Текст книги "Перед грозой"

Автор книги: Агустин Яньес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 31 страниц)

Праздники

1

Праздники – везде праздники, но в селении их отмечают по-своему: смягчается излишняя суровость поведения, но держатся жители так обособленно, как в обычные дни. Они не работают, готовится праздничный обед, все идут в церковь, участвуют в процессиях, прибывают гости, перед папертью – на площади – располагаются торговцы, Празднества страстной недели начинаются со страстной пятницы, В некоторых домах, чаще на окраинах, устраивают «огнище», и родственники, ближайшие соседи и друзья приходят посмотреть на него. Все это скорее напоминает бдение у гроба, стулья расставлены во дворе, на галереях, веранде, в гостиной, но вместо кофе предлагают холодную воду, а вместо воздыханий и плача слышится воркование голубей, принесенных на алтарь скорбящей. В домах посреди селения, где также разжигают «огнища», не открывают ни окон, ни дверей – а вот на окраинах распахивают все настежь; по случаю праздника селяне – раз в году – отправляются на ночное гуляние и обходят все алтари, полыхающие огнями тонких восковых свечек и больших, толстых свечей, – отсюда и пошло название «огнище».

Как жаль, что не раскрывают окна и не растворяют перед каждым двери в доме Толедо! У них устроена Голгофа с прекрасно выполненной фигурой Христа в натуральную величину, и для этого дня воздвигается подобие заросшего холма – привезены деревца с гор, расставлены вазоны с пальмами, изысканными цветами, жардиньерки с нежными всходами ячменя, золотистыми апельсинами и пылко расцветшими бандерильями [29]29
  Бандерилья – тропическое растение с большими красными цветами.


[Закрыть], с огромными разноцветными шарами, здесь же находятся клетки с прирученными голубями, канарейками, кларинами и синсонте [30]30
  Кларин и синсонте – популярные певчие птички Мексики.


[Закрыть], бронзовые, начищенные до блеска канделябры, в которых горят дюжины свечей, – это «огнище» всякий год еще долгое время не сходит с языка тех, кто его видел и кого оно привело в восторг: законная гордость селения! С «алтарем» у Толедо соперничают разве лишь «огнища» Дельгадильо да Луиса Гонсаги Переса.

У Дельгадильо настоящая домашняя молельня, куда допускаются избранные посетители и где красуется дивная статуя святой девы Марии де ла Соледад – покровительницы их семьи, – статуя была вывезена из Гватемалы еще дедом нынешних Дельгадильо, как говорят, более семидесяти лет назад. К страстной пятнице ее облачают в платье и мантию из тончайшего бархата с золотой вышивкой, в руки вкладывают батистовый платочек с филигранно вышитыми терновым венцом и гвоздями. «Есть ли еще где-нибудь на свете столь же красивая богоматерь наша де ла Соледад, с таким неизъяснимо скорбным лицом, что кажется, слышишь ее стенания?» – гордо вопрошают Дельгадильо, и все в селении единодушно отвечают: «Нет, нет на свете другой такой пресвятой девы де ла Соледад!» (В 1879 году бакалавр Крессенсиано Гальвес, непременный капеллан молельни, опубликовал пухлый том «История и чудеса святейшего лика богоматери нашей де ла Соледад, покровительницы семейства Дельгадильо, проживающего в сем селении», в этом томе, как бы ни оценивать достоверность фактов, приведенных им в книге, уже ставшей чрезвычайной редкостью, – автор излагает, соответственно обработав, чудотворные явления, по-разному запечатленные в народных преданиях: как-то в страстную пятницу статуя начала источать кровь, а однажды, пятнадцатого сентября [31]31
  В ночь с 15 на 16 сентября 1810 г. началась вооруженная борьба мексиканского народа против испанского господства.


[Закрыть]богоматерь видели плачущей, слышали ее стоны; а когда расстреляли Максимилиана [32]32
  Максимилиан Габсбург (1832–1867) – брат австрийского императора Франца-Иосифа, ставленник французских интервентов в период иностранной интервенции в Мексику 1802–1867 гг., был провозглашен в 1864 г. императором Мексики, и 1887 г. взят в плен мексиканскими патриотами и по приговору военно-полевого суда расстрелян.


