Текст книги "Неоконченный портрет"

Автор книги: Агата Кристи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

4.

Однажды, когда Селия прогуливалась с отцом, их окликнули из-за столика около гостиницы.

– Джон. Вот те раз, да это же старина Джон!

– Бернард!

Крупный мужчина с веселым лицом выскочил из-за стола и горячо стал жать руку отцу.

Это оказался мистер Грант, один из старинных друзей отца. Они не виделись много лет, и ни один из них понятия не имел, что другой находится в По. Гранты остановились в другой гостинице, но теперь обе семьи собирались вместе после déjeuner и пили кофе.

Миссис Грант, на взгляд Селии, была самой красивой женщиной, какую она когда-либо видела. У нее были пепельные с серебристым отливом волосы, уложенные в изысканной прическе, и чудесные синие глаза, тонкие черты лица и очень чистый, звонкий голос. Селия немедленно придумала себе новый персонаж – королеву Маризу. Королева Мариза обладала теми же чертами, что и миссис Грант, и была любима своими подданными. Трижды на ее жизнь совершались покушения, но ее спасал юноша по имени Колин, которого она сразу же произвела в рыцари. Коронационная ее мантия была из бархата изумрудно-зелёного цвета, а корона на ней была серебряная с бриллиантами.

Мистера Гранта королем не сделали. Селия решила, что он славный, но очень уж толстая и очень красная у него физиономия – вовсе не такая симпатичная, как у отца, ходившего с каштановой бородкой, которую он высоко задирал вверх, когда смеялся. Ее отец, считала Селия, был как раз таким, каким и должен быть отец, – веселым шутником, только от его шуток ты не чувствуешь себя глупой, как иногда от шуток мистера Гранта.

С Грантами был их сын, Джим, школьник, приятный на вид и веснушчатый. Он всегда был в хорошем настроении и улыбался; глаза у него были голубые и совсем круглые, от чего казалось, что он всегда чему-то удивлен. Свою мать он обожал.

Он и Сирилл разглядывали друг друга, как два знакомых пса. Джим относился к Сириллу с уважением, поскольку тот был на два года старше и ходил в частную школу. Ни тот ни другой не обращали никакого внимания на Селию, потому что Селия была всего-навсего ребенком.

Примерно недели через три Гранты отправились домой, в Англию. Селия слышала, как мистер Грант сказал ее матери:

– Я потрясен тем, как выглядит Джон, но он говорит мне, что с тех пор, как приехал сюда, чувствует себя куда лучше.

Селия сказала потом матери:

– Мамочка, а папочка болен?

Мама как-то странно посмотрела на нее и ответила:

– Нет, конечно, нет. Он сейчас совсем здоров. Это просто от сырости и дождей в Англии.

Селия обрадовалась тому, что отец не болен. Какой же больной – он никогда не лежит в постели, никогда не чихает и приступов разлива желчи у него не бывает. Иногда он кашлял, но это оттого, что он так много курит. Селия знала это, потому что отец ей так говорил.

Но почему, подумала она, мама посмотрела так… странно…

5.

Настал май, и они уехали из По – сначала в Аржелес, у подножия Пиренеев, а потом в Котрэ, высоко в горах.

В Аржелесе Селия влюбилась. Предметом ее обожания был мальчик-лифтер по имени Огюст. Не Анри, маленький светловолосый мальчишка-лифтер, который иногда разыгрывал ее, Берту и Беатрису (они тоже приехали в Аржелес), а Огюст. Огюсту было восемнадцать лет, он был высокий, смуглый, с желтовато-бледным лицом и очень мрачный на вид.

Его вовсе не интересовали пассажиры, которых он возил вверх и вниз. Селия так и не набралась храбрости заговорить с ним. Никто – даже Жанна – не догадывался о ее романтической страсти. Ночью в постели Селии рисовались картины того, как она спасает жизнь Огюсту, на скаку останавливая его коня, или как они с Огюстом единственные выжили при кораблекрушении и как она спасала его жизнь, плывя к берегу и держа его голову над водой. Иногда Огюст спасал ее из огня, но это почему-то было не так приятно. Она получала наибольшее удовольствие, когда Огюст, со слезами на глазах, говорил ей: «Мадемуазель, я обязан вам жизнью. Как могу я отблагодарить вас?»

