Текст книги "Английский детектив. Лучшее"

Автор книги: Агата Кристи

Соавторы: Артур Конан Дойл,Гилберт Кийт Честертон,Энн Перри,Джон Диксон Карр,Найо Марш,Фредерик Форсайт,Ян Флеминг,Саймон Брэтт,Роберт Барнард
сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 43 страниц)

Первый приступ боли пронзил тело майора Смайта и заставил его сложиться пополам. За ним последовал еще один, потом еще и еще, распространяясь по конечностям и животу. Во рту у него появился сухой металлический привкус, губы начало покалывать. Он простонал и упал со скамейки. Хлопанье рыбьего хвоста по песку рядом с его головой напомнило ему о скорпене. На время спазмы прекратились, но все тело его как будто горело. Невыносимая боль словно бы прояснила ему голову. Как он мог забыть! Эксперимент! Как-то, как-нибудь нужно добраться до Осьминожки и отдать ему рыбу.

– Ох, Осьминожка, мой Осьминожка, это последний обед, который ты получишь.

Майор Смайт, бормоча эти слова, поднялся на четвереньки, нашел маску, кое-как, с трудом натянул ее на голову. Потом взял гарпун с нанизанной, все еще живой рыбой и, прижимая к животу свободную руку, пополз по песку к воде.

До кораллового убежища осьминога было пятьдесят ярдов мелководья, и майор Смайт, крича от боли в маску, передвигаясь почти все время на коленях, каким-то чудом сумел проделать этот путь. На подступах к кораллу, где становилось глубже, ему пришлось встать на ноги, и от боли он закачался взад-вперед. Наконец он дошел до нужного места и неимоверным усилием воли заставил себя не шататься, когда окунул голову, запуская в маску воду, чтобы промыть стекло, запотевшее от криков. Потом он осторожно наклонился и, капая кровью из прокушенной нижней губы, стал всматриваться в дом Осьминожки. Да. Коричневая масса все еще была внутри. Она возбужденно шевелилась. Почему? Майор Смайт увидел три красных облачка его крови, медленно опускающихся вниз. Ну конечно! Он чувствовал его кровь. Приступ боли, как копье, пронзил все его тело и заставил его сжаться. Он вдруг услышал, что говорит вслух: «Соберись, Декстер, старина! Ты должен накормить Осьминожку!» Он собрался и, держа гарпун почти за самый конец, опустил рыбу к норе, в которой уже были видны мечущиеся щупальца.

Возьмет ли Осьминожка приманку? Приманку, яд которой убивал его, майора Смайта, но мог быть безвреден для осьминога. Если бы сейчас рядом был Бенгри! Три щупальца, взволнованно шевелясь, появились из норы и стали виться вокруг скорпены. К этому времени глаза майора Смайта уже застилала серая пелена. Он понял, что теряет сознание, и слабо качнул головой. И тут щупальца взметнулись! Но они обвили не рыбу! Они обвили его руку, почти до локтя. Окровавленный рот майора растянулся в жутком подобии улыбки. Наконец-то они с Осьминожкой пожали друг другу руки. Как это мило! Просто чудесно!

Но потом осьминог спокойно и безжалостно потянул руку вниз, и страшная догадка охватила майора Смайта. Собрав остатки сил, он опустил гарпун. Но в результате только вжал скорпену в тело осьминога и подставил ему больший участок руки. Щупальца змейками пробежали вверх по руке и сжали ее еще сильнее. Слишком поздно майор Смайт бросил бесполезный гарпун и стащил с головы маску. Пустой залив огласил захлебывающийся крик, и голова его погрузилась под воду. На поверхности воды появились пузыри воздуха. Потом показались ноги майора Смайта. Легкие волны покачивали его тело, а осьминог исследовал ротовым отверстием правую руку. Потом он осторожно укусил один из пальцев своими клювоподобными челюстями.

Тело было найдено двумя молодыми ямайцами, ловившими рыбу-иглу с каноэ. Гарпуном майора Смайта они подцепили осьминога, убили его традиционным способом, вывернув наизнанку и откусив голову, и привезли все три тела домой. Тело майора Смайта они отдали полицейским, а скорпену и осьминога съели на ужин.

