Текст книги "Улыбка Фортуны"

Автор книги: Ахто Леви

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Чебурашка, ты пришла к Серому, чтобы вернуть его в живую жизнь и к живым людям. Он тебе расскажет свою невеселую историю, прежде чем вы вернетесь обратно в шумный водоворот многомиллионного города.

Волчья ночь. Рассказ о том, как родилась и умерла ненависть

Сааремаа – большой остров. Чтобы пройти его из конца в конец, нужно идти три дня безостановочно. Остров этот поразительно живописен, таких лесов, как на Сааремаа, нигде в мире нет. Древние замшелые деревья живут в здешних лесах в сердечной дружбе с такими же древними замшелыми валунами, а маленькие валунята наперегонки бегают с колючими, но добрыми кустами можжевельника, обильно растущими по всему острову. На острове деревни, поселки рыбаков и крестьян.

Островитяне – самые добродушные и самые трудолюбивые люди в мире. Земля острова – каменистая, с песком и гравием. Чтобы она что– нибудь рожала, нужно работать от зари до заката, особенно в те времена, когда лошадь была единственной представительницей сельхозтехники. Тракторы были у считанных островитян, и эти тракторы немало грабили тех, у кого их не было.

Молоденький Серый Волк, сбежав из чулана, ходил по этому острову из деревни в деревню, сочинял разные истории для любознательных островитян, искал работу и ночлег. Он не знал, ищут его истребители или нет (возможно, они его и не искали – такого ничтожного клопа), но боялся их.

Однажды он шел по своему острову вдоль высокого берега мимо красивого и аккуратного дома. Он стоял белый и гордый, тот дом, мимо которого проходила грунтовая дорога, скрипевшая под усталыми шагами молодого Волка. Незнакомые полупьяные люди вышли из дома, спросили юношу, откуда он идет и куда.

Не мог он сказать этим пьяным людям, что идет ниоткуда и никуда, что нет у него ни дома, ни друзей, а ходит он потому, что существует на свете, как колесо, кем-то запущенное, катящееся по дорогам как будто по инерции. Он не стал им объяснять, что раз у него нет своего жилья и своего мира, то существовать он может только в дороге – в движении или в лесу – спрятавшись.

Он сказал этим пьяным людям, что идет из города к родственнику, живущему на несколько километров дальше. Люди из белого дома пригласили его войти, перекусить, отдохнуть и рассказать городские новости (люди на острове всегда расспрашивали друг друга о новостях), однако они приглашали его таким тоном, что стало ясно: это не приглашение, от которого можно отказаться без риска быть побитым (это он позже научился сам бить других, пока еще лупили его).

В белом доме, который издали казался замком, было грязно и воняло, как всегда воняет там, где много пьют, курят и сквернословят, где еда уже не средство утоления голода, а – закуска. Когда люди напились и «назакусывались», еда теряет свою ценность. Это не хлеб насущный, добытый кем-то в поте лица, еда разбросана по столу и под столом, в тарелки с едой суют недокуренные папиросы, а иногда и плюют.

Его усадили за стол, заставили выпить и избили, когда оказалось, что никаких «городских новостей» он не знал. Избили его так, как это делают пьяные люди, способные в жестокости превзойти бешеных собак.

Эти люди были из тех, кто имел свои тракторы и земли, привычно обманывал налоговые инспекции; равнодушные к любой власти (кому ни служить – лишь бы повыгоднее), эти люди в предчувствии близкого времени, когда им придется расстаться с собственными коровниками и тракторами, пропивали «свое» сегодня, чтоб оно не досталось никому завтра.

А избили они одинокого бродяжку потому, что им хотелось сорвать на ком-нибудь злобу, накопленную против тех, кого они люто ненавидели. Избив Серого, они выбросили этот «мешок» на дорогу, где было уже темно и пустынно.

С моря дул освежающий ветер, и Серый начал понемногу, не разбирая направления, уползать подальше от этого дома, который теперь в ночи стал темным и мрачным, а окна его, освещенные изнутри красным светом, были похожи на глаза чудовища.

