Текст книги "Неоконченный портрет"

Автор книги: Агата Кристи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

6.

Тем временем Селия успешно выдержала еще одно испытание – то, что было ей уготовано в конторе миссис Бармен. Контора миссис Бармен поставляла нянь для ухода за детьми.

Прибыв в это заведение, внушающее благоговение, Селия была принята высокомерным существом с желтыми волосами: от нее потребовали заполнить формуляр с тридцатью четырьмя вопросами – вопросами, явно предназначенными для того, чтобы унизить человека, на них отвечавшего. Потом ее провели в небольшой закуток, похожий на врачебный кабинет, и там, отгороженную занавесками, оставили ждать нянь, которых желтоволосая сочтет возможным ей направить.

К тому времени, когда вошла первая, ощущение собственной неполноценности переросло у Селии в совершеннейшую униженность, нисколько не развеянную первой претенденткой, крупной, массивной и чопорной дамой, вызывающе опрятной и величественной.

– Доброе утро, – тихо молвила Селия.

– Доброе утро, мадам.

Величественная особа присела на стул напротив Селии и уставилась на нее, всем своим видом как бы давая понять, что общественное положение Селии вряд ли может устроить того, кто хоть немного себя уважает.

– Мне нужна няня для малыша, – начала Селия, стараясь не чувствовать себя и – главное не смотреться полнейшим несмышленышем в делах такого рода.

– Да, мадам. Месячного?

– Да, по крайней мере двухмесячного.

Уже ошибка: «месячный» – это же термин, а не обозначение промежутка времени. Селия почувствовала, что в глазах величественной дамы она совсем рухнула.

– Очень хорошо, мадам. Есть ли другие дети?

– Нет.

– Первый ребенок. Семья большая?

– Э-э… Я и муж.

– И сколько же у вас прислуги в штате, мадам?

В штате? Ну и слово, чтобы описать слугу, еще даже не нанятого.

– Мы живем очень скромно, – сказала, зардевшись, Селия. – Одна горничная.

– В детских комнатах убирают и прислуживают?

– Нет, в детской вам придется убирать самой.

– Ах, – величественная особа поднялась и произнесла скорее с печалью, чем с раздражением: – Боюсь, мадам, место у вас совсем не то, что я ищу. В доме сэра Элдона Уэста в моем распоряжении была нянька, а детские комнаты обслуживались младшей горничной.

В глубине души Селия ко всем чертям послала желтоволосую. Чего ради писать в формуляре, что тебе нужно и каковы твои пожелания, если потом присылают того, кто если и согласится работать, то разве что у Ротшильдов, – если те, понятно, придутся даме по вкусу?

Потом вошла сурового вида женщина с черными бровями.

– Один малыш? Месячный? Вы понимаете, мадам, что всё я беру на себя? Никакого вмешательства я не потерплю.

И уставилась на Селию.

«Я научу молодых мамаш, как приходить и надоедать мне», – говорил ее взгляд.

– Боюсь, – сказала Селия, – мне это не подойдет.

– Я предана детям, мадам. Я боготворю их, но я не могу допустить, чтобы мать постоянно вмешивалась.

От чернобровой избавились.

Следующей вошла очень неприятная старая женщина, которая назвала себя нянечкой.

Насколько уразумела Селия, женщина ничего не видела, ничего не слышала и не понимала, что ей говорили.

Гнать «нянечку».

А потом явилась молодая женщина с дурным – судя по виду – нравом, которая презрительно фыркнула, узнав, что ей придется самой убираться в детской. За ней пришла приветливая краснощекая девушка, которая раньше работала уборщицей, но теперь решила, что «с детьми у нее лучше будет получаться».

Селия уже впадала в отчаяние, когда вошла женщина лет тридцати пяти. В пенсне, очень опрятная, скромно и изящно одетая, с приятными голубыми глазами.

Она не прореагировала так, как реагировали другие, узнавая, что «в детской самой придется наводить порядок».

– Что ж, я против этого не возражаю – вот только каминная решетка. Я не хотела бы чистить каминную решетку – руки от этого становятся шершавыми, а когда присматриваешь за детьми, шершавые руки – это плохо. А в остальном я не против. Я жила в колониях и могу делать практически всё, что угодно.

Она продемонстрировала Селии снимки своих прежних питомцев, и в конце-концов Селия сказала, что возьмет ее, если будут хорошие рекомендации.

Со вздохом облегчения Селия покинула контору миссис Бармен.

Рекомендации у Мэри Денмен оказались отменными. Она была заботливой и очень опытной няней. Теперь Селии предстояло нанять служанку.

