Текст книги "Пузыри славы (Сатирическое повествование о невероятных событиях, потрясших маленький городок Яшкалу)"
Автор книги: Агиш Гирфанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)
ЕЩЕ ОДНО ВНЕОЧЕРЕДНОЕ ИНФОРМАЦИОННОЕ СООБЩЕНИЕ
Если бы в Яшкале, помимо городской газеты, выходил еще официальный бюллетень, аккуратно регистрирующий все значительные события в общественной жизни городка, все встречи на высшем уровне (в яшкалинском, конечно, масштабе), то о встрече Ибрахана с председателем группы народного контроля Бакером появилась бы информация:
«Вчера между председателем группы народного контроля Бакером и директором промкомбината Ибраханом состоялся оживленный обмен мнениями по интересующим обе стороны вопросам. Беседа, продолжавшаяся два часа, прошла в духе полного взаимопонимания».
Что означала заключительная строка сообщения – «в духе полного взаимопонимания»?
Ибрахан отлично понимал, что приглашен для беседы неспроста.
Бакер, в свою очередь, понимал, что его собеседник едва ли будет с ним откровенным и поможет разобраться в сложной обстановке, создавшейся в промкомбинате.
Поэтому один придерживался тактики обходного маневра, не сразу дал собеседнику почувствовать, что речь пойдет о весьма серьезных вещах. Другой избрал иную тактику: держать ухо востро, а язык на привязи, меньше говорить, больше слушать.
После обоюдных приветствий Бакер усадил Ибрахана:
– Садись, гостем будешь! Как живем-можем? Как дома? Все ли здоровы? Внучата пока не предвидятся?
Ибрахан недоумевал и из-под нависших бровей удивленно смотрел на Бакера: неужели для этого вызывал к себе? Тут что-то не то…
Не дождавшись ответа, Бакер протянул длинную цепочку, состоящую из маленьких колец:
– Хорошо, что заглянул. Видишь замочек… Чтобы открыть его, надо дернуть за колечко. А за какое – ума не приложу. Может, ты справишься?
Ибрахан чувствовал, что здесь какой-то подвох, но в чем – никак не мог догадаться… Он перебирал несколько раз кольца цепочки, как правоверный мусульманин перебирает четки, и, что-то бормоча себе под нос, нажимал, придавливал кольца и так и этак, да все без толку. После безрезультатных попыток открыть секрет замочка беспомощно развел руками и вернул цепочку хозяину.
– Не огорчайся, Ибрахан. Цепочка – только присказка, сказка – впереди. Ты вот что скажи, какое звено решающее – не в цепочке, нет, а в твоем хозяйстве?
Ибрахан был в положении школьника, провалившегося на экзамене. Он не в состоянии был произнести ни одного членораздельного звука…
– Хочешь знать, почему я задал этот вопрос? Скажу. Анекдоты любишь? Мне вчера рассказали свежий анекдот-загадку. Послушай: «О четырех ногах, а спотыкается…» Что такое?
Ибрахан оживился:
– Какой же это свежий? Он уже с бородой. Даже ребенок знает: лошадь о четырех ногах, а спотыкается…
– И вовсе не лошадь, а мебель – столы, стулья, диваны производства яшкалинского промкомбината, где директором уважаемый товарищ Ибраханов. Теперь, надеюсь, уразумел, какое звено в твоем хозяйстве решающее? Качество! Безусловно, о количестве тоже не следует забывать, но главное на данном этапе – качество. А вы вместе со своим зятьком Булатом гоняетесь за валом, за рекордами, за процентами, из-за этого и водокачка вот-вот рухнет. Придешь в комбинат и теряешься – к кому обращаться, кто здесь хозяин – ты или Булат? Слишком много дал ему воли и прав… И получаешься ты вроде английской королевы, которая ничем не распоряжается, а Булат при тебе полновластный премьер-министр… Если я ошибаюсь, поправь меня.
Воцарилась долгая пауза. Обе стороны молчали «в духе полного взаимопонимания». Ибрахан чувствовал, что любая реплика, сказанная им не в тон, будет встречена в штыки. Бакер знал, что должно пройти какое-то время, чтобы Ибрахан переварил все, что сейчас услышал.