[Закрыть], то слезами она окропила платочек в своих руках. Приношениями украшены стены молельни: изображения сердец, распятых рук и ног, серебряные и золотые фигурки, вертепы-ретабло, мраморные доски с записью чудес. Тут сказано об одном, о двух, о трех покойниках, которые, по слухам, воскресли; перечисляются различные несчастные случаи, смертные недуги, столкновения, даже расстрел, когда расстрелянному удалось остаться в живых; десять – двенадцать литографий воспроизводят нападения на дилижансы, грабителей, подстерегающих в лесной засаде, чернь, осаждающую с ружьями в руках какой-то особняк.) Люди могут видеть «огнище» в молельне Дельгадильо – все устроено торжественно и просто: алтарь в глубине покрыт черным бархатом с золотой каймой, и на его фоне выделяются белизна лика и рук статуи, ее расшитое одеяние, белоснежные лилии; от подножия статуи, – оно, говорят, из литого серебра, – спускаются к полу семь рядов лампадок цвета крови, а шесть подсвечников, – они. как передают, тоже из чистого серебра, – поддерживают толстые восковые свечи. («А как красиво было раньше, еще при жизни дона Фортунато, примерно лет двадцать назад, когда он привозил из Гуадалахары оркестр и певцов, чтобы в страстную пятницу исполнить «Stabat Mater» [33]33
  Начальные слова из католического гимна в заупокойной литургии: «Скорбная, в слезах, стояла мать возле креста, на котором был распят ее сын».


[Закрыть], и в ту же ночь раздавал деньги неимущим»).

Луис Гонсага Перес был семинаристом, а теперь по поводу его сумасбродных выходок без конца судачит и смеется все население. Он – единственный избалованный сын дона Альфредо Переса и доньи Кармен Эспарсы Гарагарсы. Аллегории всегда увлекали Луиса Гонсагу, и его «огнище» выглядело плодом столь неуемной фантазии, что падре Рейесу каждый год приходилось вмешиваться, вводить в какие-то пределы воображение юноши. Его «вертеп» представлял собой целое собрание разных фигур, от Адама до дона Порфирио Диаса, не минуя Максимилиана и Хуареса; Луне сам рисовал их – в естественную величину – на картонах, а затем вырезал и укреплял на деревянных подставках. На другой год под видом Голгофы он изобразил обитель блаженных и преисподнюю: в преисподней пребывали Хуарес, Лютер, Генрих VIII, Нерон, Пилат и другие… А вокруг распятия – дон Порфирио, Максимилиан, Идальго [34]34
  Мигель Идальго-и-Костилья (1753–1811) – национальный герой Мексики, священник, провозгласил независимость страны в 1810 г., расстрелян испанцами.


[Закрыть], Эрнан Кортес, Карл V, Готфрид [35]35
  Имеется в виду герцог ГотфридБульонский (1060–1100), руководивший первым крестовым походом и освободивший Иерусалим.


[Закрыть]сражались против иудеев и римских легионеров. И каждую страстную пятницу все с нетерпеньем ждали, что еще выкинет Перес.

Если бы была на то воля сеньора приходского священника, он не допустил бы этих алтарей, представляющих собой «почти святотатство»; пока что приходится их терпеть, однако ему удалось все же истребить наиболее кощунственные выдумки. И, разумеется, никто не мог заставить его в этот день посещать прихожан, а Марте и Марии он позволяет скрепя сердце навестить дом Толедо, и то ненадолго.

Марта – ближайшая подруга Мерседетас Толедо: нет тайн между ними, и, уступая настойчивым просьбам последней, дон Дионисио разрешает Марте и Марии пойти на праздник. («Какие чужаки нагрянут в этом году сеять смуту на праздниках?» – сеньора приходского священника терзает эта тревога, отягощаемая воспоминаниями о прошлых годах и об усилиях, что он прилагал в течение многих месяцев, дабы восстановить ущерб, нанесенный за какие-то дни.)