Серый полз уже довольно долго и вдруг куда-то провалился, затем был удар в голову, и он потерял сознание. Он упал с обрыва. Здесь, внизу, на камнях, на которых он лежал, шипели морские волны, дотягивались до него своими белыми пенистыми гребешками, здесь еще сильнее дул свежий соленый ветер, и Серый пришел в себя.

Он долго сидел на камнях у моря, мочил голову, вдыхал пахнувшую йодом бодрость и думал. С тех пор, как он ушел из родного дома, он не встретил ни одного человека, который отнесся бы к нему, как к родному, делился бы с ним бескорыстно хлебом и теплом. Бывали люди, учившие словом, но слово и дело... это порой совсем разные вещи. Сидя у моря, он дал себе клятву, что будет верить только морю и лесу, природе, которая может и обласкать и ободрить, как это только что сделало море, и спрятать, защитить, как это сделает лес; людям же он верить не будет.

После чего отдохнувший, набравшийся сил, он ушел в лес, обнаружил там сенохранилище, где, зарывшись в сено, уснул среди родных запахов – травы, можжевельника и гнилых листьев, родных настолько, что если тебе здесь случится умереть, ты можешь считать – тебе повезло, так как ты остался среди них, а это значит – у себя дома.

Проснулся он, когда через щели между бревнами сруба проникал яркий свет. Голова страшно болела и от выпитой вечером водки, и от раны. Вылезать из сена не хотелось. Он лежал в теплом гнезде, вдыхал аромат сухой травы вместе с пыльцой ее, щекотавшей в носу, и размышлял о жизни. И тут он услышал кашель...

Он притаился, даже дышать перестал и снова услышал кашель. Он начал осторожно выбираться из сена, чтобы убежать, но едва высунул голову, как увидел другую высунутую из сена голову, серые, холодные, немигающие глаза под опухшими веками смотрели на него тяжелым взглядом. Голова была покрыта редкими волосами с проседью, небритое лицо было морщинистое, плоское, с оспинами.

Глаза на рябом лице с минуту впивались в глаза Серого настороженно-напряженно, затем смягчились, и человек улыбнулся, обнажив крупные желтые зубы. Очевидно, в этой голове родилась та же мысль, что и в голове Серого Волка: если человек, подобно зверю, так же, как и ты, ночует в лесу, его бояться нечего.

Вскоре они шагали рядом по лесной тропинке в неизвестном направлении. И Серый Волк, хотя и решил не доверяться людям, рассказал этому человеку о своем детстве, о жизни на чужбине и о том, что с ним произошло после возвращения оттуда, рассказал потому, что нельзя жить, не общаясь хоть с кем-нибудь.

Разумеется, он рассказал и о прошедшей ночи.

Рябой же рассказал о себе мало: был на материке хуторянином, и вышли там у него кое-какие неприятности, из-за них он пришел зимою по льду на остров, считая остров убежищем, где его не догадаются искать.

Когда Серый спросил у Рябого, где он достает еду и одежду, тот ответил вполне откровенно, что все необходимое дает ему ночка темная – мать-кормилица, к которой обратиться придется и ему, молодому Волку, если ему хочется жить. Чтобы не мучили Серенького совесть и стыд, Рябой коротко проанализировал жизнь молодого Волка, показывая ему, что мир обходится с Серым жестоко всюду, куда бы он ни пришел. Совсем недавно он жил в ящике в обществе старой собаки, и здесь он снова прячется в лесу, словно волк травленый. Неужели справедливо то, что происходило с Серым Волком? Почему его все презирают, преследуют и бьют? Ведь он же молод – ему всего шестнадцать лет, почему так суровы к нему люди? Раз люди несправедливы к нему, он тоже будет жесток с ними.

И на лесной тропинке именно при этой мысли родился настоящий Серый Волк.

