Текст книги "Английский детектив. Лучшее"

Автор книги: Агата Кристи

Соавторы: Артур Конан Дойл,Гилберт Кийт Честертон,Энн Перри,Джон Диксон Карр,Найо Марш,Фредерик Форсайт,Ян Флеминг,Саймон Брэтт,Роберт Барнард
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 43 страниц)

ДЖОН ДИКСОН КАРР
Рыжий парик

Обычно газету отправляли в печать в два часа. В тот день Макграту, редактору раздела новостей, нездоровилось (празднование Рождества прошло не без последствий), и он, оставив дела на юного Паттерсона, ушел домой пораньше – отлеживаться. Макграт спал тяжелым сном, когда у его кровати зазвонил телефон.

Макграт, издавая потусторонние звуки, как разбуженный до полуночи призрак, все же снял трубку.

– Хейзел Лоринг? – повторил он. – И что с ней?

– Она умерла, – ответил Паттерсон. – Вернее, ее убили. Вы знаете площадь Виктории?

– Нет.

– Это маленькая тихая площадь в Бейсуотере. Хейзел Лоринг жила там. Посреди площади – небольшой парк для прогулок, и вот примерно в одиннадцать часов патрульный полицейский нашел в этом саду Хейзел Лоринг, она была мертва и практически раздета.

–  Что? – вскричал Макграт, и сон в одно мгновение выветрился из его головы.

– Ну, на ней были только бюстгальтер и нижняя рубашка. Она сидела на скамейке, мертвая, как Клеопатра, а остальная ее одежда лежала рядом с ней, аккуратно сложенная.

– В такуюпогоду?

– Да. Полицейский за час до этого видел, как она шла в парк. Причина смерти – несколько ударов по голове тростью со свинцовым набалдашником. За скамейкой остались следы борьбы.

– Да! – загорелся Макграт. – Ставь это на первую полосу. Каждая женщина в стране захочет узнать, что случилось с Хейзел Лоринг.

Все знали имя Хейзел Лоринг, лицо Хейзел Лоринг и взгляды Хейзел Лоринг. «Улыбайся и здоровей» – так называлась еженедельная колонка, которую она вела в газете «Дейли бэннер», злейшем конкуренте «Дейли рекорд» Макграта. «Улыбайся и здоровей» назывались и печатавшиеся тысячными тиражами буклеты, в которых она объясняла домохозяйкам, как можно без особых усилий поддерживать хорошую фигуру. И в них она не призывала питаться одними галетами и любить это.

«Я разработала эти упражнения по совету врача, – писала она. Всего лишь три минуты утром, и больше можете ни о чем не задумываться. Если вы любите шоколад, ешьте его на здоровье. Просто не забывайте выполнять упражнение и ешьте, что хотите».

Ее простой, искренний стиль растопил сердца женщин. И вскоре она уже давала советы не только о здоровье, но и о любви, о шляпках и о мужьях. Все видели фотографии красивого уверенного лица с угловатыми скулами, белозубой улыбкой и ямочками на щеках. У нее была прекрасная фигура, она была худа и очень энергична. Одевалась она со вкусом, но не броско. Серьезные карие глаза, волосы, собранные в аккуратный пучок, – ей могло быть тридцать пять. Тысячи чувствовали себя так, будто были знакомы с ней лично, и не стеснялись писать ей об этом.

Но кто-то ее убил, полураздетую, в общественном парке холодной декабрьской ночью.

По правде говоря, даже Макграт, многое повидавший на своем веку, услышав о том, что произошло, испытал жалость. Его жена не сдерживала своих чувств.

– Бедная женщина! – воскликнула она с соседней кровати. – Бедная женщина!

– О, тебя это так поразило? – спросил Макграт, у которого тут же проснулось редакторское чутье.

– Господи, конечно! Подумать только, что за жестокое, бессмысленное…

– Значит, так мы и представим эту историю. Кажется, на меня нашло вдохновение… Но Хейзел Лоринг! Кто мог подумать…

На следующее утро плоды своего вдохновения он представил Хаустону, ответственному редактору.

