Текст книги "Английский детектив. Лучшее"

Автор книги: Агата Кристи

Соавторы: Артур Конан Дойл,Гилберт Кийт Честертон,Энн Перри,Джон Диксон Карр,Найо Марш,Фредерик Форсайт,Ян Флеминг,Саймон Брэтт,Роберт Барнард
сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 43 страниц)

– Совпадения, которые по-настоящему никогда не случаются, – сказал Давид, изображая деда.

Анджело улыбнулся:

– Вот-вот.

– Пап, а тебе когда-нибудь хотелось быть не частным детективом, а кем-то еще?

– После того, как дядя Сал пошел в художественный колледж, у меня не было выбора.

– А тебе нравится?

– Я об этом не задумываюсь.

– А чем бы ты еще хотел заниматься?

Анджело подумал.

– Не знаю.

– Может, рисовать, как дядя Сал?

– Рисовать нужно уметь.

– Я видел дядины картины. По-моему, так кто угодно нарисовал бы.

– Нужно уметь рисовать, чтобы рисовать так, как будто не умеешь.

– А, – понимающе протянул Давид. – А как думаешь, когда этот Хатуэлл выйдет?

– Думаю, еще не скоро, – сказал Анджело.

Но он ошибался, потому что через три минуты, в 19:22, Джон Ансон Хатуэлл вышел из дома матери и сел в машину.

– Запиши, – сказал Анджело Давиду, заводя автомобиль.

Давид взял планшет с зажимом для бумаги и записал время, когда наблюдение вступило в активную фазу.

5

Эта ночь Хатуэлла началась почти так же, как предыдущая. Он доехал до кафе «Генрис», припарковал машину и вошел.

Через большие и достаточно чистые окна кафе было видно, что Хатуэлл подошел к стойке, сделал заказ и сел за столик, за которым уже сидел другой мужчина. Хатуэлл вошел в кафе в 19:49.

Бармен принес на подносе заказ Хатуэлла в 19:53. Мужчина, сидевший рядом с Хатуэллом, встал и вышел из кафе в 19:59. На улице он сел на водительское место одного из такси, припаркованных чуть дальше по улице.

– Бинокль, – несколько нетерпеливо произнес Анджело, но Давид уже держал наготове бинокль с большими линзами.

Когда такси выруливало на дорогу, Давид продиктовал номер машины и название таксомоторного парка. Анджело все это записал на листе бумаги в планшете.

Бинокль делал тусклые образы ярче, как будто зрачки наблюдателя становились в пять раз больше и улавливали больше света.

В 20:06 Анджело достал из кошелька мелочь.

– Не хочешь сходить туда и купить пару пончиков?

– Можно?

– Проверишь, не разговаривает ли с кем-нибудь Хатуэлл, но если он соберется уходить – бегом в машину.

– Хорошо, папа.

– И маме ни слова.

Давид подмигнул и протянул руку за деньгами.

В 20:13 он уже снова сидел в машине.

– Хатуэлл ни с кем не общается. У него осталось немного чипсов на блюдце, и он что-то пьет.

Анджело начал было говорить, но Давид прервал его.

– Там за стойкой на стене висит зеркало, – сказал он. – И я через него за ним наблюдал.

– Молодец, – сказал отец и тут же прибавил: – Погоди-ка. Кажется, пошло дело.

Хатуэлл встал из-за стола и направился к двери.

– Пап, скажи время, – потребовал Давид.

6

Хатуэлл подъехал к заправке. Анджело притормозил на улице с противоположной стороны дороги, развернулся и стал ждать, готовый ехать за Хатуэллом в любом направлении.

Хатуэлл заправил свой «опель». Давид, развлекаясь с биноклем, разглядел, что в бак залили 41,42 литра бензина.

– Литра? А сколько это в галлонах? – спросил Анджело.

– Чуть побольше девяти, – ответил Давид.

– А, – произнес Анджело, не ожидавший ответа, и записал информацию.

Хатуэлл отъехал от заправки и примерно полчаса бесцельно кружил по улицам. Потом в 21:02 он свернул к краю дороги и внезапно остановился. Анджело пришлось проехать мимо него. Давид повернулся посмотреть, что происходит в «опеле».

– Он, кажется, по телефону говорит, – сообщил он.