Местный корреспондент «Дейли глинер» сообщил, что майор Смайт был убит осьминогом, но в редакции это заменили на «был обнаружен утонувшим», чтобы не отпугивать туристов.

Позже в Лондоне Джеймс Бонд, сделав для себя вывод «самоубийство», записал в заключении о деле те же слова – «обнаружен утонувшим», добавил на последней странице дату и время и закрыл пухлую папку.

Лишь записки доктора Каузака, который проводил вскрытие, дали возможность добавить своего рода постскриптум к странной и трагической смерти некогда ценного офицера секретной службы.

ЭНН ПЕРРИ
Герои

Энн Перри продолжает две серии детективных романов, причем в обеих действие происходит в викторианской Англии, в обеих среди главных героев – женщины с сильным характером, и обе отличаются глубочайшим вниманием к историческим деталям. Первая серия посвящена полицейскому инспектору Томасу Питту и его жене Шарлотте, которые вместе раскрывают преступления в конце XIX века и впервые появились в романе «Палач с Кейтер-стрит». Вторая серия была начата в 1990 году романом «Лицо незнакомца». Здесь главный персонаж – детектив, страдающий потерей памяти, которому приходится заново открывать себя, разгадывая тайны. Обе серии исследуют не только общественные пороки и социальную несправедливость викторианской эпохи, но и показывают роль женщин в обществе тех лет.

~ ~ ~

Ночью всегда было страшнее всего, а зимой ночи длятся от заката, начинающегося примерно в четыре часа, до восьми часов следующего утра. Иногда осветительные ракеты озаряют небо, высвечивая черные зигзаги траншей, тянущиеся, насколько хватает глаз, направо и налево. Должно быть, к этому времени, простираясь от Альп к Ла-Маншу, эти траншеи уже разрезали пополам Францию и Бельгию. Но Джозефа заботил только этот короткий отрезок Ипрского клина.

Рядом из темноты раздался кашель. Глубокий, отрывистый и сухой звук, исходящий из самой глубины груди.

Они были поддержкой, находились дальше всех от фронта, в третьей, самой сложной линии траншей. Здесь располагались кухни, отхожие места, запасы еды и минометные позиции. Пятнадцатифутовые ходы вели к широким – пять шагов от стенки до стенки – землянкам, которые были такими высокими, что почти любой человек мог здесь выпрямиться в полный рост. Джозеф шел в полутьме по скользким бревнам на полу, руками прикасаясь к липкой грязи на стенах, укрепленных бревнами и проволокой. Здесь слишком много воды. Наверное, засорился какой-то сточный колодец.

Впереди показался приглушенный свет, и он очутился в теплой землянке. Здесь горели две свечи, жаровня источала тепло и острый запах сажи, в воздухе висел голубой табачный дым, сапоги и шинели, лежавшие в углу, исходили паром. Два офицера, сидевшие на раскладных полотняных стульях, разговаривали. Один из них произнес шутку, полную черного юмора, и они оба рассмеялись. На походном столе молчал граммофон. Рядом стояла жестяная коробка, бережно защищавшая пластинки с записями последних песен мюзик-холла.

– Здравствуйте, капеллан! – жизнерадостно воскликнул один из них. – Как Бог поживает?

– В отпуске по болезни, – быстро произнес второй прежде, чем Джозеф успел ответить. В его голосе звучало отвращение, но без желания обидеть. Смерть здесь была слишком близка, чтобы насмехаться над верой.

– Садитесь, – предложил первый, махнув рукой на третье кресло. – Моррис его сегодня притащил. Убили его. Опять этот чертов снайпер.

– Он где-то там, прямо напротив нас, – решительно произнес второй. – Одна сволочь тут на днях заявила, что он сорок три человека положил.

– В это я могу поверить, – сказал Джозеф, опускаясь в предложенное кресло.

Ему ли было не знать их потери! Его работа заключалась в том, чтобы успокаивать испуганных и умирающих, помогать с носилками, нередко писать письма скорбящим. Иногда он думал, что это даже тяжелее, чем сражаться. Но он отказывался отсиживаться в сравнительно безопасных полевых госпиталях и складах. Здесь он был нужен больше всего.