Офисы «Дейли рекорд» занимают модернистское здание, больше всего напоминающее заключенный в хромированную клеть гигантский шарообразный аквариум. О ночном происшествии уже знали все, и Флит-стрит гудела от слухов. Убийство Хейзел Лоринг – хотя никто еще не располагал доказательствами, что это было именно убийство, – посчитали таким важным событием, что в кабинете ответственного редактора было проведено собрание. В этом оформленном в кубистском стиле помещении с яркими шторами царственный Хаустон восседал за большим столом из черного стекла. У него был мученический вид.

– Это невозможно, – сказал он. – Мы не можем на такое пойти. Мы потеряем лицо.

– Хорошо. Оставайтесь при лице, – горячо ответил Макграт, – но не упускайте такой шанс. Вот смотрите: это женское преступление, оно просто сочится интересом для женщин. Оно подходит для серии репортажей, что-нибудь вроде «Наш корреспондент следит за расследованием» или «Развитие событий, день за днем». И вот, когда половина женщин Англии с замиранием сердца ждет новостей, что делаем мы? А вот что: мы поручаем освещать это дело женщине.

Хаустон провел рукой по узкому высокому лбу.

– Женщина будет писать о работе полиции?

– Почему нет? Ничто не мешает ей не потерять лицо, верно? Она будет женственной и доброй, добавит немного грусти, и готово! Все читатели будут наши.

Хаустон опустил плечи.

– Но тут нужна хватка, – заметил он. – Одно дело – писать о войне, и совсем другое об убийстве. Даже не знаю, кого бы я мог на это поставить.

– А как насчет той француженки? Жаклин Дюбуа. Она у нас только неделю, но я вот что вам скажу: ее считают самой пробивной журналисткой в Париже, Ришар из «Лои» отзывался о ней в восторженных выражениях, и я думаю, что ему можно верить.

– Она говорит по-английски?

– Она наполовину англичанка. Ее мать родом из Лондона, так что она прекрасно говорит по-английски.

– И она… м-м… не потеряет лицо?

– Нет. Это я вам гарантирую.

– Найдите ее, – коротко произнес Хаустон.

И все же он не чувствовал себя спокойно до тех пор, пока не увидел Жаклин Дюбуа воочию. После этого он облегченно и даже почти радостно вздохнул.

Макграт же, напротив, приуныл. Рекомендовал он эту девушку понаслышке, кроме отзывов Ришара, он о ней почти ничего не знал, и при первой встрече с Жаклин его охватило паническое чувство, будто он стал жертвой какого-то особенного французского чувства юмора.

Жаклин вошла в кабинет так несмело, что Хаустон даже встал, чтобы подвинуть ей стул. Это была блондинка, маленькая, в теле, с золотистыми волосами, светлой кожей, которая, как правило, очень легко вспыхивает, и большими темно-голубыми глазами, которые обычно бывают либо широко распахнуты, либо скромно потуплены. Ее поджатые губы свидетельствовали о смущении и о желании угодить. Она была в добротной, но скромной меховой шубе, и во всем, от простого серого платья до коричневых чулок и туфлей, чувствовались аккуратность и скромность. Девушка не сводила огромных глаз с Хаустона, но только когда он не смотрел прямо на нее. Приятным мягким голосом она, нерешительно и несколько путаясь в словах неродного языка, спросила, зачем ее вызвали.

Пока Макграт стоял, в отчаянии кусая губы, Хаустон сказал:

– Идея следующая: мы хотим, чтобы вы…

– Сели на хвост полиции, – пробормотал Макграт.

– Добывали новости, – строгим тоном продолжил Хаустон, – которые могут быть интересны нашим читателям. Возьметесь?

Жаклин подняла прозрачные голубые глаза.

– Возьмусь ли я? – выдохнула она и вдруг воскликнула: – Черт меня дери, да я зубами вцеплюсь!

Хаустон так и сел. Было видно, что в девушке чувство благодарности вступило в борьбу со скромностью и, похоже, одержало победу.

– Я благодарить вас на коленях! – продолжила она, молитвенно сложив ладони. – Мисс Лоринг, бедная женщина, Богу душу отдала. Честное слово, я мечтала написать об этом, но даже не надеялась, что мне так повезет. О, вы такой милый. Хотите я вас поцелую?

– Боже правый, нет! – воскликнул Хаустон.

Но Жаклин не слушала его. Она уже полностью ушла в себя. Носком туфли она постучала по ковру. На лбу ее пролегла сосредоточенная складка, и, видимо, приняв какое-то решение, она кивнула.

