Текст книги "Английский детектив. Лучшее"

Автор книги: Агата Кристи

Соавторы: Артур Конан Дойл,Гилберт Кийт Честертон,Энн Перри,Джон Диксон Карр,Найо Марш,Фредерик Форсайт,Ян Флеминг,Саймон Брэтт,Роберт Барнард
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 43 страниц)

Рассказ полицейского несколько затянулся, и стрелки на старинных напольных часах показывали четыре сорок пять, когда он закончил. Питер Уимзи с симпатией посмотрел на своего гостя, к которому уже проникся самыми теплыми чувствами. Надо сказать, что алкоголь подействовал на него несколько сильнее, чем на полицейского, потому что он пропустил обед и не поужинал из-за отсутствия аппетита. Однако разум его сохранил ясность. Вино лишь взбодрило его. Он сказал:

– Вам, когда вы смотрели в прихожую через отверстие для почты, было видно какую-нибудь часть потолка или лампы?

– Нет, сэр. Я мог смотреть направо, налево и прямо, но не вверх или вниз. Пола под самой дверью мне тоже не было видно.

– Когда вы смотрели на дом снаружи, свет был только в окошке над дверью. Но когда вы заглянули через щель, все комнаты были освещены, и справа, и слева, и в глубине?

– Совершенно верно, сэр.

– В тех домах, кроме парадных, есть другие входы?

– Да, сэр. Если выйти из тупика и свернуть направо, там чуть дальше будет небольшой переулок, на который выходят черные ходы.

– Похоже, у вас отменная зрительная память. Интересно, другие виды памяти у вас так же хорошо развиты? Можете ли вы, к примеру, сказать, не почувствовали ли вы какой-нибудь необычный запах в одном из тех домов, куда вы заходили? Особенно меня интересуют номера десять, двенадцать и четырнадцать.

– Запах, сэр? – Полицейский закрыл глаза, напрягая память. – Как же, было дело. В десятом доме, где живут две женщины. Там стоял какой-то старый запах. Не могу объяснить… Не лаванда, а то, что женщины кладут в чаши и вазы для запаха: лепестки роз и всяких других цветов… Ароматическая смесь, вот как это называется. Ароматическая смесь. А в номере двенадцатом… Ну, там не было ничего особенного, я только, помню, подумал, что у них должны быть очень хорошие слуги, хотя мы не видели никого, кроме самих хозяев. Пол и обшивка стен – все было начищено до блеска. В них как в зеркало смотреться можно было. Воск и скипидар, подумал я. И, разумеется, тяжелый труд. Короче говоря, чистый дом с хорошим, чистым запахом. Но в четырнадцатом номере было как раз наоборот. Там мне запах не понравился. Там стоял густой, удушливый запах, как будто его слуга жег ладан своим истуканам.

– Интересно! – произнес Питер. – То, что вы рассказываете, наводит на определенные мысли. – Он сложил пальцы и задал последний вопрос, глядя поверх них: – Вы когда-нибудь бывали в Национальной галерее?

– Нет, сэр, – ответил изумленный полицейский. – Никогда туда не заходил.

– Ох, Лондон, Лондон, – посетовал, качая головой, Питер. – Пожалуй, мы, лондонцы, меньше всех знаем о наших великих музеях. Ну да ладно. Как же нам разговорить этих господ? Хм… Думаю, для визита еще рановато. А впрочем, что может быть приятнее, чем с утра, до завтрака, совершить добрый поступок? Чем раньше вы найдете общий язык с вашим сержантом, тем лучше. Так, надо подумать… Да, наверное, это сработает. Вообще-то костюмированные представления – не моя стихия, но привычный ход моей жизни и так до того нарушился, что одним новшеством больше, одним меньше – погоды не сделает. Ждите здесь, а я пока схожу приму ванну и переоденусь. Я могу задержаться, но все равно приходить в гости до шести неприлично, так что ничего страшного.

Мысль о ванне была соблазнительной, но, возможно, не самой лучшей, потому что, как только тело Питера почувствовало горячую воду, его охватила какая-то странная расслабленность. Возбуждение, вызванное шампанским, начало уходить, и он с большим трудом вырвал себя из цепких лап сна. Впрочем, холодный душ вернул ему бодрость.