Родилась ненависть. Ненависть, которая сопровождала его долгие годы, непроницаемой стеною отделяла от нормальной жизни, от хороших людей и хороших дел. Ненависть ослепляла.

Они пришли к заброшенному старому дому в густом лесу, среди непроходимого валежника. В одной из комнат за печкой Рябой оборудовал жилье, скрывавшее его уже второй год. Совершая отсюда набеги на далекие хутора, он жил здесь злобным отшельником.

Со знанием дела Рябой принялся врачевать рану Серого Волка, и через несколько дней она зажила. После этого, однажды возвратившись с промысла, Рябой принес самогон, который они вдвоем выпили и решили отомстить за обиду, причиненную Серому в белом доме. В тот же вечер они отправились в путь.

К этому злосчастному дому пришли в полночь. С моря дул сильный ветер, небо покрывали тяжелые облака, было темно и мрачно. Дом тоже был темен и мрачен, люди в нем, видимо, спали.

Две тени метнулись к стогу соломы, подтащили ее к дверям и окнам дома, облили бензином, а несколькими минутами позже, когда обе тени были уже далеко, дом горел со всех сторон, ярко освещая окружность и мечущихся людей.

Они были довольны, каждый по-своему, совсем по разным причинам. Серый Волк – потому что был отомщен, Рябой – потому что привязал к себе, поставил от себя в зависимое положение молодого человека, не подозревавшего, что этим пожаром продал душу дьяволу, связал себя преступлением.

Они долго жили в лесу вдвоем.

На дворе их прибежища, в окружении одичавших яблонь и кустов сирени рос дуб-великан, красивый и могучий. На ветвях этого дуба в густой чаще листьев воображение Серого Волка создало жилище бедной, забитой или сбежавшей сюда от жестоких людей девушки. Ее, единственную, он любил. Она и дуб – они казались ему действительностью, а действительная жизнь – дурным сном.

В тот день он шел вдоль берега лесной речонки, которая местами была так узка, что через нее можно было перепрыгнуть, не замочив ног. Там, где речонка образовала круглую, окруженную со всех сторон высокой травой бухточку, с противоположного берега в нее вошел деревянный мостик на сваях. На этом мостике Серый Волк, двигавшийся по тропинке осторожно, бесшумно, увидел девочку.

Она, завернув платьице до бедер, болтала изящными ножками в воде, рядом с нею на мостике стоял большой таз с бельем, которое она, очевидно, только что прополоскала. Она была так хороша, что у Серого дух захватило. Он смотрел на нее с другого берега из кустов, и чувство нереальности, сказки, мечты – всего того, что олицетворяет счастье, охватило его. И вдруг...

Из кустов, крадучись, появилась долговязая фигура Рябого, он тихо приблизился к девочке и схватил ее в тот момент, когда она встала и нагнулась, чтобы поднять таз с бельем. Зажав ей одной рукой рот, другой сдавив ее горло, он потащил девочку в камыши. Волк, не помня себя, бросился в воду и в один миг оказался на том берегу; он ворвался в камыши, бросился на Рябого, оттащил от девочки и, вгрызаясь в него зубами, начал бить и рвать, сколько хватило сил.

Они сцепились, катались в грязи, рвали и кусали друг друга и не заметили, как убежала девочка; они душили друг друга, и кому-то из них пришлось бы расстаться с жизнью. Но тут послышались громкие крики приближающихся людей и они помчались в лес, как два зверя, преследуемые охотниками...

Девочка спаслась. Но дело в том, что она спаслась потому, что ничего этого не было. Только что описанная картина возникла в воображении Серого Волка, которому очень хотелось, чтобы ему представилась возможность спасти эту девочку. Но ее не от кого было спасать, она взяла свое белье и спокойно пошла мелкими шажками, словно танцуя, по тропинке и скоро скрылась за деревьями. Только такой могла быть она – его Королева Дуба, которую он назвал Сирье.