Под любым предлогом Мерседес и Марта уединяются в свободной комнате:

– Ты еще не знаешь о сумасбродствах Микаэлы? Говорят, она связалась с Хулианом. Представляешь?

– Должно быть, это все выдумки, – мягким тоном отвечает Марта. – Хулиан – серьезный юноша. Разве он не ухаживает за тобой?

– Ах! Я не могу скрывать от тебя, и потому мне так хотелось повидаться с тобой и все рассказать. Когда я узнала, что вытворяет Микаэла, – а она потеряла всякий стыд, – я впервые всерьез задумалась о Хулиане, до этого я ни о ком не желала думать. А тут стала раскаиваться, зачем так с ним поступала. Теперь я не чувствую прежнего негодования, вспоминая, с каким упорством он меня преследовал, и, признаться, мне уже не кажется, что думать о нем дурно. Но правде говоря, Марта, его ухаживания никогда не были мне неприятны. Тебе единственной я могу сказать об этом. А сейчас, когда я замечаю, что он ко мне охладел, у меня вдруг появились какие-то новые чувства, о которых я и не подозревала ранее. Что, по-твоему, я должна делать? Если раньше я не спала, раздумывая, как бы мне избежать встречи с ним, то теперь – напротив… И хуже всего, хуже всего, что я уже но чувствую ни малейших угрызений совести. И это я – Дщерь Марии!.. Уверяю тебя, именно в эту минуту Микаэла с ним или он с ней; они, должно быть, в доме Пересов, или в молельне, или ходят смотреть «огнища» на окраинах. Как счастлива ты, что ничего этого не знаешь. Я ужасно страдаю! И хоть мне стыдно, но я не могу не испытывать зависти к ней. Мне хочется то плакать, то бороться, то умереть. Я начинаю их ненавидеть. И порой у меня возникает желание быть как Микаэла… Нет, нет! Господь этого не допустит! Марта, почему есть такие женщины?

Черные, глубокие глаза Марты смотрят сочувственно. (Два года назад Луису Пересу пришло в голову устроить «огнище» с живыми фигурами, на что его воодушевили лицо и глаза Марты. «Да она воплощение скорбящей!» – повсюду восклицал экзальтированный юноша. Редко случались у дона Дионисио столь сильные приступы гнева, как в тот раз, когда Перес попросил у него разрешения осуществить свой проект.)

Марта – кроткая, рассудительная – гладит руку своей подруги.

– Ты должна успокоиться и ждать. По-моему, все это естественно, все твои чувства… Но пусть никто о них не подозревает – никто, и особенно Хулиан. С ним – да, ты должна вести себя гордо и неприступно.

– Мой отец и братья заставляют меня страдать, рассказывая при мне – как бы непреднамеренно – про Микаэлу и Хулиана и обсуждая их поведение. Они рассчитывают, что эти разговоры вызовут у меня отвращение к Хулиану, а ведь все – наоборот.

Марта – благожелательная, сочувствующая – выслушивает жалобы Мерседитас, временами прерывая ее: «Ты должна быть благоразумной… Пусть никто не знает о твоих огорчениях к твоих желаниях… По-моему, в желаниях нет ничего дурного, если они не противны закону божьему…»

(Марта добрых советов, где ты научилась мудрости жизни? В чем школа твоего здравомыслия, Марта – все понимающая, дева ясновидящая?)

Затем они вспомнили о ребенке, оставшемся сиротой.

– Как бы мне хотелось его приютить, – говорит Марта. Хотя и очень по душе ей эта тема беседы, но благоразумная девушка прерывает разговор и предлагает подруге вернуться в гостиную, иначе их будут разыскивать, – Итак, надо держать себя в руках и уповать на господа. Пе позволяй себе поддаваться грусти, это уже на благо дьяволу, – наставительно заключает она, утешая подругу. (Но у тебя, Марта, почему у тебя самой печальные глаза, почему тень на твоем лице, дева непорочная?)

