Текст книги "Улыбка Фортуны"

Ахто Леви

Часть первая

ЧТО БЫЛО ПОТОМ

Прибытие

Рыжий и Серый

Застывшее время

Маленькие успехи

Кабинетная жизнь. Первая работа

Рефлекс авантюрной жизни

Обыкновенная жизнь

Сашко

Рыжий пристроился

Аквариум

Весна

Семейные заботы. Самурай

Будни

Несостоявшаяся любовь

Решение

Часть вторая

ВЫБОР

В зоопарке

Первые шаги

Профессор Русаков и первые впечатления о странном мире. «Тихий уголок»

На приеме у министра

Квартира, гарнитуры.

Слава, личная жизнь.

Концентрат.

Посетители, в которых попробуй разберись...

Странные люди, странные дома, непонятные интересы и незаслуженные обиды

Серый обзаводится диковинами

Чебурашка

Письма

Только безнадежный эгоист пьет из родника радости в одиночку

Волчья ночь. Рассказ о том, как родилась и умерла ненависть

Родные места. Бессоница

УЛЫБКА

ФОРТУНЫ

Ахто Леви

РОМАН

Другу моему Зое

Часть первая

ЧТО БЫЛО ПОТОМ

...Снова дорога. Снова ритмичный стук колес. А впереди – жизнь. Кто знает, может быть, еще не все потеряно. Смотрю на мелькающие за окном леса и реки, города и села и думаю о том, что было бы здорово никуда сейчас не ехать, а быть там – на острове, лучше которого – я ведь это знаю как никто другой – ничего в мире нет. Построить бы там в лесу домик и работать, а утром, просыпаясь, слышать гул моря, а по вечерам шелест вековых дубов, и в окно доносятся запахи трав и можжевельника... Но для меня это только мечта, вернуться на родину я не могу, еду в чужие края и не знаю, что меня ждет. Не везло мне на родной земле, и я почти суеверно ощущаю дыхание «злого рока» повсюду на родине. Уничтожить нужно это ощущение, иначе жить будет невозможно. А уничтожить это можно только одним путем – уехать в другой край. И вот я еду.

Я не боюсь будущего, хотя и непривычно мне на воле. Бог ты мой! Всю жизнь я только и делал, что стремился к ней – к свободе, сколько раз бежал из тюрьмы, так неужели теперь, достигнув свободы законным путем, я испугаюсь ее?.. Нет, я ее не боюсь. Я ее жажду и от сознания, что я на воле, без конвоя, могу ехать куда хочу, от сознания этого пьян. Поезд мчится, и пускай себе мчится быстрее, пусть несет меня в нормальную человеческую жизнь.

Как ни странно (а это действительно странно, потому что кого-кого, а Белокурова, как и других воспитателей колонии, на воле я не собирался вспоминать), но именно Белокуров мне вспомнился. На вахту, за зону, на волю – всюду провожал меня он. За ворота колонии он меня вывел 12 октября 1963 года, и это был прекрасный день, хотя начался он грустно – утром стало известно, что в Париже умерла Эдит Пиаф. Я мало ее песен знаю и немного знаю о ней, но был бы готов просидеть в какой угодно тюрьме столько лет, сколько надо, чтобы продлить ее жизнь. Да, 12 октября капитан Белокуров еще раз на прощание строго сказал, что моя дальнейшая судьба теперь в моих руках и от моего желания честно жить и работать зависит мое будущее. Наверное, он прав, во всяком случае у меня нет основания ему не верить.

Самое главное для меня вначале – найти работу и крышу над головой. Белокуров утверждал, что это не проблема. Работы мне бояться нечего – все четырнадцать лет тюремной жизни от меня требовали работы, так неужели в тюрьме моя работа, труд мой был нужен, а на воле – нет? Вот только профессии у меня нет, это скверно... Хорошая скорость у моего поезда, пусть мчит, чтобы я скорее судьбу свою встретил, скорее начал жить так, как мечтал всю жизнь—равным среди людей. Будут у меня друзья, будет любовь. Не так уж много я хочу...