Выбор одежды заставил призадуматься. Серые фланелевые брюки нашлись быстро, и хоть они были слишком хорошо выглажены для той роли, которую он собирался сыграть, Питер понадеялся, что на это не обратят внимания. С рубашкой вышло сложнее. Их у него имелась целая коллекция, но все они были неброскими и очень элегантными. Какое-то время он склонялся к тому, чтобы надеть белую рубашку с открытым спортивным воротником, но в конце концов остановился на голубой, которую в свое время купил ради эксперимента, но остался ею недоволен. Красный галстук, если бы такая вещь имелась у него в гардеробе, пришелся бы весьма кстати. Поразмыслив, он вспомнил, что видел однажды на шее у своей жены довольно широкий галстук в оранжевых тонах, и решил, что он, если сыщется, подойдет для его целей. На ней он смотрелся довольно мило, на нем же будет выглядеть настоящим уродством.

Он зашел в соседнюю комнату. Было необычно видеть ее пустой. Его охватило странное ощущение. Вот онздесь, в комнате жены, копается в ее вещах, пока оналежит наверху в обществе пары сиделок и совершенно нового человечка, из которого может вырасти что угодно. Он сел перед зеркалом и уставился на свое отражение. Ему казалось, что за эту ночь он каким-то образом изменился, но, глядя на себя, он подумал, что просто выглядит небритым и слегка нетрезвым. Впрочем, именно сейчас это было как раз то, что надо, хотя, конечно, и не украшало отца семейства. В поисках ленты он обыскал все полки туалетного столика. Из них исходил знакомый запах пудры для лица и саше. Он переключился на большой встроенный платяной шкаф: платья, костюмы, полки, полные белья, вид которого заставил его прочувствованно вздохнуть. Обнаружив полку с перчатками и чулками, он почувствовал, что находится на правильном пути, и уже на следующей полке нашел галстуки. Среди них заманчиво поблескивал и искомый оранжевый предмет туалета. Он надел его и с удовольствием отметил, что выглядит в нем совершенно нелепо.

Он вышел из комнаты жены, оставив выдвинутыми все полки, как будто там побывал грабитель. Далее были извлечены на божий свет древний твидовый пиджак деревенского вида, годный разве что для рыбалки в Шотландии, и пара коричневых холщовых туфель. В брюки он вдел ремень, потом после непродолжительных поисков нашел старую мягкую фетровую шляпу неопределимого цвета, после чего снял с ленты шляпы рыболовные мушки и запихнул манжеты рубашки поглубже в рукава пиджака. На этом он решил остановиться, но потом подумал, вернулся в комнату жены и выбрал себе большой шерстяной платок зеленовато-голубого оттенка. Экипировавшись подобным образом, он спустился вниз к констеблю Берту, который крепко спал с открытым ртом и храпел.

Питер почувствовал укол обиды. Он, можно сказать, приносит себя в жертву ради этого полицейского, а у того даже не хватает обычного такта проявить хоть какую-то благодарность. Впрочем, сейчас не было необходимости его будить. Питер громко зевнул и сел рядом…

В половине седьмого их разбудил лакей. Если он и удивился, увидев хозяина в очень странном наряде спящим в гостиной рядом с рослым полицейским, то был слишком вышколен, чтобы признаться в этом даже самому себе. Он просто снял со стола поднос, чтобы унести, и чуть слышное позвякивание бокалов разбудило Питера, который всегда спал очень чутко.

– Это вы, Уильям. Я что, заснул? Который час?

– Без двадцати пяти минут семь, милорд.

– Как раз самое время. – Тут он вспомнил, что лакей спит на верхнем этаже. – Что на западном фронте? Без перемен? Все тихо?

– Я бы не сказал, что тихо, милорд. – Уильям позволил себе слегка улыбнуться. – Молодой мастер около пяти часов несколько оживился. Но в общем, все хорошо, насколько я могу судить по рассказу Дженкин.

– Дженкин? Это младшая из сиделок? Не уходите, Уильям. Не могли бы вы слегка пнуть в бок констебля Берта? Нам с ним надо заняться одним делом.