В доме пахнет горным воздухом, пахнет свежей сосной, только что привезенной. «Сегодня срубили на рассвете, и чтобы перевезти стволы, потребовалось десять добрых мулов, и пришлось на это потратить все утро, от Бальконес семь лиг, не шутка». – «У Сариты удачно получилось нынче!» – «А вот с клевером не вышло. У Хуана Диаса есть на его ранчо, но он обещал на страстной четверг для приходской церкви и церковного дома». – «А этим шарам, такие они красивые, сколько же им лет?»

Мария не может удержаться. Когда появляется падре Рейес, делая вид, что не замечает ее волнения, и едва завершается обмен приветствиями и похвалами насчет «огнища», она спрашивает у него:

– А что будут делать в этом году те, кто отправляется на паломничество в соборную церковь, ведь двенадцатое почти совпадает со страстной неделей?

– Паломничество переносится на двадцать первое апреля.

– В таком случае, почему вы не уговорите моего дядю, чтобы и отсюда поехали паломники? Только вы можете его уговорить.

– Мария, никак ты не перестанешь суетиться. И опять хочешь таскать каштаны на огня чужими руками.

– А вы, пожалуй, скоро тоже будете считать паломничество грехом.

– Перед сном почитай-ка вот эти изречения – здесь у меня выписаны. Если не ошибаюсь, первое из них принадлежит одному французу, который кое-что знал про жизнь. Обязательно посмотри.

Заходит Сарита, приносит бокалы с прохладительными напитками.

– Падре, вы уже видели «огнище» у Пересов? Что нынче придумал Луисито?

– Нынче он устроил тайную вечерю. Святой Петр у него похож на Максимилиана. Он, правда, сомневается, следует ли Иуде придать лицо дона Порфирио, но его отец, дон Роман и я все-таки убедили Луиса отказаться от подобной затеи. Помните, как в прошлом году он хотел засунуть дона Порфирио в преисподнюю?

– По-моему, он кончит тем, что станет анархистом.

– У Иуды – лицо Хуареса.

– И много у Пересов гостей? – спрашивает Мерседес подчеркнуто невозмутимым тоном.

– Всем известно, что донья Кармен не любит, когда приходит много людей.

– А кого вы видели, падре?

– Там был дон Рефухио, аптекарь…

– Ну и как он теперь, после покаяния? – интересуется Сарита.

– Слава богу! Был и дон Тимотео, его поездка в Агуаскальентес не состоится, он получил письмо от Дамиана, и тот пишет, что уже возвращается.

– Прибавится ему забот! Да и всему селению! – произносит дон Ансельмо. – Избавь нас, господь, от северян!

– И в молельню будет войти нельзя.

– Всякий год так.

– А вы верите во все чудеса, что приписывают этой статуе?

– Ну, тут надо каждый случай изучать отдельно.

Дон Ансельмо хотел было продолжать, но падре быстро переменил тему разговора, обратившись к Мерседес и Марте:

– Надеюсь, что вы в этом году постараетесь на страстной четверг украсить алтарь как можно красивее.

– Дай-то боже.

– А в «огнищах» на окраинах нынче не было происшествий? Много там народа? – спрашивает Сарита.

(На углу, близ монумента Национальному знамени, подальше от залитого лунным светом пространства, в тени, рядом с домом Лоеров, уединившись ото всех, идущих смотреть «огнища» в Верхнем квартале, несколько подростков беседуют меж собой, – голоса звучат глухо, отрывисто:

– …ее увидел, когда она входила в молельню.

– Я тоже, и она ко мне нарочно в этой толкучке стала прижиматься…

– Ну и что?

– Сначала не хотелось. А потом – все-таки я мужчина.

– И понравилось?

– Я же мужчина.

– На меня взглянула мимоходом.

– А потом я сам стал нарочно к ней жаться…

– Ну и ты…

– Я же мужчина.

– И она ничего?

– Ничего. Даже как будто рассмеялась.

– Говоришь, гак бывает на танцах?