– Недавно думали провести рейд на ту сторону, – медленно сказал майор, взвешивая каждое слово и продолжая смотреть на Джозефа. – Такие операции отлично поддерживают боевой дух. Хоть чем-то занялись бы. Только бесполезно это – все равно шансов найти гада почти нет. Только людей бы потеряли. Потом бы еще хуже стало.

Капитан ничего не добавил. Они оба знали, что боевой дух солдат падает. Потери были большие, новости – плохие. Весть об ужасной бойне просочилась из Соммы и Вердена и ушла дальше по линии до самого моря. Сказывались жестокие физические лишения – грязь, холод, из чувств остались только скука и страх. Надвигалась зима 1916 года.

– Курить будете? – Майор протянул пачку сигарет.

– Нет, спасибо. – Джозеф отказался с улыбкой.

Ему налили кружку чая, крепкого и горького, но горячего. Он выпил и через полчаса снова вышел на свежий воздух, чтобы продолжить путешествие по траншее. Высоко над головой ярко загорелась осветительная ракета. Привычным движением он присел так, чтобы голова не возвышалась над бруствером. Траншея была неглубокая, всего четыре фута, поэтому, чтобы не попасть на мушку врагу, все были вынуждены ходить, согнувшись чуть ли не пополам. Где-то вдалеке стрекотал пулемет, выпущенная мина, похожая на крысу, шлепнулась в грязь рядом с траншеей.

Рядом с ним сновали люди. Обычный порядок вещей здесь перевернулся. Днем тут почти ничего не происходило, шла обычная работа по восстановлению траншеи, чистили оружие и боеприпасы, кто-то отдыхал. Активная жизнь начиналась ночью. Как и смерть.

– Здрасьте, капеллан, – прошептал из темноты голос. – Помолитесь там, чтоб мы снайпера этого проклятого достали.

– А что, если Бог – еврей? Поможет? – поинтересовался другой голос.

– Вот дубина! – с насмешкой отозвался третий голос. – Каждый знает, что Бог – англичанин! Тебя в школе вообще ничему не научили?

Грянул дружный смех. Джозеф присоединился. Пообещав прочитать подходящие молитвы, он двинулся дальше. Многих из этих людей он знал всю свою жизнь. Они все были из одного нортумберлендского городка или окружающих его деревень. Они вместе ходили в школу, таскали яблоки с одних деревьев, ловили рыбу в одних речках и ходили одними улицами.

Было чуть позже шести, когда он достиг передовой траншеи; за разложенными по ее брустверам мешками с песком начиналась «ничейная земля» – четыре или пять сотен ярдов грязи, колючей проволоки и воронок. В резких вспышках полдесятка обгоревших пней казались похожими на присевших людей. Серые клубы, зависшие над этим местом, могли быть или туманом, или ядовитым газом.

Странно думать, что летом эта пропитанная ужасом и кровью земля может расцвести жимолостью, незабудками и живокостью, а больше всего – маком. Глядя на эту исковерканную землю, невозможно поверить, что на ней еще может что-то вырасти.

Взлетели еще несколько осветительных ракет, озарив землю, ломаные шрамы траншей позади. На несколько коротких слепящих секунд стали видны и люди, стоявшие в траншее с винтовками. Захлопали выстрелы снайперов.

Джозеф застыл. Он знал, какой страх испытывают ночные дозорные, ползшие по грязи там, на «ничейной земле». Кто-то из них лежал в конце отходящих от траншеи сап, большинство прятались в воронках, окруженных баррикадами из проволоки. Их задача – заметить, если на стороне противника начнется какое-нибудь необычное движение, усилится активность или начнется подготовка к атаке.

Еще несколько ракет. Начинался дождь. Трещал пулемет, и откуда-то слева доносился грохот орудий. А потом опять пронзительно засвистели пули снайперов. Снова и снова.

Джозеф содрогнулся. Он подумал о людях там, впереди, невидимых ему, и помолился, чтобы им хватило сил и выдержки выполнить задание. Молился он искренне.

Где-то впереди закричали. Начался обстрел тяжелыми снарядами, посыпалась шрапнель. Вдруг произошло какое-то движение, засверкали вспышки, через бруствер перевалился и съехал по грязи человек, зовущий на помощь.