– Я неполноценная, – призналась она. – Я недавно в Англии и пока еще не знаю тут все входы-выходы. Но ничего, я вам накопаю материальчик – пальчики оближете Кто у вас самый главный начальник всего полицейского департамента?

– Заместитель комиссара Управления уголовных расследований.

– Хорошо! – живо откликнулась Жаклин. – Я буду с ним делать любовь.

У Хаустона глаза полезли на лоб.

– Нет, нет, нет, – произнес он.

– Да, да, да! – возразила Жаклин, энергично кивая головой.

– Вы этого не сделаете, мисс Дюбуа!

– Ничего не понимаю, – пожаловалась Жаклин. Изумленный и нерешительный взгляд ее опустился на ковер. – Вы не хотеть, чтобы я это сделала? Но почему?

– Это слишком долго объяснять, мисс Дюбуа. Если в общем, то могу сказать, что подобное не совсем согласовывается с политикой нашей газеты. Кроме того, есть некоторые… так сказать, практические соображения. Во-первых, вам к нему не прорваться. Во-вторых, если даже вам это удастся, от него вы ничего не узнаете.

Прозрачные глаза Жаклин заблестели.

– Ха, ха, ха! – сказала она. – То же самое мне говорили, когда я делала глазки Морнэю, juge d’instruction. [46]46
  Следственному судье (фр.).


[Закрыть]У него вот такие баки. – Она жестом показала бороду внушительных размеров. – А я все равно заполучила официальные фотографии перестрелки жандармов на рю Жан Гужон. Вот было шуму!.. Но если вы не хотите…

– Нет, мы такого определенно не хотим.

Жаклин разочарованно вздохнула, но тут же снова воспрянула духом.

– Хорошо, тогда я должна узнать имя полицейского, занимающегося этим расследованием, и делать любовь с ним.И еще, пожалуйста, со мной всегда должен быть редакционный фотограф.

– Фотограф? Зачем?

– Во-первых, это удобно. Работая в «Лои», я много раз делала отличные снимки. Однажды мне удалось фотографировать, как графиня де ля Тур Сен-Сюльпис она клепто-маньяк – ворует ожерелье из магазина Полье на рю де ля Пэ.

– В самом деле?

– О-ля-ля, это была сенсация! – довольно промурлыкала она. – Еще это полезно тем, что можно сфотографировать полицейского, который занимается чем-то нехорошим. Тогда надо ему пригрозить опубликовать фотографии, если он не расскажет то, что тебе нужно.

Хаустон слушал ее так, как будто впал в транс. Жаклин казалась окруженной розовым облаком невинности, как ангел на открытке к Дню святого Валентина. Он бы не смог удивиться больше, если бы Мона Лиза вдруг высунулась передним из рамы и показала язык. Наконец дар речи вернулся к нему.

– Начинаем мы с соблазна, а заканчиваем шантажом, – промолвил он. – Макграт, я не могу этого допустить. Девушка, вы уволены! Вы погубите эту газету за неделю.

– Если вы ее увольняете, – загремел Макграт, – то и я подаю в отставку! Во имя всех святых, у нас наконец появился настоящий журналист!

– Вы хотите, чтобы нас МВД прикрыло?

– А для чего у нас редакторы сидят? Ее статьи будут проверяться и, где надо, исправляться. Поверьте, если…

– Я еще хочу попросить, – несмелым голоском промолвила Жаклин. – У вас работает один фотограф, Генри Ашвин, он хороший человек, хотя и пьет, по-моему, слишком много виски-соды. Я хочу этого фото графа, пожалуйста.

– Ашвин? Почему именно Ашвин?

– Я знаю, что у него роман со служанкой Хейзел Лоринг. Да! Это наш козырь? Так вот, я даю ему виски, и мы разговариваем. Я уже у него много чего узнала.

– До того, как вас назначили?

Жаклин удивленно подняла брови.

– Ну да! Разумеется. Вот послушайте. Этой мисс Лоринг тридцать пять лет. В личной жизни она очень несдержанная и грубая. Генри Ашвин думает, что она обманщица, но не совсем в этом уверен. Еще она вся очень правильная, как вы говорите, ханжа. Замужем ли она? Нет. Но у нее есть жених, адвокат по имени Эдвард Хойт, и он увивается за ней уже пять лет, однако дальше этого у них дело не идет. Почему она не выходит за него, а?