Лесная жизнь Серого продолжалась бы, вероятно, долго, и неизвестно, чем бы она кончилась, если бы не свинья... Этой свинье, видимо, надоела домашняя жизнь или она просто заблудилась в лесу. Так или иначе, она в один прекрасный день разгуливала, сама с собой разговаривая, перед старым домом в лесу, население которого в это время в ожидании ночи спало.

Свинья!! Серый и Рябой пришли в восторг, считая, что сам бог подослал им этот жирный кусочек. Охота была трудная, потому что свинья ухитрялась залезать в густые заросли, непроходимые для людей, она отличалась сильным неприятным голосом и кричала на весь лес так, что можно было подумать, будто ее режут, хотя ее еще не резали. На ее вопли из лесу вышел человек, который был намного умнее свиньи, и бегал он тоже намного быстрее, поэтому он тут же исчез в лесу. А им пришлось, забыв об охоте, удирать с этого места.

Они расстались. На привале в лесу у небольшого костра, поев, Рябой, сказал:

– Ну, живи, как сможешь, меня не ищи.

И ушел. Серый Волк несколько дней провел у бабушки и дедушки, удивляясь тому, что у них его так и не искали, а затем опять стал ходить по острову, ночуя где попало – в стогах, на чердаках и в сараях.

Когда он, убежав от истребителей, боялся их, он был фактически вне опасности, потому что не был связан с преступлением. Другое дело теперь, когда бил спален белый дом... И это он прекрасно сознавал.

Он часто приходил в Куресааре, в замок – самое любимое с детства место. Он проводил в замке ночи, тихо, как тень, ходил по древним коридорам, галереям, спускался в подвалы, на дно «Пещеры Львов» и воображал, что живет в четырнадцатом веке, он – хозяин этого замка и может сколько хочет, хоть до самой смерти, смотреть из окон большой башни на островок Лаямадала, на едва видимый отсюда остров Абрука.

В тюремной башне, на самом верху, через страшную пропасть Львиной Пещеры, с деревянного мостика к противоположной стене проложен железный брус, поддерживающий мостик.

Подъем длился долго, и, наконец, по изменившейся акустике, отражающей его дыхание и звуки шагов, он догадался, что вышел из узкого хода, и тут же заскрипел под ногами деревянный мостик. Он облокотился о перила и посмотрел вниз, в черную невидимую глубину пропасти.

Мостик этот был прочен, каждый день по нему проходило множество людей, но то днем, когда его видишь. Теперь же, в темноте, быть уверенным в его прочности трудно. В его жизни сейчас было так же мрачно, как здесь. И не было мостика.

Замок, уходя все более в ночь, словно ожил, где-то гремело, раздавались звуки, стоны, свисты, вздохи, дребезжали стекла, будто тоненькие колокола... Не хватало только призраков. Лишь Серый метался взад– вперед, чтобы не замерзнуть.

Он забирался в высокое кресло на подиуме (возможно, в нем когда– то просиживал какой-нибудь великий магистр...), здесь он замирал, наслаждаясь вековой таинственностью мрачных сырых помещений замка, где не боялся ни истребителей, ни милиции, и лишь самую малость – привидений. Но спать в замке он не мог.

Конечно, холодно было в замке, где душили и даже живьем замуровывали друг друга люди, но холодно было и в его душе, ибо пылинке в образе человеческом всегда холодно, когда ниоткуда не поступает тепло, а такая пылинка, как Серый, особенно нуждалась в человеческом тепле, а потом и в солнечном. И разумеется, его тревожили мысли о том, куда податься, где найти людей, которые примут его в свою среду как равного.

И тогда появился Орас, который мало чем отличался от Рябого. С ним и его апостолами жил Серый до того дня, когда его, наконец, отвезли в таллинскую тюрьму. Везли его в наручниках в обычном автобусе, под конвоем двух милиционеров, любезно объясняющих всем пассажирам, что везут обыкновенного воришку, каких на свете Сколько угодно, хотя теперь благодаря им на одного стало меньше. И пассажиры его с любопытством рассматривали, обсуждая его внешние данные, возраст, расспрашивали конвоиров о подробностях.

