Текст книги "Неоконченный портрет"

Автор книги: Агата Кристи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

2.

В конце недели Дермот и Селия уезжали вместе за город. Брали с собой бутерброды, по железной дороге или автобусом доезжали до намеченной остановки, потом пешком шагали через леса и поля и возвращались домой другим автобусом или поездом.

Всю неделю Селия ждала выходных. Дермот каждый день возвращался из Сити совершенно измотанным, иной раз – с головной болью, другой раз – с расстроенным желудком. После ужина он с удовольствием сидел и читал. Иногда рассказывал Селии о том, что было на работе, но в целом предпочитал не вести разговоров. Обычно у него была какая-нибудь техническая книга, и он не хотел, чтобы его отрывали.

А по выходным дням Селия получала назад своего товарища. Они бродили по лесам и выкидывали смешные фортели, и иной раз, взбираясь на холм, Селия говорила: «Я очень люблю тебя, Дермот» и брала его под руку. Это потому, что Дермот взбирался на холм одним махом, а Селия задыхалась, Дермот не возражал, когда его держали за руку – если только это делалось ради шутки или чтобы полегче было взбираться на холм.

Как-то Дермот предложил сыграть в гольф. Игрок он очень плохой, сказал он, но немного играть умеет. Селия вытащила свои клюшки и стала счищать ржавчину, вспоминая Питера Мейтланда. Милый милый, Питер. Нежная привязанность к нему останется с ней до конца жизни. Ведь Питер был частью ее существования…

Они отыскали где-то площадку, где плата за пользование не было слишком высокой. Весело было снова играть в гольф. Играть Селия совсем разучилась, но и Дермот был не слишком силен. У него был великолепный дальний удар, но он мазал.

Вместе играть было очень забавно.

Но одной забавой дело не ограничилось. Дермот – как в работе, так и в играх – был энергичным и старательным. Купил учебник и серьезно его проштудировал. Дома отрабатывал замах и удар, купив для этой цели несколько пробковых мячей.

В следующий выходной они не сыграли ни одной партии. Дермот занимался лишь отработкой ударов. И Селию заставил заняться тем же.

Дермот стал жить ради гольфа. Селия тоже попыталась так жить, но у нее это не очень получалось.

Дермот играл все лучше и лучше. Селия же играла на прежнем уровне. Как ей хотелось, чтобы Дермот чуть немного больше был похож на Питера Мейтланда…

Влюбилась она, однако, именно в Дермота, прельстившись как раз теми качествами, которые отличали его от Питера.

3.

Однажды Дермот пришел и сказал:

В следующее воскресенье я хотел бы поехать с Эндрюсом за город, в Далтон-Хит. Не возражаешь?

Селия сказала:

– Конечно, поезжай.

Вернулся Дермот в бурном восторге.

На первоклассной площадке играть в гольф было замечательно. На следующей неделе Селия обязательно должна поехать и посмотреть Долтон-Хит. Правда, по выходным дням женщинам играть там не разрешается, но она может просто походить с ним.

Еще раза два они съездили на ту дешевенькую площадку, но Дермот удовольствия там уже не получал. Это место, говорил он, не по нему.

Через месяц он сказал Селии, что собирается вступить в члены клуба «Далтон-Хит».

– Я знаю, что это дорого. Но в конце концов я мог бы сэкономить на чем-нибудь. Гольф – мое единственное развлечение, и для меня это очень важно. Эндрюс и Уэстон оба члены клуба.

Селия медленно проговорила:

– А как же я?

– Толку от того, что ты станешь членом клуба, никакого. По выходным дням женщины играть там не могут, а в середине недели, как я могу себе представить, ты вряд ли захочешь выбираться туда одна.

– А что же я тогда буду делать по выходным? Ты будешь играть с Эндрюсом и с другими.

– Довольно глупо вступать в гольф-клуб и не пользоваться им.

– Но мы ведь всегда проводили выходные вместе.