Анджело въехал на боковую дорогу, быстро развернулся и остановился.

Поговорив по телефону, Хатуэлл с визгом шин рванул с места и резко развернулся. Анджело выехал из укрытия и последовал за ним. Стало очевидно, что водитель «опеля» теперь едет целенаправленно.

Примерно тринадцать минут они ездили по городу за «опелем». Потом Хатуэлл неожиданно сбавил скорость. Анджело, который радовался, что все еще не упустил машину из виду, рискнул и тоже притормозил, чтобы не обогнать его, как в прошлый раз.

Хатуэлл, кажется, их не заметил.

– Если бы он думал о том, что за ним могут следить, – сказал Анджело притихшему сыну, – он бы нас уже десять раз засек.

Хатуэлл, похоже, искал некий дом. Проехав какое-то расстояние на маленькой скорости, он наконец остановился. Анджело припарковался с другой стороны дороги.

– Сиди в машине и не высовывайся, – сказал он.

Анджело вышел из автомобиля и, пока делал вид, что закрывает дверь на ключ, успел заметить, куда делся Хатуэлл. Он повернул в другую сторону и шел по улице, пока не увидел телефонный столб. Там он быстро шагнул в сторону и, остановившись в тени столба, стал наблюдать за Хатуэллом.

Хатуэлл не спешил. Несколько секунд он рассматривал дверь одного из двух домов, соединенных общей стеной, потом пошел дальше. Анджело незаметно последовал за ним.

Хатуэлл обогнул дом. Снова выйдя к его фасаду, он прошел через калитку между домом и гаражом.

Анджело скользнул в машину, где его терпеливо дожидался Давид.

– Ну что, пап?

– Я думаю, он собирается обокрасть дом, – сказал Анджело и завел машину.

– Куда мы едем?

– Хочу встать поудобнее – вдруг он будет уезжать быстро.

Анджело развернулся на улице и поставил машину в нескольких ярдах позади «опеля» Хатуэлла.

Ждали они долго, почти час, но наконец Хатуэлл появился снова. Он нес два чемодана и, похоже, не спешил.

– Наглый сукин сын, – процедил Анджело.

Давиду понравилось, что отец при нем так разговаривает. Джина не одобрила бы такого.

Хатуэллу не нужно было открывать ключом багажник. Одно нажатие кнопки, и крышка взлетела. В следующий миг чемоданы были уложены, и крышка опустилась. После этого Хатуэлл сел в машину и, опять же без всякой спешки, тронулся.

– Что делать будем, пап?

– Следить, следить, следить, – сказал Анджело, но, когда выехал на дорогу, глубоко задумался.

7

Анджело и Давид поехали домой, когда Хатуэлл вернулся к себе, припарковал машину и вошел внутрь. Дома Давид, который понимал, что стал свидетелем чего-то необычного, сказал, что не сможет заснуть, потому что переволновался, но, когда Анджело отправил его наверх, бурчать не стал, а, зевая, отправился в свою комнату.

На кухонном столе Анджело оставил Джине записку, чтобы она разбудила его в 8:00 и позвала Старика. В другой день он бы позвал и Розетту, но по пятницам вечером дома ее обычно не было, и возвращалась она только в субботу днем.

В 8:22, когда все собрались, Анджело, выпив чашку кофе, заявил:

– Нужно решить, что делать дальше.

Он рассказал, что они с Давидом делали и видели прошлой ночью, что Хатуэлл притормозил, когда второй раз разговаривал по телефону, после чего поехал искать и нашел второй адрес. Но там его, видно, что-то смутило, потому что пробыл Хатуэлл там недолго и в дом так и не вошел.

– А потом, – продолжил Анджело, – он, как ни в чем не бывало, спокойненько возвращается в «Генрис» и ужинает. Это было в двенадцать минут четвертого утра. Два чемодана с ворованным все это время лежали у него в багажнике, который даже не был как следует заперт, потому что на ключ он его закрыл только перед тем, как зайти в дом. Давайте решим, что делать.

– Чего хочет ваш клиент? – спросил Старик.

– Она сказала, что хочет знать, занимается ли ее сын чем-то преступным, до того, как мы обратимся в полицию.

– Что с деньгами? – спросил Старик.

