Текст книги "Перед грозой"

Автор книги: Агустин Яньес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 31 страниц)

3

Безуспешно пытался дон Дионисио освободиться от того горестного замешательства, в которое вверг его сон, снившийся ему четыре ночи подряд; сон до сих пор преследовал его, не оставлял ни на мгновение. Дон Дионисио уже не старался разгадать тайну того, что он увидел во сне и что посчитал кознями сатаны, однако чем дольше, тем больше ему не давал покоя мутный водоворот загадок: почему Марта, Мария и Микаэла объединились в одном и том же образе? Чем вызван этот мятеж Габриэля, всегда рассеянного и равнодушного к окружающей жизни? И самое странное… почему во сне Габриэль отождествился с Дамианом, сыном дона Тимотео? А эта несчастная, осужденная на вечные муки женщина?

«Et ne nos inducas in tentationem, sed libéra nos a malo» [95]95
  «И не вводи нас в искушение, но избавь нас от зла» (лат.).


[Закрыть].

Если все эти кошмары лишали его сна на протяжении четырех ночей, то чего же ждать от сегодняшней ночи, когда он ложится спать весь растревоженный выходкой Габриэля и тем потрясением, которое вызвал в селении этот безумный колокольный трезвон? Есть ли какая-нибудь связь между мучившими его кошмарами и необъяснимым происшествием нынешнего утра? «Libéra nos a malo».

Неподвижно лежит он в постели, вновь и вновь восстанавливая в памяти события дня и особенно беседу с Габриэлем. Каково было ему обнаружить безумца в собственном доме? То, что Габриэль нарушил запрет и забрался на колокольню, разгневало его, но гнев дона Дионисио смягчился перед неслыханным мастерством звонаря: невозможно поверить, что на колоколах играл Габриэль, – не могли человеческие руки извлечь такое из колоколов. Духи! Ангелы! Апокалипсические видения! Когда он спешил к церкви из Дома покаяния он не мог не заметить тревоги, охватившей прихожан. Кто-то обронил, что, мол, неспроста вдруг уехала вдова, гостившая у Пересов, но он ничем не выказал, что эта новость его заинтересовала или что он обратил на нее внимание, а вот то, что все повторяли наперебой: «Габриэль сошел с ума», – его не могло не встревожить: да, только безумный может играть так; и если он тронулся умом, то лишь потому, что у него отняли его колокола; дон Дионисио ужаснулся: этот сон, его кошмары, мятеж во сне, – не было ли все последующее лишь продолжением сна? Этот переполох и тревога на лицах прихожан? И этот немыслимый, неслыханный колокольный звон? Если Габриэль и вправду сошел с ума, то виновен в этом – думает дон Дионисио – он, запретивший ему звонить в колокола. И опять в ушах священника зазвучала величественная, прекрасная музыка; пристально глядевшие глаза ожидали увидеть, как с башни колокольни сорвутся черные крылатые кони или быки с огненными крыльями, снежные орлы, львы, архангелы. Благоговение перед мощью, тайной и красотой колокольного хора возобладало над всеми остальными чувствами приходского священника; если Габриэль – творец этого чуда, то дон Дионисио повергнется перед ним ниц и будет целовать его руки. Но этот порыв и увиденное им столпотворение, – люди подходили отовсюду, передавая друг другу толки о происшедшем, собирались группами на площади, толпились в дверях приходского дома, – снова вызвали в нем недовольство виновником скандала. Расчищая себе путь, он слышал вопросы, предположения, угрозы: «Это из Ночистлана пришли посмеяться над нами и захватили колокольню», «Землетрясение покончило с Гуадалахарой», «В Мехико началась заваруха», «Это спириты созывают на свое сборище», «Выгнать их отсюда, а там посмотрим»; некоторые прихожане уже вооружились камнями. Дону Дионисио удалось восстановить спокойствие обещанием разъяснить всем, что произошло. «Debitoribus nostris» [96]96
  «Долги наши» (лат.).


[Закрыть].

Какое лицо – ангела пли демона – у Габриэля? «Ne nos inducas».

Пришел падре Рейес:

– Ну, вы уже знаете? Слава богу, возмутительница спокойствия отбыла.

