Текст книги "Улыбка Фортуны"

Автор книги: Ахто Леви

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

– М-р-р. Дурака валяешь. Ведь ты же не кошка, чтобы по ночам, не спать... Или вам на двоих места нигде нету?

И на следующий день, проводив Киру, Серый спросил:

–      Когда ты меня снова хочешь видеть?

Она ответила:

–      Всегда...

И он остался.

Семейные заботы. Самурай

В воскресенье разыскал его Рыжий и попросил денег.

– Хочу купить Лариске лошадь,– заявил он,– но башлей нету.

– Какая лошадь? Зачем ей лошадь? – не понял Серый.

– Игрушечная вроде,– сказал Рыжий.– Она ее во сне хлебом кор

мила с ладошки, понял?

Серый мало что понял, да и денег у него было не густо, к тому же он решил, что Рыжий на пропой канючит. С пьянчужками он опыт имел: когда надо выклянчить монету, такие жалостные сочиняют поэмы – слезу прошибет. Не только лошадь – мамонта выдумают.

– Что же делать,– горевал Рыжий. – Ну ладно, пошли пробежимся.

Был он необычно тихий и как будто даже стеснительный. Серый спросил о Евгении.

– Не здоровкаемся, – сказал Рыжий.

Шли они вроде бесцельно, а оказались на базаре.

– Рублевка у меня есть, – рассуждал Рыжий, – куплю ей цветов, что ли...

Рыжий и цветы... Рыжий и... лошадь! Здесь было чему удивляться.

– Я тебе про кошатников хочу сказать, – сообщил Рыжий и заговорил о том, как в колониях воры держали кошек, откармливая их мясом из собственного супа, когда оно там попадалось. Спали кошки у них чуть ли не в постели. И ревниво следили кошатники, чтобы никто другой не погладил, не накормил и, упаси боже, не обидел их кошек.

Терпеть не мог Рыжий этих мяукающих тварей. Чтобы понять кошатников, он как-то взял котенка. Но тот в первую же ночь нагадил ему в ботинок, и Рыжий котенка выбросил и возненавидел всех кошек на свете. При товарищах он их гладил – «кис-кис», когда же кошатников поблизости не было, гонялся за ними с метлой, и бедные кошки, не знакомые с коварством человека, спасались визжа.

– Я вот так понимаю этих кошатников: они к ним, к кошкам, нежность, что ли, чувствовали, жалость вроде. Понял. Человеку надо почувствовать к кому-нибудь жалость. Как думаешь?

А Серый пытался понять, какая его муха укусила?

Пришли на базар. Розы здесь обычно были, но в это время года только у спекулянтов. Походили, наткнулись на торговца розами. Вокруг него баб – не пробьешься. Поинтересовались – полтинник штука. Рыжий выудил свой рубль, грустно на него посмотрел и обратно сунул в карман. Однако начал выбирать, как и остальные покупатели. Брал одну, другую, еще и еще, уже с десяток набрал, ехидно ухмыляясь. Спекулянта покупательницы закрутили, завертели, но все же он зорко следил, чтобы не надули его. Рыжий сунул рубль.

– Вон-он, еще те две давай, – и показал на две самые красивые.

Спекулянт подал розы и захлопал глазами от удивления.

– Ты мне заплатил? – спросил у Рыжего.

– Ты что, забыл! – рявкнул Рыжий.

– Ты не платил... – начал было соображать спекулянт.

Но Рыжий взревел:

–      В морду хочешь? Милицию сейчас позову! Я тебе платил! Понял?

Как же, захочет он в морду...

Пошли они с рынка и хохотали. Однако рубля Рыжему было жалко. Отойдя от базара, он продал встречной женщине четыре розы и выручил два рубля. Завернув остальные в газету, они пошли к Барабану обмывать покупку.

Вошли в павильон, взяли пива, устроились в углу, и здесь Серый узнал, что Лариска хочет ребенка.

– Очень она на них засматривалась,– говорил Рыжий, – Увидит ребеночка в коляске где-нибудь, тут же разговаривать с ним начинает. А эти... пискуны, противные такие, с ней играются, как с собственной матерью, понял?