Стучат колеса, и стук этот наполняет тревожным ожиданием, надеждой. Сидя в вагоне среди других пассажиров, внушаю себе, что я уже такой же, как они, как все другие люди. Но все же, видимо, я еще отличаюсь от них: почти каждый пассажир в моем купе стремится меня чем– нибудь угостить – домашними пирожками, бутербродом, пивом – чем угодно, и это очень кстати, потому что денег у меня уже почти нет, и я смотрю все время в окно, делаю вид, что совершенно равнодушен к еде, которая в пути занимает немало времени. Но мои спутники этому, видно, не поверили, и это прекрасно. Я им благодарен не только за то, что был сыт, но, главное, за то, что это обнадеживает. Возможно, постоянные нудные нравоучения Белокурова вовсе не пустые слова, как мне тогда думалось. Значит, он прав и во многом другом... Чудно: неужели на воле я поверю тому, над чем смеялся «там»?

Стучат колеса. Одна добродушная дамочка неизвестно из каких побуждений, прежде чем сойти на своей станции, достала флакончик с духами и брызнула мне на воротник. Еду теперь, благоухаю...

Прибытие

Тюрьма – место нехорошее. Хотя, конечно, и там люди живут. И когда он в последний раз скатапультировал из этого заведения, где из тридцати двух прожитых лет провел добрую половину, он твердо решил удержаться на воле.

Чтобы избежать встреч с бывшими приятелями и представителями милиции тех мест, где ему раньше доводилось бывать, он поехал в маленький город на юге, расположенный географически достаточно далеко от мест его былой «славы». И хотя в этом городе у него не было ни единой родной души, здесь он начал свою жизнь заново.

Однако первый, кого он встретил в этом городке, был Карась – бывший дружок, который ввел его в круг своих приятелей, мало отличавшихся от прежних друзей, просто для него они были люди новые и с ними можно было себя поставить тоже по-новому. Словом, приходит человек из тюрьмы и, хочет он того или нет, но принимает его скорее всего среда, близкая к той, в которой он жил, которая его порой по полету узнает, хотя он уже лететь к ней и не собирается.

Карась был большим ценителем «водных» процедур, и каждый вечер, прежде чем разойтись по домам, они подолгу сидели в какой– нибудь пивнушке, хотя Серый никогда к этому занятию особого пристрастия не имел. Ему в то время, кроме как в пивнушках, больше и негде было общаться с людьми, потому что проживал он по старому бродячему стандарту на вокзале, где общаться можно было разве что с милиционерами (пассажиры по таким собеседникам, каким был Серый в те времена, не шибко тоскуют). А милиционеры... Их общество его не устраивало: «Гражданин, уберите ноги со скамейки!» «Гражданин, вы почему никуда не едете?» «Гражданин, на скамейке спать нельзя!» «Гражданин, гражданин...», — пристают без конца. Не понимают, что и он не дурак поспать в теплой постели, да не получается.

За два месяца, прожитые им на вокзале, он побывал на заводах, на стройках, на мясокомбинате и даже в совхозах. Но нигде от его появления в восторг не приходили. Куда уж тут в восторг! Директор мясокомбината, например, не переставая хлопать его поощрительно по плечу, рассказал, будто в порядке анекдота, как на машине скорой помощи ухитрились вывезти с его комбината свинью, вынесли ее, бедную хрюшку, под простыней прямо из холодильного цеха на носилках, как больную...

Что же касается директора кирпичного завода, тот безошибочно определил, что у Серого язва желудка и отказался взять его на работу, полагая, что физический труд ему противопоказан. Напрасно Серый доказывал, что язва для него, что клапан для паровой машины, что он без язвы ожиреет, приобретет инфаркты, инсульты и черт знает что еще!

Тут самое важное, – размышлял он, – где жить (в столице ли, в другом каком городе). Там, где тебя знают все кому не лень, попробуй там стряхнуть с себя их внимание. Если человек изъявил желание прекратить крайне вредную «деятельность», какой является воровство, то лучше всего это подтверждает тот факт, что он стремится домой: жить в среде, где тебя помнят по твоим темным делишкам, – удовольствие небольшое. Лично Серый таким мужеством похвастать не мог.

