Текст книги "Улыбка Фортуны"

Автор книги: Ахто Леви

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Размышляя, он подошел к могиле Танечки Терентьевой, девочки с серьезными недетскими глазами, похороненной лет двадцать тому назад. И Фортуна снова улыбнулась Серому. Он увидел Чебурашку,

Она сидела на скамеечке и смотрела куда-то на заброшенные могилы, а пожалуй, она смотрела в самое себя и была этим всецело поглощена. Тоненькая, хрупкая, почти прозрачная, она была вся коричневая – легкое темно-коричневое платье, темнорусые волосы чуть с проседью, карие глаза, похожие на орехи или небольшие каштаны, в их блеске Серому почудились мир, покой и нежность. Это были глаза доверчивого ребенка, чья душа проста и наивна, этому ребенку чужды ложь и обман, но знакомы горе и тяготы жизни, о чем говорили тоненькие морщинки у глаз, смотревших весьма печально. Пожалуй, это были глаза человека, который чего-то долго ждал и не дождался, и вдруг понял, что ждать и верить было не во что.

Женщина сидела неподвижно, не замечая, что ее рассматривают. Потом она увидела Серого, и он, смутившись, сознавая нелепость собственного поведения, спросил:

– Вы... кто?

Она не обидевшись ответила:

– Я – Чебурашка.

– Что вы здесь делаете? – спросил тогда Серый, чтобы что-то сказать и не уходить.

–      Отдыхаю,– ответила Чебурашка.

И коротко рассказала, что живет в одном из старых домов в коммунальной квартире, которую жильцы почему-то называют «вороньей слободкой», там живут разные люди; некоторые даже бросают тараканов в суп соседей и подглядывают в замочную скважину, но большинство этого не делают. Дома ее никто не ждет, вот после работы она и не спешит, а заходит сюда, на кладбище, подышать воздухом.

– Ваш рабочий день кончается так поздно? – удивился Серый. Был уже десятый час.

– У меня ненормированный рабочий день, – сказала она, и Серый узнал, что ненормированный рабочий день вовсе не означает, что человек может работать столько, сколько ему хочется, наоборот, трудиться приходится зачастую больше, чем хотелось бы. Зато он имеет повышенный оклад и усиленное уважение от начальства. Но дышать воздухом на Миусском кладбище, обдаваемом с Сущевского вала бензиновым перегаром и пылью, – это казалось Серому бессмысленным. Она ему объяснила, что так поздно ехать в парк у нее нет сил, посидит немного в тиши и пойдет домой, где у нее в маленькой комнате за шкафом есть кровать, а по другую сторону шкафа спит ее мать. Это теперь, когда сын в армии, когда же он был дома, он спал в кровати за шкафом, а она на раскладушке посреди комнаты (они ждут новой квартиры, но их очередь еще не подошла).

Она рассказывала все это Серому, как старому знакомому, которого давно не видела, а Серый искренне удивился, что у нее такой взрослый сын, – сама-то она была похожа на ребенка.

Когда Серый провожал Чебурашку до «вороньей слободки», он узнал, что в войну она, как и множество детей того времени, голодала и мечтала о хлебе, что работать начала в шестнадцать лет и вот уже более двадцати лет трудится, а сейчас она – секретарь директора большого института.

Муж оставил ее с маленьким сыном в угоду своей матери, ей пришлось бы туго, если бы в ее маленькую жизнь не вошел большой и добрый человек, который ее очень любит и уже в течение десяти лет поддерживает духовно, поддержал бы и материально, но она не разрешает, считает, что материальная заинтересованность исключает искренность и чистоту отношений. Он заботливый, помогал ее сынишке Юрику решать задачи, беседовал с ним, когда бывало нужно.

А пожениться они не могли никак: он крупный ответственный работник, и у него есть жена, которую он не любит, да она и нездорова. Но, разумеется, развод мог бы отрицательно повлиять на его положение...