Если отсеять все лишнее, из рассказа Рыжего получалась примерно такая картина.

Лариса жила надеждами. Была у нее маленькая квартира на втором этаже кирпичного дома, в ней ее вещи, ее сказки и плюшевый медведь. По ночам она испытывала страх, боясь, не понимая чего. Она не любила тишины: когда тихо, особенно страшно. Придя из школы, включала телевизор или приемник, чтобы было шумно. Она не любила темноты – когда горит свет, уютно.

Появился Рыжий – нескладный, грубый, он вызывал в ней жалость. Она чувствовала его одиночество, и ей хотелось позаботиться о нем. Затем она узнала, что ее любят. Он об этом не говорил, но гораздо лучше, если любят и не говорят, чем наоборот.

Потом была свадьба. И началась жизнь вдвоем. Началась с забот: Аркадий болен, неизвестно – чем. Но врачи – не боги, на них сердиться не стоит. Хотела съездить с ним к гомеопату. Потом подумала, что ему нужен отдых. Он успокоится, и само время его подлечит. Рыжего это устраивало.

Других забот вначале не было. Аркадий в основном был таким, каким и должен быть муж: вставал в зависимости от погоды, ел все, что она ему приготавливала, и не привередничал; телевизор смотрел вместе с ней и не настаивал, чтобы именно спортивные передачи. Но скоро он стал приходить домой пьяный.

Она много читала о благотворном влиянии искусства, особенно музыки, на запущенные души и начала водить Аркадия в кино, в театры.

Ей стоило большого труда затащить его на балет, о котором он без основания подумал, что и без него жить можно. Ему приходилось немало сталкиваться с людьми, совершившими убийства, грабежи, насилие и... тоскующими по искусству, по прекрасному. Эти люди с пафосом рассуждали о готике, барокко, ренессансе, говорили, что часами способны стоять перед произведениями великих живописцев, испытывая трепет души от картин Леонардо да Винчи, Тициана, Рафаэля; они с умилением слушали музыку Чайковского. Но Рыжему казалось, что ничем эти пижоны от него не отличаются. Он был прав: действительно, если человек способен убивать самое прекрасное на свете – жизнь, что тогда стоят его рассуждения о прекрасном!

О танцоре он высказал следующие соображения:

– Ну что за охота такому длинному мужику заниматься бабьим делом! Хотя работенка не пыльная и прима эта наверняка весит меньше чем мешок с мукой.

Она ему играла на рояле свои любимые вещи, и Аркадий почти всегда ее сначала внимательно слушал и хвалил, но потом засыпал в обнимку с желтым медведем.

Она старалась понять Аркадия, покорить его, перешила свои платья, стала одеваться более современно. Но все это мало действовало на Рыжего, продолжавшего по-прежнему прикладываться к бутылке.

Однажды Аркадий и Лариса гуляли, и тут им встретились люди. Их было четверо – мужчины в теле, с довольными лицами, хорошо одетые, с насмешливым высокомерием озирающие встречных женщин. Был с ними и Евгений. Компания остановилась, и Евгений что-то сказал своим спутникам, показывая на Ларису. Потом он крикнул Рыжему:

–      Молодец, старик! Так держать!

Аркадия потянуло было к ним, но, посмотрев на Ларису, поникшую, бледную, и на дружков Евгения, от которых веяло здоровьем и нахальством, он обнял жену за плечи, и они ушли. Вслед им раздался циничный смех и прозвучал голос Евгения:

– Не бойся, Рыжий! Она еще протянет!..

Всю дорогу шли молча, обнявшись. Дойдя до дома, Аркадий попросил ее приготовить ужин и, уже убегая, крикнул:

– Я приду!

Он поехал к Евгению в надежде найти у него только что встреченную компанию. Взлетев на пятый этаж, он позвонил. Открыл незнакомый парень. Больше никого из компании не оказалось, но Евгений был дома. Сидел за столом как ни в чем не бывало, тянул пиво; перед ним – пепельница, полная окурков, и пачка сигарет; под столом – батарея непочатых бутылок – видно, кого-то дожидались.

Рыжий двинулся прямо на него.

– Сколько, говоришь, протянет Лариска?! – прорычал он, поднимая тяжелый, как кувалда, кулак.