Приходский священник подумал было: не иначе, как хозяева поспешили спровадить гостью, но кто знает, в чем тут дело. Обед не доставил дону Дионисио удовольствия. Заплаканные племянницы раздражали его. Нельзя же без конца лить слезы по поводу случившегося. Если юноша сошел с ума, так вылечится. Подошел падре Ислас:

– Да благословен будет господь, что изгнал от нас источник стольких нечистых мыслей и желаний; я верю, что это рука неба стала звонить в колокола, дабы оплакать беспредельное зло, содеянное этой женщиной, и возрадоваться избавлению!

«Может быть, она – истинная виновница всего», – промолвил про себя приходский священник, обрадовавшись, что его сомнения обрели русло. Наконец он решил повидаться с юношей. «Libera nos».

Тот сидел на краю постели, закрыв лицо руками и опершись локтями о колени. Не поднялся. Не проронил ни звука. Священник начал расспрашивать его нежно и настойчиво; однако, вспомнив о том, что ему приснилось, вновь чуть было не поддался гневу и счел благоразумным выйти из комнаты, тем более что Габриэль упрямо проч должал хранить молчание. Но юноша настиг его у двери, бросился перед ним на колени, взмолился:

– Хочу уйти отсюда! Позвольте мне уйти!

Дон Дионисио растерялся, но затем, придя в себя, потребовал от Габриэля объяснений, однако юноша только повторял:

– Хочу уйти! Ни одного дня не хочу здесь оставаться!

– Ты этого хочешь потому, что тебе запретили звонить в колокола?

– Нет, не потому, не потому.

– Я признаю, что мы обошлись с тобой не так, как следовало бы.

– Напротив, но не потому, нет.

– Объясни тогда.

– Не спрашивайте меня ни о чем, я хочу уйти – я знаю, что говорю.

– Куда же ты хочешь уйти? И зачем?

– Далеко, далеко, буду там работать.

– В Гуадалахару?

– Нет, нет, нет! На край света. Где никто обо мне не услышит.

«Ne nos inducas in tentationem».

Сон! Совсем как во сне! «Ты ли это, Габриэль? Что ты сделал!», а Габриэль, испуганный: «Я ничего не сделал, нет, ничего! Я ничего с собой не возьму, даже одежду, которая на мне, если вы этого не хотите». Он казался безумным. Он был безумным.

– Хочешь оказать мне милость, ради твоего же блага? Я не уговариваю тебя остаться, но прошу тебя, поразмысли обо всем, отдавшись духовным упражнениям. Сегодня же пойди и уединись в Доме покаяния. Я сам определю тебе число бичеваний, или, если хочешь, другой падре это сделает. И бог тебя наставит на путь истинный.

– Хорошо.

«Adveniat rognum tuum» [97]97
  «Да наступит царствие твое» (лат.).


[Закрыть].

Дон Дионисио сам предавался покаянным молитвам до полного изнеможения. Удвоил себе муки бичевания, перед тем как лечь. Хотел уснуть. А перед глазами чередой проходили события дня, в ушах раздавался колокольный звон, вновь представали туманные видения страшных снов, и он терялся в догадках. Внезапно он вспомнил про неожиданный отъезд сеньоры, гостившей в доме дона Альфредо, об этом ведь все толковали, и тогда снова возникла мысль, которая уже приходила ему в голову, но он никак не мог связать ее с происшедшим, но теперь – он даже привстал на постели – он понял, отчего Габриэль хочет уехать. Дон Дионисио сразу успокоился: всему была причиной та женщина, а не одна из его племянниц; чистота юноши бушевала в мятеже; но он был здоров – и как это во сне он спутал его с Дамианом Лимоном? «Sed libera nos a malo».

Дон Дионисио наконец уснул.

