355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Агустин Яньес » Перед грозой » Текст книги (страница 28)
Перед грозой
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 18:50

Текст книги "Перед грозой"


Автор книги: Агустин Яньес



сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 31 страниц)

22

Письмо Габриэля ошеломило дона Дионисио. В какой-то миг даже вознамерился было показать его Марии, чье странное поведение все более и более вызывало в нем тревогу, – быть может, она успокоилась бы, узнав о любви и преданности юноши. Дон Дионисио ответил не сразу и в ответном письме посоветовал Габриэлю но спешить с возвращением, однако не стал касаться того, о чем спрашивал его Габриэль.

Когда вернулся дои Роман, приходский священник был немало удивлен подарками, которые бывший политический начальник привез его племянницам: никогда не было между ними такой дружбы, что оправдывала бы подарки. Подарки были благочестивые: четки из Виллы Гуадалупе [120]120
  Предместье Мехико, где находится кафедральный собор, посвященный Гуадалупской богоматери.


[Закрыть]
, на кресте, посредине, – в четках для Марты, – образ святой девы, а в четках для Марии – внешний вид собора. Марии, кроме того, тайком был передан флакон с духами, который она немедля возвратила вместе с четками. Дон Роман начал осаду по всей форме.

– Какой наглец! – вознегодовала Мария, и химерический образ привлекательного мужчины в ото мгновенно испарился. – Когда вернется Габриэль? – ее неожиданный вопрос смутил старого священника.

– Я думал… хочу, чтобы он закончил учение… мне кажется, так будет лучше.

Какой одинокой, какой беззащитной чувствовала себя Мария!

23

– Остались мы сиротами! Что будет с нами без нашего падре? Уходит от нас святой! – Наиболее ревностные Дщери Марии сопровождали носилки, на которых в Гуадалахару отправляли падре Исласа.

После припадка его разбил паралич, однако он отказывался покинуть селение. Чтобы поместить его в больницу, потребовалось распоряжение из архиепископства, где обещали оплатить все больничные расходы.

– Что-то будет с нами без нашего защитника справедливости?

Но далеко не все жители пришли проститься с падре Исласом. Отсутствовали и многие Дщери Марии. Припадок в церкви подорвал веру в святость падре-наставника. Многие были довольны, что он покидает селение, и но скрывали этого. Однако группа его приверженцев продолжала хранить верность своему наставнику. Десятка три женщин, носящих вечный траур, стеная, сопровождали носилки и, перейдя на другой берег, еще с полчаса провожали их по дороге, затем бросились на колени, чтобы получить последнее благословение падре Исласа, и, все в слезах, вернулись. Равнодушие остальных привело их в возмущение.

– От нас уехал наш падре! Кто будет охранять нас? Кто спасет нас от опасностей?

Какие-то студенты, – никто не знал, кто именно, – той же ночью бродили по улицам, подвывая и выкрикивая:

– Волки тут ходят, черные шапочки [121]121
  Имеются в виду черные головные уборы низового католического клира.


[Закрыть]
, у-у-уй!.. волки тут…

24

Горя желанием поскорее нажить капиталец, тем более что выборы уже состоялись, политический начальник утратил свое былое рвение к общественным делам: он больше не вникал ни во что, его волновали только личные интересы. Во всем соглашался с теми, кто имел вес и положение, и не брезговал темными личностями, которые могли для его блага кого-то припугнуть, а то и расправиться с теми, кто мешал ему достичь очередной цели; и если со всеми ними он был любезен и обходителен, то к бедным и неимущим относился без всякой жалости. С помощью разных махинаций он свое маленькое ранчо превратил в большое, процветающее поместье; не прошло и года, как он стал владельцем двухсот голов скота; дом, конюшня, упряжь, пастбище, дорога и изгороди – все было создано теми крестьянами, ранчеро, которых он по воскресеньям, когда они приезжали к мессе или на рынок, арестовывал, из-за того что на них были рваные брюки, или они сорили на улице, или оставляли на улице вьючных животных, или у них находили кувшин с вином, или кто-то из них справлял нужду в укромном уголке, пли они посмели жаловаться на налоги, все более и более тяжкие, или громко кричали, или затеяли драку.