– А, понятно. Но ты, наверное, можешь найти, с кем побыть, разве не так? У тебя же полно подруг.

– Нет их у меня. Сейчас нет. Старые мои подруги, которые жили в Лондоне, повыходили замуж и разъехались.

– Но ведь есть Дарис Эндрюс и миссис Уэстон и другие.

– Я бы не назвала их моими подругами. Они – жены твоих друзей. А это не одно и то же. Дело, кроме того, не в этом. Ты просто не понимаешь. Мне нравится быть с тобой. Мне нравится делать что-то с тобой вместе. Мне нравились наши прогулки и наши сэндвичи, и наша игра в гольф, и наше веселье. Всю неделю ты приходишь домой усталый, и я не пристаю к тебе и не надоедаю просьбами, но я жду-не дождусь выходных. Для меня это радость. Дермот, я же люблю быть с тобой, а теперь мы никогда ничего не будем делать вместе.

Только бы голос не дрожал. Только бы не расплакаться. Может, она хочет слишком многого? Не разозлится ли Дермот? Может, она эгоистка? Пристала к нему – да, без сомнения, цепляется. Прямо как плющ!

Дермот изо всех сил старался быть терпеливым и рассудительным.

Знаешь, Селия, мне не кажется, что это справедливо. Я никогда не вмешиваюсь в то, что ты хотела бы делать.

– Но я ничего и не хочу делать.

– Я бы не возражал, если б ты захотела. Если ты скажешь мне, что хочешь в выходной пойти куда-нибудь с Дорис Эндрюс или с кем-нибудь еще из своих друзей, я буду вполне счастлив. Я бы тоже кого-нибудь нашел и тоже куда-нибудь уехал. В конце-концов когда мы поженились, у нас был уговор, что каждый волен делать то, что хочет.

– Ни о чем таком мы не уславливались и не говорили, – сказала Селия, – мы просто любили друг друга и хотели пожениться и думали, как было бы божественно всегда быть вместе.

– Так оно и есть. Дело не в том, что я тебя не люблю. Я тебя люблю так же сильно, как и раньше. Однако мужчине нравится проводить время с другими мужчинами. И потом ему нужны физические занятия. Если бы я хотел быть с женщинами, ну тогда было бы на что жаловаться. Но никакая другая женщина, кроме тебя, меня не волнует. Ненавижу женщин. Мне просто хочется играть с другими мужчинами в нормальный гольф. Мне кажется, ты не очень разумно ко всему этому относишься.

Да, так оно, наверное, и есть…

То, что хочется Дермоту столь невинно… столь естественно…

Ей стало стыдно…

Но он не понимал, однако, как ей ужасно будет не хватать тех дней, которые они могли проводить вместе… Дермот нужен был ей не только ночью в постели. Дермот-товарищ по играм любим был ею куда больше Дермота-любовника…

Правда ли, – она слышала это часто от других женщин, – что мужчинам женщины нужны только в постели и на кухне?

Не в том ли состоит трагедия замужества, что женщине хочется быть другом, а мужчине от этого скучно?

Нечто такое она и сказала. Дермот, как всегда, ответил честно:

– Я думаю, Селия, что так оно и есть. Женщинам вечно хочется быть рядом с мужчиной, что-то делать вместе, а мужчина всегда предпочтет компанию других мужчин.

Вот так – коротко и ясно. Дермот прав, а она неправа. Она действительно ведет себя неразумно. Так она и сказала, и лицо его прояснилось.

– Ты такая милая, Селия. Надеюсь, что в конце-концов ты будешь этим довольна. Ты найдешь себе тех, кому нравится говорить о всяких вещах и всяких чувствах. Я же по этой части плоховат, сам знаю. И мы будем так же счастливы. Я даже буду играть в гольф либо в субботу, либо в воскресенье, чтобы другой выходной мы могли пойти куда-нибудь вместе, как это раньше делали.

В субботу он ушел сияя. В воскресенье сам предложил отправиться на прогулку.