Страсть была короткой, но бурной. Через месяц они отправились в Котрэ, и Селия влюбилась в Джейнет Пэттерсон.

Джейнет было пятнадцать лет. Она была славной девушкой с каштановыми волосами и добрыми голубыми глазами. Она не была красавицей и ничем особенно не выделялась. Но проявляла доброту к малышам и не утомлялась игрой с ними.

Самой большой радостью в жизни для Селии было бы вырасти и быть похожей на ее кумира. Когда-нибудь она тоже наденет полосатую блузку с воротничком и галстуком, волосы заплетет в косу и завяжет черным бантом. И у нее тоже будет эта загадочная штуковина – фигура. У Джейнет фигура была очень даже заметная, она выпирала с обеих сторон блузки. А Селия, ребенок очень худенький (Сирилл, когда ему хотелось досадить Селии, называл ее «костлявым цыпленком», чем обязательно доводил до слез), была влюблена в полноту. Но ведь настанет же такой день, такой чудесный день, когда она вырастет и все у нее будет выпирать там, где положено.

– Мамочка, – спросила она однажды, – когда у меня будет такая грудка, чтоб торчало?

Мать взглянула на нее и сказала:

– Тебе что, она так нужна?

– О да, – прерывисто задышала Селия.

– Когда тебе будет лет четырнадцать или пятнадцать – как Джейнет.

– Можно у меня будет тогда полосатая блузка?

– Наверное, но они не кажутся мне красивыми.

Селия взглянула на нее с упреком.

– По-моему, они восхитительны. Мамочка, ну, пожалуйста, скажи, что купишь мне такую блузку, когда мне будет пятнадцать.

– Куплю, если она тебе еще будет нужна.

Конечно же, будет.

И Селия побежала разыскивать своего кумира. К величайшей ее досаде, Джейнет гуляла с подругой, француженкой Ивонной Барбье. Селия ненавидела Ивонну Барбье лютой ненавистью и завидовала ей. Ивонна была прехорошенькая, очень изящная, не по летам развитая. Хотя ей было всего пятнадцать лет, выглядела она как восемнадцатилетняя. Она держала Джейнет под руку и ворковала, как голубок.

– Naturallement je n’ai rien dit à Maman. Je lui ai répondu…[14]14
  Я естественно ничего не сказала маме. Я ей ответила (фр.).


[Закрыть]

– Беги, милочка, – ласково сказала Джейнет, – мы с Ивонной сейчас заняты.

Селия уныло поплелась домой. Как же она ненавидела эту гадкую Ивонну Барбье.

Увы, через две недели Джейнет со своими родителями уехали из Котрэ. Образ ее быстро изгладился из памяти, зато сохранилось восторженное предвкушение того дня, когда у нее, Селии, появится «фигура».

Время в Котрэ текло весело. Тут прямо над головой высились горы. Впрочем, даже и теперь они выглядели вовсе не так, как Селия их себе представляла. До конца жизни она так и не научилась восхищаться горным пейзажем. В подсознании жило чувство, что ее обманули. В Котрэ были всевозможные развлечения. По утрам они энергично шагали в Ла Пайер, где отец и мать пили из стаканов воду, очень неприятную на вкус. После этого покупали леденцовые палочки. Они были закручены как спираль – разного цвета и вкуса. Селия обычно получала палочку ананасовую, матери нравилась зеленая – анисовая. Отцу, как ни странно, никакие не нравились. С тех пор, как они приехали в Котрэ, он выглядел более жизнерадостным и счастливым.

– Меня место это вполне устраивает, Мириам, – говорил он. – Я становлюсь здесь другим человеком.

Жена отзывалась:

– Тогда мы пробудем здесь как можно больше.