В столицу Серый не стремился, в областные центры – тоже. Приехал он в район, нашел начальника. Начальник не герой – обыкновенный человек, следит за тем, чтобы дела в его хозяйстве шли без сучка и задоринки. А тут на тебе, появляется «сучок» – Серый Волк. На что же, спрашивается, он нужен этому районному начальнику?

Ходил Серый к начальнику милиции маленького южного города и трепал ему нервы. Тот вполне вразумительно объяснял, что не может прописать Серого на собственную жилплощадь, поскольку он недавно женился, и советовал Серому поискать самому себе жилье и тогда обещал прописать. Эти переговоры длились долго, пока начальнику не надоело. Приходит Серый как-то, а ему говорят: «На совещании». Затем: «В командировке», «Заболел», «На конференции», «В отпуске»...

Конечно, чтобы не морочить себе голову, погнал бы он Серого из города в двадцать четыре часа, но у Серого в кармане бумажка – направление. Начальник Серого не погнал, был вежлив, но часто встречаться с ним, естественно, не хотел...

А Серый усердно искал себе жилье, ходил по улицам, по домам, показывал, по требованию хозяев, паспорт и выслушивал один и тот же ответ: «Нет!» Когда паспорта не требовали, Серый сам предупреждал, что только освободился. Собаки лаяли на него во всех дворах, а хозяева говорили: «Нет!» Случалось, говорили «да», но тогда просили двадцать рублей за уголок. Где же было достать ему такую прорву денег! И уже он говорил: «Нет».

На работу его не принимали, потому что он нигде не был прописан. А не прописывали, потому что некуда было. А жить надо было... Деньги он пока добывал. Небольшие денежки – за два-три рублика перекапывал огороды тем собственникам и дачникам, которые сами этого делать не желали. Еще заборы ремонтировал. Днем он высматривал себе работу, определяя, что в доме нет мужчин, затем ночью ломал забор, а уж на следующий день за трояк его ремонтировал.

Поскольку он постановил жить честно, то новые заборы он не ломал, а только старые, шаткие, давно требующие ремонта. В деревянных заборах в городке недостатка не было, жить до поры до времени можно

было, но это только древний грек Диоген мог жить себе в бочке.

Вот тут и встретил он Карася. Тому жилось трудно, потому что его одновременно мучили жена, любовница и теща – раздирали на куски, требуя от него денег, которых у него не было, потому что невозможно заработать на такую ораву женщин. Не зная, как делить между ними свои скудные заработки, Карась относил их к Барабану.

Барабан – прозвище постоянного и бессменного хозяина комбината «Пиво – воды» с элегантным названием «Бар», невзрачной хибары в тупике между домами. Здесь мужчины с утра до вечера обсуждают различные проблемы, от очередного футбольного матча до событий международного значения. Постоянным посетителем этого заведения, помимо своей воли, заделался и Серый Волк.

Нигде не знакомятся мужчины так быстро и легко, как в пивнушке за одним столом. Здесь они снюхиваются так же просто, как собаки на помойке. Карась, приведя Серого к Барабану, разумеется, сообщил, что Серый «откинулся» от «хозяина», где приличное время находился (говоря на человеческом языке – освободился из тюрьмы). Никакого удивления это у приятелей Карася не вызывало: кто из них не лопал «хозяйские» щи!

Кроме пивной Серый открыл в этом городе целых три парка. Особенно ему полюбился один, у самой реки. Вечерами, когда было не холодно, он часами сидел в темноте, на скамеечке, поближе к реке, вспоминая родину, старый парк у пруда, образовавшийся из защитного рва древнего замка. Что может сравниться с красотой родного угла!