– Пошел за ней?

– Она улизнула с доном Альфредо.

– Прямо перед носом Хулиана.

– Я тоже с ней был, как и ты.

– Отличается от других.

– Лучше.

– А платье-то запачкано.

– Другая бы не посмела…

– Даже с Луисом…

– Я тебе говорю, что и со мной…

– Идет с матерью, с теткой, как будто так и надо.

– Ай да Микаэла Родригес…

Разговор продолжается, то и дело прерываясь, будто через силу, сдерживаются порывы. Луна сияет.)

Мария не смогла встретить Микаэлу. И, вернувшись домой, скорее из простого любопытства, нежели из ^:за подлинного интереса, она принялась читать изречения, врученные ей падре Рейесом: «Иных людей окончательно развращают длительные путешествия, в которых они утрачивают даже ту малую веру, что у них еще оставалась, наглядевшись на различные религии, обряды и нравы. Лабрюйер [36]36
  Жан де Лабрюйер (1645–1696) – французский писатель-моралист.


[Закрыть]». Читать дальше ей не захотелось, и тогда взяла рукопись Марта: «Оставаться на месте, избегать любых перемен, которые угрожали бы нарушить чудесное равновесие: таково было стремление классической эпохи. Необузданное любопытство, требующее беспокойства души». (Марта читает громко, Мария перебивает се: «Ты не устала от проповедей?» Марта, не меняя топа, продолжает.) «…Опасно и сумасбродно, поскольку путник, спешащий на край земли, никогда не найдет ничего иного, кроме того, что имеет: свою человеческую суть. И даже если найдет что-то иное, причинит этим не меньший ущерб своей душе. Пусть, напротив, посвятит ее вечным вопросам, которые не разрешаются в рассеянии души. Сенека говорил так: первый призрак дисциплинированного духа – уметь сосредоточиться и пребывать наедине с самим собой; а Паскаль открыл, что все несчастья людей происходят от одного – неумения оставаться в покое на одном месте. – Тоже принадлежит автору-мирянину».

– Кто же этот автор?

– Не указано.

– Похоже на поучения моего дядюшки или твоего духовного наставника. – И, не дав возможности Марте ответить, Мария продолжает: – А если тебя интересуют другие новости, то могу сказать, что твой вдовец, отец бедного малыша, не ходит по гостям, «огнищами» не любуется.

– Почему ты заговорила об этом?

– Просто так.

– Мария! Ты меня все больше огорчаешь. Временами ты становишься злюкой.

– Марта!

– Идем помолимся. Прости меня.

(Этой ночью Марию вновь преследуют кошмары – мешанина из газетных и здешних происшествий: они с Микаэлой идут по улице и хохочут, их настигают какие-то парни, пытаются взять их под руку, хотят сорвать с них платья и тащить к реке, но появляются жандармы, уводят Марту и Леонардо, генерал Маасс стреляет в дядю Дионисио, она в страшной тюрьме Белен, и там находится тот, кто сегодня утром женился, он дает ей «Трех мушкетеров», кто-то стреляет в Микаэлу – кто в нее выстрелил? Сеньор приходский священник…)

– Мария! Мария! Проснись, видно, ты не перекрестилась перед сном с должным рвением.

2

«И кто только не приснился мне ночью, – думает Микаэла, пробудившись субботним утром. – Шаль, что Руперто Ледесма не захотел оставить ради праздника свое ранчо! А пожалуй, это и к лучшему, ведь Давид в двух последних письмах обещал мне, что приедет как раз на праздник… Но вдруг и Руперто, чего доброго, вздумает появиться в эти же дни, а он такой твердолобый, спаси меня Иисусе! И как эти ребята петушатся, едва меня видят! Вчера вечером прямо готовы были слопать. А женщины? Молнии метали. Еще немного, и парни бы совсем голову потеряли. Смешно! Экие дуралеи! То-то они будут злиться, когда здесь появится Давид! Пусть хоть посмотрят, что такое настоящий кавалер. А этот благонравный Хулиан, похоже, клюнул на мой крючок… А ведь он вроде был влюблен в святую Мерседитас? Я ей, гордячке, покажу, как меня презирать!»