Они отправились, но это было уже что-то не то. Дермот был очень мил, но она-то знала, что сердце его осталось в «Далтон-Хит». Уэстон приглашал его сыграть, но он отказался.

Он понимал, что принес жертву, и очень этим гордился.

К следующему уик-энду Селия убедила его оба дня играть в гольф, и он отправился за город очень счастливый.

Селия думала: «Я опять должна научиться развлекать себя сама. Или же надо найти друзей».

Она презирала «домоседок». Гордилась, что была Дермоту товарищем. Те домоседки, что погрязли в детях, в слугах, в домашнем хозяйстве, вздыхают с облегчением всякий раз, когда Том, Дик или Фред сбегают на уик-энд играть в гольф, потому что нет тогда кавардака в доме – «Слугам, милочка, куда легче тогда бывает». Мужчины нужны как кормильцы, но в доме с ними одни хлопоты…

Может, домоседство и есть самое лучшее.

Похоже на то.

Глава четырнадцатая
Плющ

1.

Как дивно быть дома. Селия растянулась на зеленой травке – восхитительно теплой и живой наощупь.

Над головой шелестел листвой бук…

Зеленый… зеленый… весь свет был зеленым…

Волоча за собой деревянного коня, по склону лужайки с трудом поднималась Джуди…

Джуди была прелестна – с крепенькими ножками, румяными щечками, голубыми глазами и густыми каштановыми кудрями. Джуди была ее малышкой, как сама она была малышкой маминой.

Только Джуди, конечно, совсем на нее непохожа…

Джуди не хочет, чтобы ей рассказывали сказки, а жаль, потому как Селия безо всяких усилий могла бы рассказать кучу сказок. И Джуди не нравились сказки волшебные.

Джуди не способна была на выдумки. Когда Селия рассказывала Джуди, как она представляла себе, что лужайка – это море, а обруч – морская лошадка, Джуди вытаращила на нее глаза и сказала:

– Но это же трава. И обруч надо катать. На нем нельзя ездить верхом.

Было всё это настолько очевидно, что Джуди думала: Селия была, наверное, совершенной глупышкой, и от этого настроение у Селии падало.

Сначала Дермот понял, что она глупая, а теперь вот и Джуди.

Хотя всего четырех лет от роду, Джуди была ходячее здравомыслие. А здравомыслие как убедилась Селия, нередко наводит тоску.

Здравомыслие Джуди плохо влияло на Селию. Она всё делала, чтобы выглядеть в глазах Джуди – в этих ясных, голубых, всё подмечающих глазках – разумной, а в результате выглядела еще глупее, чем на самом деле.

Джуди была полной загадкой для матери. Всё то, что Селия делала в детстве с удовольствием, было Джуди скучно. И трех минут Джуди не могла поиграть в саду одна. Она решительной походкой входила в дом и заявляла, что ей «нечего делать».

Джуди нравилось заниматься настоящим делом. Ей никогда не бывало скучно дома, в квартире. Она начищала тряпкой столы до блеска, помогала заправлять постель и вместе с отцом чистила клюшки для гольфа.

Дермот и Джуди внезапно подружились. Общение друг с другом стало доставлять им удовольствие. Хотя Дермот по-прежнему сетовал на упитанность Джуди, он не мог оставаться безразличным к тому, с каким нескрываемым восторгом она проводила с ним время. Разговаривали они друг с другом серьезно, как взрослые люди. Если Дермот давал Джуди вычистить клюшку, он рассчитывал, что она ее вычистит как следует. Когда Джуди спрашивала: «Красиво, правда?» – говоря о доме ли, который она сложила из кубиков, или о клубке, скатанном из шерстяной пряжи, или о ложке, которую она начистила, – Дермот никогда не говорил, что да, красиво, если в самом деле так не считал. Обычно он указывал на ее ошибки и погрешности.

– Ты отобъешь так у нее всякую охоту что-либо делать, – говорила Селия.

Однако никакая охота у Джуди не пропадала, и она никогда не обижалась. Отец ей нравился больше, чем мать, потому что отцу было трудно угодить. А ей нравилось делать то, что трудно.