– И почему?

– Я это выясню, – просто ответила Жаклин. – Теперь я расскажу то, чего не рассказала вам полиция.

– Да? – протянул Хаустон, все еще не выйдя из транса.

– Это то, что ее служанка рассказала Генри Ашвину, а Генри Ашвин рассказал мне. Когда мисс Лоринг нашли в том парке на скамейке в одном brassiere, [47]47
  Бюстгальтер (фр.).


[Закрыть]нижней рубашке и туфлях, остальная ее одежда лежала рядом с ней на скамейке.

Макграт тут же насторожился.

– Нам это известно. И не только нам, об этом во всех газетах знают.

– Да. Но! – Жаклин выдержала многозначительную паузу. – Есть еще кое-что. В ее одежду (да-да!) был завернут рыжий парик и темные очки.

Хаустон и Макграт озадаченно переглянулись, думая, не скрывается ли за этим выражением какая-нибудь французская метафора. Но Жаклин не оставила у них сомнений.

– Рыжий парик, – повторила она и для наглядности похлопала себя по макушке. – И дымчатые очки, через которые смотрят. – Тут она приложила к глазам руки, изображая очки. – Зачем ей они понадобились, а? Черт возьми, но и это еще не все! Точно известно, что она сама разделась. Ее служанка говорит, что ее хозяйка по-особенному складывала свои чулки, она их… zut!.. [48]48
  Черт! (фр.).


[Закрыть]Хотите, я сниму свои и покажу, как она их складывала?

– Нет, нет!

– Хорошо, я просто спросить. Но это особенный способ. И еще платье тоже по-особенному сложено. Так вот, она снимает платье, и у нее с собой парик и очки. Что это значит? Вы разрешите мне это узнать? Пожалуйста. – На Хаустона устремились полные укоризны большие голубые глаза. – Вы сказали, что увольняете меня, это плохо. Я знаю, что я бестолковая сумасбродка, так все говорят в Париже, но, пожалуйста, вы же можете быть добрым, да? Дайте мне шанс, и я все сделаю, обещаю!

Хаустона одолевали самые мрачные предчувствия, но он был журналистом.

– Надеюсь, что так, – произнес он.

Инспектор Адам Белл из управления уголовных расследований стоял в аккуратной маленькой гостиной дома № 22 на площади Виктории. Он смотрел то в окно на парк, то на стоящего перед ним мужчину с бледным лицом.

В это промозглое зимнее утро площадь Виктории казалась погруженной в вечный сумрачный покой. Дома, окружавшие ее, были наглухо закрыты. В парке за зубцами металлической ограды ветви деревьев в блеклых сумерках казались черными и узловатыми, гравийные дорожки змеились вокруг железных скамеек и скелетов кустов, а земля промерзла и стала твердой, как камень.

Инспектор Белл в белой стерильной гостиной дома погибшей женщины разговаривал с женихом Хейзел Лоринг. Инспектор был молодым и очень серьезным выпускником Хендонского полицейского училища, но он был человеком душевным, и это во многом ему помогало.

– Вы можете еще что-нибудь добавить, мистер Хойт?

– Ничего, – ответил Эдвард Хойт и потрогал свой черный галстук. – Вчера я хотел повести ее на концерт, но она отказалась, поэтому пришлось мне идти одному. Видите ли, я… э-э-э… не читаю дешевые газеты, поэтому узнал обо всем только сегодня утром, когда мне позвонила мисс Элис Фармер, секретарь Хейзел.

Инспектор Белл разделял мнение Хойта о бульварной прессе: дом был окружен тройным кордоном, чтобы внутрь не проник ни один репортер, и вокруг парка уже бродили сотни зевак.

Эдвард Хойт внезапно опустился в кресло рядом с небольшим камином за белой решеткой. Он был высоким стройным мужчиной чуть за сорок, с красивым лицом, большими узловатыми руками и спокойным характером. Наверняка, отметил про себя Белл, он был очень терпеливым поклонником. В свете горевшего в камине огня его налитые кровью глаза поблескивали, когда он то и дело посматривал на диван, на котором лежали аккуратный парик, темные очки и тяжелая трость.

– Все это слишком невероятно и жутко, – продолжил он, – и я все еще не могу в это поверить. Может быть, вы мне что-то расскажете, инспектор? Хотя бы что-нибудь?