Ты глядишь на черную, блестящую в лунном свете воду, слушаешь шепот камыша – тихо вокруг, все спят. И замок, столько повидавший за века, тоже спит. Ты один, вокруг никого – только камыш, ветерок и дикие утки... И ты сам такой же, как они... В такие минуты нет никакой другой печали, только боль от ощущения уходящего времени, уносящего в прошлое и уток, и камыш, и тебя самого вместе с твоими драмами, хорошими и плохими поступками.

Однажды, когда он ходил по домам в поисках жилья, он понравился одной доброй женщине – домохозяйке. Расспросив Серого о жизни, она накормила его борщом, а на прощание дала с собой баночку домашнего варенья. Было еще не очень поздно, и Серый отправился в свой любимый парк, чтобы провести там совещание по вопросу своего положения и дальнейшего поведения. Устроившись на любимой скамейке, открыв баночку, он угощал себя вареньем; ягоды из-за отсутствия ложки доставал пальцем. Издали неслись звуки музыки, и в сочетании с чистым прохладным воздухом все это было прекрасно.

...На Урале уже снег, на моем родном острове все еще дожди, а здесь днем жаркое солнце и только ночью холодно, сыро. Но самое удивительное здесь утро – теплое, с пряным запахом дыма от сжигаемых повсюду опавших листьев. А сизые дымки поднимаются прямо вверх—безветренно...

Основным моим собеседником в эти утренние часы сделался Белокуров (вот приобрел компаньона!), впрочем, и по вечерам нередко возникала необходимость общения. Скорее всего, он не кривил душой, когда рассказывал нам о всевозможных разумных решениях общества по отношению к таким, как я, – законы о трудоустройстве и другие гуманные законы – все они действительно существуют и действуют. Только лучше бы он не только о законах рассказывал, а прямо сказал; «Приедешь ты, брат, в пород твоего назначения, люди – они всюду живые, и везде на тебя будут смотреть как на близкого родственника черта; твоя задача – терпеливо и тактично приучать людей мириться с твоим существованием и зубами вгрызаться в жизнь, завоевывая ее шаг за шагом, по кусочку удерживая захваченное, расширять плацдарм; хоть на четвереньках, хоть ползком, но удержаться, и никаких фокусов, никаких зигзагов в сторону от взятой линии...»

Нет, товарищ Белокуров (теперь-то я уже могу тебя так называть), ты был не прав, подготавливая меня и других к тому, что, отбыв наказание, искупив свои грехи с баграми в руках, мы естественно и безболезненно войдем в нормальную жизнь... Хотя теоретически все так, ты забыл сказать, что практически это право каждый из нас должен уже на воле еще раз отвоевать, ежедневно, ежечасно побеждая недоверие – не только в окружающих, но и в себе самом... Доказательства? Пожалуйста. Моя теперешняя жизнь...

Невеселые рассуждения Серого прервал невесть откуда взявшийся тип.

– Чего пальцем жрешь! – рявкнул он. – А ну, покажь документы!

Несло от него винным перегаром. Серый, решив не связываться с

пьянчугой, встал и пошел прочь. Но тот шел за ним и, накаляясь, рычал:

– Документы покажь, кто ты такой?

Тип был здоровенный, одежда на нем помятая и, очевидно, грязная. Серый послал человека на образа. Он поступил неосмотрительно, в этом его убедил здоровенный кулак пьянчуги.

Зафиксировав трещину на левом зубе мудрости, а также «фонарь» под правым глазом, Серый установил для себя бессмысленность сопротивления ввиду исключительной силы вышеназванного кулака. Он сунул типу варенье: «На, держи!» – и пошел прочь. Удовольствие от того, что тебя бьют, все понимают, сомнительное, поэтому ноги вынесли Серого из парка с восхитительной скоростью.

Он отправился на автобусную остановку, там толпилось много народа – преимущественно мужчины. Рядом с ним оказалась стройная девушка, но ему, откровенно говоря, было не до нее.

Подъехал набитый битком автобус, остановился выгодно для него: дверь оказалась прямо перед ним. Он поборол искушение ворваться первым и пропустил девушку.