И она стала здесь веселее – больше смеялась. Тревожная складка над переносицей у нее разгладилась. Селией она мало занималась. Зная, что девочка находится под присмотром Жанны, она всем сердцем и душой посвятила себя мужу.

После утренней прогулки Селия шла домой с Жанной лесом, по тропинкам, зигзагами бегущими вверх и вниз; иногда она скатывалась по откосу, нещадно пачкая панталоны. Жанна испускала вопли отчаяния.

– Oh, mess-ce n’est pas gentil ce que vous faites-là. Et vos pantalons. Que dirait Madame votre mère?

– Encore une fois, Jeanne. Une fois seulement.

– Non, non, Oh, mees[15]15
  Ох, мисс, нехорошо вы себя ведете. А панталоны-то! Что скажет ваша матушка?
  – Ну, еще разочек, Жанна. Всего один раз.
  – Нет, нет. Ох, мисс (фр.).


[Закрыть].

После обеда Жанна усаживалась шить. Селия шла гулять и встречалась с другими детьми. Особенно усиленно ей прочили в подружки маленькую девочку по имени Мэри Хейз.

– Такая милая девчушка, – говорила мать Селии, – такая воспитанная и славная. Хорошая подружка для Селии.

Селия играла с Мэри Хейз, когда от этого никак уж нельзя было увильнуть. Мэри, увы, наводила на нее скуку. Она была мягкой и приветливой, но – на взгляд Селии – необычайной занудой. Зато Селии нравилась маленькая американка Маргрит Пристмен. Она была из какого-то Западного штата, и у нее был необычайно тянучий говор, который завораживал английскую девочку. Маргрит играла в игры, незнакомые Селии. Гуляла она в сопровождении няни, удивительной старушки в огромной черной шляпе с хлопающими полями, и старушка эта то и дело говорила: «Не отходи от Фэнни, ты слышишь меня?»

Когда у них возникали ссоры, Фэнни приходила на выручку. Однажды она застала детей чуть ли не в слезах, горячо о чем-то препиравшихся.

– Ну-ка, выкладывайте Фэнни, в чем тут у вас дело, – приказала она.

– Я только рассказывала Селии сказку, а она говорит, что я все вру, а это – правда.

– Живо скажи Фэнни, что это за сказка.

– Это очень хорошая сказка Про маленькую девочку, которая росла одинешенько в лесу, потому что доктор так никогда за ней и не пришел и не забрал в свою черную сумку…

Селия перебила.

– Это неправда. Маргрит говорит, что детей доктора находят в лесу и приносят маме. Это неправда. Ангелы приносят их ночью и укладывают в колыбельку.

– Нет, доктора.

– Ангелы.

– Нет и нет.

Фэнни подняла свою крупную руку.

– Теперь слушайте меня.

И они слушали. Черные глазки Фэнни заблестели, пока она обдумывала проблему и решала ее.

– Ни ты, ни ты не должны так волноваться Маргрит права, и Селия права. С английскими детьми они поступают так, а с детьми американскими – этак.

Как все просто! Селия и Маргрит заулыбались друг другу и опять стали друзьями.

Фэнни проворчала: «Не отходи от Фэнни» и продолжала вязать.

– Я дальше буду рассказывать, хорошо? – спросила Маргрит.

– Рассказывай, – согласилась Селия. – А потом я расскажу тебе сказку про опаловую фею, которая вышла из персиковой косточки.

Маргрит начала рассказывать, но вскоре вынуждена была прервать свое повествование.

– Что такое скаррапин?

– Скаррапин? Ты что не знаешь, Селия, что такое скаррапин?

– Нет, а что это?

Тут уже было потруднее. Из сумбурных объяснений Маргрит Селия поняла только, что скаррапин на самом деле и есть скаррапин! Скаррапин остался для неё волшебным зверем, как-то связанным с американским континентом.

Уже потом, когда она подросла, ее в один прекрасный день осенило:

«Ну, конечно. Скаррапин, о котором говорила Маргрит Пристмен, – это же скорпион.»