Дермот был необуздан. Когда они с Джуди устраивали возню, почти всегда с Джуди что-нибудь случалось – игры с Дермотом всегда заканчивались то шишкой, то царапиной, то прищемленным пальцем. Джуди не обращала на это внимания. Более спокойные игры с Селией казались ей унылыми.

Но вот когда она болела, то отдавала предпочтение матери.

– Мамочка, не уходи. Не уходи. Побудь со мной. Не пускай сюда папочку. Папочку не хочу.

Дермота вполне устраивало, что его не желали видеть. Больных он не любил. Ему становилось не по себе в присутствии человека нездорового или несчастного.

Когда кто-либо прикасался к Джуди, она реагировала так же, как Дермот. Она терпеть не могла, если ее целовали или брали на руки. Один поцелуй перед сном от матери она еще могла стерпеть, но не больше. Отец никогда ее не целовал. Желая друг другу спокойной ночи, они во весь рот улыбались.

Джуди и бабушка прекрасно ладили. Мириам в восторге была от живого и смышленного ребенка.

– Она такая понятливая, Селия. Всё схватывает на лету.

У Мириам вновь пробудилась давнишняя тяга учительствовать. Она учила девочку буквам и коротким словам. И бабушке, и внучке уроки эти доставляли удовольствие.

Иной раз Мириам говорила Селии:

– Она не ты, мое золотце…

Она словно бы оправдывала свой интерес к молодому существу. Мириам любила детей. Словно учительница радовалась она, видя, как пробуждается ум. Джуди неизменно вызывала у нее волнение и интерес.

Но сердце ее принадлежало Селии. Они еще больше любили друг друга. Всякий раз, приехав домой, Селия видела перед собой маленькую старушку – седенькую, увядающую. Но через день-другой мать оживала, щеки вновь покрывались румянцем, в глазах загорались искорки.

– Девочка моя вернулась, – говорила она радостно.

Мириам всегда приглашала и Дермота и всегда радовалась, если он не приезжал. Она хотела, чтобы Селия была только с ней.

И Селия любила это чувство возвращения в прошлую жизнь. Любила ощущать, как охватывает ее радостный прилив спокойствия – сознание, что ты любима, что всё в тебе отвечает чаяниям…

Для матери она была само совершенство… Мать не хотела, чтобы она была другой… Она просто могла быть сама собой.

А так покойно быть собой…

И к тому же – она могла позволить себе проявлять нежность, говорить все, что вздумается…

Она могла сказать: «Я так счастлива» и не опасаться, что слова эти наткнутся на хмурый взгляд Дермота. Дермот не выносил проявления чувств. Он считал это неприличным.

А дома Селия могла сколько угодно быть неприличной…

Дома она лучше понимала, как была счастлива с Дермотом и как сильно она любит его и Джуди…

Вдоволь проявив свою любовь и наговорившись обо всём, что только приходило в голову, она возвращалась к Дермоту и уже могла быть разумным, независимым человеком – такой, какою и хотел видеть ее Дермот.

Любимый дом… и бук… и трава – растет, растет, поднимается под щекой.

Она думала словно в полусне: «Оно живое, это Огромное Зеленое Чудище… вся земля – это Огромное Зеленое Чудище, такое доброе, теплое и живое… Я так счастлива… я так счастлива… у меня есть всё, что я хочу в этом мире»…

Дермот то вплывал в ее мысли, то выплывал из них. Он был как бы лейтмотивом в мелодии ее жизни. Иногда она ужасно без него скучала.

Как-то она спросила у Джуди:

– Ты без папы скучаешь?

– Нет, – ответила та.

– Но ты хочешь, чтобы он был здесь?

– Да, наверное.

– Ты что же, не уверена? Ты ведь так любишь папу.

– Люблю, конечно, но он же в Лондоне.

Никаких других объяснений для Джуди не требовалось.