Оказалось, что это дело чуть ли не более трудное, чем поиски няни. По крайней мере нянь было много. А вот служанок практически не существовало. Все они работали либо на заводах боеприпасов, либо служили в женских дивизионах. Наконец Селия встретила девушку, которая очень ей понравилась, – пухленькую добродушную Кэйт. Она сделала всё возможное, чтобы уговорить Кэйт пойти к ним работать.

Как и все другие, Кэйт уперлась из-за детской.

– Я не против малютки, мэм. Детей я люблю. А вот няньки… после моей последней работы я дала зарок никогда не наниматься туда, где есть няньки. Где няньки – там неприятности.

Напрасно Селия расписывала Мэри Денмен как кладезь всех добродетелей. Кэйт заладила одно:

– Где няньки, там неприятности. На себе испытала.

В конечном счете исход дела решил Дермот. Селия напустила его на упрямую Кэйт, и Дермот, знаток того, как добиваться своего, вполне преуспел в попытках уговорить Кэйт, и та согласилась поработать у них с испытательным сроком.

– Сама не знаю, что нашло на меня, – я ж зареклась, что не пойду туда, где няньки. Но капитан так любезно разговаривал, и еще он знает полк, в котором мой дружок во Франции служит, и всё такое. Ладно, сказала я, давайте попробуем.

Значит, Кэйт они получили, и в один роскошный октябрьский день Селия, Дермот, Денмен, Кэйт и Джуди перебрались в квартиру № 18 в «Лостон Мэншнэ», и началась семейная жизнь.

7.

Дермот очень смешно вел себя с Джуди. Он ее боялся. Когда Селия пыталась заставить его взять малышку на руки, он начинал нервничать и отказывался.

– Нет, я не могу. Просто не могу. Не стану держать эту штуковину.

– Но когда-нибудь придется, когда она станет постарше. И она не штуковина.

– Когда подрастет, будет получше. Когда начнет ходить и говорить, она мне, наверное, понравится. А теперь она такая жирненькая. Как ты думаешь, у нее это потом придет в норму?

Он не желал восторгаться пухленьким тельцем Джуди или ее ямочками.

– Я хочу, чтоб она была худой и костлявой.

– Не сейчас же – ей только три месяца.

– Ты, правда, думаешь, что потом она будет худой?

– Конечно, мы же оба худые.

– Будет невыносимо, если она вырастет жирной.

Селии приходилось довольствоваться восторгами миссис Стедмен, которая всё время крутилась вокруг малютки – как когда-то вокруг говяжьей ноги в славные памятные дни.

– Прямо вылитый капитан, верно? Сразу можно понять, что сработана она была дома, – пардон, если не так сказала.

В целом Селия считала домашние дела забавой. Она относилась к ним так, потому что всерьез их не воспринимала. Денмен оказалась няней отличной, знающей и целиком отдававшей себя ребенку, чрезвычайно приятной и старательной, когда работы в доме было невпроворот и дым стоял коромыслом. Но как только все дела кончались и всё шло, как по маслу, Денмен показывала себя и с другой стороны. Нрав у нее был свирепый, но не по отношению к Джуди, которую она боготворила, а к Селии и Дермоту. Для Денмен все работодатели были природными врагами. Самое невинное замечание вызывало бурю. Селия бывало скажет:

– У вас ночью электричество горело, надеюсь, с малышкой всё было в порядке?

И Денмен немедленно взрывалась.

– Я полагаю, я могу включить свет, чтобы увидеть, который час? Со мной могут обращаться как с черной рабыней, но есть всему пределы. У меня самой были в подчинении рабы, когда я жила в Африке, – бедные невежественные люди, – но в самом необходимом им не отказывали. Если вы считаете, что я транжирю ваше электричество, я попрошу вас так прямо мне об этом и сказать.

Кэйт иногда хихикала у себя на кухне, когда Денмен упоминала о рабах.

– Нянька не успокоится, пока ей не дадут с десяток черномазых в Африке, а я бы черномазого на свою кухню в жизни не пустила – мерзкие черные твари.

Кэйт была большим утешением. С хорошим чувством юмора, спокойная, без бурных всплесков, она делала свое дело, варила, убирала, чистила и ударялась в воспоминания о тех местах, где работала раньше.

– Никогда не забуду, куда работать пошла в самый первый раз, – никогда. Хворостиночкой я была, семнадцати не исполнилось. Как голодом они меня морили – страсть да только. Копченая селедка – вот и всё, что мне давали на обед, и вместо масла – маргарин. Я так отощала, что стала кожа да кости. Мать чуть с ума не сошла.