Белл ответил уклончиво:

– Вы слышали показания, сэр. Мисс Фармер, ее секретарь, утверждает, что вчера вечером, за несколько минут до десяти, мисс Лоринг вышла из дома, не сказав, куда направляется. – Помолчав, он добавил: – Она не первый раз вот так уходила: всегда около десяти часов, и возвращалась, как правило, через два-три часа.

Хойт молчал.

– Отсюда, – продолжил Белл, – она, очевидно, пошла прямиком в парк.

– Ради всего святого, зачем ей понадобилось идти в парк? – вырвалось у Хойта.

Белл вопроса будто не услышал.

– Полицейский услышал у калитки парка какой-то шум, включил фонарик и увидел мисс Лоринг, открывающую калитку ключом. Он спросил, что она делает, но мисс Лоринг ответила, что живет на площади и имеет право ходить в парк даже в темную декабрьскую ночь. Констебль не стал ее задерживать, но не забыл о ней. Примерно через час он снова оказался у парка. Калитка была все еще открыта – он услышал, как она скрипнула. Он зашел за ограду и увидел ее на скамейке… там… возле первого поворота дорожки, примерно в пятнадцати футах от входа.

Белл замолчал.

Он явственно представил себе эту сцену: калитка, поскрипывающая на холодном ветру, тонкий, робкий луч света на ледяном теле и белой шелковой нижней рубашке, голова, свесившаяся со спинки, и ботинки на высоких каблуках с расстегнутыми пуговицами.

– Почти вся ее одежда (шуба, платье, пояс для чулок, чулки) лежали рядом с ней и были сложены так, как, по утверждению ее служанки Генриетты Симмс, она всегда складывала свою одежду. В сумочку ее никто не заглядывал. Ключ от калитки парка с прикрепленной картонной биркой лежал на дорожке.

После каждого предложения Белла Эдвард Хойт кивал.

Белл подошел к дивану и взял трость. Верхняя часть ее значительно перевешивала нижнюю, потому что под никелированным набалдашником скрывалось полфунта свинца.

– Ее убили, – снова заговорил Белл, – за той скамейкой. Земля там мерзлая, но на ней остались отпечатки ее каблуков и следы борьбы. Она не была слабаком.

– Да, – подтвердил Хойт.

– Этой тростью ей пробили череп за левым виском. – Белл взвесил трость на руке. – Наверняка именно она послужила орудием. На ручке обнаружены микроскопические следы крови и волосы, хотя крови из раны вытекло совсем немного. В нашей лаборатории установили, что… – Тут он неожиданно замолчал. – Прошу прощения, сэр, я не собираюсь устраивать допрос с пристрастием. Я просто принес эти вещи, чтобы проверить, не узнает ли их кто-нибудь.

Хойт ответил со старосветской учтивостью:

– А я прошу прощения у вас, инспектор. Для меня огромное удовольствие иметь дело с джентльменом. – Он встал с кресла и провел тыльной стороной ладони по рту. – Хорошо, что там не было крови, – добавил он. – Хорошо, что ее не… избивали.

– Да.

– Но разве такое возможно, инспектор? Чтобы рана, из которой вытекло так мало крови, оказалась смертельной?

– О да. Тут главное – повреждение тканей мозга. Одного моего знакомого ударило дверью вагона, так он даже не подозревал, что с ним что-то случилось, пока не потерял сознание. – Тон Белла изменился, он произнес четко: – Итак, сэр, я рассказал вам, что известно об этом деле. Вы ничего не хотите добавить?

– Ничего, разве что…

– Да?

Хойт заколебался.

– Понимаете, я беспокоился о ней. Она в последнее время нехорошо выглядела. Боюсь, что у нее появились проблемы с перееданием. – На лице его появилось некое подобие улыбки, что выглядело довольно странно, учитывая его красные глаза. – Ho она говорила: «Пока я буду делать утренние упражнения, как тысячи моих последовательниц…» Она очень гордилась своим положением, инспектор.

Это было не совсем то, чего ожидал Белл.

– Я имею в виду, может быть, вам известны какие-то причины, по которым кто-то мог захотеть ее убить?

– Нет. Клянусь.

– Или с какой целью она могла раздеться перед убийством?