– Она заплатила за три ночи, но без расходов.

– Значит, деньги у нее есть.

– Чек она выписала не задумываясь, – сообщила Джина.

– Мы перед ней отвечаем, – сказал Старик.

– Эх, хочется мне сегодня утром присмотреть за Хатуэллом, – сказал Анджело. – Узнать, что он со всем этим будет делать. Сегодня он должен сбывать товар.

– Кто тебе за это заплатит? – спросил Старик. – Или ты с сегодняшнего дня решил оказывать безвозмездную помощь полиции?

– Знаю, знаю, знаю, папа, – проговорил Анджело. – Я всего лишь сказал, что мне хочется. Разве нам часто такое попадается?

– Не часто, ну и что?

– А кто тебе заплатил, когда ты раскрыл убийство Нормана Стайлса?

– По крайней мере мне платили, чтобы я проверил алиби подозреваемого. А я просто предоставил ему алиби немного другим способом. Но мне-то хотя бы что-то платили.

– Никто тебе ничего не заплатил.

– По крайней мере они остались мне должны, – с достоинством промолвил Старик.

– Знаю, знаю, знаю, – сказал Анджело. – И все равно меня так и подмывает…

– Я думаю, мы должны связаться с миссис Хатуэлл, – вступила в разговор Джина. – Все-таки она клиент.

Старик посмотрел на Джину любящим взглядом.

– Меня тоже подмывало заглянуть в багажник, когда Хатуэлл сидел в «Генрисе».

– Когда там был Давид?

– Но во второй раз Хатуэлл припарковался прямо перед кафе.

Пару секунд они сидели молча.

– У нас есть обязательства перед клиентом, – сказал Анджело. – И обязательства перед полицией. Но раз уж на то пошло, я думаю, что смогу с полицией разобраться.

Тогда они не спросили его, что он имел в виду.

Вместо этого Джина сказала:

– Ты сильно устал?

– Ничего, все в порядке.

– Вот как мы поступим, – продолжила она. – Мы с тобой отправляемся на двух машинах к Хатуэллам. Я илу в дом и говорю с миссис Хатуэлл. Ты ждешь снаружи и, если ее сын куда-то едет, следуешь за ним. Папа подежурит в офисе.

– Кто заплатит за его поездки? – снова потребовал ответа Старик.

– Может быть, если мы узнаем, что в чемоданах, нам заплатит хозяин вещей, – сказала Джина.

8

Джина и Анджело приехали на место в 9:49. Не успела Джина выйти из машины, как на пассажирское место рядом с ней сел Анджело.

– Не нравится мне, что ты идешь туда, – сказал он.

– Все будет хорошо.

Он поднял брови.

– Скажи ей, что говоришь с ней только из любезности. Нам придется сообщить в полицию. У нас нет выбора.

Она кивнула и вышла из машины.

И это была истинная правда. Полиция везде защищает свою территорию. В конце концов, недостаточно, чтобы просто свершилось правосудие. Если это их правосудие, они не терпят, чтобы кто-то другой отправлял его. Основная масса работы детективных агентств не связана с раскрытием преступлений, но внесение частного детектива в черный список местной полиции может невероятно усложнить его работу. Это не тот случай, когда стоит необдуманно рисковать.

Но Анджело все еще не давало покоя желание узнать, куда повезет Хатуэлл чемоданы.

И, в конце концов, были и более веские причины, подтолкнувшие его к этому.

В 9:54 Джина подошла к двери дома. В 9:55 миссис Хатуэлл впустила ее в дом.

К 10:15 Анджело надоело ждать. Он уже начал жалеть, что не надел на нее микрофон. Или хотя бы не дал устройство вызова с кнопкой, которую можно нажать в случае какой-то неожиданности. Они слишком понадеялись на то, что младший Хатуэлл, как обычно, будет в это время спать. Анджело решил, что подобная беспечность нашла на него из-за усталости. У него возникло ощущение, что он подверг Джину ненужному риску. Он начал думать, что ему стоит самому зайти в дом.

Едва эта мысль оформилась, всякие сомнения отпали.

Он вышел из машины, подошел к дому, остановился у «опеля». Джина не появилась.

Анджело посмотрел на дом и направился к двери.