Бакер нарушил молчание:
– Задавал ли ты себе, Ибрахан Сираевич, вопрос: как будешь жить дальше?
Ибрахан и этот вопрос оставил без ответа. Он терялся в мучительных догадках, что еще преподнесет всевидящий, всезнающий Бакер.
Бакер повторил вопрос:
– Я спрашиваю, как будешь жить дальше?
Отмалчиваться больше было нельзя, и Ибрахан повторил вопрос:
– Спрашиваешь, как будем жить дальше? Как жили, так и будем жить. Планы, слава богу, выполняем, несмотря на трудности, товар выпускаем. Кое-что, понятно, не всегда получается как надо… Жить, как говорится, не поле перейти… Всякое, так сказать, бывает…
Благодушный тон, каким Бакер начал беседу, сменился гневными нотами:
– Так жить не будешь! Не позволят! Планы выполняешь? Уж не за счет ли бесценных скалок и золотых топорищ? Скажи мне, пожалуйста, по какой цене удалось продать скалки, биты и рюхи? Ах да, я и позабыл, что комбинат сделал великодушный жест и подарил эти деревяшки школам. А кому думаете подарить топорища?.. Музею бесхозяйственности? Но такого музея, к сожалению, пока что еще нет…
– Мы никому не собираемся их дарить! Мы отвезли их продавать…
Бакер принял таблетку валидола. Его разгневанное лицо, лицо хронического гипертоника и сердечника, покрылось испариной и красноватыми пятнами.
– Пока продадите, деревянные топорища из золотых станут бриллиантовыми! Этого вам не так трудно добиться!
– Мы хотели как лучше… Нас, так сказать, спровоцировали, дали в газеты ложную информацию, будто нет в продаже скалок и топорищ, я думаю, сделали это нарочно, чтобы подорвать наш авторитет.
– Он и без того подорван. Глядя на вас, люди судят о руководителях нашего города… Продаете заведомый брак под видом высшего сорта! А потом, чтобы замести следы, упрятать концы в воду, заменяете бракованную мебель импортной. И это тоже для поддержания авторитета?! Нет, авторитет так не завоевывают!.. Если что и было у тебя, Ибрахан, давно потерял… Утратил самое дорогое, чему действительно нет цены! Ты утратил доверие народа! Понимаешь, чем это пахнет?! Видимо, нам с тобой, Ибрахан, придется поговорить в другом месте, у Аксакала…
Странно устроена человеческая натура. Какой, по-вашему, должна была быть первая реакция Ибрахана после неприятного и не сулящего ничего доброго разговора с Бакером?
Казалось бы, первым делом следовало подумать и еще раз подумать – одному или вместе с Булатом: каким образом выйти сухим из воды, как отвести от себя удар?
Ничего подобного! Ибрахан направил все усилия на то, чтобы доискаться, кто именно подкапывается под него и Булата!
Откуда, мол, Бакеру стало все известно? Неужели снова безобразничает этот вредный старичок Шагей? Ну, допустим, он не может простить Ибрахану и Булату того, что всю рекордную продукцию, изготовленную им в поте лица своего, выбросили чуть ли не на свалку. Недаром люди часто видели старика на спортивной площадке, где валялись жалкие остатки скалок… Он бродил по площадке пришибленный, бормотал что-то несуразное и вел себя, будто действительно тронулся. Но нет, он, видно, был в здравом уме…
Но кто же донес насчет мебели? Может быть, Салахи Салахиевич поднял шумиху? Тоже мне друг!