Рот Хойта сжался, но ответить ему помешало появление тихой и спокойной, но подвижной женщины в роговых очках. Мисс Элис Фармер, секретарь мисс Лоринг, была похожа на существовавшее в былые годы представление о школьных учительницах. Слишком мягкие, хоть и не лишенные привлекательности черты лица, собранные в неряшливую прическу каштановые волосы; картину дополняли бумажные манжеты и туфли на плоской подошве.

За шесть лет работы у Хейзел Лоринг она много раз доказывала свою преданность хозяйке. Теперь же у нее покраснели веки, и время от времени она просовывала под очки уголок носового платка, вытирая слезы.

– Стервятники! – сказала она, крепко сжимая платочек. – Вампиры! Инспектор, я… Я знаю, тело несчастной Хейзел увезли, но разве вы не давали распоряжение, чтобы ни один из этих ужасных журналистов не прошел за оцепление?

– Да, а что?

– Просто дело в том, – она храбро выставила вперед подбородок, – что они прошли. Их видно из моего окна наверху. Двое. Один – мужчина с фотоаппаратом, а другая, представьте себе, женщина! Как уважающая себя женщина может опуститься до того, чтобы писать… – Лицо ее налилось кровью. – Репортажи! Я понимаю, когда женщины пишут что-то хорошее и доброе, это совсем другое! О боже! Вы ведь понимаете, о чем я?

Инспектор Белл понимал, что его приказ был нарушен. Он сдвинул брови.

– Вы уверены, что это журналисты?

– Да вы сами посмотрите!

Приятное лицо Белла зловеще помрачнело. Глубоко вдохнув в себя воздух, он взял со стула пальто и котелок.

– Прошу прощения, я на минуту, – казенным голосом произнес он. – Сейчас я с ними разберусь.

Белл стремительным шагом вышел из дома. Парковая калитка, расположенная на западной стороне площади, находилась почти напротив дома Хейзел Лоринг. Сама железная калитка, когда-то зеленая, а теперь ржавого цвета, была обращена к западу, где перед ней проходила гравийная дорожка.

Возле калитки прохаживались невысокая девушка с золотистыми волосами, в шубе, и высокая, неряшливого вида фигура в макинтоше с фотоаппаратом в руках. Окликнув их, инспектор Белл встал у них на пути и заговорил.

Генри Ашвин, фотограф, воспринял это спокойно, он всего лишь натянул шляпу на большие торчащие уши и с виноватым видом пожал плечами. Но безмерное изумление Жаклин быстро сменилось негодованием. Она искренне верила, что помогает расследованию, и не могла взять в толк, что нужно этому человеку.

– Да не будьте вы таким верблюдом! – кричала она, пытаясь урезонить инспектора. – Вы ничего не понимаете. Я Дюбуа из «Дейли рекорд». А это мистер Ашвин из «Дейли рекорд».

– Я знаю мистера Ашвина, – недружелюбно произнес Белл. – Последний раз вас спрашиваю, вы уйдёте сами или вас вывести силой?

– Но вы же этого не сделаете!

Белл удивился.

– Почему вы так думаете?

– И с представителями прессы вы тоже не должны так разговаривать. Это некрасиво, и у вас у самого будут неприятности. Генри, мне не нравится этот человек. Выбросьте его отсюда, и мы продолжим заниматься делом.

– Ашвин, – промолвил Белл, – эта девушка совсем сума сошла?

– Извините, инспектор, – ответил Ашвин, – я сейчас все улажу. Послушайте, Жаки, у нас тут не Франция. Это я и пытался вам втолковать всю дорогу. В Англии журналистам не разрешается…

– Так вы не сделаете этого?

– Я не могу, Жаки.

– Ну все, я рассердилась, – сказала Жаки и с видом холодного величия сложила на груди руки. – Черт возьми, я жутко рассердилась, и за это я не расскажу вам ничего о зацепке, которую я нашла.

– Зацепке? – резко произнес Белл.

– Ха! Теперь, значит, вам интересно со мной беседовать, да? – воскликнула Жаклин, качая головой из стороны в сторону. Но тут ее тон изменился, она заговорила робко, заискивающе: – Пожалуйста, поймите, я хочу быть хорошей и хочу, чтобы вы были хорошим. Я могу помочь вам, если вы не прогоните меня. Мне кажется, я знаю, что случилось здесь прошлой ночью. Как только я услышала, что ботинки мисс Лоринг были расстегнуты и что при ней были парик и очки…

Белл быстро повернулся к ней.