У нее было такое чувство, словно она что-то потеряла.

6.

Ужинали в Котрэ очень рано. В половине седьмого. Селии разрешали сидеть до конца. После ужина усаживались на улице вокруг маленьких столиков, и раз или два в неделю выступал фокусник.

Селия обожала фокусника. Он так красиво назывался. Отец сказал, что он – иллюзионист.

Селия по слогам и медленно выговаривала это слово.

Фокусник был высоким мужчиной с длинной черной бородой. Он проделывал восхитительные штуки с разноцветными лентами, вытягивая их ярд за ярдом у себя изо рта. В конце представления он объявлял «маленькую лотерею». Сначала обходил зрителей с большим деревянным блюдом, на которое все что-нибудь клали – вроде как взнос. Потом объявляли номера выигрышей и раздавали призы – бумажный веер, фонарик, горшок с бумажными цветами. В лотерее был что-то такое, отчего детям здорово везло. Чуть ли не всегда выигрывали именно дети. Селии очень хотелось выиграть бумажный веер. Но она так его и не выиграла, хотя дважды ей доставался бумажный фонарик.

Как-то отец спросил Селию:

– Не хотелось бы тебе забраться вон туда?

И он показал на одну из гор прямо позади гостиницы.

– Мне, папочка? Прямо на самый верх?

– Да. Ты поедешь туда на муле.

– На каком муле, папочка?

Он объяснил ей, что мул это вроде как и ослик, и лошадка. Селия пришла в восторг от одной мысли о таком приключении. А у мамы были сомнения.

– Ты уверен, Джон, что это совершенно неопасно? – спросила она.

Отец только посмеялся над ее страхами. Конечно, все будет в порядке с ребенком.

Поедут она, отец и Сирилл. Сирилл высокомерно изрек:

– Ах, и малявка тоже едет. Она будет только мешать.

И все же он очень любил Селию, но то, что она тоже ехала с ними, задевало его мужское достоинство. Предполагалось, что это будет мужская экспедиция – женщины и дети остаются дома.

Рано утром в день великой экспедиции Селия, уже собравшись, стояла на балконе и ждала, когда придут мулы. Они рысью выбежали из-за угла – большие, крупные животные, – скорее лошадки, чем ослики. Селия помчалась вниз, полная радостных предчувствий. Смуглолицый человечек в берете разговаривал с отцом. Он уверял, что с маленькой мадемуазель все будет в порядке. Он сам за ней будет присматривать. Отец и Сирилл влезли на мулов, затем проводник приподнял Селию и усадил ее в седло. От высоты даже дух захватывало! Но как интересно!

Тронулись. С балкона мать махала им рукой на прощанье. Селия трепетала от гордости. Она чувствовала себя совсем взрослой. Проводник ехал рядом с ней. Он ей что-то говорил, но поняла она очень мало, потому что у него был сильный испанский акцент.

Это была великолепная поездка. Они ехали вверх по зигзагообразным тропам, которые становились все круче и круче. А теперь ехали уже по откосу по одну сторону тропы возвышалась скала, по другую – крутой обрыв. В местах, казавшихся наиболее опасными, мул, на котором ехала Селия, останавливался и бил копытом. Ему тоже нравилось ходить по краю обрыва. Очень хорошая лошадка, подумала Селия. Звали мула, кажется Анисовый, что Селии показалось очень странной кличкой для лошади.

Был полдень, когда они добрались до самой вершины. Там стояла крошечная хижина, а перед ней – стол; они расселись, и хозяйка тут же вынесла им обед – и очень даже вкусный. Омлет, жареная форель, плавленый сыр и хлеб. Была там здоровая лохматая собака, с которой Селия поиграла.

– C’est presqu’un Anglais, – сказала женщина. – Il s’appelle Milord[16]16
  Он почти англичанин. Его зовут Милорд (фр.).


[Закрыть].

Милорд был очень дружелюбным и позволял Селии делать с собой все, что она захочет.