– Микаэла, что с тобой? Ты не собираешься идти на исповедь? Уже звонили к восьмичасовой мессе. Не оставляй исповедь на последний час, в это время всегда много народу, а во вторник или в среду – совсем не пройти. Вот ты проснулась, а не встаешь, и это самая подходящая пора для дьявола навести тебя на грешные мысли.

– Ах, тетушка, пожалуйста, оставьте меня в покое. Я знаю, что делаю. И мама и ты – когда вы наконец устанете пичкать меня наставлениями.

3

Возвратившись из колехио [37]37
  Колехио – в данном случае среднее религиозное учебное заведение.


[Закрыть], Луис Гонсага расписал по часам все свои обязанности, чтобы не тратить понапрасну времени и успеть осуществить все задуманное. «Вставать в половине седьмого. Умыться. Потом – в церковь, по дороге ничем не отвлекаться. До начала мессы предаваться благочестивым размышлениям, уединившись в укромном уголке. В семь прослушать мессу. Вернуться домой в состоянии полной отрешенности от всего мирского. В восемь – завтрак. До девяти свободное время. С девяти до десяти – изучение философии. С десяти до одиннадцати – латинский и испанский языки, чтение классиков, литературные упражнения: «Pensum» [38]38
  Задание (лат.).


[Закрыть]из трудов избранных поэтов. Отдых. В одиннадцать с четвертью: одни день – рисование, другой – музыка. В двенадцать часов – изучение географии или истории. В час – обед и свободное время, его желательно проводить в беседах с каким-нибудь мудрым и достойным священником, способным отнестись с уважением к моим занятиям, моей духовной жизни и моим замыслам; в три часа – краткая сиеста; в четыре – изучение математики или физики, космологии или астрономии; в пять – обдумывание научных и художественных проектов; в шесть с половиной – полдник и свободное время; в семь с половиной – чтение «Христианского ежегодника» и других душеспасительных книг; в восемь – молитва, в восемь с половиной – ужин и свободное время; в четверть десятого – молитва, экзамен совести, записи в «Дневнике», и немедля – в постель. По возможности буду принимать пищу в молчании, жить отдельно от семьи. Посещать никого не буду, кроме наиболее мною уважаемых священников. Изберу себе духовного наставника (он сомневался, кого избрать – падре Рейеса или падре Исласа. Наконец его выбор пал на последнего.) Всячески буду сторониться женщин. Составлю перечень своих грехов и пороков, чтобы затем – в течение недель и месяцев – постепенно от них избавляться. Главное – укреплять волю! По четвергам и воскресеньям – прогулки вдали от селения, в полном одиночестве…»

Увы! Каждый час, каждый день, каждую педелю столь тщательно выстроенный план неизменно оказывался нарушенным и невыполненным. К декабрю, после выхода из семинарии, он должен был наизусть знать «Критерий» и два философских труда Бальмеса [39]39
  Хаиме Бальмес(1810–1848) – испанский философ-консерватор, автор «Критерия» и других философских трудов.


[Закрыть]. Уже прошло четыре года, а он не разобрался и с первой книгой. Его захватила литература (он прочел все романы Фернана Кабальеро, падре Коломы и Переды [40]40
  Фернан Кабальеро(псевдоним Сесилии Бёль де Фабер; 1796–1877), Луис Колома(1851–1915) и Хосе Мариа Переда(1833–1906) – испанские писатели, в своих произведениях описывавшие быт и нравы современного им общества.


[Закрыть]), потом увлекся рисунком и живописью (его главное пристрастье), затем – музыкой, позднее – архитектурой: проектами церквей и алтарей. Спустя какое-то время начал писать «Трактат против «законов о реформе» [41]41
  Имеются в виду изданные правительством Бенито Хуареса в 1859 г. законы о национализации церковных имуществ, закрытии монастырей, отделении церкви от государства и др.