4

А Габриэль не мог спать. В его мозгу продолжали бороться оба призрака. Неожиданный образ Марии; и этот образ возвышался, затмевая все остальное, но именно его он отвергал, с настойчивой страстностью и упрямством возвращаясь мыслью к той, другой: «В эти часы где она проезжает? Быть может, уже пересекает реку Колорадо; быть может, проехала Льяно-Гранде, отдыхала в полдень в Сан-Игнасио…» А теперь: «Она, вероятно, остановилась в Кукио? Или решила переночевать в Истлауакане?» И всю ночь: «О чем она думает? Что делает? О чем станет думать». Виктория. Мария. Имя Марии сжигало его как воспоминание об ужасающем грехе. «Я уеду. Я же ничего не знал. Уеду далеко. В Гуадалахару? Нет, нет! Я бы умер там! Ни одного дня, ни одной ночи больше в приходском доме. Но в Гуадалахару – нет! Я сойду с ума! Колокола – нет! Никогда! Если бы я согласился остаться здесь еще хоть на одну ночь, то заслужил бы. чтоб мне плюнули в лицо – за обман доверия; ведь она для меня как сестра – неприкасаема; прав был сеньор священник, когда на страстной неделе говорил о предателе; пусть разразит меня гром, но за мной нет вины; я же не знал; пусть уж лучше я брошусь под поезд, там, далеко, чтобы вместо со мной умерли оба искушения…»

В келье Дома покаяния. Всю ночь напролет. Не смыкая глаз и не прекращая бичевать себя. Ни один посторонний звук, ни одна тень в пустом здании не могли его отвлечь. Всю ночь напролет. До тех пор, пока сквозь слуховое окно под самой крышей не начал проникать утренний свет и на стене уже можно было разобрать надпись, которая гласила:

 
Смотри, бог на тебя взирает,
Смотри, он ока с тебя не спускает;
Смотри, смерть тебя поджидает,
Часа ее тебе знать не дано.
 

Однако мысленно Габриэль был далеко, в тех местах, по которым проезжала Виктория: «Кто знает, быть может, на рассвете она стала спускаться в долину; а если задержалась в Кукио? Или едет, часто останавливаясь, и еще не достигла перевала…» Машинально взгляд его вернулся к стене:

 
Часа ее тебе знать не дано.
 

5

На третий день, вопреки обычаю держать кающегося в полном одиночестве и не сообщать ему никаких вестей, падре Рейес, после мессы, зашел побеседовать с Габриэлем, и кто знает, с какими намерениями, неожиданно ему выпалил:

– Единственная новость – Луис Гонсага бежал из дому, очевидно, хочет догнать сеньору, которая там гостила; все думали, что он совсем плох, а он, едва узнал, что женщина (по-моему, ее зовут Викторией) уехала, тайком выбрался из дома, раздобыл лошадь и умчался на ней, да, да, в тот самый четверг, поздно вечером; кто-то, однако, сообщил дону Альфредо, в каком направлении поехал беглец, и той же ночью дон Альфредо отправился в погоню. Никто не мог предполагать, что Луис решится на такое, менее всего это могло бы прийти в голову дону Альфредо и донье Кармен, ведь поспешное возвращение сеньоры в Гуадалахару было вызвано не чем иным, как глупыми и неуклюжими выходками Луиса; похоже, он ее просто не выносил.

Беседа прерывалась молчаливыми паузами, во время которых падре вперял в юношу самый инквизиторский из своих взглядов. Габриэль, пытаясь скрыть свое волнение, сжимал губы и упрямо смотрел в землю.

– А сейчас пойдем в часовню, я дам тебе наставления для размышлений о смерти, – добавил падре после длительного молчания.

В конце дня в Доме покаяния появился сеньор приходский священник и обнаружил у Габриэля сильный жар.

– Пойдем домой.

– Нет, сеньор, ради всего святого!

– Если завтра утром жар у тебя спадет, ты вернешься продолжать духовные упражнения.

– Ради всего святого, если нужно, поместите меня в больницу!

И он добавил, что даже мертвым не вернется в приходский дом.

У него началась встревожившая всех рвота.

Габриэля поместили в больницу, но когда туда прибежали Марта и Мария, больной, вне себя, начал кричать о своей любви к Виктории. Дону Дионисио пришлось немедля выдворить девушек из палаты. И тогда в полном отчаянии Габриэль разрыдался, умоляя сеньора священника вернуться, чтобы он мог сказать ему правду, всю правду.

6

В четверг вознесения, в половине двенадцатого, прозвучали колокола, сзывавшие на духовные упражнения. Погонщики, доставившие в селение фрукты из Агуаскальентеса, покинули постоялый двор, ведя за собой осла без груза, и, вместо того чтобы направиться по улице, ведущей к дороге на Теокальтиче, они поднялись к Дому покаяния, где их поджидали сеньор приходский священник и Габриэль. Юноша упал на колени, чтобы принять благословение, затем священник и Габриэль обнялись. Дои Дионисио стал спускаться к селению, Габриэль последовал за погонщиками. И они отправились в путь, подгоняемые перезвоном колоколов.