– Откуда вам известно, что у нее были расстегнуты ботинки? И насчет парика и очков? В газеты об этом не сообщалось.

Сумерки сгущались над голыми деревьями парка. Ничто не нарушало темноту, кроме небольшого огонька такси, которое ездило по площади, шумно гремя мотором. Жаклин открыла сумочку и достала большой прямоугольный лист глянцевой бумаги.

Это была фотография Хейзел Лоринг, снятая спереди с расстояния в несколько десятков футов. Тени находились за фигурой, поэтому отчетливо была видна каждая деталь: прямая спина, безжизненно опущенные руки, запрокинутая голова, мускулистые ноги и ботинки, на которых были четко видны расстегнутые пуговицы.

– Откуда это у вас? – вскричал Белл.

– Это мое, инспектор, – признался Ашвин. – Сегодня утром, до того, как там все убрали, я перелез через ограду. Если бы я вспышкой воспользовался, ваши люди меня сразу бы заметили, но в десять уже хорошо светило солнце, так что я просто сделал один снимок и убрался побыстрее.

Маленькие глазки Ашвина блеснули из-под его поношенной шляпы. В парке уже стало так темно, что в его лице почти ничего нельзя было рассмотреть, кроме этого блеска да еще признаков того, что ему пора побриться. Если обычно он держался довольно развязно, то сейчас, напротив, всем видом излучал смирение, да к тому же стал обвинять Жаклин.

– У меня в мыслях не было использовать эту фотографию, клянусь! – сказал он и, кивнув на девушку, продолжил с обидой в голосе: – Она ее у меня украла, хотя я даже не собирался ее показывать…

– Ботинки! – настойчиво повторила Жаклин.

Белл снова развернулся к ней.

– Что ботинки?

– Ботинки и есть зацепка, – просто сказала она. – Вы не спрашивать меня, как я получаю информацию. Про парик и очки я узнала, можно сказать, от служанки мисс Лоринг. Но я готова рассказать то, что поможет вам разобраться с этим делом, и провалиться мне на месте, если я вру.

Белл заколебался.

– Если это какая-то игра, – отрывисто произнес он, – кое у кого будут крупные неприятности. Я вас предупредил. Но если у вас есть что рассказать, говорите.

Жаклин с довольным видом приосанилась.

– Вы разве сами не видите, что по этим ботинкам можно определить, что здесь произошло?

– Если честно, нет.

– Ах, вот поэтому и нельзя расследовать убийства женщин без помощи женщин. Сейчас я вам покажу. Видите на фотографии, что у ботинок очень высокие каблуки? Видите?

– Да.

– И застегнуты они только одним ремешком и одной пуговицей на… как это… zut!

– Подъеме?

– Я прекрасно говорить английский, спасибо, – холодно произнесла Жаклин. – Я обходиться и без вашей помощи. И к вашему сведению, я как раз подумать сказать «подъем». Но вы до сих пор не понять? Нет? – Голос ее сделался заискивающим и зазвучал сладко, как мед. – Если я вам сказать, вы сделать для меня кое-что? Вы будете хорошим? Разрешите напечатать то, что я захочу?

– И не надейтесь.

– Ах так! Значит, я вам ничего не рассказывать.

Тут чаша терпения Адама Белла переполнилась. Еще никогда за свою карьеру он не встречал ничего подобного. Да, карьера его была не такой уж долгой, но у Жаклин она вряд ли была дольше. Он решил, что больше не станет терпеть эту чушь и поставит зарвавшуюся девчонку на место, причем в самых прямых выражениях.

Он уже открыл рот, чтобы это сделать, когда на фасаде дома № 22 промелькнул приглушенный свет – это открылась и закрылась дверь.

Как только Белл услышал отчетливые шаги на дороге, его охватило предчувствие беды. Приземистая фигурка без верхней одежды и с развевающимися волосами спешила в сторону парка.

Когда фигурка приблизилась, Белл увидел, что по лицу мисс Элис Фармер текут слезы.

– Это из-за вас! – сказала она Беллу. – Боже, ну почему вы ушли? Если бы вы остались с ним…

– Тише, успокойтесь. Что случилось, мисс Фармер?