Джозеф бросился вперед, схватился за деревянные опоры. Снова вспышки. Он отчетливо увидел перед собой капитана Хольта, который шел к нему пошатываясь; на плечах он нес обмякшего человека.

– Ранен! – выкрикнул Хольт. – Сильно! Из ночного дозора. Там паника. Нас чуть всех там не…

Он опустил человека на руки Джозефа и бросил на землю его винтовку со штыком, замотанным старым носком, чтобы скрыть блеск. Лицо его выглядело причудливо: совершенно черное, вымазанное жженой пробкой (обязательный элемент камуфляжа для всех ночных дозорных) и грязью, и широкая красная полоса крови.

Вокруг бегали люди. Перестрелка все не прекращалась.

Человек в руках Джозефа не шевелился. Из-за того, что он был без сознания, его безвольное тело было трудно удерживать. Джозеф почувствовал под руками липкую влагу, в нос ударил запах крови. Из темноты материализовались несколько человек и забрали у него из рук ношу.

– Живой? – взволнованно воскликнул Хольт. – Нас там пулями залили просто. – Голос его дрожал и, казалось, вот-вот готов был сорваться.

– Не знаю, – ответил Джозеф. – Отнесем его в бункер, там проверим. Вы сделали все, что могли. – Он знал, какое отчаяние охватывает человека, если умирает тот, кого он спасал, рискуя своей жизнью. Такой человек падает духом, его охватывает ощущение неудачи и даже чувство вины за то, что он выжил. – Вы ранены?

– Ерунда, – ответил Хольт. – Пара царапин.

– Лучше перевяжите, пока инфекция не попала, – посоветовал Джозеф.

Ноги его поскользнулись на мокром бревенчатом полу, и он ударился плечом о выступающее из стены бревно. Все стены траншеи уже начали проседать под весом мокрой грязи. Бревна прогнивали.

Человек, помогавший ему, выругался.

Неуклюже неся раненого, они осторожно пошли по соединительному ходу к третьей, вспомогательной траншее, под защиту бункера.

Хольт выглядел ужасно. Его окровавленное лицо подслоем жженой пробки посерело. Он весь промок от дождя и грязи, а на плечах и на спине у него темнели пятна крови.

Кто-то дал ему сигарету. Здесь, в бункере, можно было не бояться зажечь маленький огонек. Он глубоко затянулся.

– Спасибо, – пробормотал он, все еще глядя на раненого.

Джозеф тоже посмотрел на него. Теперь было понятно, откуда кровь. Это был молодой Эштон. Он его хорошо знал, потому что учился в одном классе с его старшим братом.

Солдат, который помогал им его нести, горько вскрикнул. Это был Мордафф, лучший друг Эштона, и он увидел то, что теперь отчетливо разглядел и Джозеф. Эштон был мертв, у него была разворочена грудь, и кровь уже не билась из вен, в голове зияла дырка от пули.

– Вот черт, – тихо произнес Хольт. – Я сделал то, что мог. Я не успел к нему добраться. Он запаниковал.

Мордафф вскинул голову.

– Он бы никогда не запаниковал! – отчаянно выкрикнул он, это был крик отрицания невозможного.

– Такое случается, – хрипловатым голосом произнес Хольт.

– Не с Уиллом! Такого не могло быть! – возразил Мордафф.

Глаза его засверкали, в зрачках отразились огни свечей, лицо посерело. На огневой позиции он пробыл уже две недели – большой срок, если ты без перерыва находишься в постоянном напряжении, грязи, холоде, то в полной тишине, то в ужасающем шуме.

– Вам нужно перевязать руку и бок, – сказал Джозеф Хольту. – И лучше это сделать побыстрее.

Хольт снова посмотрел на убитого Эштона, потом на Джозефа.

– Не стойте здесь, истекая кровью, – настойчиво продолжил Джозеф. – Вы сделали все, что было в ваших силах. Вы ничем не поможете. Идите. А я пока останусь с Мордаффом.

– Я попытался! – повторил Хольт. – Там ведь кругом была сплошная грязь, темнота и колючка, и пули со всех сторон. – На лице под маской самообладания мелькнул страх. Он слишком часто видел смерть. – Там у любого бы нервы сдали. Того, кто хочет в герои попасть и начинает вести себя как герой, того в первую очередь и накрывает.