Булат на все это смотрел довольно трезво. Сделав глубокий анализ создавшейся обстановки, он убедил тестя:
– Не с того начали… Вам что, легче станет, когда узнаете анонимщиков, которые капают на вас? Допустим, вы узнаете – все это проделки Шагея, Хамзы или вашего верного покровителя Салахи Салахиевича? Что вы им сделаете? Соли насыплете на хвост? Разговор с Бакером – это вроде разведки боем. Бакер, несомненно, доложит обо всем Аксакалу… Вот и надо вам и всему комбинату готовиться к встрече с Аксакалом. Разговор, вам не позавидуешь, предстоит крепкий, и, чего греха таить и обманывать себя, разговор во многом решающий…
Ибрахан покряхтел, покряхтел, почесал бритую голову и сокрушенно вздохнул:
– Золотые слова, дорогой зятек! Я на тебя не сержусь, хотя Бакер с пеной у рта ругал меня, что слишком много я тебе передоверил. Может, оно и так… Может, пора и свою голову на плечах иметь… Но словами беде не поможешь. Как говорится, дерево хорошо плодами, а человек – делами. Я делом докажу Аксакалу, на что я способен. Никаким Хамзам, Салахиевичам не убрать меня с номенклатурной дороги! Пустить бы нам сейчас туннельную печь, выдать на-гора первый миллион высокосортного кирпича – тогда никто и пикнуть не посмеет… А еще лучше было бы пустить печь досрочно.
– Узнаю боевого коня! – восхитился Булат. – Можете на меня смело положиться! Я обеими руками за ваше предложение. Итак, в атаку!
ЕЩЕ ОДНА ДВОЙНАЯ СВАДЬБА
Поглощенные описанием знаменательных событий, развернувшихся в промкомбинате, возглавляемом Ибраханом, мы чуть было не прохлопали, прямо скажем, чуть не проворонили другое, не менее важное и волнующее событие в жизни одного из ведущих персонажей нашего повествования – Шагей-бабая.
В анкетных данных Шагея все было предельно ясно. Возраст около семидесяти – чуть меньше, чуть больше. Трудовой стаж ненамного короче жизненного. Семейное положение – вдовец. Трое детей: сын живет в Уфе, средняя дочь в Стерлитамаке, младшая, Гульгайша, живет с отцом в Яшкале, в Старом поселке на Яблоневой улице. Обо всех этих деталях биографии бабая мы в свое время поставили в известность читателя. Когда умерла благоверная супруга почтенного Шагея, Гульгайша дала клятву – никогда, ни при каких обстоятельствах не оставлять отца. Преданная дочь и думать не хотела о замужестве. Ее подружки по поселку, ее товарки по консервному заводу нагоняли на нее столько страхов, приводили столько примеров неудачных браков, что она, скромная, честная, довольствовалась тихой жизнью под одной крышей вместе с престарелым, но довольно активным отцом. Жизнь обоих протекала мирно, безмятежно. Они проявляли друг о друге трогательную заботу. Гульгайша никогда не жалела, что записалась в старые девы, а отец из кожи вон лез, чтобы даже в мелочах угодить любимой дочери: он понимал, какую жертву ради него принесла дочка. Шагей не чурался никакой домашней работы.
Годы шли за годами, они брали свое, Гульгайша, когда ходила по поселку, ловила на себе косые взгляды мужчин. Одни сочувствовали ей, другие сетовали, какая дивчина пропадает зря. Статная, здоровая, она гордо проходила мимо, но годы нет-нет да и накладывали свой отпечаток: то лишнюю морщинку у глаз, то вдруг она обнаружила у себя седой волос. Но и при этом от нее нельзя было услышать слова сожаления или упрека.
Сменялись настенные календари. Сколько их сменилось – не будем уточнять, а сожаление по поводу того, что личная жизнь ее не удалась, все-таки стало прорываться. Незаметно для себя она все чаще останавливалась около малых ребятишек, возившихся в песке, заигрывала с ними. Пройдет еще немного времени, и ей навсегда придется оставить мечту о своих, собственных детях. Ну, если своих бог не даст, то хотя бы заботиться о чужих: давало знать скрытое в каждой женщине материнское чувство. Как было бы хорошо выйти замуж за вдовца, себе одногодка. А ежели встретится человек постарше со взрослыми детьми, то нянчить его внуков или взять из детдома круглую сироту…
На другом конце поселка жил заготовитель Абсалям, пятидесяти с небольшим лет. Он овдовел года три назад. Двое его сыновей женились, отпочковались от него. Розовощекий, еще в расцвете сил, Абсалям жил одиноко в большом доме, полном достатка. Он давно засматривался на Гульгайшу, но знал, что она неприступна и непреклонна в своем решении до конца дней остаться старой девой-вековухой. Но, поразмыслив, решил, что двум смертям не бывать, одной не миновать: откажет, тогда будет знать, на каком он свете, можно ли на что-то надеяться или на этой кандидатуре надо поставить крест.