А Серый Волк сверлил их всех презирающим взглядом, изображая полное к ним безразличие. Ему хотелось бить по этим любопытным физиономиям, плевать в них. Он их смертельно ненавидел, этих людей, едущих куда-то по своим мирным делам, ненавидел за собственные неудачи и за их спокойную определенность. Он их ненавидел, и поэтому они для него будто не существовали, он ушел в себя, заставил себя увидеть мысленным взором лесную речку, и деревянный мостик на сваях, и сидевшую на мостках девочку – Сирье. Так он назвал ее, потому что как-то же нужно было звать свою мечту. Вокруг суетились любопытные, многие смотрели на него жалостно, другие с презрением. Он был готов всех их разорвать на куски.

Так родилась ненависть.

Прошло пять лет (после его ареста на острове), а бег в волчьей ночи продолжался. Зеленые дубравы и хвойные леса, просторы полей и прохладные реки были для него куда приятнее, чем те клетки, в которых его содержали вместе с другими мелкими и крупными хищниками. Он полюбил лес так же, как любил море. Теперь, когда он остался один, он особенно хорошо чувствовал себя в лесу, где ненавидеть было некого.

По сути вся страна стала для него лесом, потому что он всюду жил, как в лесу, – лесными законами и мыслями, а всех тех, кто ему, встречаясь на его пути, напоминал о другой жизни, о цивилизации, обществе, о человеческих законах, он люто ненавидел. И тем не менее он постарался, усвоил навыки, манеры людей, научился располагать их к себе, умел при надобности быть остроумным, развязным, непосредственным и даже скромным. Только никогда не мог избавиться от чувства одиночества, от тоски по любви, не мог избавиться от образа, им же когда-то и созданного.

Ему хотелось пробраться на остров Сааремаа, в знакомые родные леса. Остров казался ему спасением от тюрьмы. И он решил попытаться. Он знал, где можно достать надежную лодку, он их видел из окон Суур– Батареи, таллинской тюрьмы – старой крепости, стоявшей прямо на берегу бухты. Он знал, что левее тюрьмы расположена так называемая Минная гавань, справа же – пристань рыбацких ботов. Нужно ночью проникнуть туда – и утром он будет на родине.

В ту ночь, когда ветер бил по городу ливнями, насквозь промокший Серый легко взобрался на одну из пристаней Каласадама, где спокойно обследовал один бот за другим. Он знал, как обращаться с мотором, но ему нужны были весла, чтобы тихо, бесшумно выскользнуть из-под носа портовой охраны. Это было дерзкое предприятие, но он знал по опыту, что именно самое невозможное может стать возможным, а самое рискованное– удачей. Он лазил из бота в бот, чтобы проверить моторы. Они, конечно, на замках. И хорошо: если мотор на замке, можно быть спокойным – он в порядке.

Весла он нашел в сарайчике недалеко от сторожки. И скоро один из ботов потихоньку отделился от пристани. Ночь была темная, дождь лил, словно желая потопить Таллин, по крайней мере тюрьму Суур-Батарею, мимо которой Серый осторожно, тихо опуская весла, крался. Грести было трудно, ветер прижимал к тюрьме, но он шел вперед, опасливо посматривая на вышки тюрьмы; светлые стены ее, казалось, равнодушно отнеслись к тому, что он, Серый, не за ними, а снаружи, в море, недалеко от них, ускользает от них... А может, они были просто уверены в том, что ускользнуть ему не удастся, может, они отнеслись к нему иронически, выжидаючи, так же, как часто поступают люди, которые, зная о том, что сын человеческий собирается совершить ложный шаг, вместо того чтобы предупредить этот шаг, ждут, пока он его совершит?

А часовые на вышках? Их дело смотреть не на море, а на тюрьму: ведь никто не захочет проникнуть в тюрьму с моря, когда все желающие могут в нее попасть через ворота. Да и попробуй в такую ночь увидеть в море темную, едва заметную, пожалуй, совсем не видную точку – бот.