– Уилл не такой! – повторил Мордафф, и голос его осекся, как будто он подавился слезами.

Хольт еще раз посмотрел на Джозефа и медленно вышел.

Джозеф повернулся к Мордаффу. Он проходил через это слишком много раз, успокаивал людей, на глазах которых разрывало на части их друзей детства, или они умирали от пули снайпера и тогда выглядели совсем как живые, и единственной раной была маленькая синяя дырочка в голове. Когда такое случалось, слова были почти бессильны помочь. Большинство людей в такую минуту считали разговор о Боге бессмысленным. Они находились под страшным давлением чувств, их разум не мог осознать реальность случившегося, хотя все происходило у них на глазах. Обычно лучше всего было просто находиться рядом, позволить поговорить о прошлом, рассказать, каким человеком был друг, вспомнить о том времени, какое они проводили вместе, как будто он был только ранен и вернется после войны в мир, который можно вообразить. Например, в Англию, в летний день, когда на траве лежит солнце, когда поют птицы, когда где-то поблизости есть тихая речка, слышны смех и голоса женщин.

Мордафф отказался от утешения. Он принял смерть Эштона, реальность была слишком очевидна, чтобы ее отрицать, и он уже слишком много знакомых и друзей потерял за те полтора года, которые провел в Бельгии. Но он не мог и не хотел согласиться с тем, что Эштон мог запаниковать. Он прекрасно знал, чем может обернуться паника, сколько жизней она погубила. Паника означает неудачу.

– Как мне сказать его матери? – горько произнес он, посмотрев на Джозефа. – Я не смогу сказать ей, что он умер. Его отец этого, наверное, не переживет. Они так гордились им. У него три сестры было, Мэри, Лиззи и Элис, но он все равно был настоящий парень, самый лучший парень в мире. Я не могу сказать им, что он испугался. Он не мог, капеллан! Просто не мог.

Джозеф не знал, что сказать. Как людям дома, в Англии, понять, как это было там, в грязи и под пулями? Но он знал, насколько глубоко может въедаться в сердце чувство стыда. В огне стыда может сгореть вся жизнь.

– Может быть, он просто перестал ориентироваться? Перепутал направления? – мягко произнес он. – Это часто случается.

Время меняет людей. Случалось и такое, что люди, не склонные к панике, действительно начинали паниковать. Мордафф знал это, и половина его отчаяния объяснялась тем, что он подсознательно понимал: такое было возможно. Однако Джозеф не сказал ему этого.

– Я напишу его семье.

– Напишете? – с надеждой в голосе воскликнул Мордафф. – Спасибо!.. Спасибо, капеллан. Я могу остаться с ним… пока за ним не придут?

– Да, конечно, – ответил Джозеф. – А я пойду. Выпейте горячего чаю. Увидимся через час.

Оставив Мордаффа сидящим на корточках на земляном полу рядом с телом, он прошел по скользкому настилу соединительного хода вдоль шатких деревянных подпорок и снова направился на передовую траншею, где продолжалась стрельба и время от времени в небо взлетали осветительные ракеты.

Больше он Мордаффа не видел. Возможно, он прошел тогда мимо двадцати знакомых человек и не узнал их, закутанных в шинели, с поникшими головами, идущих по настилу, бряцая оружием, или стоящих на огневых точках и целящихся из винтовок во мглу.

Он часто слышал кашель, или быстрый топот крысиных лапок, или шлепанье капель дождя о полужидкую грязь. Он немного постоял с двумя мужчинами, обменивавшимися шутками, и посмеялся вместе с ними. Это был черный юмор, к тому же шутили над собой, но он услышал в нем кураж, чувство товарищества и желание проявить хоть какие-то обычные здоровые человеческие эмоции.

Примерно в полночь дождь прекратился.

В первых минутах шестого через колючую проволоку вернулись дозорные. Шепнув часовым пароль, переползли через бруствер и мешки с песком и съехали в траншею, дрожа от холода и облегчения. Один из них был ранен в руку.