Гульгайша приняла его сватов сдержанно. Она, по обычаю, собиралась было сначала отказать, чтобы те малость побегали: всякой невесте полагается набить себе цену и не подавать виду, что согласна. Но, поразмыслив, поняла, что дипломатничать, рисковать не следует – опасно, жених не так поймет ее и пошлет сватов по другим адресам. Так, после первого же предложения Гульгайша дала согласие стать женой Абсаляма.
Сватовство проходило в отсутствие Шагей. Когда он пришел домой, Гульгайша смущенно призналась, что выходит замуж, но его не оставит на произвол судьбы, будет каждый день навещать. Старик опешил от этакой новости, но на словах выразил неподдельную радость:
– Вот и ты, слава аллаху, пристроилась. А за меня не беспокойся. Я и сам о себе похлопочу… Была бы ты счастлива… Абсалям человек положительный, тебя не обидит.
Весть о замужестве Гульгайши быстро разнеслась по Старому поселку, хотя никакой свадебной церемонии по этому поводу не было: просто Гульгайша собрала свои вещички, кое-какую живность – пару гусей, уток, кур – и тихо, без лишнего шума, перебралась к мужу на тот край поселка.
Об этом событии раньше других проведала, естественно, Минникунслу. Она из окна увидела, как старикова дочь выносит из дома какие-то узлы, вещички, корзины, и сразу раскусила, что тут пахнет жареным.
В тот же вечер Минникунслу, воспользовавшись проемом в заборе, навестила Шагей и пригласила в гости.
– Чего сидишь, точно старый медведь в берлоге. Идем ко мне, чайку попьем. Не бойся – не съем.
– Не боюсь, не съешь: у тебя и зубов нет…
– Не хорохорься, мои зубы все при мне… – И, широко оскалив рот, продемонстрировала сохранившиеся в целости зубы.
– И мои при мне. А ведь я дольше твоего живу.
– Раз не боишься, айда ко мне! – не отступала соседка.
– Эх, Сумитэ, Сумитэ, нету охоты и интересу распивать чаи с тобой из чайника.
– А я напою тебя не из чайника, а из настоящего самовара.
– В таком случае, спасибо на добром слове…
Шагей-бабай накинул на плечи елэн[16]16
Елэн – старинная легкая верхняя одежда.
[Закрыть] и проследовал через проем в заборе за дородной Минникунслу. Протискиваясь сквозь щель, Минникунслу задела платьем за гвоздь и разорвала. Шагей отвернулся, помянув при этом шайтана и все его родство.
Минникунслу сорвала злость за порванное платье на заборе: мощным ударом ноги, как заправский футболист, выбила доску – щель в заборе стала совсем широкой.
Когда переступили порог дома Минникунслу, она неожиданно спросила:
– Как у тебя насчет сердца? Здоровое? Не умрешь, если я тебе что покажу?
– Не знаю, про что говоришь. Если шайтана покажешь, не струшу…
– Тогда закрой глаза, дай руку и следуй за мной!
Шагей послушно зажмурил глаза и, как маленький ребенок, ухватившийся за руку матери, покорно зашагал во внутренние покои соседки. В нос ударил запах ароматного цейлонского чая, где-то, совсем близко, выводил знакомую мелодию небольшой самовар.
– Открой теперь глаза! – скомандовала хозяйка.
Шагей-бабай раскрыл глаза и… чуть не потерял сознание, не поверив глазам своим. Если бы, раскрыв глаза, он очутился в раю или в аду, то удивился бы гораздо меньше.
На столе во всем блеске стоял и весело напевал песню о долгожданной встрече его любимый медный самовар. Нет, это не было галлюцинацией, миражем, все происходило наяву. Шагей, желая в этом убедиться, стремительно подскочил к самовару и, не боясь обжечься, ощупал его, родного и близкого, всего – от колосника до конфорки. Да, это был он – вне всяких сомнений. Даже вмятина, приобретенная после того, как невестка Галия выбросила его с балкона в Уфе, и перекошенный кран… Но, надраенный песком и кислым молоком, самовар, его самовар, блестел, как новый!