Мерримэнс-энд пробуждался. Из тупика вышел, позвякивая бутылками, молочник, на верхних этажах начали загораться окна, слуги принялись раздвигать шторы, перед десятым домом горничная уже подметала ступеньки крыльца. Питер оставил полицейского в начале улицы.

– Не хочу появляться здесь в первый раз в официальном сопровождении, – пояснил он. – Подойдете, когда я махну рукой. Кстати, как зовут приятного господина из двенадцатого дома? Мне кажется, он может нам помочь.

– Мистер О’Халлоран, сэр.

Полицейский выжидающе посмотрел на Питера. Казалось, он утратил всякую инициативу и целиком доверился этому гостеприимному и чудаковатому джентльмену. Питер, сунув руки в карманы брюк и небрежно надвинув шляпу на глаза, углубился в улицу. У двенадцатого дома он остановился и осмотрел окна. На первом этаже они были открыты, дом уже не спал. Он взбежал по ступенькам, заглянул в щель для писем и нажал кнопку звонка. Дверь открыла горничная в опрятном синем платье и белом чепце.

– Доброе утро, – сказал Питер, приподнимая потрепанную шляпу. – Мистер О’Халлоран дома? – Звук «р» он произнес твердо, раскатисто. – Я имею в виду младшего мистера О’Халлорана.

– Он дома, – ответила горничная, подозрительно осматривая раннего гостя. – Но еще не встал.

– Не встал? – повторил Питер. – Я понимаю, в такое раннее время не принято наносить визиты, но мне нужно срочно с ним увидеться. Дело в том, что я… Там, где я живу, произошла одна неприятность. Вы не могли бы все же попросить его спуститься? Прошу вас. Я всю дорогу к вам пешком шел, – добавил он жалобно, и это была истинная правда.

– В самом деле, сэр? – произнесла горничная и сочувственно добавила: – Вы и правда выглядите очень уставшим.

– Ерунда, – сказал Питер. – Я просто не обедал. Но, если я увижусь с мистером О’Халлораном, все будет хорошо.

– Может, вы войдете в дом, сэр, – сказала горничная. – А я пока схожу, попробую его разбудить. – Она провела усталого странника в прихожую и усадила его на стул. – Как мне вас представить, сэр?

– Петровинский, – без колебаний ответил его светлость.

Как он и ожидал, ни необычное имя, ни необычный наряд необычно раннего гостя не вызвали удивления. Горничная оставила его в небольшой чистой прихожей и, поднимаясь по лестнице, даже не обернулась.

Оставшись один, Питер осмотрелся и заметил, что в прихожей почти не было мебели и освещалась она единственной люстрой, висевшей почти над самой входной дверью. Почтовый ящик был обычный, проволочный, его нижняя часть была аккуратно выложена коричневой оберточной бумагой. Откуда-то из глубины дома донесся запах жарящегося мяса.

Через какое-то время раздались быстрые шаги на лестнице, и показался молодой человек в халате. Спускаясь, он говорил:

– Это ты, Стефан? Мне горничная назвала тебя мистером Виски. Что, опять Марфа от тебя ушла, или… Что за черт! Кто вы такой?

– Уимзи, – спокойным голосом произнес тот. – Не Виски, а Уимзи, друг давешнего полицейского. Я просто заглянул похвалить ваше искусство создавать оптические иллюзии, которое, я полагал, умерло вместе с изобретательным Ван Хогстратеном или, по крайней мере, с Грейсом и Ламбеле.

Молодой человек вздохнул. У него было приятное лицо, веселые глаза и заостренные, как у фавна, уши. С сожалением усмехнувшись, он сказал:

– Надо полагать, мое прекрасное убийство раскрыто. Что ж, как видно, оно было слишком хорошим. Но эти полицейские!.. Я всей душой надеюсь, что они устроили беспокойную ночку в четырнадцатом доме. Позволите ли узнать, каким образом вы оказались втянуты в это дело?