Джозеф вернулся с ними во вспомогательную траншею. В какой-то из землянок играл граммофон. Пара мужских голосов подпевала веселой песне, причем один из них был изумительным мягким лирическим тенором. Это была простая песенка из мюзик-холла, но здесь она звучала почти как церковный гимн, как ода жизни.

Еще пара часов – и начнется день: бесконечные однообразные обязанности по поддержанию порядка в траншеях, бессмысленная рутина, но все же это было лучше, чем ничего не делать.

Время от времени еще подавали голос пулеметы и в воздухе визжали пули снайперов.

До рассвета один час.

Джозеф сидел на перевернутом ящике для провизии, когда в бункер, откинув занавесь, заглянул сержант Реншоу.

– Капеллан?

Джозеф поднял на него взгляд. По выражению лица сержанта он понял, что новости будут плохими.

– Мордаффа убили ночью, – сказал он, входя и опуская занавесь. – Не знаю, что там и как, но, похоже, смерть Эштона… В общем, сорвался парень. Говорят, как будто вылез наверх один. Я думаю, решил, что может сам дать прикурить фрицам, за Эштона отомстить. Идиот! Простите, капеллан.

Ему не нужно было извиняться или объяснять. Джозеф все понимал, потому что эта бессмысленная смерть и в него вселила злость и печаль. К этому примешалось и чувство вины от того, что он не остановил его. Он должен был понять, что Мордафф был настолько близок к срыву. Он должен был это увидеть. Ведь это его работа.

Он медленно встал.

– Спасибо, что сообщили, сержант. Где он?

– Он умер, капеллан, – напомнил Реншоу, продолжая стоять у входа. – Вы ему уже ничем не поможете.

– Я знаю. Я просто хочу… Не знаю… извиниться перед ним. Я его подвел. Я не понял, что он был… так…

– Вы не можете уследить за каждым, – мягко произнес Реншоу. – Нас слишком много. В конце концов, с другой стороны, эта была неплохая ночь. Решили рейд готовить. Я только мечтаю, что нам по дороге попадется этот их снайпер. – Он чиркнул спичкой и закурил. – Но боевой дух поднимается. Капитан Хольт себя очень храбро тогда повел. Он и сам искал способ взбодрить людей. А потом, когда такой шанс представился, он им воспользовался. Эштона, конечно, жаль, но это не отменяет героизм Хольта. Его ведь, знаете, могли и увидеть там. У самого последнего ряда колючки, когда он, согнувшись пополам, Эштона на себе тащил. Эштон, черт, как с ума тогда сошел. Начал там носиться по кругу, как полоумный. Из-за него мог весь дозор погибнуть, если бы Хольт за ним не пошел. А его еще не так просто поймать было. Он там даже падал пару раз. Я так думаю, об этом, по крайней мере, стоит в рапорте упомянуть. Солдаты воодушевляются, когда видят, что у них такие командиры.

– Да… Наверное, – согласился Джозеф. В ту секунду он мог думать лишь о белом лице мертвого Эштона, об отчаянии Мордаффа и о том, как мать Эштона и остальные члены его семьи воспримут весть о смерти сына. Думаю, я все же схожу к Мордаффу.

– Правильно, – неохотно согласился Реншоу и отступил в сторону, пропуская Джозефа.

Мордафф лежал во вспомогательной траншее в двух сотнях ярдов на запад от бункера. После смерти он выглядел даже моложе, чем при жизни. Лицо у него было на удивление спокойным, хоть и выпачканным в грязи. Кто-то попытался вытереть его лицо, так чтобы его хотя бы можно было узнать. На левой стороне лба у него была большая дыра. Намного больше, чем те, которые оставляют пули снайперов. Наверное, он подошел к снайперу совсем близко.

Джозеф стоял в двери бункера и заглядывал внутрь, одной рукой держа свечу, а другой приоткрывая занавесь. Мордафф всего несколько часов назад казался таким полным чувств, полным гнева, верности и смятения. Что заставило его расстаться с жизнью столь бессмысленным жестом? Джозеф напряг память, пытаясь вспомнить хоть что-нибудь, что могло тогда, во время их разговора, натолкнуть его на мысль о том, что Мордафф был так близок к срыву, но даже сейчас ничего не находил. Невдалеке раздался кашель и звук шагов на деревянном настиле. Боевую готовность отменили, оставили лишь по одному часовому от каждого взвода. Они пришли завтракать.

Сейчас самое подходящее время поговорить с людьми и выяснить, что случилось с Мордаффом.

Он направился к полевой кухне. Она была забита людьми. Некоторые стояли, чтобы быть поближе к теплым плитам. Некоторые сидели поодаль. Эти люди сумели пережить ночь. Они смеялись и что-то рассказывали друг другу, большей частью такое, что в обществе не повторишь, но Джозеф слишком привык к этому и на грубости не обращал внимания. Иногда какие-то новички извинялись перед капелланом, но большинство знало, что он их понимает и это вовсе не обязательно.

– Да, – ответил один из них, жуя бутерброд с вареньем. – Он у меня спрашивал, не видел ли я, что случилось с Эштоном. Очень весь дерганый был.

– И что вы ему сказали? – спросил Джозеф.

Мужчина проглотил кусок.

– Сказал, что, по мне, Эштон нормальным был, когда уходил в дозор. Ну, то есть, как и все, волновался… Хотя только идиот может не волноваться, когда к врагу под бок лезет.

Джозеф поблагодарил его и пошел дальше. Ему нужно было узнать, кто еще участвовал в той вылазке.

– Капитан Хольт, – сказал ему другой человек, и в голосе его послышалась гордость. Слухи о героизме Хольта уже разлетелись по всем боевым позициям. Мужество офицера словно вдохнуло в них новую жизнь. Каждый теперь как будто стал немного выше ростом, храбрее и чуть увереннее в себе. – Ничего, мы за это с фрицами поквитаемся, – добавил он. – Будет рейд – увидите.

Раздалось несколько одобрительных голосов.

– Кто еще?

– Сигроу, Ноукс, Уиллис, – произнес очень худой человек, вставая. – Не хотите позавтракать, капеллан? На столе все, что ваша душа пожелает. Если, конечно, она у вас не желает чего-то большего, чем хлеб, варенье и чашка чая. Но вы ведь не из гурманов, нет? Не из тех, которые ничего, кроме тостов и копченой рыбы, не едят?

– Эх, что бы только я не отдал за хорошую свежую копченую рыбу! – мечтательным голосом произнес другой.

Кто-то по-доброму велел ему закрыться и не разжигать аппетит.

– Я ничего не понимаю, – признался Уиллис, когда через полчаса Джозеф разыскал его. – Мы, как и все, стали отходить. По-моему, тогда у нас еще все в порядке было. Потерял я его на «ничьей земле». Но мне тогда пришлось с колючкой возиться, как всегда, оказалась не там, где должна быть, так что я тогда вообще по сторонам не смотрел. Мы-то, конечно, прошли ее, но вот тогда фрицы и начали стрелять. Осветительные ракеты по всему небу. – Тут он сильно втянул в себя воздух носом и стал натужно кашлять. Когда кашель прекратился, он продолжил: – Я потом увидел чей-то контур на фоне огней, он с поднятыми руками, как дикарь, носился кругами. Он приближался к немецкой линии, что-то кричал, только я не расслышал что.

Джозеф не прерывал рассказ. Уже совсем рассвело, и опять начало накрапывать. Вокруг них уже кипела работа: люди что-то копали, наполняли мешки песком, переносили боеприпасы, укрепляли заграждения, перестилали настил. Каждому полагалось час работы, час караульной службы и час отдыха.

Рядом с ними кто-то очень живо проклинал вшей. Еще двое говорили о погоде.

– Конечно, они ведь нас высветили, как в тире! – продолжил Уиллис. – Снайпер кладет одну пулю за другой, и из пулемета поливают, даже пару гранат бросили. Как ни в кого из нас не попали, ума не приложу. Разве что тот шум самого Господа разбудил, и он нас пожалел! – Он негромко засмеялся. – Извините, капеллан. Не хотел вас обидеть. Мне просто до того жаль, что этот мальчишка, этот Эштон, поймал все-таки пулю. Хольт там как будто из-под земли вырос и к нему бросился. Видно, так ему хочется героем быть, что он и жизни своей не жалеет, иначе не помчался бы туда. Если бы Эштон на колючке не застрял, он бы его и вовсе не поймал.

– Застрял на колючке? – повторил Джозеф немного удивленно.

– Да. Наверняка Эштон на колючку напоролся, потому и остановился так резко, качнулся немного и завалился назад. Ну а после этого и началась свистопляска, так что мы все упали на землю.

– Что было потом? – настойчиво спросил Джозеф, в голове которого забрезжила одна неприятная мысль.

– Когда стихло, я голову снова поднял. Хольт уже стоял с Эштоном на плечах. И тащить его было чертовски тяжело, хоть он сам и больше Эштона, по крайней мере, выше ростом. По колено в грязи, стреляли в него со всех сторон, небо из-за ракет светится, как рождественское дерево. Конечно, мы прикрыли его, как смогли. Может, это и помогло. – Он снова закашлялся. – Как думаете, капеллан, его наградят? Он этого вполне заслуживает. – В его голосе были восхищение и надежда.

Джозеф заставил себя ответить:

– Я думаю, что да. – Слова прозвучали довольно сухо.

– Да как же его не наградить? Этот человек – герой, черт возьми!

Джозеф поблагодарил его и пошел искать Сигроу и Ноукса. Они рассказали ему примерно такую же историю.

– Его представят к награде? – спросил Ноукс. – На этот раз он ее действительно заслужил. Мордафф приходил, и мы то же самое ему говорили. Наверняка он тоже хотел, чтоб капитану медаль дали. Спрашивал, наверное, десять раз, как все было. Устали повторять ему.

– Это точно. – Сигроу кивнул и оперся на мешок с песком.

– Вы ему то же самое рассказали? – спросил Джозеф. – Насчет колючей проволоки, и как Эштон в нее попал?

– Ну да, конечно. Если б он там ногами не застрял, он бы прошел дальше и навалял бы там фрицам по первое число.

– Спасибо.

– Пожалуйста, капеллан. Вы подпишетесь за капитана Хольта?

Джозеф не ответил. Он отвернулся, на сердце у него было тяжело.

Еще раз смотреть было не обязательно, но он все равно пошел в полевой госпиталь. Ему все равно надо было по работе прочитать службы по Эштону и Мордаффу. Могилы, наверное, уже выкопаны.

Он снова принялся осматривать тело Эштона, особенно внимательно изучил его брюки. Они все были в грязи, но дырок на них не было, никаких отметин от колючей проволоки не имелось. Ткань была целая.

Джозеф выпрямился.

– Жаль, что так получилось, – тихо сказал он молодому человеку, – покойся с миром.

Он отвернулся и вышел.

После этого он вернулся туда, где оставил тело Мордаффа, но его уже убрали. Полчаса ушло у него на то, чтобы добраться до того места, куда его перенесли. Он прикоснулся к холодной руке и посмотрел на его лоб. Он спросит. Он удостоверится. Но внутри себя он не сомневался. Ему понадобится время, чтобы понять, что теперь делать. Скоро предпримут рейд. Сегодня боевой дух на высоте. В их рядах был герой, человек, который рисковал собственной жизнью, чтобы вернуть солдата, который сорвался и запаниковал. Если сегодня их поведет за собой такой командир, им никакой враг не будет страшен. Стоит ли это одной пистолетной пули? Стоит ли это позора одной семьи?

За что вообще сражались эти люди? Эти вопросы были такими огромными и в то же время мелкими и сиюминутными.

Капитана Хольта он нашел, когда наступил закат, он стоял один под бруствером, рядом с огневой точкой.

– А, это вы, капеллан. Готовы к очередной ночке?

– Я приду все равно, буду я готов или нет, – ответил Джозеф.

Хольт коротко и отрывисто хохотнул.

– Что-то на вас это не похоже. Устали быть на передовой? Вы здесь уже пару недель. Когда-нибудь вас сменят. Меня, слава богу, тоже.

Джозеф посмотрел вперед, на «ничейную» землю, на висящий над ней туман и на немецкие позиции за ним. Он дрожал. Нужно взять себя в руки. Это необходимо сделать в тишине, прежде чем снова начнется пальба. Если не успеть, это может стоить ему жизни.