Шагей на радостях растерялся, не знал, что и делать: то ли самовар целовать, то ли Минникунслу. Поцеловал бы самовар, да обожжешься, поцеловал бы Минникунслу, да не принято это у благочестивых стариков. Шагей пренебрег бы стародавними обычаями, запрещающими пожилым людям целоваться, но побоялся добровольно лезть в сети, расставленные хитрой соседкой. И все-таки не удержался, обнял Минникунслу за ее внушительную талию.
– Мой ли это самовар, Минникунслу?
– Твой, был твой, а стал мой!..
Шагей опустил руку с талии соседки и посмотрел на нее взглядом, полным отчаяния и неодолимой решимости.
– Как это стал твой?
– Не смотри на меня так! – испуганно сказала Минникунслу, она прочла в обезумевших глазах бабая приговор к высшей мере наказания, вынесенный им окончательно и бесповоротно. И сдалась.
– Успокойся: твой это самовар, твой, твой! Садись, будем чай пить… За чаем и поговорим…
Шагей не верил своему счастью. Неужели его родной и любимый дедовский самовар после разлуки снова вернулся к нему, Шагей-бабаю?! Поставив блюдечко на все пять пальцев и задрав кверху подстриженную каймой бороду, Шагей с наслаждением вкушал чай из своего самовара и слушал рассказ Минникунслу о невероятных злоключениях самовара, ставшего неотъемлемой частью его быта и всего его существования – материального и духовного.
Не желая травмировать читателей жестокими подробностями, мы ограничимся скупым перечислением «этапов большого пути», какой довелось проделать легендарному самовару со дня трагической пропажи по вине «идебеэсовцев» до возвращения в родное лоно Шагеево.
Ибрахановские работнички выбросили самовар как никуда не годную вещь на свалку. Сборщик утиль-сырья сдал его за гроши в металлолом. Приемщик металлолома, любитель старинных вещей, сразу понял, что на нем можно прилично заработать. Он не поскупился и уплатил хорошие деньги отличному мастеру за ремонт. Затем он отвез реставрированный самовар в Уфу на толкучку, где его за большие деньги приобрела соседка по Яблоневой улице, любительница предметов старины Хаерниса, та самая, что в свое время написала восторженное письмо в редакцию яшкалинской газеты с благодарностью Ибрахану и его детищу ИДБС за чуткое отношение и внимание к старикам.
Зайдя как-то к Хаернисе, Минникунслу увидела самовар и обомлела, она сразу узнала его и, уплатив за него стоимость пяти больших самоваров, унесла бесценный предмет к себе.
Шагей благодарно слушал одиссею его заветного самовара и не знал, как благодарить соседку за дорогой его сердцу сюрприз.
– Ты сказала, что самовар снова мой. Но ты уплатила за него деньги, и немалые… Так что скажи, сколько я должен тебе за него. Подарков я не хочу.
– А я и не дарю, и не продаю…
Шагей-бабай от удивления вытаращил глаза.
– Как так?
– Очень просто. Мой самовар, что хочу, то с ним и делаю…
– Это нечестно. Сама сказала: самовар мой.
– Был твой, теперь мой!
Шагей огорченно склонил голову: с этой ведьмой надо быть настороже. Неизвестно, что она еще придумает, какую ловушку, коварная, устроит.
– А как же я? – еле выдавил бабай, лицо его выражало полную растерянность и беспомощность…
– Очень просто: будешь ходить ко мне чай пить, – сказала Минникунслу ласково. – Все одно, после ухода Гульгайши тебе скучно одному чаевничать… Вот и будешь ходить ко мне на чай…
– Каждый день? – спросил бабай, не зная, насколько далеко простираются в отношении него агрессивные планы соседки.
– Как тебе угодно будет… Хочешь, ходи каждый день, хочешь через день. Свистнешь или иначе подашь знак – и через забор. Будешь гостем…
– Ах, ты… – бабай не договорил фразу, и так и осталось неизвестным, что он хотел этим сказать, хлопнул дверью и был таков.