А потом отец Селии взглянул на часы и сказал, что пора двигаться обратно. Он позвал проводника.

Тот пришел улыбаясь. У него было что-то в руках.

– Смотрите, что я только что поймал, – сказал он.

Это была красивая большая бабочка.

– C’est pour Mademoiselle[17]17
  Это для мадемуазель (фр.).


[Закрыть],– сказал он.

И быстро, и ловко, прежде чем девочка поняла, что он собирается сделать, вытащил булавку и приколол бабочку к тулье ее соломенной шляпки.

– Voilà que Mademoiselle est chic[18]18
  Вот какая мадемуазель шикарная (фр.).


[Закрыть], – сказал он и чуть отступил, любуясь своей работой.

Привели мулов, все расселись, и начался спуск.

Селию мутило. Она чувствовала, как бьются крылья бабочки о ее шляпку. Бабочка была живая – живая. И приколота булавкой. Крупные слезы застилали Селии глаза и покатились по щекам.

Отец, наконец, заметил.

– В чем дело, куколка?

Селия покачала головой. И расплакалась еще больше.

– Она боится лошади, – сказал Сирилл.

– Не боюсь, – сказала Селия.

– Тогда почему такой рев?

– La petite demouselle est fatiquée[19]19
  Маленькая барышня устала (фр.).


[Закрыть],– высказал предположение проводник.

Слезы текли у Селии все быстрее и быстрее. Все смотрели на нее, допытывались, в чем дело, – но как могла она сказать в чем дело! Проводник ужасно обиделся бы. Он ведь хотел сделать приятное. Только ради нее и поймал эту бабочку. Так гордился своей выдумкой – тем, что придумал приколоть бабочку на шляпку. Разве может она при всех взять и сказать, что ей это не нравится? И теперь никто никогда, никогда не поймет. От ветра крылышки у бабочки колыхались еще сильнее. И Селия просто заливалась слезами. Ей казалось, что свет не видел большого горя.

– Лучше бы нам прибавить ходу, – сказал отец. Вид у него был сердитый. – Надо поскорее отвезти ее к матери. Мать была права. Для ребенка это слишком тяжело.

Селии хотелось кричать: «Нет, не тяжело, не тяжело нисколько». Но она не закричала, так как поняла, что тогда ее опять начнут спрашивать: «А в чем же дело?» И она только молча трясла головой.

Селия проплакала всю обратную дорогу. Горе ее становилось все тяжелее и тяжелее. Всю в слезах сняли ее с мула, и отец на руках отнес ее в гостиную, где сидела поджидая их, мать.

– Ты права была, Мириам, – сказал отец. – Для ребенка это слишком тяжело. Я не знаю, в чем дело – то ли у нее что-то болит, то ли она переутомилась.

– Нет, – проговорила Селия.

– Ей было страшно спускаться вниз по кручам, – сказал Сирилл.

– Не было, – сказала Селия.

– Тогда в чем же дело? – спросил отец.

Селия тупо смотрела на мать. Теперь она поняла, что так и не сможет ничего рассказать. Причина ее горя навсегда скрыта будет в ее груди, навсегда. Она хотела рассказать, она очень хотела рассказать, но почему-то не могла. Что-то таинственное замкнуло ее губы на замок. Если бы только мамочка знала. Мамочка бы поняла. Но она не смогла рассказать мамочке. Они все смотрели на нее, ждали, когда она начнет говорить. Ужасная мука терзала ее. Она тупо, словно в агонии, смотрела на мать. «Помоги мне», – говорил этот взгляд, – пожалуйста, помоги».

Мириам так же пристально смотрела на нее.

– По-моему, ей не нравится бабочка на шляпке, – сказала она. – Кто ее туда приколол?

О, какое облегчение – чудесное, болезненное, мучительное облегчение.

– Ерунда, – начал было отец, но Селия перебила его.

Слова хлынули из нее, словно вода из прорванной плотины.

– Мне неприятно, неприятно, – кричала она. – Она же крылышками машет. Она живая. Ей больно.