Неожиданно дверь распахнулась, и из дома выбежал Джон Ансон Хатуэлл.

Анджело замер. Пока что он находился на нейтральной территории, и еще был шанс вернуться к машине, не вызвав подозрений. Джина до сих пор не показывалась.

Поэтому Анджело сам скрутил Хатуэлла, когда тот пробегал мимо него.

Это стало неожиданностью для обоих. Но когда Хатуэлл оказался на земле, Анджело уже имел причины не дать ему подняться.

Хатуэлл выругался, закричал и начал спрашивать Анджело, что он творит.

Анджело сообщил ему, что проводит гражданский арест (что он, собственно говоря, имел полное право делать, если был согласен отвечать за ложный гражданский арест).

Однако Анджело распирало от беспокойства, потому что теперь он мог только сидеть здесь, удерживая Хатуэлла, тогда как больше всего ему хотелось пойти в дом и проверить, все ли в порядке с Джиной.

Почему Хатуэлл выбежал из дома? Что он натворил? Что с двумя женщинами внутри? Анджело сначала спросил у Хатуэлла. А потом закричал на своего пленника.

9

Розетта подала воскресный обед ровно в 14:00. Это было четное воскресенье месяца, поэтому ее «жених» Уолтер тоже присутствовал. Сальваторе тоже пришел вместе с очередной моделью, которую звали Кэрол.

– Это мой отец, – сказал он, представляя ее Старику. – И мать. А это Кэрол. Она позирует мне.

– Здравствуйте, – сухо обронила Мама. Кэрол не была похожа на потенциальную сноху.

– Приятно познакомиться. Чувствуйте себя как дома. – Старик тепло пожал руку Кэрол.

– Это мои племянница и племянник, Мария и Давид.

– Здравствуйте.

– Здравствуйте.

– Здравствуйте.

– Джину ты уже видела. За миской с салатом – это Розетта, рядом с ней Уолтер. А этот парень с фингалом под глазом – мой брат Анджело. Кстати, он сейчас расскажет нам, как его заработал.

Кэрол поздоровалась с остальными членами семьи, и все сели за стол.

Вообще-то единственное, чего никак не мог вспомнить Анджело, – когда его ударили в глаз.

– Я просто волновался, что этот подонок что-то с Джиной сделал.

Джина сказала:

– Его мать плакала, я пыталась ее успокоить. Она же наш клиент все-таки.

– Но я-то этого не знал.

– Нет.

– Ну вот, сижу я на этом типе, – начал Анджело, – и провожу гражданский арест…

– Опасно. Очень опасно, – покачал головой Старик.

– Я думал, что взял его с поличным, – продолжил Анджело. – Думал, у него в багажнике два чемодана краденого. Я сам видел, как он их туда клал. Видел, как он закрывал багажник. Я думал…

– Но то было четыре часа назад.

– Я знаю, знаю, знаю. Я сам больше всех удивился, когда полицейские открыли багажник, а там ничего не оказалось.

– Да, это был напряженный момент, – согласилась Джина.

– Я уж думал, меня сейчас за тяжкие телесные упекут, – признался Анджело. – У меня, конечно, есть там друг Чарли, но после такого он бы вряд ли смог меня вытащить.

Анджело замолчал и обвел взглядом обращенные к нему лица.

– Ну а дальше-то что? – сказал Сальваторе. – Почему это ты сейчас сидишь тут и улыбаешься, а не дожидаешься суда за решеткой?

Джина сказала:

– Когда мы выходили, мой Анджело говорил, что сможет разобраться с полицией.

Анджело сказал:

– Меня не оставлял в покое телефон в машине Хатуэлла.

– Когда я за ним следил, он им не пользовался, – сказал Сал.

– А при мне с Давидом… – Анджело повернулся к Давиду, который улыбался гостям. – При мне с Давидом он им пользовался дважды. И после каждого разговора ехал к какому-то дому. В первый раз он взял чемоданы, во второй раз ничего не взял, и все равно это меня беспокоило. А потом я подумал, что каждую ночь он бывает в кафе, где собираются таксисты. В первую ночь он ел в одиночестве, во вторую – с каким-то таксистом. Главный вопрос с этими телефонными звонками – кому он звонил.