Серый с изумлением смотрел на маленькую женщину, преданную человеку, который ее обманывал. Как можно отдать такому эгоисту жизнь, время, молодость и довольствоваться короткими украденными минутами? Что это: слабость, смирение? А может быть, чувство?

Десять лет – большое время: сначала, после предательства мужа, она была ко всему безразлична, а он за ней настойчиво ухаживал, добивался ее расположения постоянством, клятвами в любви. Разумеется, она не надеялась выйти замуж с ребенком и была благодарна человеку, сумевшему стать ей другом в трудное время; вот только видятся они редко, очень у него много разных дел, зато он часто ей пишет, в каждом письме бесконечные уверения в любви, и это уже десять лет подряд. Это ли не постоянство?

Серый, неизвестно, почему, вдруг решил вломиться в чужую жизнь. Добрый и прекрасный рыцарь, друг-предатель этой милой женщины, очень походил на Рыжего, жил как вор, крал любовь, жизнь другого человека. Нет, такому человеку не будет прощения.

Серый спросил, почему она Чебурашка.

–      Я люблю мультфильмы про Чебурашку и крокодила Гену, они такие верные друзья. Но я же не могу быть Геной, значит, я... Чебурашка.

Присмотревшись, Серый нашел в ней сходство с той Чебурашкой, из фильма. Очень похожи были глаза – доверчивые и добрые.

– А я могу быть крокодилом Геной, – сказал он и признался, что на самом-то деле он Серый Волк.– И мне давно пора поменять кличку.

Они не договаривались о свидании, но на следующий день он нашел ее там же, у могилы Танечки Терентьевой. Его приходу она обрадовалась, и они дышали «свежим» воздухом вместе. Он отметил, что ему в этой женщине все нравится: и голос, и походка, и манера говорить. Он рассказывал ей о своей родине, об острове и о море. Она никогда не видела моря, потому что всегда жила в Москве для кого-нибудь: для сына, для друга, для работы.

– А для себя?

Она промолчала.

Следующую субботу и воскресенье они провели за городом. Это вошло в привычку: они садились в электричку и уезжали из города подальше. Они бродили в подмосковных лесах, иногда забредали в дачные поселки, в подмосковные деревни, увидев дом, окруженный высоким забором, с угрожающими табличками на воротах «злая собака», дивились нерачительности хозяев такого дома: люди лучшие годы тратят на приобретение барахла и, живя на природе, ее не видят.

Они вставали рано, когда город еще спал, уезжали в лес и гуляли там до позднего вечера; возвращались, когда город готовился ко сну. Они об этом не говорили, но знали, что любят друг друга. Им было хорошо вдвоем.

Письма

Тучи бегут по небу над материками, над морями, и границами, догоняют своих сестер и братьев, собираются, расходятся и мчатся дальше, темные и светлые, низкие и высокие, грозовые и снежные – одна семья.

Сегодня их видит он – Серый, а завтра ими полюбуется его мать. Но тучи не передадут ей его мысли и чувства. Это делают письма.

Как часто где-нибудь в тюремных карцерах, в этапных вагонах или в сибирских лесах Серый думал о матери, о сестре и брате. Думы о них были неясные и безнадежные. Он не знал, живы ли они, он ничего не знал о них с тех самых пор, как покинул родной дом на острове. Но однажды случилось чудо: после побега из колонии его привели в закрытую тюрьму, где всем прибывшим вручили стандартные почтовые открытки для оповещения родных о своем местонахождении. Такой был порядок: каждый мог написать на открытке: «Жив, здоров, чего и вам желаю» и обратный адрес.

У Серого не было родных. Это право «оповещать» родных он получал, наверное, с полсотни раз, но никогда им не пользовался. А на этот раз он решил вдруг написать матери. Адрес указал наобум: Швеция, Эстониен кэмп и фамилию, имя матери. Отдав открытку, он о ней забыл, считая это дело чистейшим озорством.