Глядя на крепкую и день ото дня всё больше полневшую Кэйт, Селия с трудом верила в эту историю.

– Надеюсь, здесь тебе достаточно еды, Кэйт?

– Не беспокойтесь, мэм, вполне хватает, и незачем вам самой возиться на кухне. Только вся перемажетесь.

Селия, однако, воспылала греховной страстью к стряпне. Сделав потрясающее открытие, что приготовление еды сводится в основном к старательному следованию кулинарным рецептам, она бросилась в это, очертя голову. Кэйт смотрела на нее с неодобрением, и потому Селия старалась стряпать лишь в те дни, когда у Кэйт были выходные, – тогда-то она и устраивала на кухне оргии и творила Дермоту к чаю и на ужин восхитительные лакомства.

При том образе жизни, который вел Дермот, он нередко возвращался домой с растроенным желудком и требовал жидкого чая и тоненький ломтик гренки вместо котлет из омаров и ванильного суфле.

Кэйт готовила простую еду. Она не в состоянии была готовить по рецептам, считая ниже своего достоинства что-то отмеривать и отвешивать.

– Чуток того, немного этого – так я и кладу, – говорила она, – и мать моя всегда так делала. Кухарки никогда ничего не отмеряют.

– Было бы, может, лучше, если б отмеряли, – вставляла Селия.

– Делать надо на глазок, – решительно возражала Кэйт, – так моя мать и делала – сама видела.

Представляю себе, думала Селия.

Свой дом (а точнее – квартира), муж, ребенок, прислуга.

Наконец-то она чувствовала, что стала взрослеть – становиться человеком из реальной жизни. Она даже нахваталась выражений, приличествующих хозяйке дома. Она подружилась с двумя молодыми женщинами из соседних домов. Они очень серьезно обсуждали достоинства свежего молока, говорили о том, где дешевле всего можно купить брюссельскую капусту, и проходились по поводу прегрешений прислуги.

– Я смотрю ей в глаза и говорю: «Джейн, я не потерплю наглости» – прямо так и говорю. Ну и взглядом же она меня одарила.

Других тем для разговоров у них, кажется, не было.

В тайне Селия боялась, что по-настоящему так никогда и не станет вполне домашней женщиной.

К счастью, Дермот не возражал против того, чтобы она такой и не стала. Он часто говорил, что ненавидит домашних хозяек. У этих женщин дома, говорил он, всегда неуютно.

И в общем-то он был прав Женщины, которые не могли говорить ни о чем, кроме как о прислуге, постоянно нарывались на их «наглость», и «сокровища» эти могли уйти в самый неподходящий момент и предоставить тебе самой готовить и убираться. А у женщин, которые целое утро ходили по магазинам и выбирали продукты, еда была намного хуже, чем у остальных.

Чересчур много шума поднимают вокруг этих занятий домашними делами, думала Селия.

Люди вроде них с Дермотом получают от жизни куда больше удовольствия. Она же не домоправительница у Дермота, – она его товарищ по играм.

И наступит время, когда Джуди начнет бегать вокруг и разговаривать и будет обожать свою мать, как Селия обожала Мириам.

А летом, когда в Лондоне станет жарко и душно, она повезет Джуди домой, и Джуди будет играть в саду и придумывать игры в принцесс и в драконов, а Селия будет читать ей свои старые сказки, что хранятся в шкафу в детской…

Глава двенадцатая
Мир и покой.

1.

Перемирие явилось для Селии большой неожиданностью. Она настолько привыкла к войне, что казалось, та никогда не кончится…

Она стала просто частью жизни…

И вот теперь война кончилась!

Пока она шла, строить планы не было никакого толку. Пусть будущее само о себе позаботиться, а жить надо сегодняшним днем – просто надеяться и молиться, чтобы Дермота снова не отправили во Францию.

Но теперь – все пошло по-другому.

Дермот был полон замыслов. В армии он оставаться не собирался. В армии никаких перспектив. Надо как можно быстрее демобилизоваться и идти работать в Сити. Он узнал о вакансии в очень приличной фирме.

– Но, Дермот, разве не надежнее было бы остаться на военной службе? Там же пенсия и всё такое…

– Если я останусь, то зарасту мхом. И что толку от жалкой пенсии? Я намереваюсь деньги делать – много денег. Ты же не против того, чтобы рискнуть, не так ли, Селия?

Нет, Селия не возражала. Как раз готовность рисковать больше всего и восхищала ее в Дермоте. Жизнь его не пугала.