В следующее мгновение, опрокидывая стулья, Евгений полетел головой в трюмо. Звон и треск наполнил квартиру. Рыжий все крошил и рушил. Воспользовавшись каким-то моментом, Евгений выскочил вон и покатился вниз быстрее собственной тени. У подъезда стоял его «уцененный» мотоцикл, который (бывает же иногда удача) завелся с пол– оборота. Когда внизу оказался Рыжий, от Евгения только дым из выхлопной трубы остался.

– Мне обидно стало, что эти гады над ней смеются, понял? Ведь она же, как котенок беззащитный. Как ты думаешь, человеку надо почувствовать к кому-то жалость?

Наверное, из жалости к ней он затем и напился у Барабана до потери сознания, так что до дома не добрался. Ведь бывает же такое: спит человек на собственной кровати, где мягкий матрац, чистое белье – все двадцать четыре удовольствия, а его это не устраивает. Ему все это нипочем. Он пойдет, напьется и ляжет в лужу...

Обнаружив себя утром в луже, Рыжий огорчился. Ему было холодно, и болела голова. Здесь у забора он ударился в философию о человеческом достоинстве и решил, что нужно делать деньги, чтобы не висеть на шее у Лариски.

Он вспомнил совет Антона относительно «полезного» человека, способствующего товарообмену в стране, и решил податься в Питер, чтобы вернуться к Лариске с приличной копейкой. Он вспомнил обещание Антона дать взаймы для разворота и направился к нему. Время было подходящее – розы были, и вишни тоже. В тот же вечер он мчался в автобусе, защищая от напирающих пассажиров полную здоровенную корзину с вишней, закупленной на базаре, и цинковое ведро, битком набитое розами (двести штук), приобретенными в питомнике по дешевке – шесть копеек штука. Розы должны были возместить ему дорожные расходы.

Автобус подбрасывало на ухабах, и сердце Рыжего каждый раз обливалось кровью. Он переживал за каждый упавший лепесток розы. Одна толстая баба чуть не уселась на корзину с вишнями, а какой-то остряк– самоучка стал отпускать шуточки насчет ОБХСС.

Новые заботы появились в аэропорту. Из-под корзины потекли алые ручейки, и какой-то служащий предупредил, что такую корзину в самолет не примут. Рыжий был готов бросить все к чертовой матери и бежать без оглядки. Устал он от этой возни, от жары, от тяжелой корзины. Но в самолет ее все же приняли, и настроение его поднялось, отчасти от того, что летел он впервые, и это было все-таки интересно. Место оказалось у окна, а рядом сидел молоденький паренек, видно деревенский, с нежно-розовыми щеками и чистыми глупыми глазами. Он тоже впервые поднялся на самолете. Паренек вытягивал шею, тянулся к иллюминатору. И такое у него было восторженное лицо, что Рыжий время от времени нарочно загораживал иллюминатор, чтобы насладиться тоскливой жаждой впечатлений в глазах паренька.

В Ленинграде, сдав в камеру хранения аэропорта корзину и ведро с розами, он отправился в город, и вот оно, наконец, божественное место, где «растут» рубли, где завтра будут заложены корни будущего комфорта,– рынок!

Он с нежностью рассматривал людей, сновавших между длинными лавками, выбирая фрукты и овощи. Решив познакомиться как следует с положением дел, он пустился в плавание между рядами. Добравшись до торговцев цветов, в том числе и роз, ахнул от удивления: поразили его и розы и их продавцы.

Собственно, назвать этих статных горбоносых джигитов продавцами у него язык бы не повернулся... Сердце Рыжего затрепетало при мысли, что скоро и он, возможно, таким станет: отличные костюмы, белые рубашки, галстуки, художественно подстриженные усы!.. Какие хочешь усы. Сколько хочешь усов! На голове моднейшие широкие кепи. А руки... белые. Пахло от джигитов дорогими духами и хорошим папиросами. А розы у них – свежие, будто только что срезанные.

Он с болью подумал о своих, порядком потрепанных, и подошел к одному, похожему на князя продавцу, чтобы поинтересоваться, как он ухитрился доставить цветы в Питер такими свежими.