– Тут мой мальчик сложил два и два… – Старик с гордым видом посмотрел на Кэрол.

– И получил двадцать два, – вставил Давид.

– И на этот раз мне повезло, – не обратил на сына внимания Анджело.

– И кем же он оказался?

– Я решил, что Хатуэлл работал в паре с таксистом. Таксист, забирая пассажиров, замечал, заперли ли они дверь, остался ли кто-нибудь дома, и потом, отвезя их до места назначения, звонил Хатуэллу и называл адрес. Хатуэлл ехал на указанный адрес, убеждался, что дома никого нет, и, если ничего не мешало, заходил в дом.

– Кошмар! – ахнула Кэрол.

– Бывало такое, что таксист не встречал подходящих пассажиров, а может, у него просто были выходные – по-моему, в твою ночь так и случилось, Сал.

Сальваторе кивнул.

– Но в пятницу вечером им крупно не повезло. Полиция подсчитала, что в чемоданах разных вещей было почти на две тысячи. Чемоданы они изъяли у таксиста. Возвращаясь с ночной смены, он проезжал мимо дома Хатуэлла. У него был дубликат ключей от багажника «опеля», так что забрать чемоданы ему не составило труда. В шесть часов утра его никто не заметил.

– Чемоданы все еще лежали в багажнике такси, когда его взяли полицейские, – добавила Джина.

– А как вы вычислили таксиста? – спросила Кэрол.

– О, это заслуга Давида, – сказал Анджело. – Это он заметил номер его машины, когда тот выезжал на смену. Хватило пары слов с его диспетчером.

– Всей работы на одну ночь, мэм, – похвастался Давид.

Кэрол улыбнулась.

– В полиции говорят, это поможет им раскрыть около сорока дерзких квартирных краж, – сказала Джина.

– Молодец, брат, – произнес Сальваторе с неподдельной гордостью.

– Спасибо.

– Ну что, люди, готовы есть? – спросила Розетта.

– Чем ты нас сегодня побалуешь? – поинтересовался Старик.

– Лингуине с моим особым соусом, – сказала Розетта.

– На итальянском это означает «язычки», – перевел Старик для Кэрол и повернулся к Розетте. – А почему нет карри?

Со всех сторон послышался смех.

– Семейная шутка, объяснил Сальваторе.

– Знаете, Кэрол, – старик снова повернулся к натурщице, – один раз, один-единственный раз я занимался делом о настоящем убийстве.

– О боже! – Кэрол отшатнулась.

– Этого человека звали Норман Стайлс, и он был мелким букмекером.

Раздался второй, еще более громкий взрыв смеха. Смеялись все, кроме Старика.

ЭЛИЗАБЕТ ФЕРРАРС
Правосудие в моих руках

Элизабет Феррарс (1907–1995) (ее настоящее имя Морна Браун) – писатель плодовитый. За более чем четыре десятилетия литературного творчества она опубликовала около семидесяти романов. Она была замужем за известным ученым, профессором ботаники Робертом Брауном, поэтому вращалась в научных кругах, что нашло отражение в нескольких ее романах. Более того, один из ее серийных персонажей, сыщик Эндрю Басснетт, сам является бывшим ботаником. В другой серии, которую писательница, к сожалению, не закончила, главными героями являются Вирджиния и Феликс Фреер – разлучившаяся, но не разведенная семейная пара. Элизабет Феррарс была в числе основателей Ассоциации писателей-криминалистов – крупнейшей организации писателей детективов Великобритании.

~ ~ ~

Я никогда никого не убивала.

Однажды я взяла правосудие в свои руки, и, если бы дело было пятьдесят лет назад, это могло бы окончиться тем, что, пожалуй, можно назвать убийством, поскольку тогда высшая мера наказания была еще действительно высшей. А послать человека на виселицу, даже если он заслужил это по закону, – это, в определенной степени, тоже убийство. Но то, что называется пожизненным заключением (хотя можно ли в таком случае говорить о жизни?), которое к тому же сокращается до десяти лет за хорошее поведение, – это совсем другое… Совсем другое, поняла я за прошедшие годы.

Восемь лет назад моя бабушка, а вернее, двоюродная бабушка Эмма однажды утром позвонила мне и стала настойчиво упрашивать меня приехать к ней.