Дермот от жизни никогда не бежал. Он обычно смотрел ей в лицо и вынуждал следовать своей воле.

Ее мать однажды назвала его беспощадным. В некотором смысле это было правдой. К жизни он действительно был беспощадно требователен – не принимая в расчет сентиментальные соображения. Но с ней беспощадным он не был. Посмотрите, как нежен он был до того, как родилась Джуди…

2.

Дермот рискнул.

Оставил армию и пошел на службу в Сити, начав с небольшим окладом, но с перспективой значительно больших денег в будущем.

Не покажется ли ему, думала Селия, служба в конторе нудной, но он, по всей видимости, так не считал. Кажется, он был совершенно счастлив и доволен своей новой жизнью.

Дермоту нравилось браться за новые дела.

К тому же ему нравились новые люди.

Порой Селию возмущало то, что он ни разу не навестил двух стареньких тетушек в Ирландии, которые вырастили его.

Он посылал им подарки и регулярно – раз в месяц – писал, но видеть их не жаждал.

– Неужели ты их не любил?

– Любил, конечно, – особенно тетю Люси. Она была для меня как мать.

– И ты не хочешь их повидать? Если б захотел, они могли бы у нас погостить.

– Будут тут только мешать.

– Мешать? Если ты их любишь?

– Я знаю, у них всё в порядке, они здоровы. Вполне счастливы и всё такое прочее. Видеть же их я не очень хочу. В конце – концов, взрослея, отвыкаешь от своих родственников. Человеку такое свойственно. Тетя Люси и тетя Кэйт для меня большого значения теперь не имеют. Они остались для меня в прошлом.

«Дермот просто удивительный человек», – подумала Селия.

Но возможно и он считал её странной – за ее привязанность к местам и людям, знакомым ей с детства.

По правде говоря, странной он ее не находил. Он вообще об этом не думал. Дермот никогда не думал о людях – какие они. Все эти разглагольствования о мыслях и чувствах казались ему пустой тратой времени.

Дело он любил иметь с фактами, а не с идеями.

Иногда Селия спрашивала его, к примеру: «Что бы ты стал делать, если бы я сбежала от тебя с кем-нибудь?» Или: «Что бы ты стал делать, если бы я умерла?»

Дермот не имел никакого понятия, что бы он стал делать. Откуда ему было знать, если этого пока не случилось?

– Но разве ты не можешь просто представить себе?

Нет, Дермот не мог. Воображать то, чего на самом деле нет, – значит попусту тратить время.

Что, разумеется, было чистейшей правдой.

Однако не могла удержаться от фантазии Селия. Такая уж она была.

3.

Однажды Дермот обидел Селию.

Они были в гостях. Селия по-прежнему с опаской относилась ко всяким званым вечерам: вдруг опять найдет на нее робость и она будет сидеть, в рот воды набрав. Иногда такое случалось, иногда нет.

Но этот вечер прошел – так ей, по крайней мере, показалось – замечательно. Поначалу она немножко стеснялась, а потом отважилась сказать такое, от чего собеседник ее расхохотался.

Ей придало это смелости, она разговорилась и потом свободно болтала. Все много смеялись и много болтали, и Селия вместе со всеми. Она говорила вещи с ее точки зрения, вполне остроумные и, по-видимому, казавшиеся остроумными другим. Домой она пришла вся сияя от счастья.

«Не такая уж я и дура. Не такая уж я и дура, в конце-концов, – весело говорила она сама себе.

– По-моему, было очень славно, – сказала она через дверь гардеробной Дермоту. – Я чудесно провела время. Как удачно, что я вовремя подцепила петлю на чулке.

– Да, было не безнадежно плохо.

– Дермот, тебе что, не понравилось?

– У меня разболелся живот.

– О, дорогой, как жаль. Сейчас дам тебе соды.

– Теперь прошло. Что это с тобой было весь вечер?

– Со мной?

– Да, ты была какая-то совсем другая.

– Наверное, перевозбудилась. В каком смысле непохожа?

– Обычно ты ведешь себя очень разумно. Сегодня же ты весь вечер рта не закрывала, и гоготала, и была совершенно на себя не похожа.

– Тебе не понравилось? А я-то думала, что делаю успехи.

Внутри у Селии возникло странное ощущение холода.

– По-моему, ты несла какой-то вздор.

– Да, – медленно проговорила Селия, – думаю, я и вправду вела себя глупо… Но, по-видимому, это всем нравилось, они смеялись.

– А, всем?