– Какое твое дело! – сказал тот вежливо. – Тибэ циво надо! У минэ холодильник.

«Князь» презрительно отвернулся, а Рыжий отошел в сторону, даже не обидевшись, потому что понимал: тут размах, дело поставлено крепко, на широкую ногу, а секрет фирмы... кто же тебе о нем скажет!

Облюбовав место, где расположиться утром, он отправился ночевать в аэропорт, в зал ожидания. Несмотря на неудобную постель, проснулся утром бодрый и веселый. В успехе сомнения не было.

Выгружая на базаре корзину и ведро, он почувствовал, что к нежному аромату роз примешался подозрительный запах. Когда же, устроившись за прилавком, он открыл корзину, то увидел полусгнившие, издававшие отвратительное зловоние ягоды. Ко всему прочему выяснилось, что ягод на базаре было навалом. Стоили они не дешево, и хотя Рыжий назначил своему товару мизерную цену– рубль за кило, покупателей не было.

– Зачем просишь рубль, ненормальный! – поучала соседка-украинка, продававшая ленинградцам витамин «С» в виде прелой клубники,– ты проси двадцать копеек за двести грамм. Двадцать – никому не жаль, а двести – никого не устроит, возьмут по кило, вот тебе и рубчик. А рубль!.. Зачем нервировать покупателя, у него семья...

С розами дело обстояло лучше, их только нельзя было трогать. Единственные существа, обратившие внимание на вишни Рыжего, были мухи, облепившие корзину со всех сторон, и вечером он опрокинул корзину в мусорный ящик, бросив туда же остатки роз. Оставив корзину и ведро, он отправился восвояси, и денег у него было в обрез на поллитра водки и билет до дома.

У своего подъезда он увидел светлую «Волгу» с красным крестом на дверцах. В квартире его ждали дворничиха и врач «Скорой помощи».

– Мы забираем вашу жену в роддом,– сказали ему. – Она больна, и беременность должна проходить под наблюдением врачей. Помогите ее забрать.

В машине он сидел рядом с Ларисой. Хотелось сказать что-то теплое, ласковое, но он не привык, пропал голос. Они не знали, о чем говорить, и здесь она ему рассказала о том, что во сне кормила с ладошки хлебом маленькую красную лошадь...

Дальше приемного покоя его не пустили. Прощаясь, он ее неловко

поцеловал. Кругом стояли люди – врачи, санитары, сестры – и было стыдно. Ее увели.

– Вот какое дело,– сказал Рыжий,– вот как оно вышло-то... Ей стало плохо, оказывается. Как ты думаешь, с ней ничего не случится?

Все в руках божьих, хотел сказать Серый, но вместо этого пробормотал, что врачи... они многое умеют, а роды – это дело изучено до тонкостей.

– Народ сейчас рождается без всякого писка,– сказал он, чтобы успокоить Рыжего.– Она в телевизор смотрит, а «оно» в это время рождается.

Но утешитель он был, очевидно, неважнецкий.

Едва успел Рыжий закончить свой рассказ, как с ним что-то стряслось непонятное. Он выпил залпом свое пиво и выпучил глаза на шикарно одетого толстенького блондина с серыми немигающими глазами, сидящего недалеко от них за столиком в обществе молоденького паренька. Блондин ругал изысканной бранью Барабана (который слушал его с профессиональным презрением) за то, что тот ему подсунул паршивую курицу – резиновую, невкусную, которую он тем не менее с увлечением продолжал грызть.

– Провалиться мне на этом месте,– сказал Рыжий,– если это не Кот, он же Самурай, он же Японец, понял! Он с меня однажды красные заграничные ботинки снял, когда за них мне вся шпана завидовала. В сарае, где мы с ним поддавали. Проснулся ночью – пяткам холодно. Я сразу понял. Пошевелил пальцами – нету. Это он солидарность мне выразил.

Вены на шее у Рыжего вздулись: Самурай был, оказывается, его самым злейшим врагом. Их дороги нередко сходились, и никогда это добром не кончалось. Это именно Самурай в дни далекой юности, когда они еще вместе «лазили», удрал с добычей. А когда уже не стало воровского «закона», Самурай надел на рукав красную повязку, прикинулся овечкой, и его скоро освободили.