Когда Селия вернулась, Дермот был ей очень рад. Они провели вечер, как двое влюбленных. Селия шептала:

– Я очень без тебя соскучилась. А ты скучал без меня?

– Я об этом не думал.

– Ты хочешь сказать, что не думал обо мне?

– Да. А что толку? Думай – не думай, ты бы от этого здесь не появилась.

Это, конечно, была правда, и это было очень разумно.

– Но теперь ты рад, что я здесь?

Его ответ вполне ее удовлетворил.

Но потом, когда он крепко спал, а она лежала без сна, в счастливых мечтах, ей подумалось:

«Ужасно, но мне, по-моему, хочется, чтобы Дермот иногда чуточку привирал»…

Скажи он: «Любимая, я ужасно без тебя скучал» – это утешило бы ее и согрело, и не имело бы вовсе значения, правду он говорит или нет.

Нет, Дермот оставался Дермотом. Ее смешной, разрушительно правдивый Дермот. И Джуди была такой же…

Умнее, наверное, было бы не задавать вопросов, если не хочется выслушивать правду в ответ.

Она думала в полудреме:

«Интересно, буду ли я когда-нибудь завидовать Джуди? Они с Дермотом куда лучше понимают друг друга, чем мы с ним…»

Селия подумала: «Как чудно! Дермот так к ней ревновал еще до рождения и потом, когда она была крохотной малюткой. Странно, до чего порой всё выходит не так, как ты ожидал»…

Любимая Джуди… любимый Дермот… они так похожи… такие смешные… такие милые… и они – ее. Нет, не ее. Это она – их. Так лучше. Теплее… уютнее. Она им принадлежит.

2.

Селия выдумала новую игру. Это был, как она считала, новый вариант игры «в девочек». Сами «девочки» свое отжили. Селия попыталась их оживить, одаривала их детьми, интересными профессиями и роскошными особняками с парками, но все было тщетно. Воскресать девочки отказывались.

Селия изобрела новый персонаж. Звали ее Хейзел. Селия с огромным интересом наблюдала за тем, как складывалась у Хейзел жизнь, начиная с детства. Хейзел была несчастным ребенком – бедной родственницей. У нянек она пользовалась дурной славой – из-за привычки вечно твердить: «Что-то случится, что-то случится», и обычно что-то случалось – даже если всего-навсего гувернантка уколет палец, – и вот Хэйзел стали считать чем-то вроде домашней ведьмы. Она выросла в убеждении, что можно легко водить за нос легковерных…

С огромным интересом вошла Селия вслед за ней в мир спиритизма, в мир гаданий, сеансов и прочего. Хэйзел стала гадалкой где-то на Бонд-стрит, обрела известность – не без помощи обедневших «лазутчиков» из высшего общества.

Потом она влюбилась в молодого военно-морского офицера, валлийца, и действие перенеслось в валлийские деревни, и мало-помалу стало ясно (всем, кроме самой Хэйзел), что мошенничество было лишь производным от истинного ее дара.

Наконец-то Хэйзел и сама его обнаружила и пришла от этого в ужас. Но чем изобретательнее была она в своем обмане, тем чаще сбывалось то, что она предсказывала. Невидимая сила ухватилась за нее и от себя не отпускала.

Оуэн, молодой человек, представлялся Селии более туманно, но в конце-концов оказался просто дрянью, сумевшей втереться в доверие.

Всякий раз, когда Селия выкраивала немного свободного времени или катала в колясочке Джуди по парку, история продолжала развиваться в ее воображении.

Однажды ей пришло на ум, что она могла бы всё это переложить на бумагу…

Она ведь могла сделать из этого книгу…

Она купила шесть ученических тетрадок по пенсу, множество карандашей – карандаши она вечно теряла – и села за работу…

Оказалось, что это не так уж и легко – перенести всё на бумагу. Мысль всегда убегала вперед абзацев на шесть в сравнении с тем, что она писала в данную секунду, и к тому времени, как она добиралась до того, что уже успела продумать, нужные слова вылетали из головы.