– Дороти, дорогуша, я знаю, что ты страшно занята, поможет быть, ты выкроишь пару деньков, чтобы съездить к нам в конце недели? – сказала она. – Ты же знаешь, что я болею, правда, и я хочу тебе кое о чем рассказать, до того как… В общем, как можно скорее.

Ее старый скрипучий голос немного дрожал. Ей было восемьдесят шесть, и несколько месяцев назад – так мне сказала моя сестра Марион, которая жила с ней, – у нее случился небольшой инсульт. Учитывая ее возраст, старая женщина поправилась на удивление скоро. После этого она стала более рассеянной, но ее не парализовало, и она все еще могла читать и смотреть телевизор и даже передвигаться по комнате самостоятельно.

Правда, ей пришлось отказаться от готовки, что очень ее огорчало, потому что это было единственным увлечением в ее жизни. Когда-то она даже писала статьи о кулинарии в дамский журнал. Она упорно продолжала заниматься этим, пока не случился инсульт, и с тех пор – к несчастью для Марион, которая и сама могла приготовить совсем недурную картофельную запеканку с мясом и вполне сносно поджарить котлет, – бабушка Эмма превратилась в еще более придирчивого критика и была не так благодарна Марион за все, что она для нее делала, как могла бы.

Если бы тот телефонный звонок был криком о помощи Марион, умоляющей подарить ей хотя бы несколько свободных дней на то, чтобы встретиться с друзьями, сходить в театр и пройтись по лондонским магазинам, он удивил бы меня меньше, чем взволнованное приглашение бабушки.

А волнение в ее голосе нельзя было не заметить. Он звучал даже почти испуганно. «Наверное, инсульт, – подумала я, – сказался на ней сильнее, чем рассказывала Марион, возможно, даже сильнее, чем Марион, которая проводила со старухой так много времени и слишком привыкла к ней, чтобы замечать происходившие с ней постепенные перемены, могла представить». Бабушка Эмма всегда отличалась неустрашимостью натуры, постоянно была чем-то занята и однажды даже баллотировалась в парламент как независимый кандидат. В парламент она не прошла и избирательный залог потеряла, но с тех пор вспоминала об этом как о некоем жизненном опыте, который придал ей ощущение собственной важности. Помимо этого она была богатой, щедрой и любящей родственницей.

– Конечно, я приеду, если вы и правда так хотите меня видеть, – сказала я. – Просто мне сейчас это не очень удобно.

– Прошу тебя, Дороти, пожалуйста! – взмолилась она. – В ближайшую субботу. Сможешь?

Конечно, я могла, если была такая спешка, хотя обычно суббота и воскресенье были для меня рабочими днями. В то время я работала у одного литературного агента и часто брала рукописи домой в пятницу, чтобы посидеть с ними в тиши моей небольшой квартирки в Хэмпстеде. В конторе меня постоянно отвлекали бесконечные звонки, совещания, разговоры с авторами, споры с издателями. А тут я еще немного запустила это дело, и пачка непрочитанных рукописей заметно увеличилась… Нет, если это действительно так важно для бабушки Эммы, рукописям придется подождать.

– Хорошо, – сказала я. – Я буду в субботу утром. Устроит вас?

– Да, да, если не можешь раньше приехать. А может, в пятницу вечером получится?

– Наверное, получится.

– Тогда приезжай в пятницу, к обеду. В конце концов, тут всего час езды от Лондона, а от станции можешь такси взять.

– А Чарльз или Марион не могут меня встретить на машине? По-моему, есть поезд, который отправляется в шесть и в Оксфорд приходит сразу после семи.

– Наверное, могут. Да. Нет. Я не знаю. Я спрошу у них. – Волнение уже поглотило ее.

– Вы об этом Марион еще ничего не говорили? – спросила я.

– Как же я могла, не зная, приедешь ты или нет?

Звучало это разумно, но неожиданно меня охватило неприятное чувство, что со своей усилившейся рассеянностью бабушка Эмма вполне может забыть предупредить о моем приезде сестру, что для нее могло быть неудобным и даже неприятным. Поэтому я попросила бабушку Эмму, если Марион где-то недалеко, позвать ее, чтобы я с ней поговорила, но та торопливо ответила, что ее нет дома и на станции всегда полно такси. Спорить я не стала, подумав, что могу позвонить Марион позже.