– Кого я вижу?! Не тебя ли, фашистское твое изображение!

Самурай, вскинув белесые брови, глядел злобно своими маленькими

немигающими глазками. Комплименты посыпались с обеих сторон неудержимым потоком.

Самурай собрался было ретироваться. Именно из-за Рыжего Самурай был вынужден носить золотые фиксы на передних зубах. Однако Рыжему до зарезу нужны были деньги, а у Самурая они наверняка имелись, иначе бы он не транжирил их на этих засушенных кур и шампанское, которым угощал молодого партнера.

Самурай явно был из тех авантюристов, которые выдают себя за воров «в законе», хотя уже никакого «закона» нет. Зачем ему красть самому, зачем рисковать, когда есть это дурачье – желторотые парнишки? Ему нужны деньги, а им – романтика. И получается так: они для него добывают деньги, а он им взамен – тюрьму.

– Ты не спеши,– сказал Рыжий Самураю, подсаживаясь к нему.– Разговор имеется.

Рыжий объяснил, что ему известны все дела Самурая и он сможет запросто выдать его милиции, тем более что сам он порядочный человек, имеет паспорт и даже женат. Поэтому будет лучше, если Самурай отдаст «урожай». Рыжий так именно и предложил: «Отдай и не вертухайся!» Что называется, взял на пушку.

Самурай тонко понимал ситуацию, а в данном случае она была не в его пользу. Спокойно допив водку, он достал деньги и небрежно швырнул их на стол. Потом нетвердой походкой вышел из заведения Барабана.

Торопливо сунув добычу в карман, Рыжий пошел за ним. Куда и зачем, Серый узнал потом. Боясь, что Самурай пырнет его ножом где– нибудь из-за угла, Рыжий решил поступить с ним так же, как когда-то давно Самурай поступил с ним.

Самурай шел резиновой походкой, за ним следовал Рыжий.

А Самурай, видно, устал, уселся на скамейке у остановки автобуса. И тут Рыжий увидал сержанта милиции. Подошел, показал паспорт, затем на Самурая и, чуть не плача, умолял того забрать. Сержант все досконально записывал. Самурай встал и собрался уходить. Сержант поспешил к нему. Рыжий наблюдал за ними издали до тех пор, пока его враг, конвоируемый сержантом, не исчез за углом.

Затем он отправился в магазин игрушек купить Ларисе лошадь. На прилавках – тракторы, бульдозеры, винтовки, сабли, куклы, медведи – что хочешь! А лошади? Тоже были. Ах, какие они были красивые – красные, с золотыми гривами, черноокие скакуны. Но в отделе лошадей – очередь. Хотел было как-нибудь без очереди... Но не решился. В течение сорока минут терпеливо изучал широкую спину гражданина в клетчатом пальто. Когда очередь дошла до клетчатого пальто, продавщица объявила:

– Лошади кончились.

Последняя лошадка досталась клетчатому пальто. Рыжий был готов на убийство.

– Еще одну лошадь найдите, пожалуйста! – умолял он. – У меня жена больная, понял, она во сне видела... понял...

– Ничего не понимаю,– сердито отрезала продавщица,– берите корову. Вот зайцы есть, слоны...

Ну зачем Рыжему слон? Слона Лариска во сне не видела. Он догнал гражданина в клетчатом пальто. Гражданин с гладким лицом и длинным сердитым носом нес лошадку, небрежно засунув ее в кожаную хозяйственную сумку поверх маленьких пакетиков.

– Уважаемый товарищ,– обратился к нему вежливо Рыжий, – пожалуйста, уступите лошадку. У меня жена больная... она во сне видела...

Рыжий обещал заплатить больше, умолял, говорил «пожалуйста», но «уважаемый товарищ» был непреклонен.

– Все мы больны. На всех больных лошадей не напасешься. Идите в другой магазин,– рявкнул он.