– Дело в том, – сказал Питер, – что я тот человек, к которому тянутся расстроенные констебли. Почему – сам не знаю. И когда я представил себе крупную фигуру в синей форме, которую столь убедительно увлек за собой некий бродяга, чтобы заставить посмотреть в отверстие в двери, я тут же перенесся мыслями в Национальную галерею. Сколько раз я заглядывал в смотровое отверстие выставленной там маленькой черной коробки и наслаждался интерьером голландского дома, составленным из нескольких перспектив, нарисованных на четырех плоских сторонках коробки. [39]39
  «Перспективная коробка» – работа голландского живописца Самюэла ван Хогстратена (1627–1678).


[Закрыть]Как разумно было с вашей стороны во время встречи с полицейским сохранять красноречивое молчание. Ваш ирландский акцент выдал бы вас. Слугам вашим, я полагаю, было приказано не появляться внизу.

– Скажите, – О’Халлоран присел на краешек стола, – вы что, знаете на память, чем занимается каждый житель этого района Лондона?

– Нет, – ответил Питер. – Констебль, подобно доброму доктору Ватсону, умеет наблюдать, но не умеет делать выводы из своих наблюдений. Вас выдал запах скипидара. Думаю, во время его первого визита устройство еще находилось где-то недалеко.

– Оно было сложено и спрятано под лестницу, – ответил художник. – Потом я отнес его в студию. Отец еле успел убрать его с дороги и снять с окна над дверью номер «13», когда прибыло полицейское подкрепление. Он даже не успел вернуть на место этот стол, на котором я сижу. Если бы дом решили обыскать, его сразу бы увидели в столовой. Отец – удивительный человек. Даже меня поразило то, с каким хладнокровием он держал оборону, пока я бегал, как заяц, вокруг домов. Ведь он мог очень просто отделаться от полиции, но отец, как настоящий ирландец, любит дразнить власти.

– Я бы хотел встретиться с вашим отцом. Единственное, что мне еще не полностью понятно, это для чего вам понадобилась вся эта хитроумная затея. Вы случайно не провернули небольшое ограбленьице за углом, пока констебль был занят?

– Об этом я не подумал, – с сожалением в голосе произнес молодой человек. – Нет, полицейский не был специально выбранной жертвой. Он случайно оказался рядом во время генеральной репетиции, и я просто не смог удержаться от этой шутки. Дело в том, что мой дядя – сэр Люций Престон из Королевской академии художеств.

– Вот оно что, – произнес Питер. – Дело начинает проясняться.

– Я не поклонник реализма, – продолжил мистер О’Халлоран, – и все мои картины не реалистичны. Дядя несколько раз заявлял мне, что я так рисую из-за того, что просто не умею рисовать. В общем, идея была такая: я должен был пригласить его завтра на обед и рассказать ему о загадочном доме номер тринадцать, который якобы появляется время от времени на этой улице и из которого доносятся странные звуки. Задержав его до полуночи, я должен был вызваться проводить его до конца улицы. И когда мы вышли бы из дома, на улице должны были раздаться крики. Тогда я повел бы его назад…

– Дальше все ясно, – сказал Питер. – Придя в себя после потрясения, он признал бы, что ваше произведение – вершина академического реализма.

– Я надеюсь, – промолвил мистер О’Халлоран, – что мне все же удастся провести это представление так, как задумывалось. – Он посмотрел на Питера, и тот ответил:

– Я тоже на это искренне надеюсь. Еще я надеюсь на то, что у вашего дяди крепкое сердце. Но могу ли я тем временем позвать и успокоить моего несчастного полицейского? Его подозревают в том, что он находился на дежурстве в пьяном виде. Это может стоить ему продвижения по службе.

– Боже мой! – воскликнул молодой художник. – Это не должно случиться. Конечно, зовите его.

Самым сложным оказалось заставить констебля Берта узнать при дневном свете то, что он видел ночью через щель в двери. Когда ему показали набор холстов с нарисованными, причудливо деформированными и укороченными предметами и фигурами, он ничего не понял. Только после того, как конструкцию собрали и осветили надлежащим образом в занавешенной студии, он в конце концов согласился, что видел именно эту картинку.

– Чудеса, да и только, – сказал он. – Прямо как на представлении Маскелина и Деванта. [40]40
  Знаменитые английские фокусники.


[Закрыть]Хотел бы я, чтобы это сержант увидел.