– Как жестко бьют колокола, совсем не похоже на четверг вознесения, – говорили люди, покидая свои жилища и направляясь в церковь.

– Говорят, что Габриэля все-таки увезут в сумасшедший дом.

– Да нет, у него была желтуха, и поскольку теперь ему полегчало, сеньор священник посылает его в Леон или в Мехико, чтобы он учился у монахов-салезианцев.

– А чего же в приходском доме у всех такой вид, словно он умер, И говорить о нем не хотят.

– Да уж, странно. Как будто его никогда и не было.

Габриэль уже поднимался на Кроличий холм. Какое ему дело до печальных колоколов! Сейчас у него такое чувство, будто он никогда их не любил. И ему все равно, что он уезжает, так и не узнав, как это Пересы раскрыли, что Лупе бежал за Викторией! Как странно звучит это имя, словно приснившееся в дурном сне!

Путник не мог подавить в себе желания в последний раз оглянуться на селение. И в этот момент он услышал – отчетливые, ясные, близкие – звуки малого колокола; его бросило в дрожь, он остановился – будто услыхал голос Марин. Это же голос Марии!

Габриэль захотел вернуться. И чуть не повернул назад.

Мария! Голос Марии!

Сколько раз именно такими ударами он обращался к ней! А ведь тогда он не знал о том, что сказал ему один ее взгляд две педели назад.

Перезвон других колоколов заглушил эхо малого колокола.

Сегодня – ровно две недели. Не думая о Виктории, не желая думать о ней, Габриэль невольно посмотрел на противоположную дорогу, на которой две недели назад он видел развевающийся зеленый шарф и статную фигуру всадницы. Мимолетно возникшее сладостное чувство сменяется взрывом раскаяния: из-за его прощания с той женщиной так страдала Мария, и ревность выдала взглядом потаенные чувства девушки. («Но красота Виктории несравненна». – «А Луис?» – «Видишь? Ты тоже ревнуешь». – «Мария!» – «Так ты расплачиваешься за приют?..») Все та же мука неутолимая. Виктория, Мария. Ни одна из них. Потеряны обе.

Подгоняемый новыми ударами колоколов, Габриэль снова оглянулся, селения уже не было видно.

Но все еще видна дорога на Гуадалахару.

Габриэль закрывает глаза и садится на осла; ему еще предстоит дальний путь.

В это время Мария, – лицо у нее распухло от нескончаемых слез, – не выходит из своей комнаты, куда доносится музыка последнего часа богослужения. Будет продолжаться проповедь. Падре Ислас будет проповедовать по тексту Апостольских деяний: «… и облако взяло Его из вида их. И когда они смотрели на небо, во время восхождения Его, вдруг предстали им два мужа в белой одежде. И сказали: «Мужи Галилейские! Что вы стоите и смотрите на небо? Сей Иисус, вознесшийся от вас на небо, приидет таким же образом, как вы видели Его восходящим на небо». Когда запоют торжественный «Те Deum» и снова зазвонят колокола, Мария все еще будет плакать.

Когда же перестанет плакать Мария?

К концу дня собрались тучи, но дождь так и не пошел. Был четверг, двадцатое мая. Четверг вознесения.

Несчастье Дамиана Лимона

1

В середине июля – месяца, посвященного драгоценнейшей крови, – стали поговаривать, что дон Тимотео Лимон и Микаэла Родригес поженятся. Меньше всех этому верили как раз те, кто более усердно распространял такой слух. («Но ведь об этом твердят с того дня, как умерла донья Тача». – «Говорят, нынче уж в самом деле повенчаются, не позднее августа». – «Да с чего это вы взяли, что он женится на Микаэле?» – «Л чего удивляться, я и не такое видывал». – «Да, что верно, то верно». – «Л эта Микаэлита так и лезет на рожон!» – «Было бы лучше, если бы дон Тимотео оставил ее в покое», – «И чтобы она оставила в покое его семью». – «Э, помолчите, мне известно, на что вы намекаете. Упаси бог!») По мере того как приближался август, слухи множились. («Неужто в самом деле?» – «Не могу поверить». – «Немыслимо!» – «Да вы только представьте их рядом!» – «Хотя, я скажу вам, старики в этом возрасте способны на все, их даже не останавливает то, что такие браки лопаются как мыльные пузыри». – «А девушка? Она же совсем выскользнула из рук господних». – «Ах, девушки, ах, эти девушки, забыли они о страхе божьем!» – «Пока жизнь не стукнет их по голове». – «Что ж, девушки тянутся за модой, какие у них теперь устои!») Наступал месяц август.