Рыжий побывал еще в двух магазинах игрушек, но нигде не было лошадей. Купил свинью. Это была, в сущности, довольно красивая свинья – в горошистом комбинезоне, с красным пятачком. Смешная такая хрюшка, вполне может Ларису развеселить... Сел в автобус, чтобы ехать домой. Поискал мелочь на билет и уронил монету. Поднимая ее, увидел лошадку... под передним сиденьем, в большой кожаной хозяйственной сумке, поверх пакетиков. Обнаружив, что впереди сидит клетчатое пальто, уткнувшись сердитым носом в газету «Труд», Аркадий снова уронил монету и, нагнувшись, быстро вытащил лошадку, положив вместо нее свинью, двинулся к выходу и соскочил на первой же остановке.

Будни

Затем случились две вещи: Тростовского перевели на городскую мельницу, где он стал директором, а Серого после знакомства с женой председателя месткома сократили.

Откровенно говоря, в то время Серый слабо знал, что такое председатель месткома и даже что такое местком. Председателем месткома базы оказался Сутулин – бледный человек в очках, с галстуком, в коричневом костюме.

Серый в последнее время часто видел его у конвейера, он подолгу смотрел, как Серый работает. Однажды он представился в перекуре, и Серый узнал, что он есть Сутулин.

Председатель завел с Серым разговоры на моральные темы. Серый откровенно сказал, что ничего в этом не понимает. Через два дня прибегает к Серому незнакомый парень и говорит:

– Иди в контору, в местком вызывают. Я тебя заменю.

Пошел Серый. Сутулин сидел за своим столом, голова грушеобразная, с лысинкой, нос немного толстоват. Посмотрел на Серого доброжелательно, протянул руку. Указал на стул. Серый сел и улыбнулся на всякий случай.

А Сутулин все смотрел на него молча. Затем спросил:

– Сколько в общей сложности пришлось отбывать?

Серый ответил и ждал, что будет дальше. А дальше и вовсе интересно было. Смотрит на него Сутулин и улыбается. Тут люди входят: кому что надо спрашивают, кому подписать что-то и по разным другим делам. А он им всем говорит:

– Вот, Виктор Степанович (или Нина Николаевна), познакомьтесь – бывший преступник, четырнадцать лет отбыл, а теперь работает. Понимаете?..

Все на Серого смотрят, кто как: одни испуганно, словно на живого черта; другие – с любопытством; третьи – равнодушно: мол, видали мы всяких – не удивишь! Потом Сутулин отпустил Серого. Тот так и не понял, ради чего его вызывали в местком.

Прошло немного времени, и Сутулин снова разыскал его. Был конец рабочего дня. «Ну,– подумал Серый, – сейчас опять начнется что-нибудь на моральные темы...» Сутулин пригласил его пройтись.

Вышли с территории базы и идут себе, вроде гуляют.

Сутулин снова расспросил его о прошлом и понесся вдруг в другую область – стал рассуждать о моральном кризисе западной молодежи.

– Тот факт, что вы уже никакого тяготения к чужой собственности не имеете, – говорил Сутулин, – означает...

Что именно означает, Серый не узнал, потому что, наконец, увидел туалет, расположенный на углу небольшой площади.

– Извините, – проговорил он скороговоркой.– Я сейчас.– И во всю прыть побежал к спасительному месту. Добежал. И увидел – о, господи!—дверь учреждения была крест-накрест забита досками. На лоскутке бумаги было написано: «В ремонте». Он вернулся к Сутулину.

– Что делают! – сказал ему в бессильной злобе.– «Туалет» нарисовали колоссальными буквами, а доски... маленькие, едва видны.

Сутулин посмотрел на него, рассмеялся и пригласил к себе домой.

Квартира Сутулиных помещалась в большом красном доме. Комнаты большие, светлые, чистота такая, что Серый выглядел просто нелепо в своей робе и кирзовых сапогах.

– Вика, познакомься, – сказал Сутулин сухощавой дамочке с резко подведенными глазами. – Очень интересный человек. И сообрази пообедать.

– Виктория, – сказала дама басом, слегка прикоснувшись лакированными ногтями к ладони Серого. Она тут же исчезла. Зато появилась средних лет женщина в белом фартуке, постелила скатерть на стол. Виктория, как выяснилось – Викторовна, расставила крошечные рюмочки, а затем появилась и еда.