– Заманите его как-нибудь сюда завтра вечером, – предложил О’Халлоран. – Пусть он будет охранять моего дядю. Вы, – он повернулся к Питеру, – вы, кажется, знаете подход к полицейским. Может, вам удастся его сюда направить? У вас изображать голодного несчастного бродягу получается не хуже меня. Что скажете?

– Не знаю, – ответил Питер. – Вообще-то этот костюм меня порядком раздражает. К тому же, заслуживает ли такого несчастный полицейский? С академиком делайте, что хотите, но когда речь заходит о блюстителе закона… Черт возьми! Я семейный человек, должно же у меня быть хоть какое-точувство ответственности.

АЛАН АЛЕКСАНДР МИЛН
Самый обычный шантаж

Алан Александр Милн родился 18 января 1882 года в Лондоне. Учась в кембриджском Тринити-колледже, он редактировал студенческий журнал «Гоанта». Закончив обучение в 1903 году, он вернулся в Лондон и стал работать журналистом, но успех к нему пришел только в 1906, после того как ему предложили пост ассистента редактора журнала «Панч». В 1913 году он женился на Дороти де Селинкурт, а в 1915 году вступил в Королевский Уорикширский полк. Еще до окончания службы в армии Милн получил признание как талантливый писатель, что позволило ему после отставки полностью заняться литературным трудом. Несмотря на то, что Милна знают в первую очередь как автора Винни-Пуха, его произведения, написанные в жанре детектива, тоже заслуживают внимания. Знаменитый американский критик Александр Вулкотт назвал его «Тайну Красного дома» одним из лучших в истории детективным романом.

~ ~ ~

Мистер Седрик Уэйзерстон из адвокатской конторы «Уэйзерстон и Ривз», крупный мужчина, в свои сорок выглядевший еще достаточно молодо, сидел у себя в кабинете за рабочим столом и увлеченно орудовал вязальными спицами. Вообще-то вязал он неважно, но очень гордился тем фактом, что сумел овладеть этим искусством. Вязать он научился в плену, когда в 1917 году, в первый раз попав на передовую, угодил прямиком в немецкий окоп. С годами обстоятельства его пленения тоже каким-то удивительным образом превратились в предмет гордости. Ему очень нравилось начинать предложения словами: «Помню, когда я былв плену в Хольцминдене…» Когда ему сообщили, что пришел клиент, он положил клубок шерстяных ниток, спицы и незаконченный носок в верхний левый ящик стола, пригладил ладонями волосы и стал ждать, пока к нему приведут посетителя.

– Сэр Вернон Филмер.

Мистер Уэйзерстон поднялся, чтобы пожать руку одному из своих лучших клиентов.

– Рад видеть вас, сэр Вернон. Не часто вы к нам заглядываете. Надеюсь, ничего не стряслось?

Глядя на сэра Вернона, трудно было сказать, что его также радует эта встреча. Высокий светловолосый мужчина с холодными светло-голубыми глазами, выступающим носом и небольшим строгим ртом был одним из тех прирожденных политиков, которые всегда оказываются в нужном месте, когда раздают правительственные посты. Если бы на Новый год присваивались десять рыцарских званий за то, что можно назвать, пожалуй, только «государственной службой», и, выбрав девять имен, стали бы решать, кому присудить десятое, о нем бы наверняка вспомнили в первую очередь.

– Сигарету?

Сэр Вернон ответил отрицательным жестом. Мистер Уэйзерстон закурил сам и откинулся на спинку кресла, не забыв сложить перед собой руки домиком.

– Меня шантажируют, – сказал сэр Вернон.

– Боже мой, с этим нужно что-то делать, – произнес мистер Уэйзерстон, скрыв за подчеркнуто спокойным тоном почти все чувства, которые он испытывал в ту минуту. И удивление было самым слабым из них, ибо он не испытывал любви к политикам.

– За этим я и пришел к вам.

Мистер Уэйзерстон сконструировал в уме несколько предложений, пока не подобрал подходящее.