Точка в море медленно удаляется.

Серый долго работал веслами, борясь с ветром, и все дальше уходил в ночь. Наконец, он запустил мотор. Бот затрясся и, разбивая тупым носом волны, пошел быстрее. И вдруг сильно обо что-то ударился, Серый упал, а в бот быстро набиралась вода – он наехал на риф. Через несколько минут в бот набралось столько воды, что он накренился и Серый с трудом выбрался из него.

Он лег на деревянный щит, беспомощный перед ветром и волнами, толкавшими его в ледяной воде обратно к берегу. Скоро он оказался в камышах, на берегу. В город он добрался только к утру, согревшись от ходьбы. Ливень прекратился, для людей настал трудовой день, а для него волчья ночь продолжалась, потому что, в какую бы сторону он ни повернулся, – всюду только лес... В лесу он – один против целого мира...

Однажды судьба столкнула его на одной из улиц Таллина у посудного магазина с девушкой, разбившей свою покупку – вазу. Это была знаменательная встреча. Девушка была не только красивой, она показалась той самой девочкой с пепельными волосами, которую Серый на острове мысленно спас от Рябого. Это была Королева Дуба, и Серый Волк был готов ей подарить весь мир и, конечно же, новую вазу.

Только новую вазу ей купил модно, со вкусом одетый молодой человек, вежливый и галантный – истый эстонец, смотревший с добродушной снисходительностью на свою девушку.

– Этель, дорогая, – сказал он ей, – идем, я тебе куплю другую.

Нет, он не выследил ее жилья, он не пошел за ними, когда они, купив другую вазу, уходили, взявшись за руки, как обычно ходят влюбленные. Он смотрел издали. Как хотелось ему быть на месте этого превосходного парня, как возненавидел его Серый за то, что был тот здоров, хорошо одет, что имел право прикасаться к ней... Тот имел право, а вот Серый – нет. И тут впервые до его сознания дошло, что он вообще ни на что не имеет права, и совсем ему на это было не наплевать.

Он скитался по стране, как раньше по острову. Снова заводил знакомства со всякими людьми, пользовался их гостеприимством, ночевал в их домах и был по существу нищим, хотя не отдавал себе в этом отчета. Он жил ради запахов, пищи, случайных наслаждений. Но жаждал красоты. Сирье нужна была ему как друг, готовый жизнью для него пожертвовать; как мать, способная пожалеть и защитить, как женщина, которой он мог служить, ласкать, беречь...

Как всегда в поисках средств для существования, он вошел однажды в Таллине в один дом, постучал в квартиру (звонка не было) и, убедившись, что никого нет, открыл замок и вошел. Эта квартира на него дохнула покоем и уютом, от которых он давно отвык. Здесь было тепло и чисто. Была и корзина с вязаньем, и цветы. И портрет какого-то мальчика, очень на него похожего.

Обследовав содержимое шкафов, старого комода, кухни и всего остального, он понял, что в квартире живет какая-то старенькая женщина. Если бы он точно не знал, что его мать уехала, он мог бы подумать, что это ее дом. Впрочем, мысль о матери пришла просто потому, что ему было хорошо в этом жилище, казалось, это он к себе домой пришел, к маме, которая его ждет.

Он ничего не тронул в этой квартире, где и взять-то было нечего, но узнал, что ее хозяйка – старенькая седая женщина. Он шел за ней и увидел, как она входила в дом, в котором помещался детский сад.

Скоро он узнал, что эта старенькая женщина все свои дни без выходных проводит здесь, с детьми. Вот у Серого и возникла мысль пользоваться квартирой этой старушки, чтобы днем, когда ее не бывает дома, был у него приют. А до прихода старушки с работы уходил «на работу» и он. Так длилось до тех пор, пока он не сообразил, что, собственно говоря, незачем приходить сюда тайком, ведь нетрудно завоевать расположение старушки и приходить открыто.