В дни национальных праздников политический начальник лично обезоружил Рито Бесерру, когда тот возвращался на свое ранчо; тщетно Рито уверял, что оружие он имел при себе для своей личной безопасности и что в селении он его не носил; а поскольку все его доводы ни к чему не привели, он в гневе стал обвинять начальника в беззаконии и пытался оказать ему сопротивление; на Бесерру набросились полицейские, избили его и наверняка бы прикончили, если бы не вмешался кое-кто из жителей; начальник пригрозил, что засадит его в тюрьму, потому что он – революционер; однако поскольку Рито был арендатором и должником дона Ансельмо Толедо, то политический начальник остановился на более мягком приговоре – месяц принудительных работ. (Рито Бесерра не мог забыть, что среди сочувствующих, окруживших его, была и Мария, племянница сеньора приходского священника; она случайно в тот день оказалась поблизости и присоединилась к тем, кто требовал его освободить; она даже отерла ему с лица кровь, просила своего дядю и падре Рейеса вступиться за него перед политическим начальником, смягчить его мстительную ярость. Полный признательности, Рито Бесерра, как только его освободили, пришел поблагодарить Марию, и они беседовали с ней о несправедливостях, что терпят бедные, о тяжести жизни, о том, что у людей теперь нет гордости, они не умеют себя защитить. «Курицами стали, вот с нами так и обращаются, чего еще ждать! – говорил Рито с горечью. – Нужно, чтобы кто-то сумел нацелиться и – не промахнуться!» Девушка обменялась с ним в дверях приходского дома многозначительным рукопожатием и тут же, обернувшись к Марте, сказала: «Как жаль, что Педрито еще не вырос! Как мне хотелось бы, чтобы он нацелился и не промахнулся, чтобы он боролся против такой несправедливости!») Политический начальник был слеп: как мог он не заметить, что Паскуаль Агилера, Димас Гомес, Педро Сервантес связаны с этим Рнто и со всеми теми, кто, вне всякого сомнения, хотел свести счеты с властью? Но Паскуаль Агилера неразлучен с доном Романом Капистраном, а с ним начальник предпочитал не сталкиваться.

Но еще и другое тревожило и шло вразрез с его намерениями: заступничество приходского священника и особенно падре Рейеса за местных бедняков. «С вами мы поладим, однако, предупредите падре Рейеса, чтобы он не вмешивался в правительственные дела», – как-то посоветовал он дону Дионисио. Боязнь проиграть, попасть не в тон общим настроениям все же подсказывали политическому начальнику, что лучше действовать осторожно, не раскрывая своих замыслов.

– Как жаль, что я не мужчина! Кажется, не осталось уже больше мужчин! – Другая странная идея захватила Марию.

25

Эту несправедливость ожидали. Дамиан Лимон был осужден всего-навсего на шесть лет тюрьмы якобы потому, что факт отцеубийства не подтвердился, и потому, что Микаэлу он убил в порыве страсти; вскрытия, как известно, не было, а по врачебному заключению, на теле дона Тимотео ничего не обнаружили, кроме легких синяков, полученных при падении; говорят, что во многом помогли преступнику последние слова Микаэлы, зафиксированные и в документах, а также его показания, что он всегда был влюблен в покойную и не может ее забыть. Однако в селении рассудили так: «Все это – сплошное вранье, просто хотят прикрыть несправедливость!»

И в довершение всего, после сообщения о приговоре, пришла весть о бегстве преступника по дороге в столицу, куда его везли отбывать срок наказания. «Надо же, и как это ему удалось, а ведь чуть не ежедневно узнаешь о тех, кого убили при попытке к бегству, хотя, видит бог, они не совершали никакого преступления!»

26

В канун прощаний и отъездов страхи и страсти вновь бились в затворничестве отчаяния. И среди них – несбывшаяся любовь; девичья любовь в тщетном ожидании, девичьи мечты о приближающемся сентябре; девушки вспоминали или воображали себе лица тех, кто скоро приедет, их глаза, которые будут глядеть на ожидавших, их шаги в поисках избранниц; девушки видели, как желтеют поля, как проходят ночи, но никто но гонится за их тенью и нигде не сверкнет взгляд, о котором столько мечталось. Улицы селения – из дома в церковь, из церкви в дом – пусты для них, печальных женщин, носящих вечный траур, печальных женщин-пленниц. Ходят, волнуются, шумят студенты. Но как будто не видят девушек, не замечают их жаждущих лиц, не слышат, как бьют в набат их сердца. Наступили дни печального разочарования. Студенты уезжают. Наступил День поминовения усопших; жизнь возобновила свой рутинный путь, вернулись ночи, под покровом которых мятежно и бесплодно бьются сердца одиноких, бьется желание – бессильное – быть хотя бы обманутой, бьется сознание – мучительное, – что не удалось услышать ни одной милосердной лжи, не посчастливилось уловить пусть греховного, но интереса. Никто не сумел прочесть их лиц. И уже не осталось времени, чтобы успеть разгадать их жажду любви, их плохо скрываемое изнеможение от бесплодных ожиданий. Каждая ночь октября разбивает мечты вдребезги. Однако кое-кто еще поддерживает огонь в светильниках – память о неожиданных признаниях в самый канун отъезда и обещание возвратиться завтра.