За подобным столом Серому в жизни никогда раньше сидеть не приходилось: здесь было очень много орудий для еды – тарелочки в два этажа, ножи и ножички, вилочки, крючки-дрючки. Назначения всего он так и не понял. К тому же орудий еды на столе оказалось куда больше, чем самой еды.

Уселись за стол, наполнили наперстки, традиционно вздохнули и выпили за здоровье Виктории Викторовны. Затем Сутулин, иронически улыбнувшись, сказал:

– Викочка, в лице этого человека ты видишь историческую личность, потому что он продукт...

И Сутулин пересказал жене свои рассуждения на моральные темы, анализируя положение с преступностью в Советском Союзе, в Америке, а затем и в Италии. Его речь пестрела сравнениями: «у нас»... «у них...», длилась довольно долго и свелась к тому, что «у них» там все еще существуют мафии, синдикаты, кланы, которые режут, вешают, насилуют, а у нас в гостях сидит осколок изничтоженной преступности, вещественное доказательство общественного прогресса. Виктория Викторовна в это время обстоятельно изучала Серого. Когда Сутулин сделал передышку, она перевела разговор:

–      А скажите, это страшно ночью в чужую квартиру входить? Вот, например, в нашу квартиру как лучше всего забраться? – И, не дожидаясь ответа, стала просить: – Расскажите, пожалуйста, что-нибудь интересное.

Глаза ее загорелись жаждой услышать... Что? Конечно же, что-нибудь страшное, чего не услышишь ни в очереди за мясом, ни в поликлинике, ни от мужа, ни от домработницы. «Ладно, – решил Серый,– чесану им застольную историю, пусть себе смакуют».

– Если не возражаете, – сказал он, – я вам расскажу об одном побеге. Только рассказчик я не ахти, так что...

– Ничего, ничего, – в один голос ободрили его Сутулины.

– Не входя в подробности,– начал Серый,– бежали мы втроем. Собственно, история эта даже не о том, как мы бежали, а о том, как мы там одного слопали. Извините... скушали.

– То есть, как слоп... скушали? Кого? – также в один голос спросили Сутулины.

– Да Андрюшку Жирного. Это его кличка была. Он и на самом деле жирный был, мы его потому и прихватили. Итак... Бежали мы втроем: Гришка, друг стало быть, Андрюшка и я. Дорога предстояла дальняя, а с харчами плохо, и попробуй их нести, когда за тобой погоня. Тяжело! А тут удобно – харч сам бежит рядом.

Глаза супругов предельно расширились. Но Серый увлеченно продолжал. У него было железное правило: если уж рассказывать, так с увлечением.

– На третий день Гришка мне говорит: «Ты гляди, похудел он как, зараза! Чего это он так быстро доходит, как думаешь? Наверное, кончать надо, не то от него одни кости останутся, что тогда жрать будем?»

– Может, не надо больше, а? – робко попросила побледневшая хозяйка дома.

Сутулин воскликнул:

– Неужели вы че-че-ловека слоп... съели?

– А что,– продолжал Серый невинно.– Не сразу, конечно. Сначала половину, что там помягче, остальное с собой взяли.

Виктория Викторовна побледнела совсем. Сутулин произнес:

– Гм-гм!..

Серый почувствовал себя отомщенным и за «продукт», и за тощую селедку и решил, что все-таки бессовестно пугать людей. Поэтому он объяснил Сутулиным, что пошутил, хотя вообще-то в арестантской среде, особенно на севере, такие легенды очень распространены, и что ему лично один вор рассказал, будто в одном побеге в тундре, когда кончились продукты, три вора, понимая безвыходность положения – или всем погибать от голода или одному, – по-справедливому бросили жребий и того, кто вытянул несчастливый, съели.

– Что же касается вашей квартиры, – сказал он еще, – сюда лучше всего забраться через двор, имея в кармане ключ. Но если такое случится, вот вам совет: не дорожите барахлом, придет грабитель – бессовестный, антигуманный элемент, и если вы начнете защищать шмотки, он отнимет у вас и жизнь. А жизнь, сами понимаете, дороже самого лучшего барахла.