2

Август – месяц смерти и несчастий. Нож неумолимого летнего зноя режет направо и налево. Дон Грегорио, гробовщик, делает свою работу исподволь; в мае или июне он уже закупает необходимые материалы, и хотя никто ему еще ничего не заказывал, сколачивает впрок два или три гроба, чтобы не застали его врасплох, а после остается только ждать – с часу на час. Горе тем, кто неизлечимо болен! Горе детям! Зловещая луна предвещает несчастье. Резко усилился падеж скота. Месяц засухи, злой жары, затишья в лоне туч. Затишья, подкашивающего урожай. У больных, матерей, земледельцев в этот месяц – до дня святого Варфоломея – душа висит между небом и землей. Даже с какой-то ленью дон Рефухио взирает на то, что август уже близок; ему говорят о том и о сем, о поездке на то или другое ранчо и то, что дни у такой-то сочтены, что такому не помогли лекарства; ну кто виноват, что такой-то умер?! И как будто мало естественных смертей – чем только не грозит прекрасная августовская луна? Чем только не грозит это солнце, и огненное небо, и сухой воздух? Так еще жди насильственных смертей, убийств и необъяснимых несчастных случаев или неожиданных раздоров.

Август – зловещий месяц.

3

Кое-кто из лавочников и других жителей селения, которым хочется развлечься, собираются поехать на праздник в Халос – пятнадцатого. Это все то же, кто побывал на ярмарке в Агуаскальентесе, а дальше так и живут – от праздника святого Николая в Местикакане до праздника святого Михаила в Яуалике; едут в Тойяуа и в Ночистлан – в октябре, а как только наступит ноябрь – в Теокальтиче.

Все они – порядочные бездельники, заняты лишь петушиными боями да игрой в карты; люди бесполезные, так – ни рыба ни мясо; к счастью, их немного. И было бы хорошо, если бы они там и остались и не возвращались сюда со своими россказнями! Кое-кто из них настойчиво уговаривал Дамиана Лимона отправиться вместе с ними, но тот все никак но мог решить: то ли ему уехать на время из селения, поразмыслить над своими делами, – а здесь будь что будет, – то ли остаться и играть напропалую.

– Ну, в Агуаскальентес поехать ты не смог, поедем в Халос; по прогадаешь, там и скот продают отменный, и выгодно закупим маис нынешнего урожая, – предлагает дои Ансельмо Толедо дону Тпмотео Лимону.

– Скорее всего я поеду по другому адресу – на кладбище, – отвечает дон Тимотео.

– Выбрось это из головы. Все это глупости, и грех так думать. Тебе что, не терпится предстать перед судом божьим?

– Мой святой, Сан-Паскуаль, мне не велит, – дон Тимотео подавленно покачивает головой, – не велит.

– Тебе нужно отвлечься от мрачных мыслей, поедем в Халос! Вот увидишь, тебе это пойдет на пользу. Ты успокоишься. И нервы у тебя успокоятся. Столько на тебя свалилось горестей. Поехали. Поехали.

– Зачем испытывать терпение божие? Я не хочу умереть вдали от дома, – дон Тимотео поднимает голову, взгляд его спокоен, – и пусть смерть меня застанет подготовленным.

– Послушай, не обижайся, но все это просто страхи, недостойные мужчины.

– В августе я никуда не поеду. Мой святой, Сан-Паскуаль, мне не велит, а к тому же вон и пес Орион воет, каждую ночь воет, а это уж точно к покойнику.

(«В таком случае, – думает дон Ансельмо, и то же самое думают многие, прослышав о похоронных настроениях дона Тимотео, – откуда же эта сплетня насчет его свадьбы с Микаэлой?»)