В нынешнем году поединку страсти со страхом не препятствовала тень падре Исласа; однако удвоили свою бдительность родственники девушек, пользующихся вниманием. И вот – одни пытались воспользоваться любым недосмотром, любой лазейкой, чтобы передать послание, обменяться ободряющими взглядами. Другие боролись с крепнущим чувством, умерщвляли сердечный призыв, отчаивались, рыдали, в мечтах отваживались на сумасбродство, бились о стены, удерживавшие, как всегда. Сколь многие из девушек не могли протянуть руку, чтобы ее с горячим чувством пожала другая рука; не могли прижать ухо к щели, надеясь расслышать слова привета и обещания; даже, быть может, не осмелились на прощание взмахнуть рукой пли хотя бы взглянуть на того, кто уезжает!

Канун ноября! Последние дни октября! Умирая, женская печаль изливается в тайне исповедален, в соленой сокровенности слез, вызванных смертью, судом, адом и блаженством, – потерпевшие крушение при столкновении страсти со страхом.

27

Были основания ждать, что закон вновь будет попран, если Дамиан объявится в селении, а политический начальник оставит его в покое, как других преступников или беглецов, купивших свою неприкосновенность за деньги или угрозами; опасения, что такое может случиться, заранее возмущали души обитателей, и лишь кое-кто из миролюбиво настроенных прихожан предпочитал не замечать явного беззакония. Политический начальник все же счел необходимым заявить: «Я обещаю, если этот человек осмелится появиться здесь, доставить его – живым или мертвым – в Гуадалахару».

Дамиан бросил вызов народному возмущению. Дамиан осмелился появиться в селении. Прибыл он накануне Дня поминовения усопших. Поздно вечером он крадучись шел по улицам, с отросшей бородой, переодетый погонщиком. Издалека посмотрел на освещенное газолиновой лампой сборище завсегдатаев «Майского цветка»; послушал голоса хора, руководимого падре Рейесом и репетировавшего мессу «Requiem»; его внимание привлек необычный голос – сопрапо, заставил подойти, прижаться к стене у паперти, в потемках, перед решетками окон приходского дома. Это был голос мальчика, а казался голосом женщины. Все, что он искал, было тут: память и голоса смерти. «Requiem aeternam dona eis, Domine…» [122]122
  Здесь и далее слова заупокойного гимна.


[Закрыть]
. Он бросил вызов теням и опасностям. Он хотел проникнуть на кладбище, отыскать могилу Микаэлы, провести ночь рядом с покойной. Его задержали сопрано и басы: «Dies irae, dies illa». Бледный свет позволял разглядеть комнату и коридор приходского дома. Ему хотелось войти, побеседовать с сеньором приходским священником. Скоро будет десять. Какая-то женщина пересекла коридор и вошла в комнату, чтобы закрыть окно. Дамиан узнал Марию. Не искал ли он и ее тоже? Забыл. Марию или Микаэлу. «Libera eas de ore leonis, ne absorbeat eas tartarus, ne cadant in obscurum: sed signifer sanc еus Michael repraesentet eas in lucem sanctam… libera eas…»

…В каждой руке Дамиан сжимал пистолет, когда под покровом темноты вошел в пределы селения. Он приблизился к окну, услышал шаги Марии, хотел постучать. Микаэла, Мария. «Lux perpetua luceat eis». Постоял, Войти в приходский дом? Или уйти? Его охватило неудержимое желание поговорить с неразлучной подругой его жертвы. Если постучать в окно, могут и не открыть. Тогда он тихонько просвистел мелодию песенки, которую Микаэла любила напевать. Шаги затихли. Дамиан хранил молчание. Он чувствовал, что девушка где-то близко, за ставнями. Дамиан не смог удержаться, хотя и представлял себе, какой ужас вызовет его появление.

– Мария, это я, Дамиан. Дамиан Лимон. Выслушайте меня.

Неожиданно окно распахнулось.

– Разве вы не знаете, что вас хотят убить?