[Закрыть], а также комедию, направленную против светской школы и безбожной прессы; наконец, еженедельно, посылал критические статьи против либералов, апологетические опусы и кое-какие «мистические» стихи в редакции «Лa чиспа» и «Эль рехиональ», в Гуадалахару, но эти газеты пока еще не оказали ему честь публикацией его произведений. Он сочинил несколько мистерий, которые были исполнены Дщерями Марии восьмого декабря прошлого года, а теперь пишет «Торжественную мессу». Уже подумывает создать в приходе «Мариинскую конгрегацию». Никто не может выбить из его головы убеждения, что лучшие люди всегда были самоучками; поэтому он забросил учебу в колехио и ежедневно – уже в течение четырех лет – занимается самообразованием по собственному плану. Кто лучше его знает всеобщую и отечественную историю, да еще способен оцепить по-своему любые события? Вот пройдет страстная неделя, он примется писать новую космологическую теорию, которую вынашивает все последние месяцы, а когда в июне от поедет в Гуадалахару, то опубликует том своих стихотворений, а кроме того, пусть дон Амандо де Альба отредактирует его «Оду столетию» [42]42
  Имеется в виду столетие независимости Мексики, отмечавшееся в 1910 г.


[Закрыть], – он намерен послать ее в газету «Эль паис» в будущем году, после тщательнейшей ювелирной отделки, чтобы завоевать вечную литературную славу. А уж затем он посвятит все свое время проекту, который станет вершиной его творчества: «Мое суждение относительно Отечественной истории и средств для спасения и благополучия Государства».

Вчера, в вербное воскресенье, он написал стихотворение, воодушевившись процессией с пальмовыми ветвями, и остался им очень доволен, так что сегодня проснулся охваченный душевным подъемом, готовый полностью следовать намеченному плану. Утро было ясным. Как удивительно приятно – доныне он словно не чувствовал этого – опустить руки в воду, освежить лицо! Семь раз он окунул голову в таз с водой. И в церкви ему было легче отдаться размышлениям над избранной им на сей день темой из Евангелия: Иисус в доме Лазаря, в Вифании – композиция всей сцены представилась ему столь отчетливо, что мелькнула мысль сегодня же написать картину иа этот сюжет. Однако и во время благочестивых размышлений, и во время мессы он то и дело отвлекался: ах, эта бесстыжая Микаэла, она все хочет сбить его с пути истинного и в прошлую пятницу, у него дома, вела себя столь непристойно, не такой ли выглядела Магдалина, когда была грешницей? Но в Евангелии говорится и о Марте… Марта, племянница сеньора приходского священника… он, сердясь, прогонял от себя греховные мысли, и душа его легко устремлялась ввысь, преисполненная торжества веры: «Сегодня страстной понедельник, а утро это, должно быть, похоже на то, когда Иисус посетил дом Лазаря в Вифании». Со времени учения в семинарии, а быть может, и еще раньше, наступление страстной недели вызывает в нем какой-то внутренний порыв, который трудно выразить: он жаждет сочинять прекрасные мелодии, писать монументальные фрески, создать большую поэму или коротенькие стихи, которые стали бы перлами мировой литературы. И он сам в этот день снова чувствует себя ловким, веселым юношей, свободным от своих вечных угрызений совести, гордыни, страхов, упадка, неудовлетворенности, от всего того, что мучило его ежедневно. «Сегодня страстной понедельник. Вторник и среда – томящее душу ожидание. Затем четверг неизреченный, утро которого возвещает колокольный перезвон, день отмечается торжественностью, а ночь – мистериями: четверг, который не должен был бы миновать, которому надобно было остановиться на месте, как Солнцу Иисуса Навина».

Луис Гонсага, безмерно счастливый, возвращается домой и – причуды безумца – любезно приветствует прохожих.

– Сегодня страстной понедельник, – говорит он им.

– А завтра вторник, – отвечает ему шутник дон Рефухио.

– А затем наступят среда и четверг – страстной четверг! – восклицает Гонсага, возносясь к небесам своего ликования.