– Ваш сержант уже позвонил в «скорую» и говорит, что они смогут его спасти, но, боже мой, если они его не спасут, я не знаю, что буду делать. Боже, боже, это даже страшнее, чем… – Тут она совладала с собой и сказала: – Извините. Это несчастный мистер Хойт. Он отравился. Не могли бы вы вернуться в дом?

Адам Белл смог поговорить с Хойтом только на следующий день. В то утро в кармане Белла лежал последний выпуск «Дейли рекорд». И он думал о том, как заместитель комиссара воспримет историю Жаклин Дюбуа.

Сиделка провела его в небольшую палату, где Эдвард Хойт лежал среди подушек на белой железной кровати. Элис Фармер сидела на скрипучем кресле-качалке у окна и смотрела на снег, засыпающий Кенсингтон-Гарденз.

– Глупый поступок, сэр, – негромко произнес Белл. – Я это понимаю, инспектор.

– Зачем вы это сделали?

– А вы не догадываетесь?

Хойт кисло улыбнулся. Его руки со змееподобными венами неподвижно лежали на одеяле, безразличный взгляд устремился на потолок. Вчера казалось, что ему было за сорок, теперь же он словно постарел на десять лет.

– Самое интересное то, – продолжил он, нахмурившись, – что я не собирался этого делать. Я не лгу, инспектор. Я не осознавал, видит Бог, не осознавал, каким страшным и неодолимым может быть секундный порыв. – Он помолчал, словно переводя дыхание, и продолжил: – Я поднялся наверх, взглянуть на комнату Хейзел. Вот и все. Это правда. Я заглянул в ванну, увидел открытый шкафчик для лекарств и в нем – пузырек с таблетками морфия. Не успев понять, что я делаю, я налил стакан воды и проглотил семь-восемь таблеток. В ту минуту, признаюсь, мне не хотелось жить.

– В самом деле?

– Да. Но сейчас я передумал. Я жалею, что так поступил. Как вы говорите, это был глупый поступок.

«Настоящий джентльмен», – подумал инспектор Белл.

Со стороны окна донесся резкий, злой скрип кресла. Элис Фармер посмотрела через плечо и быстро повернулась обратно. От снега за окном теплая маленькая палата как будто наполнялась светом.

– Конечно, я понимаю, – неуклюже начал Белл, – вы, как жених мисс Лоринг…

– Не совсем правильно меня называть ее женихом, – возразил Хойт с холодной отрешенностью.

Его тон заставил инспектора Белла насторожиться.

– То есть как, сэр?

– Хейзел не собиралась выходить замуж. Ни за меня, ни за кого-либо еще.

– Откуда вам это известно?

– Она сказала мне. Но я все равно ждал. Мне всегда доставляла удовольствие бессмысленная роль preux chevalier. [49]49
  Благородного рыцаря (фр.).


[Закрыть]Но Бог свидетель, теперь это в прошлом. – Хойт на секунду закрыл глаза. – Видите, я говорю откровенно.

– Вы хотите сказать, она вас не любила?

Хойт слабо улыбнулся.

– Сомневаюсь, что Хейзел была способна на это чувство. Нет, я говорил не об этом.

– А о чем?

– Я думаю, она уже была замужем. Секунду! – Голос его зазвучал тверже. – У меня нет ни единого доказательства. Это всего лишь предположение. Впечатление… Инспектор, я был знаком с Хейзел Лоринг пять лет, но так и не узнал, что скрывалось за ее знаменитыми бровями и ямочками на щеках. Я знал ее характер. И ее сердце. И ее разум, который по большому счету был весьма посредственным. Господи, что я говорю?

Он опять закрыл глаза и побледнел еще сильнее. Снова скрипнуло кресло, Элис Фармер встала, подошла к кровати и налила ему стакан воды из кувшина.

Хойт благодарно кивнул головой, но она лишь покосилась на него. Однако инспектору Беллу, наблюдавшему за каждым движением руки, за каждым поворотом головы, этот короткий взгляд объяснил многое. Он подумал: «Если Хейзел Лоринг не любила Эдварда Хойта, то понятно, кто его любит».

Мисс Фармер порхнула на свое место у окна.

– Я вам это рассказываю, – снова заговорил Хойт, ставя стакан на столику кровати, – потому что хочу, чтобы в этом деле не осталось вопросов. Если у Хейзел действительно был тайный муж, которого она от всех прятала, она не могла с ним развестись. Она создала себе слишком праведный образ.