Тем более он поразился, когда несколько месяцев спустя к нему в камеру вошел заместитель начальника тюрьмы и сообщил, что на его имя из Швеции поступило письмо, написанное по-эстонски. Так он получил первую весточку от матери.

Из следующего письма он узнал, что сестра Кадри замужем за шведским предпринимателем, имеет двоих детей и, чтобы не скучать, учится на медсестру. Кадри и сама написала брату, но, забыв написать фамилию адресата, получила свое письмо, побывавшее в Советском Союзе, обратно.

Брат Лейно тогда плавал механиком на корабле дальнего плавания – «пахал море», чтобы повидать чужие страны и океаны, но потом его пленила одна девушка, он женился, у него родился сын. Некоторое время Лейно ездил по стране, продавал огнетушители, тренировал юных баскетболистов, рисовал картины, работал в ночном клубе и в казино, а затем прочно устроился на швейную фабрику закройщиком. Он залез в долги, купил небольшой домик, автомобиль и стиральную машину, которые ему предстояло отрабатывать в течение многих лет.

Освободившись, Серый стал часто получать письма от родных. Он их читал зверюшкам в зоопарке и друзьям в прекрасном городе на Днепре. Ему было странно читать, что в 1967 году его старенькая мама «топтала» своими уставшими ногами педаль швейной машинки на фабрике, прошивая бюстгальтеры, когда уже давно существовали электрические машинки, – видимо, тамошние предприниматели экономили на электроэнергии. В одном из писем мать рассказывала, что на улице, в шести метрах от нее, на глазах у ошеломленных пешеходов, средь бела дня убили женщину; в другом она писала о кражах, шантажах и убийствах, которыми полна жизнь и полны газеты, и горевала, что по вечерам лучше из дома не выходить – можно быть избитым ни за что ни про что, несмотря на время и место; в третьем письме она высказала соображение, что в Швеции страшно упала нравственность, все изменилось к худшему... О Советском Союзе у нее было самое фантастическое представление. И во всех письмах – жалобы на дороговизну, нехватку денег. Мать предупреждала его, что хотя и гарантирует ему, приглашая в гости, жизненный минимум и обратный проезд, – это только на бумаге, на приглашении, на самом деле будет лучше, если он сам окажется состоятельным.

Но в каждом письме она настойчиво уговаривала его перебраться к ним насовсем, убеждая его в том, что в Советском Союзе он может совсем плохо кончить, ведь в этой стране царит произвол, о чем у них немало пишут, хотя читает она в основном шведские газеты, не имея средств выписывать дорогие эмигрантские. Когда она узнала, что Серый получил квартиру в Москве, что стоит его квартира всего лишь восемь рублей в месяц, она призналась, что получить квартиру в ее городе можно, только дав взятку – не меньше двадцати тысяч крон, причем плата за квартиру – треть зарплаты.

И странно было ему читать, что все равно жизнь у них, хотя и нелегкая, —хорошая. Он не сомневался в ее искренности и честности этих уверений, потому что его мама всегда была прямая и искренняя.

Оказавшись на чужбине, его мать осталась верной своим детям. Она никого больше не любила – только их. Когда она ушла на пенсию, у нее были уставшие грустные глаза, а ее светлый лоб покрыли тонкие-тонкие морщинки, ее волосы поседели, такой заново узнавал свою мать Серый – на фотографии. Она стала присматривать за внуками и внучками, семья в конце каждой недели собиралась в ее уютной квартире. Глаза, усталые и немного грустные, смотрели на людей честно и открыто. Ни у кого не видел Серый таких глаз, как у его матери. Они всегда были серьезными и правдивыми. Вот еще у Чебурашки такие же глаза.

И хотя его маму ждала спокойная старость, она никогда не была счастлива. Больше четверти века ее мучила боль, какая бывает у людей с ампутированными руками, когда болят несуществующие руки. У матери болело сердце от воспоминаний о сыне, которого она никогда не могла бы себе представить Серым Волком. В ее памяти всегда жил тот сентябрьский день, когда мальчишеская фигура ее сына в коротеньких штанишках, с рюкзаком за плечами исчезла за поворотом улицы. Таким она запомнила его на всю жизнь.