Он был в чертовски плохом настроении, вдобавок ко всему невыносимо болела раненная когда-то нога, которую тип, видимо, успел бодануть. А свободное место перед девушкой никто почему-то не занимал. Серому очень хотелось сесть, но было неудобно лезть мимо девушки. Он тронул ее за плечо и сообщил, что впереди свободное место. Она на это отреагировала совсем неожиданно.

– Неостроумно,– сказала она,– перестаньте. Что вы о себе воображаете?!

Он зло протиснулся мимо нее и сел. Стало совсем грустно. Покосился на девушку, которую протолкнули вперед, так что она поравнялась с

его сиденьем. Она в отместку насмешливо пялила глаза на его «факел» и вздутую щеку. Отвернуться было некуда. «Ну и пускай смотрит, стерва! И кто в тебя, в такую,– подумал он,– влюбится, всю жизнь в девках просидишь». Однако, еще раз на нее посмотрев, он начал в этом сомневаться: очень мордашка у нее симпатичная оказалась. «Жаль только,– размышлял он с грустью, – что такой ехидне такая прекрасная физиономия досталась». Но это всегда так: если такая живописная особа – считай, что зануда. Женщины от сознания своего внешнего превосходства портятся невероятно».

Ночью, ворочаясь на твердой скамейке в зале ожидания, он ни с того ни с сего размечтался об этой Ехидне. Его воображение наделило ее зачем-то чудесными качествами – добротой и даже умом. Он, конечно, понимал, что такая женщина – всего лишь плод его воображения, но это был чертовски вкусный плод.

На следующий день он отправился в поликлинику к зубному врачу, да и с «факелом» что-то нужно было сделать, уж очень он ярко светил. Насчет зуба врач решил просто: вырвал. «Факел» помазали неопределенного цвета вонючей жидкостью. Затем в комнате бытового обслуживания при вокзале отутюжил брюки, после чего удалось отыскать работенку: одной тетке за десять рублей выкопал траншею в тридцать метров под водопроводную трубу. Боже мой, что это была за работа! Ведь если разобраться, разве в этих местах нормальный грунт? Это не грунт, а хлюпающее под ногами месиво из мельчайшего песка, глины и воды. Ты только что выкопал приличную яму, но не успеешь выпрямить спину, как она каким-то образом снова наполнилась этой кашей, и, проклиная всех чертей, опять начинаешь ее очищать. Мартышкин труд!

А вечером он на вокзале встретился с Карасем: Познакомился Серый с Карасем когда-то в местах не столь отдаленных. Сидел Карась за казенное вино, которое умудрился продать. Шел он, видите ли, с друзьями. Остановились у магазина, как оказалось винного, и травят анекдоты. А у входа в магазин стоят три бочонка вина. Стоят друзья, стоят себе бочонки. Друг другу не мешают. Тут подходят какие-то мужики, по виду деревенские, спрашивают – не продаются ли эти бочонки. А почему бы и нет? И Карась, представив себя на минуточку в силу артистического дарования продавцом этого магазина, продал бочки.

Получив деньги, друзья, не дослушав анекдота, поспешно удалились. Настоящий продавец едва догнал свои бочки и удивленных покупателей. Вино укатить они не успели, а Карася закатали на три года.

Освободившись, он приехал в этот город и женился. Теперь у него уже был сынишка трех лет – великий часовщик. Все часы в доме «отремонтировал» так, что Карасю пришлось обзаводиться петухом, чтобы по утрам не просыпать на работу.

Когда Карась с Серым подходили к заведению Барабана, Серый заметил долговязого человека, чесавшего спину об угол «бара», из которого он, по всей вероятности, только что вышел. Человек показался ему знакомым – большого роста, в помятой одежде.

– Это Рыжий, – сказал о нем Карась, – удар у него страшный, а левый... почти смертельный.

Да, разумеется, это был вчерашний знакомый Серого, проверявший в парке его документы. Карась продолжал говорить о Рыжем, что бог отвалил ему здоровья чрезмерно, что переломать руку ближнему для него пустяковое дело, а если он кому-нибудь двинет по жевательной аппаратуре, ни один стоматолог ничего не соберет...