– Я хотел повидать вас. А это красиво – играть сжизнью. Послушайте, я хочу вам сказать: сейчас я вижу, чего я никогда не знал… чего я никогда не знал…

– Что я та женщина, которую тоже нужно было убить?

Слова Марии привели его в замешательство.

– Кто знает! Я не могу думать о покойной, не думая о вас. Вам страшно?

– Я не боюсь смерти.

– Вы совсем как Микаэла. Совсем такая же. Женщина, над которой никто не может властвовать.

– Пришли убить меня?

– Как похоже! Нет, я не ошибался. А сейчас и вовсе уверен.

– А вам не жаль меня? Уходите, я не хочу, чтобы кто-нибудь знал, что вы говорили со мной.

– Похоже, вы ждали меня и знали, что я скажу.

– Быть может.

– Вы любите опасность?

– Не знаю, что я люблю. Может быть, мне захочется закричать, чтобы вас забрали.

– Кто посмеет?

– Это самое худшее. Никто.

– Кроме вас.

– Уходите.

– Мария! Мария! Почему все так случилось? Позвольте попрощаться с вами. Нет, мои руки не могут касаться вас. Кричите, чтобы меня забрали. Защищаться не буду.

– Я хочу видеть, как вы уйдете. Уходите.

– Вы храбрее меня. Прощайте. Я вернусь, когда уже не буду вызывать у вас жалости.

– Жалости? Ни жалости, ни удивления во мне нет, вы это уже заметили. Ну, уходите и больше не возвращайтесь.

– Вам страшно подумать, что я смогу вернуться, не скрываясь ни от кого?

– Я больше не могу стоять здесь. Сделайте одолжение, уходите.

– Хорошо. Понимаю. Прощайте, Мария.

– Уезжайте подальше, где никто не вспомнит о вас.

– Если только…

– Вы слышали меня? Ни слова больше. Прощайте.

Мужчина подчинился, стал медленно удаляться.

Женщина еще долго не закрывала окно после его ухода, вслушиваясь в ночные звуки. Колокола пробили десять. Как раз в ту минуту, когда они обменялись последними словами. Репетиция окончилась. На улицах раздавались голоса расходившихся участников хора. Отчаянно лаяли собаки. Мало-помалу восстанавливалась тишина. Женщина еще подождала. Убедившись, что все стихло, она наконец как можно плотней затворила ставни.

28

«Избавь их от глубин озерных и от пасти льва… пропасть да не поглотит их, да не падут они во мраке… святой Михаил, проведи их к святому свету…»

Из мрака послышался стон колоколов над селением смерти; до полудня следовали одна за другой мессы, чередуя золото пламени и канделябров, блеск облачений и солнечные лучи, смешивая черноту тканей с белизной черепов, установленных на катафалках. Черноту платьев и бледность рук и лиц. Сверкание зубов и глаз в улыбках и взглядах. Оживление на улицах – и торжественный покой в храме. В восемь – заупокойная служба, месса с тремя священниками и поминальными молитвами. Еще во мраке ночи повсюду в домах зажглись перед образом святого Христа свечи, которые будут гореть, пока не сгорят, в домашних молельнях в память усопших членов семьи. Все селение превратилось как бы в неф церкви во время погребения. То же будет и на кладбище, когда в первые часы пополудни – под небесным шатром, как и ежегодно, – братство «Благостная кончина» пройдет по тропам меж могил, вознося молитвы за усопших под непрерывный погребальный звон и пение хора мужчин и женщин, стариков и детей, возглашающих:

« Выходите, выходите, выходите, страждущие души, – святая молитва разобьет ваши узы…»

Из мрака ночи, при встречах на ранней мессе, возник и разнесся слух о том, что какой-то неизвестный вчера вечером бродил по улицам селения, что его видели, как он ходил вокруг дома дона Иносенсио Родригеса, и что примерно около одиннадцати он исчез в направлении кладбища.

– Сказки!

– Призрак?

По завершении торжественной мессы все уже уверились, что в селении появился Дамиан Лимон. Фигурой и походкой незнакомец походил на Дамиана, и бродил он по тем местам, куда должно было потянуть беглеца. Кто его видел, вряд ли мог обмануться. Было ясно, что бродит оп, преследуемый памятью о своих жертвах.

– А говорили, что он отчаянный храбрец! Чего же он прячется?

Политический начальник, известный своим бахвальством. уверял всех, что беглец не возвратится:

– Не могу же я арестовать тень. Сообщили бы мне вовремя, он бы от меня не удрал.