И всё же Селия делала успехи. Это было не совсем то, что она держала в голове, но читалось это как книга. Были главы и всё прочее, Селия купила еще шесть тетрадок.

Какое-то время она не рассказывала об этом Дермоту – до тех, по сути, пор, пока не закончила описания встречи сторонников возрождения Уэльса, где с «показаниями» выступала Хэйзел.

Эта глава удалась куда лучше, чем могла надеяться Селия. Упоенная победой, она захотела с кем-нибудь этим поделиться.

– Дермот, – сказала она, – как по-твоему, могла бы я написать книгу?

Дермот ответил весело:

– По-моему, это отличная мысль. На твоем месте я бы так и сделал.

– Собственно, я и написала – то есть начала писать. Уже добралась до половины.

– Хорошо, – сказал Дермот.

Пока Селия говорила, он отложил в сторону книгу по экономике, которую читал. Теперь же опять взялся за нее.

– Это о девушке-медиуме, которая сама этого не знает. И она связывается с домом предсказаний, где одни сплошные проходимцы, и жульничает на спиритических сеансах. А потом влюбляется в молодого человека из Уэльса и едет в Уэльс, а там творятся странные дела.

– Сюжет, я полагаю, какой-то есть?

– Конечно есть. Я просто плохо рассказываю – только и всего.

– А ты хоть что-нибудь знаешь о медиумах, спиритических сеансах и всем таком прочем?

– Нет, – ответила пораженная Селия.

– Но разве в таком случае не слишком рискованно об этом писать? К тому же в Уэльсе ты никогда не была, так ведь?

– Не была.

– Не лучше ли тогда писать о чем-то, что ты хорошо знаешь? О Лондоне или о тех краях, где ты жила. Мне кажется, ты просто сама себе создаешь трудности.

Селия сконфузилась. Дермот, как всегда, прав. Она ведет себя как настоящая дурочка. С какой стати выбирать темой то, о чем понятие не имеешь? И это собрание «возрожденцев»! Она никогда не бывала на таких собраниях. С какой стати пытаться их описывать?

И всё же она не может теперь бросить Хэйзел и Оуэна… о спиритизме, сеансах, власти медиумов и о жульничестве. Потом медленно и с большим трудом переделала всю первую часть своей книги. Работа ее не радовала. Она спотыкалась на каждом предложении и без всяких видимых причин устраивала немыслимые грамматические выкрутасы.

В то лето Дермот очень мило согласился поехать с нею в Уэльс на весь свой двухнедельный отпуск. Селия смогла бы тогда приглядеться к «местному колориту». Они поехали, но колорит все время ускользал от Селии.

С собой она взяла небольшую записную книжечку, чтобы ходить и записывать то, что привлечет ее внимание. Однако по натуре она была человеком очень невнимательным, дни шли, а в книжечку заносить практически было нечего.

У нее возник большой соблазн отказаться от Уэльса, сделать Оуэна шотландцем по имени Гектор, живущим в горной Шотландии.

Но Дермот заметил ей, что трудность будет точно такая же: о горной Шотландии она тоже не имела ни – какого понятия.

В отчаянии Селия забросила книгу. Она вообще ни строчки не могла написать. К тому же, в голове у нее уже разыгрывались сцены из жизни рыбаков на побережье Корнуэлла…

И она уже хорошо была знакома с Амосом Полриджем…

Дермоту она ничего не говорила, так как чувствовала себя виноватой, прекрасно понимая, что не имеет никакого представления ни о рыбаках, ни о море. Бесполезно и писать об этом, но придумывать было так увлекательно. Была там и дряхлая старушенция – беззубая и зловещая с виду…

А книгу о Хейзел она допишет как-нибудь потом. Оуэн прекрасно может быть порочным молодым маклером из Лондона.

Только – так во всяком случае Селии казалось, – Оуэну вовсе не хотелось им быть…

Он насупился, и она вообще перестала ясно его видеть, точно он и не существовал.