Они вошли в «бар» и уселись за свободным столиком в углу, к которому тут же подсел какой-то знакомый Карася.

– Женька,– представился он Серому.

Это был внешне эффектный малый лет под сорок, длинный, тощий, с тонким лицом, нос с горбинкой и под ним черные усики; его большой рот блестел золотыми зубами. Одет он был как министр иностранных дел: модельные ботинки на кожаном ходу, дорогая рубашка из белой непонятной ткани, костюм с иголочки, «селедка»... А черные глаза Жени украшали длинные, как у девушки, ресницы. За счет этих ресниц он, оказывается, всю жизнь и существовал, потому что был авантюристом именно по женской линии. Прозвище у него было – «Жених».

В былое время работал он по нехитрому методу: он – жених, то есть «влюбляется», становится женихом. Войдя в доверие, исчезает затем с деньгами невесты, чтобы начать женихаться где-нибудь в другом месте.

Немного погодя к ним подошел и Рыжий. Он занял последний свободный стул и с профессиональным интересом стал рассматривать «фонарь» Серого, но свою работу, очевидно, не признал.

Заказали выпивку, закуску и торжественно принялись за дело. Первый тост провозгласили «за свободу». О, как она прекрасна, свобода! Выпили с чувством, закусили и стали вспоминать «золотое время», когда еще не существовало бригадмильцев и народных дружин, когда жилось проще и вольготнее и можно было жить без прописки где угодно! Теперь же, не успел Рыжий найти «крышу» у Антошки – бывшего спекулянта и ростовщика, как тот ему предложил немедленно явиться в милицию и договориться насчет прописки. При этом Антошка внушительно заявил, что сам капитально уважает законы, что ничего «такого» он больше не принимает (а раньше хоть трактор умел продать, только пригони), что завел он поросят и огород.

Рыжий и Серый

После первой бутылки Евгений показал широкую натуру – заказал другую, затем сообщил, что женился. Всем стало смешно. Видя, что ему не верят, Евгений не на шутку обиделся и полез в карман за паспортом.

– Штамп есть?

Штамп был. Все удивились, Женька объяснил, что уже год страдает, потому что утомительно, да еще и баба ревнивая попалась. Но другого выбора у него не было – уж очень не хотелось ему работать, да и надоело, оказывается, ему обманывать несчастных женщин.

За малым исключением, все присутствующие не сомневались, что не обманывает лишь тот, кто всех глупее. Поэтому Евгений с легкостью доказал, что, невзирая на все, живет он неплохо: жена его работает дамским парикмахером, прически разные делает с «левым» лаком и прочей ерундой, деньги зашибает. А что ревнивая... Какая баба не ревнивая? Порода у них такая.

Войдя в азарт, Евгений стал убеждать и остальных жить по его методу. Особенно это относилось к Рыжему, ибо выяснилось, что ненавидел Рыжий любой труд. Был он когда-то «честным» вором, грабил «технически», без применения грубой физической силы и соблюдал воровской «закон». Теперь же с «законом» покончили, поэтому Евгений и просвещал Рыжего, внушал ему, что система прописки – не калач с дыркой и считаться с этим явно стоит. Одно из двух: если он, Рыжий, пропишется, ему и на работу надо будет устроиться, уж за этим проследят в уголовном розыске, а если Рыжий не захочет прописаться, то будут его гонять с места на место и в конечном счете привлекут за нарушение паспортного режима. Так что выход для Рыжего практически один – жениться.

– Приспосабливайся, – говорил он захмелевшему Рыжему, – жизнь требует жертв. Только вот что, прочитай парочку книжек. Попадается ничего мазня. А главное, надо тебе поучиться технике культурного разговора, чтобы от людей не отличаться. Сейчас, знаешь, прогресс! Нам, брат, никак нельзя отставать.

В этой компании никто всерьез делами другого не интересовался, поэтому и планы Серого на будущее никого не волновали и, наверное, никто не счел бы их разумными, за исключением разве что Карася, который имел специальность электрика и работал в городской котельной.