Изнуренная усилиями, которые ей самой представлялись невероятными, Мария с трудом выдерживала бремя тайны.

В половине четвертого траурные удары колоколов призвали на процессию, проводимую братством «Благостная кончина». Собралось все селение. Шествовали священники: их роскошные черные с золотом облачения блестели под щедрыми солнечными лучами. Сверкали высокий крест и канделябры со свечами в руках служек, открывавших процессию. Сотни голосов присоединились к стенаньям хора: « Выходите, выходите, выходите, страждущие души…» – а в ушах Марии раздавался адский настойчивый голос: «Давайте! Давайте!»

Около кладбища произошла какая-то сумятица; по толпе пронесся шепот, все более громкий, все хотели что-то разглядеть, услышать; служки остановились и, казалось, собирались обратиться в бегство; падре Рейес, сам явно встревоженный, пытался восстановить спокойствие; что-то говорил и сеньор приходский священник; а шепот ужо вылился в выкрики:

– Он там!

– Там!

– Смотрите, чтобы не удрал, не перелез через ограду!

– Схватите его!

Ворота кладбища были распахнуты – шествие замерло метрах в пяти – десяти от них, те, кто были впереди, подались назад, однако толпа словно окаменела. Послышалось раскатистое конское ржание. Овладев собой, сеньор приходский священник вышел вперед, тщетно пытаясь удержать свою племянницу Марту, да и других; однако тут яге застыл на месте, увидев Дамиана верхом, придержавшего коня в воротах.

Беглец был настолько спокоен, что, узрев процессию, благоговейно снял сомбреро. Оцепеневшие, разъяренные или восхищенные прихожане, только что жаждавшие схватить его, не двинулись с места. Они смотрели, как он храбро и невозмутимо спрыгивает с седла. (В душе Марии вновь зазвучал голос: «Давайте! Давайте!» – однако это уже был не отвратительный голос старого волокиты; сейчас она слышала повелительный голос, который казался чуть ли не родным: «Давайте! Давайте!») Франсиско Лимон, очнувшись, выхватывает пистолет и бежит навстречу врагу, однако его опережает Мария (племянница сеньора приходского священника), она встает между ними и выбивает пистолет из рук Франсиско. Дамиан одним махом взлетает на седло и, даже не вытащив пистолета, исчезает в переулке, ведущем на дорогу к Лос-Каньонес. Слышатся крики: «Убийца! Хватай его! Не давай ему уйти!» Запоздалая и бессмысленная погоня. Клементина Лимон кричит брату:

– Убей ее! – и сама бросается на Марию, но ее останавливает Рито Бесерра.

Все спорят:

– Хорошо сделала! Как можно позволить, чтобы брат убивал брата?

– Это она виновата, что его не схватили.

– Правильно поступила. А то разгорелась бы перестрелка, сколько бы убитых было.

– Она в сговоре с преступником.

– Хорошо сделала, вступилась за храбреца.

В разгаре спора возникает вопрос:

– Почему она это сделала?

И путаница догадок:

– Увидела, какой он храбрец.

– Не хотела, чтобы была перестрелка!

– Не хотела, чтобы случилось братоубийство.

– Должно быть, влюблена в убийцу.

– Она сама злодейка.

– Я всегда говорила, что она злодейка.

Однако Мария не пожелала объяснить свой поступок ни сеньору приходскому священнику, ни Марте, ни политическому начальнику, ни падре Рейесу – никому, кто допытывался, что заставило ее так поступить.

Замешательство. Возмущение. Запоздалые советы, как следовало бы действовать. Взаимные упреки и оправдания. Шествие расстроилось. Ворота кладбища закрыли.

– Ее арестуют?

– Злодейка!

– Нужно наказать ее.

– Позволить уйти чудовищу, позору всей округи, отцеубийце, убийце женщин!

– Должно быть, явился, чтобы посмеяться над всеми.

– А ее надо бросить в тюрьму, злодейку.

– Злодейка!

– И Рито Бесерру, который ее защитил.

– Да, да, к тому же он социалист.

– Судить их! Судить!

Поистине падре Рейес совершил подвиг, уговорив людей разойтись по домам и не собираться в «Майском цветке». Колокола молчали от восьми до десяти. Вещее слово Лукаса без всяких околичностей уточнило:

– Все это будет стоить жизни сеньору приходскому священнику.

И падре Рейес отозвался:

– Он и так чуть жив. Нам и так пришлось нести его на руках до постели. Бедняга!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю