Текст книги "Неоконченный портрет"
Автор книги: Агата Кристи
Жанр:
Классические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)
– Няня, что это там за слово – большое такое – на том объявлении?
– «Для бодрости», милая. «Сварите себе для бодрости чашечку чая».
Так было каждый день. Селия проявляла жадное любопытство к словам. Буквы она уже знала, но мама была против того, чтобы рано начинать детей учить читать.
– Я не стану учить Селию чтению, пока ей не будет шесть.
Но теории относительно того, как давать образование, не всегда срабатывают в жизни. К тому времени, как Селии было пять с половиной, она уже могла читать все книжки со сказками, что были на полке в детской, и разбирала практически все слова на объявлениях. Иногда, правда, она слова путала. Подойдет к няне и скажет: «Пожалуйста, нянечка, это слово значит «жадный» или «эгоист»? Я не помню». Поскольку читала она слова по их виду, а не по тому, из каких букв они сложены, с орфографией у нее всю жизнь потом не ладилось.
Чтение Селию завораживало. Оно открыло ей новый мир, мир, населенный феями, ведьмами, домовыми, троллями. Она обожала сказки. Рассказы о детях всамделишных ее не особенно занимали.
Немного было рядом детей ее возраста, с кем бы она могла играть. Дом Селии стоял уединенно, автомобили были еще тогда редкостью. Была одна девочка, на год старше Селии, – Маргарет Маккра. Время от времени Маргарет приглашали на чай или Селию звали на чай к Маргарет. Но в таких случаях Селия умоляла разрешить ей не ходить.
– Ну, почему, деточка? Тебе не нравится Маргарет?
– Нравится.
– А в чем тогда дело?
Селия только качала головой.
– Она стесняется, – презрительно говорил Сирил.
– Чушь какая-то, чтобы не хотелось встречаться с другими детьми, – говорил отец. – Это ненормально.
– Может, Маргарет дразнит ее? – говорила мать.
– Нет, – кричала Селия и заливалась слезами.
Она не знала, как объяснить. Просто не могла объяснить. А все было проще простого. У Маргарет выпали все передние зубы. Слова она выпаливала с невероятной быстротой и с каким-то присвистывающим звуком, и Селия никак не могла толком разобрать, что та говорила. Когда они однажды с Маргарет отправились гулять, мучения Селии достигли высшей точки. Та сказала: «Я расскажу тебе интересную сказку, Селия» и сразу же принялась рассказывать – с присвистом и шипением – о «принтетте и отвавленной контетте». Слушать ее было пыткой. Время от времени Маргарет останавливалась и спрашивала с требовательностью в голосе: «Ратве не прекратная скатка?» Селия же, героически скрывая то, что она не поняла ровным счетом ничего, пыталась отвечать разумно, а в душе, по своему обыкновению, обращалась за помощью к молитве.
«Пожалуйста, пожалуйста, Боженька, дай мне поскорее добраться домой. Пусть она не знает, что я не знаю. Ох, дай мне поскорее добраться домой, пожалуйста, Боженька.
Какое-то шестое чувство подсказывало ей, что будет верхом жестокости открыть Маргарет, что ее невозможно понять. Маргарет никогда не должна знать об этом.
Но напряжение было ужасным. Домой Селия приходила бледная, едва сдерживая слезы. Всем казалось, что ей не нравится Маргарет. На самом-то деле было как раз наоборот. Именно потому, что ей так нравилась Маргарет, ей непереносима была самая мысль, что Маргарет все узнает.
И никто этого не понимал – никто. От этого Селии было не по себе, ее охватывала паника и было ей ужасно одиноко.
10.По четвергам были занятия танцами. В самый первый раз, когда Селия отправилась туда, она была очень перепугана, в зале было полным-полно детей – больших нарядных детей в шелковых юбочках.
Посреди зала, натягивая длинные белые перчатки, стояла мисс Маккинтош. Селия еще не встречала человека, который вселял бы в нее такой благоговейный страх и в то же время так завораживал как мисс Маккинтош. Она была очень высокой – самой высокой на свете, подумала Селия. Много лет спустя Селия была просто потрясена, поняв, что мисс Маккинтош была чуть выше среднего роста. Такое впечатление создавалось благодаря пышным юбкам, удивительно прямой осанке и просто самой личности.
– А, – любезно произнесла мисс Маккинтош, – вот это и есть Селия. Мисс Тендертен?
Мисс Тендертен, существо с обеспокоенным личиком, которое мастерски танцевало, но ничем более примечательно не было, поспешила на зов словно верный пес.
Селию поручили ей, и через минуту она стояла в ряду младших детей, которые занимались с экспандером – эластичной лентой темно-синего цвета с ручками по концам. После «экспандера» настал черед постижению премудростей польки, а потом детишки сидели и смотрели, как великолепные существа в шелковых юбочках исполняли причудливый танец с бубнами.
После этого объявили кадриль. Мальчуган с темными озорными глазами подлетел к Селии.
– Будешь моей парой?
– Я не могу, – с сожалением отказала Селия. – Я не умею.
– Вот обида.
Но тут, как ястреб, налетела Тендертен.
– Не умеешь? Конечно, нет. Но, милая, научишься. Вот и кавалер тебе.
Селию поставили в паре с белобрысым веснушчатым мальчишкой. Напротив оказались темноглазый мальчик и его партнерша. Когда они в танце сошлись на середине, он сказал Селии с упреком:
– Значит, не захотела танцевать со мной. Жаль.
Острая боль, которую Селия помнила потом долгие годы, пронзила ее. Как объяснить? Как сказать, что «я хочу танцевать с тобой. Я именно с тобой и хотела танцевать. Тут вышла какая-то ошибка».
Так впервые испытала она нередкую трагедию девичества – не тот партнер?
Кадриль отбросила их друга от друга. Они еще раз потом встретились – когда все выстроились в танце в одну линию, но мальчик только бросил на нее укоризненный взгляд и сжал ей руку.
Он больше никогда не приходил на занятия танцами, и Селия так и не узнала, как его звали.
11.Когда Селии было семь лет, няня от них ушла. У няни была сестра, еще даже старше, чем она сама, и у сестры теперь было совсем плохо со здоровьем, и няне надо было за ней ухаживать.
Селия была безутешна и горько плакала. Когда няня уехала, девочка каждый день писала ей письма – короткие, кривыми буквами и с невероятными ошибками. Она всякий раз долго корпела над ними.
И мама однажды сказала ей ласково:
– Знаешь, милая, незачем каждый день писать няне. Право, она не ждет этого. Двух раз в неделю будет достаточно.
Но Селия решительно замотала головой.
– Няня может решить, что я забыла о ней. А я ее не забуду никогда.
Мать сказала отцу:
– Ребенок очень привязчив. Жаль.
Отец ответил, смеясь.
– Не то, что мастер Сирил.
Сирил никогда не писал из школы своим родителям, если его не принуждали сделать это или если ему чего-нибудь не надо было. Но он был настолько обаятелен, что все малые прегрешения прощались ему.
Упорная преданность Селии няне беспокоила мать.
– Это ненормально, – говорила она. – В ее возрасте забываться все должно быстрее.
На место няни никого не взяли. Сьюзен обихаживала Селию – в том смысле, что на ночь купала ее, а по утрам будила. Одевшись, Селия шла к матери в комнату. Мать всегда завтракала в постели. Селия получала кусочек гренка с повидлом, а потом пускала в мамином умывальнике маленькую и толстенькую уточку. Отец одевался в соседней комнате. Иногда он звал ее к себе и давал ей монетку, и монетку Селия опускала в маленькую копилку из расписного дерева. Когда копилка наполнится, монетки переложат в банк и когда их наберется достаточно, Селия пойдет и купит себе что-нибудь на свои собственные деньги. Что это будет? – больше всего занимало Селию. Каждую неделю она придумывала что-нибудь новое, что бы ей хотелось больше всего. Сначала это был высокий черепаховый гребень в шишечках, которыми мать Селии могла бы закалывать волосы на затылке. Такой гребень показала Селии Сьюзен – в витрине магазина. «Знатные дамы, поди, такие носят», – сказала Сьюзен с почтительным придыханием. Затем настал черед платья из белого шелка с плиссированной юбкой, в которой можно ходить на уроки танцев, – об этом Селия просто мечтала. Только дети, которые исполняли танцы, где нужно, чтобы юбки словно вращались, танцевали в таких платьях. Пройдет много лет, прежде чем Селия станет достаточно большой, чтобы научиться таким танцам. Но день этот в конце концов настанет. Потом была пара настоящих золотых туфелек (Селия нисколько не сомневалась, что такие вещи существуют) и еще – летний домик в лесу, и еще – лошадка. Одна из этих прелестей будет поджидать ее в тот день, когда она достаточно накопит в банке.
Днем она играла в саду, катая обруч, который мог быть чем угодно – и дилижансом и скорым поездом, лазала по деревьям – правда, без уверенности в своих силенках – и строила тайные планы, лежа в густых кустах, укрывшись ото всех. Если шел дождь, она читала в детской или раскрашивала картинки в старых номерах журнала «Куин». От полдника до ужина они с мамой играли в восхитительные игры. Иногда строили домики, завешивая стулья полотенцами, и лазали туда-сюда, иногда пускали мыльные пузыри. Какая будет игра, никогда заранее не угадаешь, но игры всегда оказывались очень интересными и просто восхитительными, – такими, какими сам ты их не придумаешь, но в которые играть можно только вместе с мамочкой.
По утрам теперь у Селии были уроки, отчего она чувствовала себя очень важной. Была арифметика – Селия занималась ею с отцом. Она любила арифметику, и было приятно, когда папа говорил: «У ребенка незаурядные математические способности. Она не будет считать по пальцам, как ты, Мириам». А мать, смеясь, отвечала: «Арифметика мне никогда не давалась». Сначала Селия складывала, потом вычитала, потом умножала, что доставляло ей удовольствие, потом делила – и деление было занятием, как ей казалось, взрослым и трудным, – а потом дело доходило до тех страниц, где были «задачки». Селия их обожала. Задачи были про мальчиков и про яблоки, про овечек на лугах, и про пирожные, и про землекопов, и хотя это было всего-навсего замаскированное сложение, вычитание, умножение и деление, в ответах-то речь шла о мальчиках, или яблоках, или овечках, и это было очень интересно. За арифметикой шло чистописание в линованной тетради. Мама напишет в самом верху что-нибудь, а Селия потом переписывает, переписывает, переписывает – до самого конца страницы. Селии не слишком нравилось чистописание, но иногда мамочка писала что-нибудь очень смешное – ну, например, «Косоглазые кошки не могут нормально кашлять», и Селия очень смеялась. И еще Селии надо было учить, как пишутся слова – простые короткие слова, написанные на странице, но это давалось ей с большим трудом. В желании своем не наделать ошибок она всегда добавляла так много ненужных букв, что слово становилось неузнаваемым.
Вечерами, после того, как Сьюзен искупает Селию, в детскую приходила мамочка, чтобы подоткнуть одеяло. Селия называла это «мамочкиным подтыканьем» и старалась лежать очень смирно, чтобы «мамочкино подтыканье» сохранилось до утра. Но оно никогда не сохранялось.
– Ты хочешь, чтобы я оставила свет, лапушка? Или чтоб дверь была открыта?
Но Селии совсем не нужен был свет. Ей нравилась теплая убаюкивающая темнота, в которую она погружалась. Темнота, казалось ей, была дружелюбной.
– Да, ты не из тех, кто боится темноты, – говаривала Сьюзен. – А вот моя племянница, если оставить ее в темноте, всю душу вымотает своим криком.
Как давно уже решила про себя Селия, маленькая племянница Сьюзен была, наверно, очень противной девчонкой – и очень глупой. Как можно бояться темноты? Единственное, что может напугать, – это сны. Сны пугали потому, что вещи настоящие они переворачивали шиворот-навыворот. Увидев во сне Стрельца и с криком проснувшись, она выскакивала из кроватки и, прекрасно разбирая дорогу в темноте, бежала по коридору к маминой комнате. Мама потом возвращалась с ней в детскую, присаживалась ненадолго рядом и говорила: «Нет никакого Стрельца, деточка. Ничего не будет с тобой – ничего не будет». Тогда Селия вновь засыпала, зная, что мамочка и вправду сделала так, что бояться теперь нечего, и через несколько минут Селия уже будет идти по долине, вдоль реки, и собирая примулы, приговаривать: «Я и так знала, что это не железная дорога. Конечно, тут всегда была река».
Глава вторая
За границей
1.Через полгода после того, как ушла няня, мамочка сообщила Селии очень волнующую новость. Они собирались ехать за границу – во Францию.
– И я тоже?
– Да родная, и ты.
– И Сирил?
– Да.
– И Сьюзен и Раунси?
– Нет, папочка, я, Сирилл и ты. Папочке нездоровится, и врач сказал, что ему на зиму надо поехать за границу – туда, где тепло.
– А во Франции тепло?
– На юге – да.
– А как там, мамочка?
– Там есть горы. Горы, а на вершинах снег.
– А откуда там снег?
– Потому что они высокие.
– Очень высокие?
Мама пыталась объяснить, как высоки горы, но Селии трудно было это себе представить.
Она знала Вудбэри-Бикон. Чтобы подняться на самый верх, надо полчаса. Но Вудбэри-Бикон и горой-то вряд ли считается.
Было от чего придти в восторг – в особенности от дорожного несесера. От настоящего, её собственного дорожного несесера из темно-зелёной кожи. Внутри были флакончики и отделения для расчески и для одежной щетки, и были еще дорожные часы и даже маленькая дорожная чернильница!
Никогда еще, думала Селия, не было у нее такой красивой собственной вещи.
Поездка была чрезвычайно увлекательной, ну, во-первых, перебирались через Ла-Манш. Мама пошла прилечь в каюту, и Селия осталась на палубе с отцом, отчего она казалась себе очень взрослой и значительной.
Франция, когда они ее увидели, немножко разочаровала. Она выглядела как любое другое место. Но носильщики в синих форменных мундирах, говорившие по-французски, привели в восторг, как и поезд, потешный такой поезд с высокими вагонами, в который они сели. Им предстояло спать в нем, и это тоже привело в восторг Селию.
Ей и маме отвели одно купе, а папе и Сириллу – соседнее.
Сирилл, понятно, держался барином. Ему было шестнадцать, и он взял себе за правило ничему не удивляться, считая это чуть ли не делом чести. Вопросы он задавал как бы нехотя, но и Сирилл едва мог скрыть волнение и любопытство, которые охватили его при виде французского паровоза.
Селия сказала матери:
– Там и правда будут горы, мамочка?
– Да, дорогая.
– Очень, очень, очень высокие?
– Да.
– Выше даже чем Вудбэри-Бикон?
– Гораздо выше. Такие высокие, что вершины их покрыты снегом.
Селия прикрыла глаза и попыталась представить себе горы. Огромные холмы, уходящие вверх, вверх, вверх, – такие высокие, что наверное, даже и не увидеть их вершин. Голова Селии откинулась назад и еще назад: она представляла себе, как смотрят вверх на горы.
– Что с тобой, деточка? Шейку свело?
Селия решительно покачала головой.
– Я думаю о больших горах, – сказала она.
– Глупый ребенок, – сказал Сирилл с добродушной иронией.
Теперь начались волнения с устройством на ночь. Утром, проснувшись, они ведь уже будут на юге Франции.
Было десять утра, когда они приехали в По. Началась возня с багажом, а его было много – не меньше тринадцати больших сундуков с горбатыми крышками и бесчисленное множество кожаных саквояжей.
Наконец, от станции отъехали и направились в гостиницу. Селия смотрела по сторонам.
– А где же горы, мамочка?
– Вон там, милая. Разве не видишь снежные вершины?
Те?! Вдоль горизонта тянулась причудливая полоса чего-то белого, словно вырезанного из бумаги. Низкая такая линия. А где же те огромные, вздымающиеся вверх, прямо в небо, монументы, – высоко, высоко над головой Селии?
– О! – сказала Селия.
Она вдруг почувствовала разочарование. Да разве ж это горы!
2.Справившись с разочарованием по поводу гор, Селия просто наслаждалась жизнью в По. Еда была великолепной. Называемый почему-то «табльдотом» обед устраивали за длинным столом, уставленным всякого рода невиданными и замечательными кушаньями. В гостинице жили еще двое детей, сестры-близняшки, на год старше Селии. Она, Бар и Беатрис почти повсюду ходили вместе. Впервые за восемь лет своей жизни Селия познала наслаждение в проказах. Вся троица бывало уплетает апельсины на балконе, а косточки швыряет вниз, в проходящих мимо солдат в веселеньких синих с красным мундирах. Когда разозленные солдаты смотрели вверх, дети юркали под балюстраду и становились невидимыми. И еще они высыпали кучками соль и перец на тарелки, расставленные для табльдота, чем премного досаждали Виктору, старому официанту. Они прятались внизу, под лестницей, и щекотали ноги постояльцам, спускавшимся к ужину, длинным павлиньим пером. Заключительный же их подвиг совершен был в день, когда они довели горничную, убиравшуюся на верхнем этаже, до исступления. Они вошли следом за ней в ее маленькое святилище, где хранились веники и щетки. Она со злостью повернулась к ним, заговорила быстро-быстро на непонятном языке – французском, – и выскочила из комнаты, хлопнув дверь и закрыв тем самым детей. Троица оказалась в плену.
– Лихо она нас, – с обидой сказала Бар.
– Сколько, интересно, пройдет времени, прежде чем она выпустит нас отсюда?
Они хмуро смотрели друг на друга. Глаза Бар загорелись мятежным огнем.
– Я не потерплю, чтобы она взяла над нами верх. Надо что-то сделать.
Бар всегда была заводилой. Она взглянула на микроскопическое окошечко, которое только и было в этой комнате.
– Интересно, пролезем мы через него? Мы ведь не жирные. Что там снаружи, Селия? Есть там что-нибудь?
Селия ответила, что там желоб для стока воды.
– Он большой, по нему можно пройти, – сказала она.
– Хорошо, мы еще покажем Сюзанне. То-то с ней будет, когда мы на нее набросимся.
Окно с трудом поддалось, и они по одному пролезли в него. Желоб был примерно фут шириной, с закраинами высотой дюйма в два. А ниже – был просто обрыв в пять этажей.
Леди-бельгийка из 33 номера послала вежливую записочку английской леди в номер 5. Знает ли мадам, что ее малышка и две дочки мадам Оуэн расхаживают сейчас по парапету над пятым этажом?
Суматоха, которая затем поднялась, показалась Селии излишней и несправедливой. Ведь ей никогда прежде не говорили не ходить по парапету.
– Ты же могла упасть и разбиться насмерть.
– О, нет мамочка, там было много места – даже двумя ногами можно было стоять.
Случай этот был из числа тех, когда взрослые поднимают необъяснимый шум из-за ничего.
3.Селии, разумеется, надо учить французский. К Сириллу каждый день приходил молодой француз. Для Селии же наняли молодую леди, с которой она должна была ходить гулять каждый день и говорить по-французски. Вообще-то леди была англичанкой, дочерью владельца английского книжного магазина, но всю жизнь свою она прожила в По и говорила по-французски так же свободно, как и по-английски.
Мисс Ледбеттер была молодой особой чрезвычайно рафинированной. По-английски она говорила проглатывая окончания слов. Говорила медленно, со снисходительной добротой.
Видишь, Селия, вот это – лавка, где пекут хлеб. Boulangerie.
– Да, мисс Ледбеттер.
– Смотри, Селия, вон собачка переходит через дорогу. Un chien qui traverse la rue. Qu’est-ce qu’il fait? Это значит: «Что она делает?»
Мисс Ледбеттер не была довольная последней фразой. Собаки – существа неделикатные и иногда могут вогнать в краску ультра-рафинированных молодых особ. А данная собачка остановилась посреди дороги и занялась кое-чем другим.
– Я не знаю, – проговорила Селия, – как будет по-французски то, что она делает.
– Отвернись, дорогая, – сказала мисс Ледбеттер. – Это не очень приятно. А вот перед нами церковь. Voilà une église.
Прогулки были долгими, скучными и однообразными.
Недели через две мать Селии избавилась от мисс Ледбеттер.
– Невозможная девица, – сказала она мужу. – Самое увлекательное занятие на свете у нее становится скукой.
Отец Селии согласился с этим. Он сказал, что ребенок никогда не научится французскому, если не будет учиться у француженки. Мысль о француженке не очень Селии нравилась. Она вообще не доверяла иностранцам. Ну, если это только для прогулок… Мать сказала, что ей наверняка очень понравится мадемуазель Моура. Селии показалось это имя необычайно смешным.
Мадемуазель Моура была высокой и крупной. Она носила платья с пелеринками, которые развевались на ходу и сметали все со столов.
Селия подумала, что няня сказала бы про Моуру – «сущий ураган».
Мадемуазель Моура оказалась очень говорливой и пылкой.
– Oh, la chère mignonne, – вскрикивала мадемуазель Моура, – la chère petite mignonne[2]2
Милая крошка! Милая крошечка! (фр.).
[Закрыть].
Она опускалась перед Селией на колени и заразительно смеялась ей в лицо. Селия же оставалась истинной англичанкой, очень сдержанной, и ей нисколько все это не нравилось. Она чувствовала себя неловко.
– Nous allons nous amuser. Ah, comme nous allons nous amuser[3]3
Сейчас мы с тобой повеселимся. Ах, как мы с тобой повеселимся! (фр.).
[Закрыть].
И опять были прогулки. Мадемуазель Моура говорила без умолку, и Селия вежливо сносила весь этот поток бессмыслицы. Мадемуазель Моура была очень добра – и чем добрее была она, тем больше Селии она не нравилась.
Через десять дней Селия простудилась. Ее немножко знобило.
– Мне кажется, тебе сегодня лучше не ходить гулять, – сказала мама. – Мадемуазель может позаниматься с тобой и здесь.
– Нет, – воскликнула Селия. – Нет. Отошли ее. Отошли.
Мама внимательно посмотрела на нее. Этот взгляд Селия хорошо знала – спокойный, какой-то светящийся, испытующий взгляд. Она сказала спокойно:
– Хорошо, милая, отошлю.
– Пусть она даже не заходит сюда, – взмолилась Селия.
В этот момент дверь в гостиную отворилась и вошла мадемуазель вся в пелеринках.
Мать Селии заговорила с ней по-французски. Мадемуазель принялась изливать своё огорчение и сочувствие.
– Ah, la pauvre mignonne, – вскричала она, выслушав мать. Она плюхнулась на пол перед Селией. – La pauvre, pauvre mignonne[4]4
Ах, бедная крошка… Бедная, бедная крошка! (фр.).
[Закрыть].
Селия бросила на мать умоляющий взгляд. Она корчила ей страшные рожи. «Отошли её, – говорили рожи. – Отошли же».
К счастью, в эту минуту мадемуазель Моура одной из своих многочисленных пелеринок смахнула вазу с цветами и теперь вся ушла в извинения.
Когда наконец она ушла, мать сказала ласково:
– Родная, тебе не следовало бы корчить такие рожи. Мадемуазель Моура ничего, кроме добра, тебе не хотела. Ты ее, наверное, обидела.
Селия удивленно взглянула на мать.
– Но, мамочка, – возразила она, – рожи-то были английские.
Было непонятно, отчего мать так и покатилась со смеху. В тот вечер Мириам сказала мужу:
– И от этой женщины никакого толку. Селия ее не любит. Может быть…
– Что?
– Да нет, ничего, – сказала Мириам, – я подумала о девушке, которую встретила сегодня у портнихи.
Во время следующей примерки мать заговорила с девушкой. Та была одной из учениц портнихи, работа ее заключалась в том, чтобы во время примерки стоять рядом и держать наготове булавки. Ей было около девятнадцати, темные волосы красиво были собраны в пучок, чуть вздернутый носик, румяное добродушное лицо.
Удивлению Жанны не было предела, когда с ней заговорила английская леди и спросила, не хотелось бы той поехать в Англию. Это зависит от того, что скажет мама. Мириам попросила дать ей адрес матери. Родители Жанны держали маленькое кафе – очень чистенькое и пристойное. Мадам Божэ с великим удивлением выслушала предложение английской леди. Быть гувернанткой и присматривать за маленькой девочкой? У Жанны очень мало опыта – она довольно неуклюжая и неловкая. Иное дело Берта, ее старшая дочь, но английская леди хотела Жанну. На совет позвали мосье Божэ. Он сказал, что не надо мешать Жанне. Платить ей будут хорошо – куда больше, чем она получает у портнихи.
Три дня спустя очень волнуясь и ликуя, Жанна пришла выполнять свои обязанности. Она побаивалась маленькой англичанки, за которой ей придется присматривать. Ни слова по-английски она не понимала. Выучила одну фразу, ее и произнесла с надеждой:
– Доброе утро, мисс.
Увы, произношение у Жанны было такое странное, что Селия ничего не поняла. Утренний туалет проходил в тишине. Селия и Жанна осматривали друг друга, как две незнакомые собачки. Жанна расчесывала локоны Селии, едва придерживая их кончиками пальцев. Селия смотрела, не отрываясь.
– Мамочка, – сказала Селия за завтраком, – Жанна совсем не говорит по-английски?
– Нет.
– Вот умора.
– Тебе нравится Жанна?
– У нее очень смешное лицо, – сказала Селия. На мгновение задумалась. – Скажи ей, чтобы она посильнее меня расчесывала.
Но уже через три недели Селия и Жанна стали понимать друг друга. В конце четвертой недели они встретили на прогулке стадо коров.
– Mon Dien! – вскричала Жанна, – Des vaches, des vaches! Maman, maman!..[5]5
Бог мой! Коровы, коровы! Мамочка, мамочка (фр.).
[Закрыть]
И схватив Селию за руку, она помчалась вверх по холму.
– В чем дело? – спросила Селия.
– J’ai peur des vaches[6]6
Я боюсь коров (фр.).
[Закрыть].
Селия посмотрела на нее теплым взглядом.
– Если мы опять встретим коров, – сказала она, – прячься за меня.
После этого они совсем подружились. Селия считала Жанну очень интересной подругой. Жанна наряжала куколок, которых дарили Селии, и начинались диалоги. По очереди Жанна была femme de chambre[7]7
горничной (фр.).
[Закрыть] (жутко наглой), маман, папа (который был очень военный и всё время крутил свой ус) и тремя озорными детьми. Однажды она изобразила мосье Кюре, выслушала их признания и определила им страшное наказание. Это просто очаровало Селию, которая потом много раз просила показать еще.
– Non, non, mees, c’est très mal se que j’ai f ait-la[8]8
Нет, нет, мисс, это очень плохо то, что я сделала (фр.).
[Закрыть].
– Pourquoi?[9]9
Почему? (фр.).
[Закрыть]
Жанна объяснила.
– Я надсмеялась над мсье кюре. А это грех, понятно!
– Ну, пожалуйста, Жанна, покажи еще раз, это было так смешно.
Добросердечная Жанна, рискуя бессмертием своей души, сыграла еще раз, даже еще смешнее.
Селия уже знала всё про семью Жанны. Про Берту, которая была très sérieuse[10]10
Очень серьёзная (фр.).
[Закрыть] про Луи, который был si gentil[11]11
Такой славный (фр.).
[Закрыть], и про Эдуарда, который был spirituel[12]12
Остроумный (фр.).
[Закрыть], и про маленькую Лиз, которая только что впервые причастилась, и про кота, который был таким умным, что мог улечься спать в кафе посреди посуды и не разбить ничего.
Селия в свою очередь, рассказывала Жанне о Золотке и о Раунси и Сьюзен, и о саде, и обо всем том, что они будут делать, когда Жанна приедет в Англию. Жанна никогда не видела моря. Сама мысль, что придется плыть на пароходе из Франции в Англию ее очень пугала.
– Je me figure, – говорила Жанна, – que j’aurai horriblement peur. N’en parlons pas! Parlez-moi de votre petit oiseau[13]13
Я представляю себе, что буду ужасно бояться. Не будем больше говорить об этом. Расскажите мне про свою птичку (фр.).
[Закрыть].