И все-таки было приятно сидеть в ярко освещенном зале и чувствовать тепло от выпитой водки и горячего чая. Да и скучно одному. Все

ходишь по городу, ищешь, а поговорить не с кем. Прямо хоть вой от одиночества. Однажды Серый решил: «Поговорю-ка с кем-нибудь о чем– нибудь». И обратился к первому встречному:

– Извините, скажите, сколько времени...

Вот, собственно, и весь разговор, а и то веселее стало. Да, как ни верти, а человеку без общества не обойтись, знакомцы Карася пока единственные, с кем Серый мог поговорить. Он нисколько не сомневался, что Рыжий скоро снова сядет в тюрьму и еще кого-нибудь потащит за собой. Ведь он будет искать компанию воров, не найдет их. Может, соблазнит мальчишек, которые жаждут романтики. Следовательно, подумал он, по городу ходит «крокодил» и никто об этом не подозревает.

А Серый ничем не мог мальчишкам помочь. Смешно, вот и он об общественной безопасности думает... у него своих забот по горло. К тому же он считал, что существуют специальные люди, которые за все это несут прямую ответственность.

Следующая встреча Серого с Рыжим состоялась в кино. Если человек спит на вокзале, это еще не значит, что он не должен ходить в кино. И даже то обстоятельство, что одет он паршиво, не может заставить его отказаться от такого маленького удовольствия. А тут идет он, встречает Рыжего. И главное, у того лишний билет имеется. Правда, фильм понять Серому так и не удалось, потому что Рыжий оказался некстати общительным.

Решив испытать метод Женьки, Рыжий сделался заядлым посетителем кино. И разработал такую систему: идет в предварительную кассу и покупает по два билета на все вечерние сеансы недели, один себе, другой – даме, не успевшей приобрести билет. Поскольку последние сеансы кончаются поздно, имеется законное основание напроситься в провожатые. Но беда в том, что все эти красавицы никогда не пускали его в дом и спешили от него избавиться еще за квартал от дома.

Несмотря на свои сорок лет, Рыжий выглядел молодцом. Бродячая жизнь, многих искалечившая, придала ему даже какой-то неуловимый оттенок романтичности. И однажды ему посчастливилось: «дама» пошла с ним. Он привел ее в ту комнатушку, где жил. Но «дама» держалась неприступно и, несмотря на старания Рыжего, поспешила отделаться от его гостеприимства. Может, из-за его «художественного» языка, результата первых шагов по изучению «культурного» разговора. Кто знает...

Сам он объяснил это тем, что, дескать, опыта маловато в этом деле, поскольку отношения с женщинами у него до этого были простые, если не считать нескольких «мурок», с которыми удавалось побаловаться в небольших промежутках от одного срока до другого, да еще «заочниц», с которых он «шкуру» драл.

«Заочницы» – самые несчастные женщины, хотя находятся они на воле, пока их «заочники» сидят в каталажке.

Начинается все с того, что получает какая-то из них письмо. Откуда? От кого? Ну конечно же, от «капитана дальнего плавания» (плавающего уже с десяток лет в тайге, в колонии со строгим режимом) или же от «студента юридического факультета». Письмо ласковое, как пушистый котенок. Появляются общие интересы, а раз так, можно и карточками обменяться. Ну конечно, ни один студент или капитан не пришлет изображения своей рожи, когда можно занять у товарища посмазливее... А затем уже можно и о любви заговорить, так как выясняется, что она, «заочница», мечта «студента».

Наконец, «студенты» признаются в том, что практикуются пока в тайге из-за сентиментально-трагической истории. И начинаются трели о грусти, одиночестве и чувствах. Конечно же, «капитаны» прощаются и «капитаны» достигают цели: сначала они получают письма, затем, в

целях повышения духовного уровня, бандероли с художественной литературой, а поскольку художественная литература не идет на пустой желудок, приходят и посылки.

«Студенчество» дипломатично не пишет о том, когда заканчивается переформирование его морального облика. Будучи оптимистично по натуре, оно надеется, что этот процесс не слишком затянется. Пройдут все условленные сроки, но «жены» своих долгожданных, выпестованных посылками и деньгами «мужей», увы, не дождутся.