– И потом, Дермот, мне тоже было хорошо… Это, наверное, ужасно, но мне кажется, что мне нравится иногда вести себя глупо.

– Говорить тогда не о чем.

– Но я больше не буду. Не буду, если тебе неприятно.

– Мне и в самом деле не нравится, когда ты глупишь. Не люблю глупых женщин.

Было больно, и еще как больно!

Дура-дурой она была. Конечно, дурой – она всегда это знала. Но почему-то надеялась, что Дермот не будет против. Что он – что, собственно, она имеет в виду? – будет снисходителен к ней. Если любишь человека, его ошибки и слабости внушают еще большую любовь, а вовсе не отталкивают. Скажешь ему: «Ну разве это не похоже на такого-то?» Но говоришь это не с раздражением, а ласково.

Однако от мужчин нежности дождешься не особенно…

Странной острой болью пронзил Селию испуг.

Нет, мужчины не нежны…

Они не такие, как матери…

Предчувствие дурного внезапно напало на нее. Она ведь ничего не знает о Дермоте…

Мужчины!.. Ей вспомнились слова бабушки на их счет. Бабушка, кажется, пребывала в полной уверенности, что в точности знает, что мужчины любят, а что – нет.

Но разумеется, бабушка глупой не была… Селия часто посмеивалась над бабушкой, но бабушка не была глупой.

А вот она, Селия, глупая… Она всегда в глубине души это знала. Но раньше думала, что с Дермотом значения это иметь не будет. А вот ведь имеет.

В темноте слезы неудержимо катились по ее щекам.

Она выплачется – ночью, под покровом темноты.

А утром встанет другим человеком. Никогда больше не станет выставлять себя дурой перед людьми.

Избаловали ее – вот в чем дело. Вечно к ней все были так добры – захваливали ее…

Но она не хочет, чтобы у Дермота даже на секунду появлялось такое выражение, с каким он взглянул на нее…

Что-то ей это напоминало – что-то случившееся давным-давно.

Нет, она не может припомнить.

Но постарается теперь следить за собой, чтобы не выглядеть больше дурой.

Глава тринадцатая
Товарищи

1.

Как обнаружила Селия, кое-что в ней Дермоту не нравилось.

Его раздражал любой намек на беспомощность.

– Почему ты хочешь, чтобы я это сделал за тебя, если ты сама можешь прекрасно с этим справиться?

– Но так приятно, Дермот, когда ты для меня это делаешь.

– Ерунда, дай тебе волю – ты совсем распустишься.

– Наверное, распущусь, – печально откликнулась Селия.

– Ты отлично сама можешь справиться. Голова на плечах у тебя есть и руки умелые.

– По-моему, – сказала Селия, – это нечто, присущее людям с покатыми викторианскими плечами. Так и хочется к кому-то прилепиться. Я тебе не дам.

– Тебе очень не нравится, Дермот, что я такая мечтательная, вечно фантазирую, что может случиться и что я стану делать, если это случится?

– Да нет, мне это безразлично, если тебя это забавляет.

Дермот всегда был справедлив. Он был независим сам и уважал независимость в других. По-видимому, у него были собственные представления о вещах, однако, он никогда не выражал их словами и не хотел делиться ими с другими.

Вся беда была в том, что Селия как раз хотела делиться всем, Когда под окнами во дворе расцвел миндаль, у нее возникло – прямо под сердцем – исступленное чувство радости, и ей так захотелось схватить Дермота за руку и потащить его к окну, чтобы и он почувствовал то же самое. Но Дермот терпеть не мог, когда его брали за руку. Он вообще не переносил, чтобы до него дотрагивались – разве что в минуты любви.

Когда Селия обожгла руку о плиту и сразу же вслед за этим защемила палец створкой кухонного окна, ей так хотелось пойти к Дермоту и положить ему голову на плечо, чтобы ее пожалели. Но она понимала, что это лишь вызовет у Дермота раздражение – и была совершенно права. Он не любил, когда к нему прикасались, или когда надеялись на его поддержку, или просили проявить сочувствие.

Селия героически боролась со своей страстью делиться чувствами, со своей жаждой ласки, нетерпеливым желанием одобрения.

Она говорила себе, что ведет себя, как ребенок и очень глупо. Она любит Дермота, и Дермот любит ее. Может быть, он даже сильнее ее любит, чем она его: ему ведь меньше, чем ей, нужны изъявления любви.

Он дарил ей страсть и чувство товарищества. Рассчитывать еще и на привязанность было неразумно. Бабуля прекрасно бы все поняла. «Мужчины», говаривала она, – не такие.