– Шантаж, – деликатно начал он, – предполагает наличие неких совершенных в прошлом или же предполагаемых неблаговидных действий. Действия эти могут быть направлены против закона, против нравственности и против социальных устоев. В вашем случае, очевидно, можно добавить политическую подоплеку. Действия какой категории или каких категорий могут оказаться обнародованы, сэр Вернон?

– Законной, – прямо ответил сэр Вернон и натянутым голосом добавил: Моя совесть абсолютно чиста.

«Да, да, – подумал мистер Уэйзерстон, – совесть-то ваша, наверное, уже давно вышколена и закалена».

Говоря точнее, сэр Вернон, шантажист угрожает сделать достоянием гласности какие-то ваши действия, которые с точки зрения закона считаются наказуемыми?

– Да. Говоря еще точнее, если правда всплывет сейчас, против меня может быть выдвинуто обвинение, но это не означает, что меня обязательно арестуют. Я даже думаю, что сейчас это вовсе исключено.

– Когда это произошло?

– Почти тридцать лет назад… А именно – в 1909 году.

– То есть сейчас речь идет о социальных и политических последствиях?

– Это очевидно. Хотя в то время они тоже были, и немалые. Вам не кажется, что мне стоит рассказать вам об этом?

Мистер Уэйзерстон поспешно вскинул руку. До сих пор ему ни разу не приходилось сталкиваться с делами о шантаже, и мысль о том, что ему придется заниматься каким-то, судя по всему, старым нераскрытым преступлением, его не обрадовала. Он напряг память, пытаясь припомнить 1909 год и какие-нибудь беззакония, в которых мог участвовать сэр Вернон, тогда двадцатидвухлетний молодой человек, но, поскольку в то время он сам был двенадцати – летним мальчиком, ему ничего не вспомнилось.

– Сэр Вернон, – сказал он. – Вам наверняка будет неприятно рассказывать эту историю кому-либо. Я предлагаю пока обсудить это дело, так сказать, в общих чертах. Есть три варианта отношений с шантажистом. Первый – выполнить его требования.

Сэр Вернон красноречивым жестом дал понять, что он об этом думает.

– Второй – преследовать его по закону. Как вы знаете, это можно делать анонимно, под именем «мистер Икс».

Сэр Вернон издал короткий неприятный смешок.

– Остается последний вариант – уладить дело с шантажистом вне зала суда. Я мог бы заняться его требованиями, я мог бы помочь с судебным преследованием, но скажу вам откровенно, сэр Вернон, я не смогу повлиять на мерзавца ни переговорами, ни угрозами, ни силой. – Выдержав для доходчивости небольшую паузу, он добавил: – К счастью, я знаю человека, который может это сделать.

– Частный сыщик или какой-нибудь не слишком щепетильный адвокат?

– Адвокат. Не слишком щепетильный в том смысле, что он обычно работает с низами общества. Но за своих клиентов он стоит горой, будь то проститутка или премьер-министр. Он очень грамотный специалист.

– Вы знаете его лично?

– О да. Война забросила нас в Хольцминден, мы оба оказались пленниками.

– Хм, – с сомнением произнес сэр Вернон.

– Я понимаю ваше нежелание доверяться незнакомому человеку. Возможно, мне стоит добавить, что он считает шантаж самым отвратительным преступлением. Есть только одна категория людей, которых он отказывается защищать в суде, – это шантажисты. Я бы сказал, что подобной принципиальностью во всем адвокатском сословии отличается, пожалуй, он один. Чтобы добраться до шантажиста, он не пожалеет ни своего кошелька, ни времени, он переступит через свои принципы и… через закон.

– Очень хорошо, – сказал сэр Вернон. – Я принимаю ваше предложение. Пожалуй, будет лучше, если я встречусь с этим парнем у себя дома. Скажем, сегодня вечером, в девять. Вы можете это организовать?

Мистер Уэйзерстон что-то отметил у себя в блокноте.

– Его зовут Скруп, – сказал он, встал и протянул руку. – Надеюсь, вы сообщите мне, как будет развиваться ваше дело. И если я чем-то еще могу вам помочь, сэр Вернон…

Они пожали друг другу руки и вместе подошли к двери.

«До чего неприятный человек, – подумал мистер Уэйзерстон, вернувшись на свое место за столом. – Холодный, как рыба. Интересно, что он сделал?»