– Почему, глупышка, ты сразу этого не сказала? – спросил Сирилл.

Ответила мать:

– Я думаю, она не хотела обидеть проводника.

– О, мамочка, – воскликнула Селия.

Все было в этих двух словах. Чувство облегчения, признательность и переполнявшая ее любовь.

Мама все поняла.

Глава третья
Бабушка

1.

Следующей зимой отец с матерью уехали в Египет. Они посчитали практически невозможным взять с собой Селию, и потому Селия с Жанной отправлены были гостить к бабушке.

Бабушка жила в Уимблдоне, и Селии очень нравилось гостить у нее. В бабушкином доме был, во-первых, сад – эдакий квадратный носовой платочек зелени, окаймленный кустами роз, каждый из которых был прекрасно знаком Селии, так что даже зимой она могла сказать: «А вот это – розовая «Ла-Франс», Жанна, тебе она понравится»; но венцом и гордостью сада был большой ясень, ветви которого с помощью проволоки образовывали свод. Дома у Селии ничего похожего на ясень не было, и Селия взирала на него, как на одно из чудес света. Потом там был еще высоченный стульчак в уборной, сработанный по-старинному, из красного дерева. Удаляясь туда после завтрака, Селия видела себя восседающей на троне королевой и, надежно укрывшись за запертой дверью, отвешивала царственные поклоны, протягивала руку для поцелуя воображаемым придворным и, насколько хватало духу, растягивала сцены из придворной жизни. Кроме того была бабушкина кладовка, расположенная рядом с выходом в сад. Каждое утро, звеня огромной связкой ключей, в кладовку наведывалась бабушка, и с той пунктуальностью ребенка, собаки или льва, знающих час кормления, туда приходила и Селия. Бабушка давала ей сахар в пакетиках, масло, яйца или варенье в банке. Затем подолгу, не без ядовитости пререкалась со старой Сэрой, кухаркой. Как непохожа была Сэра на Раунси. Тощая-претощая, тогда как Раунси была толстухой. Маленькая старушка со сморщенным личиком и ввалившимся беззубым ртом. Пятьдесят лет своей жизни прослужила она у бабушки, и все эти годы шли одни и те же пререкания. Сахар переводится сверх всякой меры, куда подевались оставшиеся полфунта чая? К этому времени пререкания превратились уже в своеобразный ритуал – бабушка каждодневно разыгрывала роль рачительной хозяйки. Слуги все готовы промотать. За ними нужен глаз да глаз. Закончив ритуал бабушка будто впервые замечала Селию.

– Боже мой, боже мой, что же здесь делает малышка?

И бабушка изображала величайшее удивление.

– Так, так, – говорила она, – уж не хочется ли тебе чего-нибудь?

– Хочется, бабушка, хочется.

– Так, сейчас посмотрим. – И бабушка, не торопясь, рылась в глубине кладовки. Что-нибудь она непременно извлекала – банку с черносливом, палочку дягиля, банку айвового варенья. Для малышки обязательно что-нибудь находилось.

Бабушка была очень красивой пожилой дамой. Кожа у нее была розово-белой, две белые, как лунь, букольки обрамляли ее лицо, и у нее был большой добродушный рот. Сложения бабушка была величественно-дородного, с высоким бюстом и внушительными бедрами. Платья она носила из бархата или парчи, с широкой юбкой и обтянутой талией.

– У меня всегда была прекрасная фигура, душечка, – обычно говорила она Селии. – Фэнни – сестра моя – была в семье самой хорошенькой, но у нее не было фигуры – совсем никакой! Плоская как доска. Когда я оказывалась рядом, ни один мужчина на нее больше не смотрел. Фигура, вот что интересует мужчин, а не лицо.

«Мужчины» в бабушкиных разговорах занимали важное место. Она получила воспитание в те времена, когда мужчины считались центром мироздания. Женщины же существовали, только чтобы прислуживать этим великолепным созданиям.