бывает и иначе. Бывает, что именно «заочница» своим участием, своими добрыми, умными письмами дает колеблющемуся уму последний решающий толчок, помогает обрести веру в себя, в жизнь. Тогда заочная дружба действует на одинокую, ожесточенную душу, как бальзам. Поэтому достойны сожаления и презрения «студенты» и «капитаны», осквернившие пошлостью искреннее тепло сострадания.

Серый терпеливо слушал излияния Аркадия – так звали Рыжего. И постепенно завоевал его доверие: ведь Рыжему не так-то просто с кем бы то ни было общаться, его междометия о «суках», «гадах», «сволочах», «проститутках» и т. п. не всякий сумел бы переварить. Но организм Серого был к этому привычный.

Рыжего привлекало в Сером не только его умение слушать. Он запомнил, что Серый провел четырнадцать лет в тюрьме. И теперь, шагая рядом в неизвестном направлении, все старался поделикатнее узнать, за какие дела. «По городу ходит крокодил, и ему, конечно, нужно крокодилово общество»,– подумалось Серому.

– По указу, что ли, сидел? – спросил Рыжий, имея в виду, очевидно, указ от 1947 года, когда почти всех воров заграбастали за решетку.

– Нет, я по другой статье был определен, – ответил Серый, хотя был осужден именно по указу сорок седьмого года. Теперь, на воле, когда приходилось объяснять, за что он находился в заключении, Серый все старался сделать вид, что он, мол, честный в общем-то человек, а сидел за ошибочные убеждения. Скажи, что за кражи сидел, тут каждый покрепче за кошелек держаться станет, а от него, Серого,– подальше. И придется всю жизнь на вокзале вертеться. Однако Рыжий на этом не успокоился.

– А с кем ты сидел, с ворами? – спросил он.

– За четырнадцать лет с кем только не приходилось, – ответил Серый.

Но Рыжий пристал как банный лист.

– А из воров ты кого-нибудь помнишь?

Дались они ему, эти воры! Серый назвал наугад первые пришедшие на ум клички, вроде Генки Фиксатого или Саньки Мохнатого. Но Рыжий необыкновенно оживился.

– А-а! Генка Фиксатый?! Знаю. С Иркутска. Иркутянин... Был такой. В Тайшете я с ним общался. Понял? Загнули его там. Слышал?

Серый сказал, что не слышал, может, и загнули...

– Заходи как-нибудь,– предложил Рыжий при расставании и объяснил, как его найти. – Я бы тебя пригласил к себе ночевать, – сказал он, – но... знаешь, у Антона моего баба – ведьма. Боюсь, и меня она скоро выживет. А в гости заходи, потолкуем. Вообще давай держаться вместе. Мы с тобой на одной полочке сидим, поэтому давай вместе.

Насчет единой полочки Серый сомневался, но чтобы отделаться от него, сказал:

– Ладно. Только на старое ты меня не вербуй...

Рыжий хмыкнул то ли обиженно, то ли насмешливо.

– Об этом разговора не было. У тебя своя голова есть, – сказал он.

Ответ его был неопределенным – понимай, как хочешь.

Застывшее время

...Все к чертовой матери застыло – и вода в лужах, и жизнь вообще. Если корочка льда на лужах к полудню растает, давая воробьям возможность искупаться и напиться, для меня ничего не изменится, хотя напиться... отчего же? Это я могу сделать. И общество есть подходящее – единственные люди, мною интересующиеся,– Карась да Рыжий. Хожу по домам, по дворам, иногда с Карасиком – сделался для него почти ручным медведем: демонстрируя меня желающим как только что освободившегося, Карась для меня, «героя», выклянчивает у знакомых по стаканчику, ибо второй достается ему... Например, идем по улице, Карась кого-то останавливает. (Можно подумать, что он сейчас начнет расспрашивать знакомого, куда бы устроить Серого Волка... Как бы не так!)