Однажды он донес ее сумку с продуктами, они разговорились, затем было еще несколько «случайных» встреч, и обходительный молодой человек стал своим в доме старенькой Альмы. Она узнала, что он – студент, живет в общежитии, где шумно, где невозможно читать полезную (детективную) литературу, и посвятила его в тайну, где прячет ключ. Он помогал ей по-своему: крал дрова из чужих сараев, топил печь, поддерживал чистоту в доме, а по вечерам они вдвоем отправлялись убирать детский сад.

Волку было даже интересно. Он представлял себе, как расскажет «своим», считающим позором палец о палец ударить, как он в детском саду полы мыл... Он, конечно, не признается, что сделал это ради какой– то там старушенции, а расскажет, что познакомился с красавицей – «точеные ножки», что потом они с нею всю ночь любовались луной в парке...

Это – братве. Ну, а на самом деле Серый привязался к этой старушке-учительнице. Он узнал, что мальчишка на портрете – ее сын, умерший лет тридцать назад. Больше у нее никого из родственников не было, ее муж умер давно.

Правда, каждое воскресенье к Альме приходил Альфред, к его приходу она прихорашивалась, и они отправлялись в церковь. В остальные дни от Альмы не услышишь и полслова о боге, Альфред, старый священник, был другом ее детства.

Старушка, если и расспрашивала Серого о том, где он подолгу пропадает, всегда верила его рассказам. А Серый жил своей волчьей жизнью, и все сильнее грызла его тоска по чистому и светлому.

Был еще один человек на свете, который любил Серого, – Мари из Копли, района, где в те годы процветали блатквартиры и воровские малины. Сегодня в Копли ничто не напоминает тех бесконечных попоек, драк и разврата.

Мари не была красивой, ее лицо с правильными чертами портили преждевременные морщины – результат пылких страстей и бесшабашных попоек; голос ее стал хриплым от курения, а обесцвеченные волосы висели безжизненными прядями. Но у нее была привлекательная фигура, которой могла бы позавидовать иная киноактриса – пропорциональная, с упругой грудью, стройными ногами и широкими бедрами.

Мари главным образом сидела без работы, хотя в принципе от работы не отказывалась. Ее губил интеллект. Ей нравилось быть билетершей в кино, уборщицей в театре, продавать газеты в киоске, она с интересом следила за действиями наших дипломатов на международной арене, анализировала достижения народного хозяйства, а новости кино и театра заставляли ее забывать обо всем на свете.

Почему она полюбила Серого Волка, об этом можно догадываться: он был молод, не шлепал ее по заду не в пример другим, не отбирал ее последние копейки,– одним словом, уважал ее и делил с нею не только постель, но и кусок хлеба, когда имел его сам.

А волчья ночь продолжалась, но уже близок был ее конец. Уходили окружавшие его люди – кто в тюрьмы, кто вообще из жизни, кто, перестав воровать, – в мир нормальных граждан. И время, оно тоже, впрочем, уходило понемногу. Как бы там ни было, все это было его жизнью, ибо другой жизни Серый не знал.

И даже по этой жизни он брел в одиночестве. Конечно, каждому человеку необходима определенная доза одиночества, полезно время от времени побыть наедине со Своей совестью, но быть среди людей совсем одиноким – это хуже, чем оказаться в пустыне одному.

Однажды недалеко от города, на лесной тропинке, состоялась у него встреча с кем-то из людей Ораса. Кончилась она вничью – были расстреляны все боеприпасы, обе стороны разбежались, благодаря бога, что уцелели. А волчья ночь совсем стала короткой.