Я позвонила ей в тот же вечер, но оказалось, что в этом не было необходимости, потому что бабушка уже сама ей рассказала о моих планах. Однако мне показалось, что Марион была этому не рада.

– Но из-за чего она так разволновалась? – спросила я. – А она ведь очень волнуется, верно?

– Я думаю, она просто вбила себе в голову, что у нее скоро будет второй инсульт, – ответила Марион. – И она хочет повидать тебя, пока это не произошло. Ты всегда у нее в любимчиках была, ты же знаешь.

Я знала это. Марион, которая жила с ней в Оксфорде, всегда делала для бабушки Эммы намного больше, чем я, но в то же время мы обе знали, что я занимала в сердце старухи такое место, к которому Марион никогда не приблизилась бы.

– До пятницы, – сказала я. – И встречать меня не надо, я на такси доберусь.

– Что ты, я обязательно встречу тебя, – сказала она. – Или Чарльз.

Как оказалось, на станции меня встречал Чарльз. Когда-то давным-давно я считала, что Чарльз влюблен в меня, но женился он на Марион. Однако сказалось это исключительно на моем amour propre, [60]60
  Самолюбии (фр.).


[Закрыть]сердце мое не пострадало. Внешность у него была самая заурядная: чуть выше среднего роста, худой и заметно сутулый, серые глаза, вытянутое бледное лицо, под шапкой косматых пшеничных волос, которые всегда выглядели скорее так, будто он забыл подстричься, чем как будто он их отпускал. Работал он в университете, читал курс социальной истории и, по отзывам некоторых коллег, был гением, что будет признано всеми, как только, говорили они, он допишет свою книгу.

К сожалению, книга его, похоже, не собиралась продвигаться, и для человека моей профессии, который слишком часто сталкивается с писателями, планирующими дописать свои гениальные творения «когда-нибудь потом», это говорило не в его пользу. И тем не менее я всегда находила его забавным и интересным человеком, хотя и сама не знала почему. Возможно, причиной тому были его манера держаться с осторожной отстраненностью и его упорное нежелание завязывать с кем-то глубокие отношения. И мне представлялось это своего рода вызовом.

– Хорошо, что ты приехала, – сказал он, когда мы отъезжали от станции. – Бедная старушка, похоже, действительно очень хочет тебя видеть. Она решила, что ей уже недолго осталось, и, Богом клянусь, мне это неприятно говорить, но, похоже, она права. Когда это случится, я думаю, люди скажут «отмучилась». Тебе не кажется, что это отвратительное слово?

– Мне Марион не говорила, что она так плоха, – сказала я.

– Я не думаю, что она совсем плоха, но она сама так думает, а это очень важно. Наверное, каждый день, ложась спать, она говорит себе, что завтра может уже не проснуться. «Господи, если мне суждено умереть во сне, прими мою душу» и так далее. Мысли о смерти не покидают ее, и она боится этого.

Но он ошибался. Бабушку Эмму страшила не смерть. То было нечто такое, что мне показалось еще более жутким. Она боялась, что сойдет с ума.

Узнала я это во время первого разговора, когда мы остались одни в ее спальне после обеда, который мы (она, я, Чарльз и Марион) провели вместе в большой и красивой, но несколько неприветливой столовой. В дом, расположенный в Северном Оксфорде на Элуэлл-стрит, которая отходит от Банбери-стрит, мы с Чарльзом приехали в четверть восьмого. Бабушку Эмму мы застали сидящей в гостиной у камина. Она была в симпатичной цветочной кофточке и длинной черной юбке, из-под которой торчали шерстяные тапочки. Тапочки и прислоненная к креслу трость оставались единственными указаниями на то, что она была не так здорова, как прежде, когда я видела ее в последний раз. Она всегда очень гордилась своими ступнями и лодыжками и на людях появлялась исключительно в элегантных туфлях, возможно, итальянских и безумно дорогих.

Но кофточка ее выглядела как новая, точно она недавно обновила гардероб, седые волосы были аккуратно подстрижены, и маленькое морщинистое лицо с острыми чертами и пронзительно-голубыми глазами не имело никаких признаков недавней болезни.