Он поднял телефонную трубку и набрал номер. Потом, поскольку заняться было нечем, он снова взялся за вязание.

Когда мистера Скрупа спрашивали, что помогло ему добиться успеха в жизни, он отвечал: «Мои брови». Брови у него были от природы немного подняты, словно он, не переставая, по-доброму удивлялся миру, и их необычный изгиб каким-то чудесным образом передавал его удивление тому, кто оказывался рядом с ним. «Ты и я, – как будто говорили они, – мы-то все знаем, все понимаем». Вряд ли кто-нибудь позволял себе шутить с сэром Верноном, к тому же, он сам не был тем человеком, который стал бы близко сходиться с кем-либо менее важным, чем он сам, и тем более с каким-то подозрительным адвокатом, но даже он, увидев необычные брови мистера Скрупа, счел, что перед ним человек опытный и много повидавший.

– Если можно, сигару. Спасибо, – сказал мистер Скруп. – Пить я не буду. Итак, сэр Вернон, Уэйзерстон говорит, вас шантажируют. Кто вам сообщил об этом?

– Я вас не понимаю, – холодным голосом произнес сэр Вернон.

– Черт возьми, люди просто так не просыпаются с ощущением того, что на них начинает охоту шантажист. Что-то должно было навести вас на эту мысль.

– Естественно, я получил письмо.

– Почему это так естественно? Вам могли позвонить по телефону. Это оно у вас в руках?

Сэр Вернон протянул ему листок бумаги.

– Оно пришло сегодня утром с остальной почтой.

– Хм. Напечатано на машинке. И подписано: «Доброжелатель». Смешно. Вы знаете, кто это написал?

– Догадываюсь, но уверенности нет.

– Пятьсот фунтов банкнотами в субботу как залог добрых отношений, а потом по пять сотен каждую шестую неделю. Похоже, он собрался жениться. Что ж, в нашем распоряжении шесть недель до второй выплаты. Шесть недель на то, чтобы что-то придумать.

– Вы предлагаете мне заплатить пятьсот фунтов?

– Конечно. Только платить будете не вы. Это сделаю я. Не будем вас впутывать в это дело.

– Прочитайте письмо до конца.

– Я уже прочитал. Деньги вам следует собрать до субботы; вам нельзя никому сообщать о случившемся; в субботу утром должна быть готова машина, на ней вы поедете на встречу, о месте встречи вам будет сообщено в тот день письмом.

– Возможно, вам неизвестно, что в субботу я завтракаю в «Чекерз»?

– Никто мне ничего не сообщает, – грустно вздохнул мистер Скруп. – Но почему бы вам не позавтракать в «Чекерз»? Я слышал, еда там отменная. И кто предоставит вам лучшее алиби, чем премьер-министр?

– Вы хотите поехать на встречу вместо меня?

– Изображая сэра Вернона Филмера? А я, по-вашему, похож? Думаю, мне все же удастся найти кого-нибудь, кого издалека можно принять за вас. Мне кажется, от вас потребуют только привезти в указанное место деньги, откуда шантажист их заберет позже. Такой своего не упустит. Вот, послушайте, он сообщает: «У меня письмо, написанное на борту „Божьей коровки“ в 1909 году 15 сентября. И не говорите, что не помните, о чем речь». – Мистер Скруп поднял на него глаза. – Вы помните?

– Да.

– Хорошо. В таком случае расскажите мне, о чем речь.

– В тот осенний день на борту «Божьей коровки» нас было трое: Роберт Хейфорт, владелец яхты, я и моряк из местных, его звали Тауэрс. Мы рыбачили недалеко от берега. Хейфорт, прекрасный пловец, предложил поплавать. Тогда был довольно сильный ветер, море казалось неприветливым, так что я отказался и остался на яхте. Хейфорта, который меньше чем на полмили никогда не плавал, не было минут десять, когда ко мне неожиданно приблизился Тауэрс. Правую руку он держал за спиной. Мне он никогда не нравился. Его вообще никто не любил в том городишке, но в море он был полезным человеком, поэтому Хейфорт часто брал его с собой. В руке у него была бутылка, и он держал ее, как дубинку. Он… Он обвинил меня в том, что… – Сэр Вернон поморщился от отвращения. – В том, что у меня был роман с его женой.