Все люди смертны, и в смерти нет ничего страшного, во всяком случае смерть не страшнее тюрьмы, где грешники, словно в аду, жарятся на одном костре, варятся в одном котле: смерть не страшнее ненависти и не страшнее пытки собственной совестью. Но умирать не хочется, особенно когда ты молод, силен и завидуешь тем, кто остается, чтобы делать то, чего ты не успел, не умел. Конечно, все люди смертны, но если подлые помрут раньше, мир от этого станет лучше. Так размышлял Серый. Он вспомнил рецидивиста, с которым когда-то жил в одной камере, – убийцу. Тот убивал многих (тогда не было еще закона о смертной казни) и с удовольствием рассказывал всем желающим о том, как он это делал. Он наслаждался самим процессом и подробно описывал детали

одного убийства за другим. Разумеется, он всегда подчеркивал ничтожность и никчемушность своих жертв. Чем умереть от руки такого подонка, лучше убить самому. Серый жаждал мести, мстить он собирался не только людям Ораса, он и сам не знал толком, на ком ему хотелось выместить обиду за неудавшуюся жизнь.

Он снова увидел на улице Этель и пожалел, что нет у него с собой дневников, из них она могла узнать о его жизни. Но его записи и мысли были черт знает где и у кого... И он решил писать ей из каждого города, где он бывал, из любой деревни; часть этих писем он таскал с собой, часть был вынужден время от времени прятать, оставлять людям, хранившим его прочие бумажонки. Он надеялся, что, прочитав все это, она в него поверит, и тогда он поверил бы тоже в свое спасение, в свою человеческую душу.

А волчья ночь еще продолжалась, волки веселились, потому что только ради этого и жили. Хорошо пьяному, ему море по колено. Вокруг него друзья, они тоже пьяные, всегда пьяные, даже когда нечего пить,– от постоянного употребления всевозможных гадостей, начиная от алкоголя и кончая таблетками от головной боли. Многих из них Серый тихо ненавидел, многих презирал, точно так же, как и они ненавидели или презирали его. Но все-таки они между собой общались, вместе пили, вместе веселились, потому что больше как друг с другом им общаться было не с кем.

Когда ты пьян, ты уже не какая-нибудь букашка, а личность. Когда ты трезвый, Мари и есть Мари, а выпьешь – это уже прекрасная, чистая Сирье, и они вдвоем – он и Сирье. Оранжевый свет, неизвестно – от лампы или просто всюду все оранжевое. А это, случайно, не клоп ползет по стене? Нет, это не он, клопы могут иногда встретиться у Мари, но у Сирье клопов нет, и букашка на стене – это просто так себе букашка, влетевшая в окно, божья коровка. Льется тихая музыка, а они сидят друг против друга нагишом, не стесняясь, и говорят о жизни. И они не лгут друг другу, потому что ложь им не нужна.

Им хорошо вдвоем, он рассказывает ей о себе. Ему всегда казалось, расскажи все – тут тебе и облегчение. Но кому? Мари не поймет, Мари сама бегает в волчьей ночи. А Сирье все поймет, нужно только еще немного выпить из этой коричневой бутылки для смелости, и тогда...

О нет, Мари ничего ему сказать не сможет, она что... она проститутка, ее дело простое; но вот Сирье он расскажет о том, как ему хотелось уехать к матери с Орасом, но тот остался здесь, чтобы теперь укокошить его – Серого, ненавидящего всех, начиная от «плантатора» из Аугсбурга, которому когда-то был продан, и кончая теми, кто ищет его. Но Орасу и его дружкам он отомстит, он первый сведет с ними счеты.

А Сирье вдруг сказала:

– Это неправильно, что они хотели тебя увезти... Глупые, они были не правы. Ты умеешь любить. Тот, кто любит, разве может оставить любимую? Ведь ты не оставишь меня?

Разумеется, он никогда бы не оставил Сирье, и он ей об этом сказал, то есть сказал, что не может ее оставить, и Альму тоже.

– Чтобы любить людей, – сказала Сирье, – нужно любить кого-то одного. Любовь к людям начинается с любви к женщине... А кто такая Альма? Она твоя мама?

Сирье была умная, она все понимала.

Он ей признался, что всю жизнь был одинок, искал счастья и людей, кто бы его принял в свою среду. Потому что у каждого должна быть своя сторона, где он нужен, где ему верят. А все, с кем сталкивала его жизнь, обманывали его, стремились только жить за, его счет...