Марион присоединилась к нам ненадолго, но, сославшись на то, что ей нужно навести порядок на кухне, вскоре оставила нас. Мы выпили и поговорили о моей поездке, о недавних морозах, о сумасшедших ценах почти на все, о политике, делая вид, что ничего не происходит.

Мы с Марион были очень похожи внешне, хотя я немного выше ее и на два года старше. Вообще-то я такого же возраста, как Чарльз, которому в то время было сорок. У нас обеих каштановые волосы и карие глаза, овальные лица, которые никто бы не назвал утонченными, длинные тонкие шеи и узкие покатые плечи. Мы обе были стройны и, наверное, могли бы этим как-то пользоваться, да вот ни ее, ни меня природа не наделила вкусом в одежде. Хотя я научилась разбираться в этом немного больше Марион, поняв, что это дает определенное преимущество, если ты работаешь в лондонской конторе, в то время как в Северном Оксфорде это было не так важно. Еще я научилась лучше ее готовить. В тот вечер она накормила нас супом из консервов, ирландским рагу, бисквитом с заварным кремом и растворимым кофе.

Сразу после того, как мы поели, бабушка Эмма извинилась и сказала, что очень устала и будет ложиться, а затем спросила, не хочу ли я подняться к ней и немного поговорить. Я помогла Марион убрать со стола и сложить грязную посуду в посудомойку, потом подождала полчаса и поднялась в спальню бабушки Эммы.

В большой кровати, полулежа на нескольких подушках, она выглядела очень маленькой и сморщенной. На ней была бледно-голубая стеганая пижама, и на коленях у нее лежала книга, хотя я заметила, что на ней нет очков, – читать она не могла. Очки лежали на столике с другой стороны кровати под лампой – единственным источником освещения в комнате. Когда я села рядом с ней, она закрыла книгу и положила ее на столик, потом взяла меня за руку. Маленькие тонкие пальцы впились в запястье почти до боли.

– Дороти, ты догадываешься, зачем я хотела видеть тебя? – спросила она с тревожной ноткой волнения в обычно спокойном, хоть и скрипучем голосе. – Дорогая, по-моему, я схожу с ума.

Я засмеялась (смех мой прозвучал, кажется, немного снисходительно), погладила ее по руке и сказала:

– Бабушка Эмма, вы, наверное, самый здравомыслящий человек из всех, кого я знаю.

Потом я поняла, что она говорит серьезно, и пожалела, что выбрала такой легкомысленный тон.

– Это находит время от времени, – продолжила она так, точно я ничего не говорила. – Я не думаю, что кто-то это заметил. У меня провалы в памяти. Я неожиданно забываю вещи. Бывает, я замечаю, что стою посреди комнаты, но не могу вспомнить, как я там оказалась или куда шла. Я могу начать предложение и к середине запутаться и думать, звучит ли это так же бессмысленно для остальных, как и для меня. А иногда бывает еще хуже. У меня случаются видения… Только вчера я видела бедного Бертрама, он стоял у кровати, показывал на меня пальцем и смеялся. Он бы никогда такого не сделал. Я знала, что это только видение, знала так же точно, как знаю, что ты сейчас сидишь рядом со мной, но я не могла заставить его уйти. – Ее голос сделался чуть взволнованнее. – Дороти, я так боюсь, что они об этом узнают и я стану совсем беспомощной!

Бертрам – ее муж, от которого она унаследовала свое богатство. Он умер от вирусной пневмонии около тридцати лет назад.

– А что страшного, если они узнают? – спросила я. – Они будут заботиться о вас. И вы же не боитесь, что они вас отдадут в какую-нибудь психиатрическую больницу? Сейчас такого не делают. Сейчас необыкновенно сложно определить человека в такое заведение против его воли, даже если он действительно сумасшедший. Но вы же сознаете, что о вас такого никто не скажет. Да и Марион с Чарльзом к вам хорошо относятся, правда?

– Но тут вопрос в деньгах, понимаешь?

Я, хоть и знала, что все в мире в конце концов сводится к деньгам, не сразу сообразила, о чем она говорит.

Она сложила руки на одеяле.

– Дороти, я хочу сделать тебя своим доверенным лицом, чтобы ты занималась моими делами, – сказала она. – Ты согласна?