Они нашли друг друга, но между ними были тысячи километров, разделенные морями и границами, а границы – непреодолимые заборы, пока мир разделен на государства с разными социальными системами. На земле границы ограждают от недобрых соседей, но беда тому, чьи близкие оказались в чужом дворе.

А ведь у них там совсем иной мир, – думал Серый, – они не только говорят на другом языке, по-другому одеваются, они совсем по-другому думают, ведь он своих близких совсем не знает и они не знают его, хотя и одна в них кровь, хотя и любят они друг друга.

Он представил себе брата, идущего ночью по красивому городу среди сияющих красно-золотых витрин, бросающих причудливые тени на узорчатые тротуары, на гордые белые дома; он представил свою красавицу сестру – она идет по ночному нарядному городу, но идет одна и осторожно, не беспечно, ибо в этом мире, оказывается, можно быть избитым без причины, несмотря на время и место... Да, этот мир был Серому чужим, но как хотелось ему обнять свою мать, сестру, пожать руку Лейно!

Но пока это невозможно, и Серый писал о своей жизни, приключениях, о названой матери-геологе, она выполняла во время войны правительственные поручения, спасала коров в прикарпатских селах во время наводнения, исколесила всю страну; он писал им об этой женщине, не побоявшейся доверить ему, Серому Волку, ключи от своего дома. Да, можно писать, но всего не опишешь, ибо письма – не тучи вместительные, беспристрастные и нейтральные: тучам безразлично, если под ними где-нибудь идет война и умирают люди.

Но и они не вечно будут нести свою влагу куда хотят – их путь уже направляют руки человека, и добрая его воля заставляет дождевые тучи проливаться там, где жажда и жара убивают жизнь...

Только безнадежный эгоист пьет из родника радости в одиночку

Чебурашка пришла к Серому не скоро. Возможно, они успели до этого обойти все подмосковные леса, во всяком случае это было после того, когда Серый произвел в своем жилище очередной смотр. Он продал гардероб, который высился в квартире, словно скала, и построил в прихожей скромный стенной шкаф. Крест с Христом он в одну дождливую ночь благополучно вернул бы на кладбище, если бы когда-нибудь уволок его оттуда. Но, разумеется, никакого Христа в его жилище никогда не было, так же как не было у него кровати стоимостью в корову...

Он собрал в просторный мешок всю подаренную ему добрыми людьми мелочь: слоников, зайцев, собачек, обезьянок и даже отштампованного на картоне, вечно улыбающегося Есенина с трубкою во рту, в этот же мешок затолкал лишние тряпки и повез это добро на толкучку, куда пришел вовремя: народу было много, а милиции не было видно... Потолкавшись немного ради приличия, он незаметно положил мешок и ушел. Но через два дня его вызвали в районное отделение милиции и вернули мешок: подвела метка прачечной. Разозленный, он этот мешок ночью попросту сбросил с балкона, и на сей раз его не вернули.

А сверхсекретный замок?.. Зачем он Серому! Смешно дрожать за свое барахлишко человеку, который в болотах тонул и со смертью за руку здоровался. Он помнил Тростовского и ценил его одержимость, понимая, однако, разницу между забарахленностью и собранием редких интересных вещей – экспонатов в доме Тростовского.

С приходом в его жизнь Чебурашки из нее ушли все другие женщины.

Она пришла под Новый год и принесла Серому маленькую зелененькую елочку, свою жизнь и свои заботы. Впрочем, у нее была только одна забота – сын Юрик, которому Серый постарался стать другом.

