательствах Союза, и Он мог жить, не заботясь о куске хлеба. Надолго ли этого хватит, об этом он мало думал, наслаждался действительностью, тем более что такая действительность, которой можно было наслаждаться, в его жизнь пришла впервые.

Посетители, в которых попробуй разберись...

Да, конечно, он радовался телефонным звонкам, особенно когда звонил Концентрат. Иногда его звонок означал, что он наварил борща и ждет Серого обедать. В другой раз он приглашал Серого за город подышать чистым воздухом. И вообще Концентрат часто оказывал Серому услуги, доставлявшие тому удовольствие. Например, когда Серый обхаживал какую-нибудь красотку и подкатывал в такси к назначенному месту встречи, Концентрат, случалось, предупредительно выскакивал из машины, чтоб почтительно помочь Серому выбраться.

Такая жизнь Серому нравилась. Разве можно с ней сравнить тюремную или бродячую? Правда, он любил физическую работу, но все-таки грузчик, какой бы он ни был умный и талантливый, остается грузчиком: поднимай, неси, клади – вся наука. А потом графа в анкете: профессия, специальность... Дураку ясно, что писатель, литератор звучит куда более благородно. А отношение соседей? Опять же и милиции? Дело стоящее.

И Серый решил написать еще одну книгу. Но возник вопрос: о чем? «Записки» основывались на его собственной жизни, в ней было достаточно приключений; они кончились. Значит, надо писать о чем-нибудь или о ком-нибудь другом. О ком? Те люди, которых он хорошо знал, с кем в течение всей жизни общался, были насквозь отрицательные, а ему захотелось написать о чем-нибудь светлом, надежном. И тут выяснилось, что в нем очень сильна способность замечать отрицательное, он пытался оправдаться перед собой опытом своей жизни и мыслью о том, что положительное – само собой разумеется, обязательно и, как норма, похвалы не заслуживает. Отговорки эти, по сути, ничего не меняли, и Серый пришел к утешительному выводу, что и об отрицательном нужно писать, чтоб заклеймить его вечным позором и содействовать его полнейшему уничтожению. Тем более что люди, которые стали ходить к нему, кем угодно, но положительными не были.

Например, приходили несколько человек в шрамах и татуировках, говорили на трудно переводимом диалекте, предлагали Серому стать соавтором целой кучи романов и поэм из жизни бывших воров, ставших безвестными героями, совершившими славные подвиги во время войны. Они очень удивлялись, когда Серый отказывался принять участие в таком колоссальном литературном бизнесе. Они и не догадывались, что Серый ревностно старался сохранить за собой приоритет урки-сочинителя.