Простились Сутулины с ним сухо, а через несколько дней Серого вызвал новый директор базы и вежливо сказал, что работа на базе – сезонная и в настоящее время необходимо сократить штаты. Постоянных рабочих сокращать он не может, поэтому придется уйти Серому. А осенью, когда, наоборот, будут расширять штаты, его снова примут, потому что работник он будто бы неплохой и зерно не ворует.

Серый отправился к Тростовскому и начал таскать мешки на мельнице. Хотя эти мешки были намного тяжелее предыдущих, таскал он их с большим рвением. Его бригада теперь состояла всего из четырех человек. К двоим подходит определение «дядя» – дядя Саня и дядя Тимоша. Дядя Саня чем-то похож на Рыжего, только если у Рыжего отношение к миру высокомерно-презрительное, у дяди Сани оно снисходительное, презрение крепкого трудового мужика ко всем некрепким и нетрудовым. Оба дяди долговязые, медлительные, хотя движения их рук, когда они завязывают мешки, напоминают вязание на спицах – весьма ловко. Дядя Тимоша носит очки, которые ему приходится ежеминутно протирать от мучной пыли. Еще был сильный парень, которого звали просто Ванька. Как и все остальные, он был исключительно молчалив, без перерыва грыз семечки, которые совал, извлекая из бездонных карманов, всем встречным как бы в порядке трубки мира. Эти степенные, неразговорчивые, грубоватые люди работали спокойно, со сноровкой, и опыт свой передавали Серому терпеливо, помогая, когда было нужно. Работали на складе, а работа эта – не для зевак. Мешки летали, как снаряды. Серый таскал их по узкому деревянному трапу на бурты. Не дай бог зазеваться – получишь мешком по голове и полетишь. А если уже здесь образуется завал... бедный будешь.

Первые несколько дней он бедный и был и товарищи не раз помогали ликвидировать завалы. Однажды Серый один работал у стола, на который сверху по деревянному желобу мчались вниз мешки. Вдруг словно прорвало плотину, мешки летели с такой скоростью, что Серый оказался сбит с ног и завален ими. За этим шквалом последовала тишина, затем из-за буртов одна за другой показались иронические рожи бригадников. Словно ничего не случилось, стали растаскивать мешки, только Ванька миролюбиво заржал и сунул Серому горсть семечек, дескать, на, жуй, поскольку ты хлопец ничего... Это, оказывается, был своеобразный экзамен на выдержку.

Привык он быстро, и эта работа ему даже нравилась, симпатичны были люди, и сам он как бы сильнее стал физически.

Когда-то в тюрьме он открыл для себя закон: чтобы поесть с удовольствием, нужно как следует проголодаться. Теперь на мельнице окончательно подтвердился другой закон, открытый им: кто хочет по-настоящему отдохнуть, должен сначала по-настоящему устать.

Отдыхать же было где: у Серого образовалось два дома. Один в садах, другой – в микрорайоне, где они с Кирой начали совместную жизнь. Они понимали, что решились на это, быть может, слишком быстро, но они нравились друг другу. Кира уже была замужем, она вышла несколько лет тому назад за молодого инженера, отравившегося через год после свадьбы ядовитыми газами при эксперименте. Родителей Киры, проживающих в другом городе, Серый еще не знал. Кира почему-то не хотела его с ними знакомить и оказалась права: ее родителям он не понравился. Кира все-таки сообщила им о его существовании и об их намерении зарегистрироваться. День его знакомства с ними стал последним днем их с Кирой совместной жизни.

Родители нагрянули неожиданно, рано утром. Было воскресенье.

Разбудил Серого стук в дверь. Кира накинула халат и ворча пошла открывать. И они вошли. Молодожены были поражены, но родители вели себя вполне разумно, так, словно ничего особенного не случилось.

– Что ж, молодые люди, – сказал папа, – принимайте гостей.

Надо сказать, Серый в это время еще находился в укрытии – под

одеялом, а чтобы выбраться из постели, нужно было сначала одеться. Папа и мама смотрели на него выжидаючи. Побледневшая Кира тоже. Серый хлопнул себя ладонью по пузу, звук этот разрядил обстановку.

– Ну что, мать, – сказал папа,– погуляем немного. Они нас ведь не ждали...