От Микаэлы. После того как из ее намерений немедленно и с триумфом вступить в конгрегацию Дщерей Марии ничего не вышло и утихли ее опасения, вызванные домогательствами Дамиана, девушка вернулась к первому из своих замыслов – разжечь огонь старческих желаний в доне Тимотео, заставить его потерять голову и тем самым отомстить всему семейству Лимон. И она кое в чем преуспела. Потихоньку расточала старику любезности. Сочувственно вздыхала, говоря с ним о неблагодарных детях.

Не считалась она с предупреждением Сан-Паскуаля.

Не посчиталась с судьбой.

4

А Лукасу Масиасу одно удовольствие – припоминать все смерти и несчастья, кои случились во всех августах, начиная примерно с сорок восьмого пли с пятидесятого года, и запечатлелись в его собственной памяти, хотя подчас он не удерживается перед тем, чтобы раздвинуть границы памяти и пополнить ее всем, чем угодно. Говорит, например:

– Мой отец вспоминал, что великое наводнение, которое унесло с собой, почитай, весь квартал кожевенных заводов, случилось как раз ночью, при полной луне, в августе двадцать пятого, значит, того года, когда корь свирепствовала как никогда, и отец мой благодарил господа за то, что в ту пору я еще не появился на свет, поскольку не было семьи без мертвенького, и все говорили, что виноват был в этом губернатор, первый губернатор, дон Присцилиано Санчес – одни из первых известных либералов, при нем распространилось масонство и началась война против нашей святой матери церкви; однако все же не такая, как в тридцать третьем с доном Валентином [98]98
  ВалентинГомес Фариас (1781–1858) – мексиканский политический деятель, врач, участник Войны за независимость, убежденный республиканец; возглавив либеральное правительство, в 1833 г. принял ряд решительных мер против господства церкви, распустив 20 августа этого года религиозные миссии, конфисковав их имущество.


[Закрыть], который хотел было отобрать у церкви ее достояние, а тем временем разразилась холера; и в одной Гуадалахаре и только в августе умерло более двух тысяч христиан и бывали дни, когда насчитывалось до двухсот и двухсот пятидесяти покойников; а наше селение само превратилось в кладбище, потому как некому было хоронить мертвецов, а холера не миловала ни священника, ни причетников, и все они к двенадцатому августа ушли в мир иной: в тот день, когда умер сеньор приходский священник, – как говорят, он был четвертым приходским священником, умершим за этот месяц, – умерло тридцать три человека только в здешнем селении, а еще говорят, что господь бог не наказывает в этой жизни; а поди-ка попробуй пересчитать всех, кто умер в том году по всей стране, если только в Гуадалахаре перевалило за четыре тысячи а здесь, в селении, не меньше пятисот: в этой чести страны холера свирепствовала вовсю; я помню об этом, потому что был уже достаточно взрослым; а люди умирали, даже не думая, какой это год и что это август месяц тридцать третьего года.

– А в августе какого года тебе больше всего пришлось провести в бдениях по покойникам, Лукас?

– В девяносто девятом. Стало быть, скоро исполнится десять лет. Вы, должно быть, помните о покойном Селедонно Рамиресе, которого еще убили в заварухе те самые Легаспи, говорят, якобы за то, что он домогался их сестры, Патрисии; не прошло и восьми дней, как Хуан Легаспи нал от рук Аполонно Рамиреса, который мстил за своего дядю Селедонно; а потом, дня через два, на тот свет отправилась мать этих Легаспи, одни говорят – от сердца, другие – от разлития желчи. Пятнадцатого упал с колокольни, и нашли его уже мертвым, покойный Хакобо Партида, прекрасный каменщик и большой домосед, оставил девятерых, не считая вдовы, доньи Чоле, которая и поныне живет там, в Каньядас. А в день святого Варфоломея, – ах, какой это был день! – быть может, вы помните, умерли дон Викториано Рабаго, – этот, да, – от разлития желчи, потому как в том месяце чума не оставила ни одной головы от его стада, и в тот день, как ему умереть, он узнал, что двух последних быков поразило чумой, как молнией; в тот же день почти внезапно умерла донья Сельса Толедо, сестра дона Ансельмо, как говорят, из-за ссоры со своей кумой; а третьим покойником был сын Маурисио Рейеса, которого сбросила лошадь; и еще никого из этих троих не успели похоронить, когда привезли тело Альберто, носившего неудачную кличку «Патронташ», – его убила молния, когда он отправлялся на ранчо Пасторес. В том же году, почти не болея и даже не ложась в постель, а просто от несварения желудка, умерли старики: дои Ченчо Гутьеррес, дон Паскасио Агирре, донья Кандидита Сото и дои Псидро Кортес. Были и ангелочки: сынок дона Секундино Торреса, другой – новорожденный в семье Валенте Меркадо и девчоночка покойного Сакариаса Безрогого. А в последний день я был на бдении, когда от воспаления легких умер падре дои Аркадио Приэто: народу была тьма, народ его любил, даже хотели хлопотать, чтоб назначили его приходским священником, а он взял да и умер. А похороны? Вы же помните, какие были похороны. Я ничего более великолепного не видывал.