– Не было мужчины красивее, чем мой отец. Высоченный, шести футов ростом. Мы дети все его боялись. Очень строгий был.

– А твоя мама, бабушка, какая была?

– Ах, бедняжка. Умерла, когда ей было всего тридцать девять. Осталось нас десять детей. Полон дом голодных ртов. Когда рождался ребеночек и она лежала в постели…

– А зачем, бабушка, она лежала в постели?

– Так принято, душечка.

Раз принято, то от дальнейших вопросов Селия воздержалась.

– Она всегда отлеживалась целый месяц, – продолжала бабушка. – Только тогда и могла передохнуть, бедняжка. Как она наслаждалась этим месяцем. Обычно завтракала в постели – вареным яичком. Впрочем не много ей от того яичка перепадало. Мы, дети, бывало прибежим и начинаем приставать. «Можно попробовать яичка, ма? А мне можно верхушечку?» Не много ей самой оставалось после того, как каждый ребенок попробует. Уж очень она была добрая – слишком мягкая. Умерла, когда мне было четырнадцать. Я была старшей в семье. Бедного отца горе просто убило. Они были очень друг к другу привязаны. Через полгода и он вслед за ней слег в могилу.

Селия понимающе кивнула. Ей казалось это правильным и подобающим. В большинстве книжек у нее в детской были сцены у смертного одра – обычно умирал ребенок, редкий праведник, настоящий ангел.

– От чего он умер?

– Скоротечная чахотка, – ответила бабушка.

– А твоя мама?

– Зачахла, милая. Взяла и зачахла. Всегда хорошенько закрывай шейку, когда идешь на улицу и дует восточный ветерок. Помни это, Селия. Ветер с востока – он убивает. Мисс Сэнки, бедняжка, – всего месяц назад мы с ней чаёвничали. Но вот пошла в эту мерзкую купальню, вышла оттуда, а ветер дул с востока, горло у нее было открытое – через неделю она умерла.

Почти все бабушкины истории и воспоминания кончались именно так. По природе своей человек жизнерадостный, она упивалась рассказами о неизлечимых болезнях, внезапных кончинах, таинственных недугах. Селия так к этому привыкла, что в самый разгар бабушкиного рассказа, сгорая от любопытства и нетерпения, спрашивала, перебивая бабушку: «А потом он умер, бабулечка?» И бабушка отвечала: «Да, умер, бедняга». Или бедная девочка, или мальчик, или женщина – в зависимости от того, о ком шла речь. Ни одна из бабушкиных историй не имела счастливого конца. Возможно, это была естественная реакция ее здоровой и энергичной натуры.

Не скупилась бабушка и на загадочные предостережения.

– Если кто-нибудь, кого ты не знаешь, предлагает тебе угощение, никогда не бери. А когда подрастешь, никогда не садись в одно купе с одиноким мужчиной.

Вот это предостережение особенно обеспокоило Селию. Она была ребенком робким. Если нельзя садиться в одно купе с одиноким мужчиной, значит, придется его спросить, женат ли он или нет. На лбу ведь у него не написано, одинокий он человек или женатый. От одной лишь мысли, что придется такое сделать, Селия вся сжималась.

Фразу, произнесенную однажды шепотом женщиной, которая пришла к бабушке в гости, Селия к себе не отнесла:

– Не надо бы забивать голову такими вещами.

Бабушка чуть на крик не сорвалась.

– Те, кого предупреждают вовремя, горя потом не ведают. Молодым людям надо об этом знать. Вы вот, наверное, дорогуша, об этом и не слышали. А мне говорил мой муж – мой первый муж. – (У бабушки было трое мужей – такой привлекательной была ее фигура и так хорошо ублажала она мужской пол. Она всех их схоронила, одного за другим: одного со слезами, другого – смирясь, третьего – просто соблюдая приличия.) – Он говорил, что женщинам надлежит знать о таких вещах.

Бабушка понизила голос и заговорила свистящим шепотом.

То, что Селия услышала, показалось ей скучным. Она побрела в сад…