– Проем в заборе стал шире, так что не стесняйся, – крикнула ему вдогонку Минникунслу.
Долго не мог уснуть этой ночью Шагей-бабай. Неужели ему так и придется ходить к соседке каждый день и распивать с ней чаи? Неужели она никогда не отдаст ему заветный самовар? Это только в старых сказках и преданиях рассказывается о ловушках и западнях, какие устраивали мстительные шахи, падишахи, желая извести кого-либо из своих близких. А тут простая поселковая баба придумала такой дьявольский капкан, который, глядишь, вот-вот и захлопнет тебя…
Три дня Шагей-бабай был сам не свой, злой, надутый, места себе не находил. Три дня по утрам, вечерам раздавался на весь поселок крик Минникунслу:
– Айда, сосед, чай пить!
На четвертый день Шагей-бабай не выдержал разлуки с самоваром. Он пришел не то чтобы выпить чашку чая, а просто посмотреть на своего любимца. Но соседка не отпустила его, пока он не отведал чаю.
Так и повелось. Сначала он ходил на утренний чай, потом захаживал и на вечерний. Минникунслу все приветливее, все ласковее встречала его. Воспользовавшись тем, что Гульгайша захворала, Минникунслу постирала белье, убрала в доме. Делала она все это не таясь, открыто, даже афишировала, и скоро по поселку пошел слух, будто Шагей-бабай вошел в дом Минникунслу. Это походило на правду, так как уже трудно было отличить, что шагеевское, что соседкино. Все, кроме, разумеется, самовара.
В одно прекрасное летнее утро Шагей вышел во двор прогуляться и… Что за наваждение! Дощатый забор, разделявший дворы бабая и соседки, был повален во всю длину. Из двух дворов образовался один широкий. Долго чесал Шагей свою бородку, гадая, чьих это рук дело. Вроде бы ночью никакого гарасата-урагана не было. Оставалось думать одно: все это дело рук и ног мощной Сумитэ. Под ее натиском забор свободно мог рухнуть!
Минникунслу не делала никаких секретов из поползновений Шагей-бабая на ее свободу и дом. Поваленный (неизвестно кем) забор только подтверждал слухи о том, что старик намерен объединить оба хозяйства в одно.
Спустя неделю после падения забора Шагей-бабай признал свое поражение – послал зятя Абсаляма сватом к Минникунслу. Но при этом бабай поставил одно непременное условие: Сумитэ отдает ему самовар!
Минникунслу милостиво приняла предложения Шагея. Прошло немного времени, и вслед за свадьбой Гульгайши сыграл свадьбу и Шагей-бабай. Собственно, то была не свадьба, какая полагалась и по закону и по традициям, то был свадебный ужин, на который съехались дети из Уфы и Стерлитамака. Из посторонних – впрочем, какой он посторонний! – был приглашен старый наш с вами знакомый журналист из Уфы – Хайдаров.
Газетчик прибыл в Яшкалу по двойному приглашению: Шагей-бабая и Аксакала. Шагей звал на свадьбу, Аксакал сулил «любопытный» материал. «Мы готовим на бюро вопрос, несомненно, он вас заинтересует. Встретитесь со своими старыми знакомыми».
Хайдаров привез молодоженам подарки: невесте – оренбургский шерстяной платок, а жениху, как заядлому спортсмену, – гантели…
За свадебным столом Шагей и Хайдаров ни о каких делах, понятно, не говорили, отложив их на следующий день. А о чем они беседовали на следующий день – читатель догадывается и без нашей помощи.
До третьих петухов продолжался свадебный ужин. На удивление всем острая на язык Минникунслу на этот раз молчала. Она не сидела, как положено, на почетном месте невесты, а суетливо хлопотала вокруг стола, обхаживая гостей. Она была счастлива безмерно: в доме появился мужчина: пусть старый, но при бороде и усах.
Да какой он старик? Одна только приставка – бабай, что значит старик. К тому же Шагей уж очень хороший. И не только хороший, а прямо-таки редкий, как и его самовар…
И Минникунслу при ближайшем рассмотрении оказалась не такой уж страшной. И никакая она не ведьма, а полная сердечной теплоты женщина.