Их стало двое. Только двое составляют целое, и только двое могут жить, не замечая мелочей, не разменивая на них драгоценного времени, – только двое, если они действительно друг другу нужны, если они не ошиблись, если не обманули себя своим выбором. Она была обыкновенной женщиной и, наверное, не могла бы ответить на многие интересующие его вопросы, многого бы не сумела объяснить, но он нашел ответы и объяснения в ней самой, в ее близости, в том, как она ходила, дышала, говорила, во всех ее мелочах и привычках. Когда-то в хмельную ночь одна женщина сказала Серому: «Любовь к людям начинается с любви к женщине...» Действительно, появилась Чебурашка и люди как будто стали лучше.

Он начал думать о том, что не все люди одинаковы. И на солнце есть пятна, но солнце все-таки греет. И надо быть терпимым к человеческим слабостям, это ведь тоже своего рода пятна, человек все равно остается человеком, если от него есть польза. Он стал мягче, общительнее. В этом он убедился, когда к нему заявился Концентрат, чтобы предложить им с Чебурашкой билеты в консерваторию. Обратив внимание на узкий диванчик Серого, он предложил им с Чебурашкой свою новую софу, уверяя, что прекрасно может еще немного поспать на рояле, ведь он привык...

Чебурашке надо было вставать в шесть часов, чтобы успеть позавтракать, привести себя в порядок и добраться до работы. С нею вместе вставал и Серый. Он внушил себе, что по дороге на работу, сам того не замечая, человек переключается из личной жизни в общественную; в троллейбусе от дома до места службы он превращается в работника. Плохо, когда человеку не надо идти на работу: его рабочее место дома за письменным столом, а рабочее настроение запаздывает. Вот Серый и решил ходить на работу вместе с Чебурашкой. Они вместе выходили из дома, садились в троллейбус, а потом пересаживались в два разных: ей – до службы, ему – обратно домой, к письменному столу.

Единственные разногласия в их жизни возникали из-за кухонной посуды, которую Чебурашка все настойчивее внедряла в хозяйство. Каждый раз, когда Серый что-нибудь выбрасывал, Чебурашка устраивала небольшую истерику, и он тоже, вспомнив тюремных психопатов, закатывал глаза, изображая на лице нервный тик. Он считал, что с истерикой можно бороться только истерикой, и был прав: она тут же испуганно кидалась за водой и заставляла его глотать какие-то отвратительные таблетки. Зато он терпимо относился к ее коллекции рисунков, изображающих Серого Волка и Зайца из мультипликации «Ну, погоди!», которыми она оклеила одну из стен.

Так у Серого появились личная жизнь и дело. Он начал повесть «Что было потом», хотя и не был уверен, что именно в этом его призвание. Когда-то в лесу ему было нелегко начать работать багром, топором, теперь было нелегко заставить работать мысль. Он перестал пользоваться седуксеном, успокоение давали маленькие руки Чебурашки, он ощутил потребность быть откровенным со всем миром, надеясь, открывая свои небольшие секреты, познать тайны и закономерности большой жизни.

Но это оказалось не так просто. Очевидно, нужен был другой жизненный опыт, чем у него, чтобы понять всяких вертининых – людей, которые вторгались в его жизнь, представляясь лаконично: «аспирант», «корреспондент», «историк», «математик», «искусствовед»... Если у Серого период праздной жизни был кратким, у этих людей, ежедневно заседающих в компаниях, по разумению Серого, просто не могло быть времени для истории, искусства и литературы, о которых они, безбедно кутя, обильно рассуждали.

Наблюдая за Вертининым, Серый не мог взять в толк, где у того кончается личная жизнь и начинается общественная; деньги ему где-то, видимо, платили за свободное время. Показалось Серому, что у Вертинина двойная жизнь: для государства – одна, в которой он подделывается под настоящего работника – только на словах, разумеется, для себя – другая, которой он доказывает, что слова – сила нематериальная, и посмеивается над доверчивыми.

Серый много ездил по стране, встречался с людьми и, сопоставляя их заботы и разговоры с разглагольствованиями Вертинина, каждый раз поражался: Вертинин и его компания никогда всерьез не интересовались делом, не болели за него, они только изрекали готовые истины, а людям не нужны лишние слова, люди без них знают, как жить. Колхозник с горечью говорил ему о картошке, сгнившей на полях по вине председателя; трубопрокатчик был одержим идеей рационализаторства; инженер с возмущением рассказывал о дорогой аппаратуре, заказанной за рубежом, но ржавеющей без применения где-то на складе из-за нерадивости какого-то администратора. И каждый не просто болел за свое дело, не просто четко выполнял его, каждый чувствовал себя обязанным покончить с бесхозяйственностью, найти наиболее выгодное для государства решение своей проблемы. Эти люди вызывали уважение и вовсе не нуждались в словесах, которые мог предложить им Вертинин.

И постепенно закралась в голову Серого мысль... Наверное, философия Вертинина – не философия вовсе, его разговоры – не мировоззрение, а всего-навсего маска, игра в интеллект; возможно, эти «крупные» и «малые» специалисты лишь играют интеллигентных людей, может, они, как в свое время Серый Волк, тоже хотят быть похожими на людей... Если это так, значит, вертинины – это та пена, что собирается у любого предмета в море, на воде...

Да, ушли Вертинин, Двоюродный Брат и Друг вместе со своими дискуссиями и рассуждениями; испарились «корреспонденты» и «аспиранты»; исчезли диковинные вещи и диковинные люди, а к Серому постепенно приходило сознание того, что вовсе не просто ориентироваться в мире и что, выйдя за ворота тюрьмы, человек не сразу понимает что к чему, с кем ему хочется быть, кому верить. А мимо мелочей проходить нельзя, и с теми, кто идет, не глядя под ноги, ему не по пути.

Говорят, замки, глазки, сигнализации, заборы – тоже мелочь. Так ли это? Неужели люди никогда не научатся жить без них?! Как сделать, чтобы люди не прятались за замками, а помогли уничтожить тех, от кого им приходится прятаться? Разве люди за замками не прячутся от людей же? Не прятаться надо, а бить тех, кто мешает жить, и тогда не нужно будет обвешиваться замками... Разве это мелочи?

Ушли вертинины, не стало диковин, пришла Чебурашка, и вернулся Концентрат; стали посещать Серого новые люди. Приходил врач с парализованными ногами (его привел, поддерживая, товарищ), рассказал о жизни, о методе, который он испытал на себе самом, о борьбе с обюрократившимися светилами медицины, мешающими ему лечить таких же, как и он, парализованных; появились люди, занимающиеся мужественным и труднейшим делом – воспитанием слепоглухонемых; приходили к Серому молодые, горячие мыслители-психологи; были чаепития и споры до глубокой ночи. Не одних прохиндеев привлекал Серый, оказывается, с ним охотно общались и другие люди, и как бы смешно он выглядел в их глазах со свой диковинной обстановкой. У этих людей все было ясно: была видна трудная работа парализованного человека, с ним общались больные и медики всей страны; были вчерашние безнадежные инвалиды – слепоглухонемые, ставшие сегодня студентами университета. Здесь не было шепота, тайн, здесь все было ясна

Раньше Чебурашка после работы бежала домой – за шкаф, а там ее мама и соседские тетки смотрели телевизор, до поздней ночи он гудел у ее головы... Да и теткам не запретишь. Что же им еще остается: в церковь не ходи, телевизор не смотри, а где же и о чем поговорить? А так хоть детективчик обсудить можно, тем более многосерийный. Но Чебурашке не уснуть. И приходят сожаления о несложившейся жизни и думы о том, как все будет, когда вернется из армии ее молодой солдат... И опять она почти до утра смотрит в ночь испуганными глазами, отыскивая свою вину. А вины нет: на доверчивого всегда отыщется подлец. Тут уже и вставать пора, чтобы идти в свой институт.

Что мог дать ей Серый? Прогулки в лес. Покой после работы. А если о тебе никто в жизни не заботился, и маленькая забота становится большой. На дворе зима, а на ней модное пальто, только от модного этого контура никакого тепла. Серый не мог ей купить дорогой шубы, а скомбинировал из купленной в комиссионке старой цигейки и охотничьего плаща такую шубу, что не страшны теперь Чебурашке никакие ветры и холода, да и людям завидно: где достала?! Мастера ателье постарались, и шуба получилась очень даже модная.

– Что я могу тебе дать? – спрашивала Чебурашка.

А что нужно Серому? Никого другого он бы не удивил этой комбинированной шубой и лесными прогулками, и если она за эту мелочь иногда уткнется ему носиком в глаз, он будет счастлив. Ему друг нужен, преданный человек. А они ведь, преданные, на улице не валяются... И если ее бессонные глаза уже не выражают вечного вопроса, «как жить дальше», если в них появилась радость, то и он тоже, наконец, избавился от одиночества. Они были богаты – они любили друг друга, а это и есть улыбка Фортуны, но Фортуна улыбается незаметно для других тем, кто ее улыбку сумеет оценить.

Однажды, держа в своих ладонях маленькие ручки Чебурашки, Серый ощутил неестественно быстрый, к тому же совсем слабый удар. Он заставил Чебурашку обратиться к врачам, ее положили в больницу. У нее оказалась тахикардия. Ей повезло: болезнь только начиналась. Но стало известно, что Чебурашке вредно солнце, что ей нельзя быть на жаре, и еще оказалось много другого, чего ей было нельзя. И Серый решил, что повезет ее на остров Сааремаа, где отличный воздух, можжевельник, где спокойно и, где, наконец, есть море. Эту идею они тут же и осуществили, Чебурашка взяла отпуск. Было лето.

Он и раньше посещал свой остров, который неосведомленные москвичи считают туманным и дождливым. Впрочем, москвичи так думают вообще о Прибалтике, хотя нигде в мире нет более устойчивой погоды, чем в Прибалтике, а на острове Сааремаа особенно. Просто москвичи не знают, что морские ветры, нагоняющие на Эстонию тучи, через час или два их отгоняют, чтобы солнце могло обласкать и согреть только что орошенную почву. В Прибалтике всегда легко дышится, там море, лес, речушки и озера, прекрасные пески и самые душистые цветы, и все это так полезно, так нужно Чебурашке.

На Сааремаа его помнили. Когда Серый после публикации «Записок» впервые приехал на остров, он встретился с теми, кто учился с ним в одном из тех трех классов начальной школы, которые и на сегодняшний день составляют его скромное образование, бывшие соученики уверяли, что помнили и его, и описанные в книге события.

Серому приходилось встречаться с людьми, которые красочно рассказывали, что именно они сражались с бандой апостолов Ораса. Они так увлеченно описывали эту битву, что ее можно было перепутать со сражением у Техмумарди, на острове, с кровавым ночным боем между наступающими советскими и отступающими немецкими войсками в 1944 году.

Он познакомился также с милиционерами, уверявшими его, что сами ловили Серого Волка в местах, где он никогда не бывал. Находились люди, сообщавшие как бы между прочим (скромно, тихо, доверительно), что это они Серого Волка в свое время вынюхали и выдали властям, некоторые хвастали тем (встречал он и таких), что его якобы скрывали, кормили, снабжали деньгами, а его мнимым жертвам, которых он по пять раз обкрадывал и по нескольку раз убивал, – им нет числа.

Остров, как и ожидал Серый, принял их ласковой свежестью и солнечным золотом.

В доме, в котором помещалась гостиница, раньше было отделение милиции, так что он с этим домом был хорошо знаком.

Они съездили в лес Тырватлааксма – к отцу Серого, затем отправились обедать в один из приятнейших ресторанов республики. Здесь очень уютно, только редко играют профессиональные музыканты для жадных до танцев островитянок; за них это делает почти каждый вечер Кити– Мари, то есть Мари с хутора Кити. «Кити» по-эстонски означает замазка, стало быть, получается что-то вроде Мари-Замазки. Лет тридцать назад на хуторе Кити-Мари играла одним пальчиком на рояле вальсы, теперь Мари поседела, но зато она играет всеми пальчиками. Поэтому в новом ресторане острова не перестают звучать польки, вальсы, танго и бойкие фокстроты. Шейки и твисты она презирает, благодаря чему грациозные островитяночки ограждены от дурного влияния танцевальных новшеств, позаимствованных у народов Африки.

Вечером в парке Чебурашка кормила белок и уток, а потом Серый повел ее на ту улицу, где был дом, в котором его когда-то не слишком вежливо допрашивали, обвиняя чуть ли не в международном шпионаже, после чего он убежал в лес. Он показал этот дом Чебурашке и рассказал о том, как именно родился Серый Волк.

Чебурашка и Серый ездили по острову, и везде им встречались улыбающиеся люди, но Серый показал удивленной Чебурашке заросшие крапивою и лопухами дома в местечке Вальяла – хутор Арту Талу, хозяева которого были тогда вырезаны бандитами. Кем? Знаменитым Иль– пом? Нет, другими людьми, хотя авторство той кровавой резни эти люди с удовольствием уступили Ильпу, так же как это делали другие ильпы в других местах.

Разными помыслами жили тогда люди, не в одну сторону смотрели, хотя жили на небольшом острове и многие свой остров, наверно, любили. Впрочем, так всегда было в этой стране, где обязательно находились люди, которые не хотели ничего знать дальше своего двора. Перед приходом советской власти на остров такие люди, построившись в цепочку в одном кильватере, на моторках уходили в море – на чужбину. Что они там нашли? Может, кто-нибудь из них разбогател, а кто-нибудь – наоборот... Может, кто-нибудь в богатстве и нашел счастье, а остальные... Одно несомненно: они навсегда потеряли остров и те милые места, где проходило их детство. Ушли-то они к чужим...

О многом рассказывал он Чебурашке, и она тихо спросила:

– А Сирье? Она была в действительности?

Серого часто об этом спрашивали.

«Странно,– подумал он,– почему об этом все спрашивают? Неужели легче верить в то, что хорошего нет, чем в то, что оно есть? Ведь никто не сомневается в том, что Серый был волком... Неужели этому поверить проще? Если бы он остался волком, он не смог бы отстоять свободы и не было бы у него Чебурашки; такая не пришла бы к волку. Может, и про нее будут спрашивать, есть ли она в действительности».

– Ты есть, Чебурашка? – спросил он у нее.

И она ответила:

– Я есть. Я – твой друг.

Да, она есть, и она его друг. Иначе почему она прощает Серого, когда он последнюю трешку отдает за водку, а потом отхаживает его, как маленького ребенка, и летает всю ночь с компрессами, ведь он сам виноват в своих болях, почему?

– Потому что я – женщина. Это наш удел – за любимым ухаживать, с ним вместе страдать, его раны обмывать, его горе оплакивать за одно лишь нежное слово, ласковое прикосновение, за то, что любимый рядом.

Ты великодушная, Чебурашка.

Но почему она не жалуется, когда сама страдает, почему лежит в темноте с открытыми глазами, полными слез, почему не заплачет на груди у друга, он тоже может разделить ее горе и обиду, почему?

– Женщина всегда мать, а у матери своя боль, свои тайные радости и обиды, надежды и разочарования. Она не может доверять их тому, любимому, ведь для него она тоже мать, жена, сестра – женщина. Боль женщины – женская боль. Боль мужчины – детская боль. Женщина всегда мать, мужчина всегда ребенок – любящий, требующий и редко прощающий.

Ты мужественная, Чебурашка. Ты и есть Сирье, потому что Сирье – любовь, и друг, и совесть. И Сирье была всегда, потому что без нее трудно было жить в волчьей ночи.