– А похороны братьев Медина? Когда их убили?

– В августе семьдесят седьмого. В понедельник. В начале того года, когда победил еще дон Порфирио [99]99
  Имеется в виду установление диктатуры Порфирио Диаса,


[Закрыть]и назначил снова губернатором дона Хесуса Камарено, дои Лино Вильегас прибыл к нам представителем власти; а до того дон Лино занимался набором в армию в округе Местикакан, где в шестьдесят шестом присоединился к войскам, которыми командовал дон Росендо Маркес; так вот братьев Медина обвинили в том, что они, дескать, шпионы генерала Мартинеса и генерала Санчеса Риверы, разгромивших отряды Донато Герры и Маркеса в Табаско четвертого марта; с тех нор за ними следили, называли их сторонниками Лердо [100]100
  Себастиан Лердоде Техада (1820–1889) был президентом Мексики; путем фальсификации выборов был переизбран; свергнут в 1876 г. сторонниками Диаса.


[Закрыть], подыскивая удобный предлог, чтобы расправиться с ними; а братья Медина были верны своему долгу, временами они появлялись в селении, где их любили за то, что были они так похожи друг на друга и так милосердны; говорили, что дон Лино втайне им завидовал и их боялся; а тут как раз началась предвыборная заваруха: кто победит – дон Фермии Риэстра или генерал дон Педро Гальван; дон Лино объявил себя сторонником Риэстры; как-то в воскресенье уже к вечеру появились жандармы и примерно часов в восемь окружили дом, где жили братья Медина; всем руководил дон Лино, который предложил дону Тринидад сдаться вместе со своими двумя сыновьями. Медина ответил, что они люди мирные и нет никакого основания их арестовывать; а дон Лино ему возразил, что правительству, дескать, известно, что они хотели выступить с оружием в руках за генерала Гальвана; дон Тринидад заявил, что все это ложь и клевета и что он никогда никому не причинял вреда, а если у дона Лино есть какие-то личные причины мстить им, то он с ним поговорит короче и наедине, а насчет их желания выступить с оружием – так это чистый навет, и что, наконец, добровольно сдаваться они не намерены, а тем более такому трусу, как дон Лино; дон Лино велел ломать двери, раздались выстрелы. Братья Медина сопротивлялись всю ночь напролет, и немало народу погибло во время этой перестрелки, длившейся до утренней зари, до тех пор, пока у братьев не окончились боеприпасы; тогда солдаты в упор расстреляли дона Тринидада и его сыновей: дона Хусто и Поликарпио; говорят, что дон Лино сам стрелял в них, ужо мертвых, а затем его ярость обрушилась на жителей селения, которые со слезами на глазах стояли, глядя на трупы, и твердили, что братья Медина были обвинены напрасно, и он попытался разогнать их, грозя им карабином; и день был такой печальный, пасмурный, словно в селении умер приходский священник; бедные, которым всегда помогали дон Тринидад и его сыновья, не отходили от покойников, которые лежали на номинальных крестах; много людей пришло на похороны, несмотря на угрозы дона Лино, но я вам скажу, что на похоронах падре Приэто было больше благолепия, потому что на похоронах семьи Медина царили ненависть и страх, лишавшие их торжественности, а вот похороны падре были как нескончаемая траурная процессия. Но во всяком случае и те и другие похороны нипочем не забудешь…

Я никогда не кончу, видать, рассказывать вам о тех несчастьях, которые приносит август. Есть семьи, – и вы это знаете очень хорошо, – в которых не проходит года, чтобы кто-то в августе не умер, а бывает, что одним покойником не обходится…