– А он был?

Сэр Вернон испепелил Скрупа презрительным взглядом и продолжил:

– Я спросил его, что за чушь он несет. Я решил, что он пьян. Он сказал, что, когда он мне все растолкует, у меня будет такое лицо, что ни одна девушка не захочет со мной связываться. Это было ужасно. Он держал в руках опасное оружие, к тому же он сам был намного сильнее меня. Хейфорт находился далеко и продолжал отдаляться. Я оказался во власти этого человека. Вопрос стоял так: или я его, или он меня. И когда я это понял, в меня точно дьявол вселился.

Он налил себе бренди и выпил его одним быстрым глотком. «Сейчас, – подумал Скруп, – перед его глазами пронесется вся его прошлая жизнь. И почему политики всегда говорят избитыми фразами?»

– И вы убили его, – сказал Скруп. – Как это произошло?

– Я до сих пор не могу понять, как это случилось. У меня как будто вдруг появилась сверхчеловеческая сила. Я подозреваю, что причина кроется в страхе и неистовой ярости, которая охватила меня при виде того, чем он собирался со мной разделаться.

– Вы его убили, а потом продолжали избивать уже мертвое тело, так?

– Да.

– А когда закончили – это уже не походило на самозащиту. Это походило на преднамеренное, тщательно спланированное жестокое убийство. Верно?

– Да, но это не было преднамеренным убийством.

– Так это выглядит в глазах закона. Ну а потом вы услышали крик Хейфорта: «Эй, на судне!», помогли ему подняться на борт, он увидел тело и сказал: «Боже мой, что тут произошло?» Вы ему рассказали, и он согласился вам помочь. Так все было?

– Примерно так.

– Ага, начинаю понимать. То письмо было написано ему. В нем вы полностью признавали свою вину и освобождали его от каких бы то ни было подозрений. Но зачем понадобилось письмо? Он что, не доверял вам?

– Если бы что-нибудь случилось со мной, если бы тело вынесло на берег…

– Это было бы неудобно для него. Потому что – поправьте меня, если я ошибаюсь, – это он ухлестывал за женой Тауэрса.

– Да. Я не знал об этом, но, по-моему, были и другие люди, которые об этом догадались.

– Итак, когда он получил от вас это письмо, вы отплыли дальше от берега… Благо ветер был сильный, как вы говорили. Короче говоря, на море были все условия для того, чтобы несчастного Тауэрса смыло за борт. Спасти его вы не пытались?

– Потом начался настоящий шторм, но мы не поднимали якорь до трех часов утра и потом сказали, что Тауэрс погиб в полночь. В темноте, при такой погоде, когда нас было только двое, что мы могли сделать? Нас самих чуть не смыло за борт. Я тогда даже потерял надежду вернуться на берег.

– Убедительно. И никто ничего не заподозрил?

– По крайней мере мне об этом ничего не известно. Тауэрс был настоящим мерзавцем, никто по нему не скучал.

– Даже жена?

– Она – меньше всех. – Сэр Вернон прочистил горло и добавил: – Я должен прояснить, что в то время решалась моя судьба. На кону стояла моя будущая карьера, и у меня не было выбора. Я только закончил Оксфорд, и передо мной открывались самые радужные перспективы…

Скруп поднял письмо.

– Сэр Вернон, вы думаете, за этим стоит Хейфорт?

– Конечно, я не исключаю такой возможности. Хотя возможно, что он умер и кто-то нашел мое письмо в его бумагах. Я потерял его из виду во время войны и с тех пор ничего о нем не слышал.

– Он был способен на такое?

– В те дни нет, – сдержанно произнес сэр Вернон. – Иначе он не стал бы моим другом. Но он всегда был бесшабашным парнем, и мало ли что с ним могла сделать война. Может быть, потом у него жизнь не заладилась, и он постепенно опустился до… этого. Война, – сказал сэр Вернон, которому удалось избежать ее, – не улучшает характер человека.

– В этом послании что-либо указывает на то, что его автору известно нечто большее, чем содержание вашего письма Хейфорту?