Текст книги "Английский детектив. Лучшее"

Автор книги: Агата Кристи

Соавторы: Артур Конан Дойл,Гилберт Кийт Честертон,Энн Перри,Джон Диксон Карр,Найо Марш,Фредерик Форсайт,Ян Флеминг,Саймон Брэтт,Роберт Барнард
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 43 страниц)

ДОРОТИ ЛИ СЭЙЕРС
Полицейский и призрак

Дороти Ли Сэйерс родилась 13 июня 1893 года в Оксфорде в семье ректора соборной певческой школы при церкви Христа. Детство ее прошло на лоне болотистых равнин восточной Англии, прекрасно знакомых ее читателям по роману «Девять портных», и она стала одной из первых женщин, получивших ученую степень в Оксфорде. Дороти Ли Сэйерс редактировала журнал «Оксфорд поэтри» и работала сочинителем рекламных текстов, прежде чем написала свой первый детективный роман «Чье тело?» (1923), в котором читатель впервые встретился с сыщиком-любителем лордом Питером Уимзи. В 1924 году у нее родился внебрачный сын, а позже она вышла замуж за журналиста Освальда Атертона Флеминга. Она написала 11 романов, 44 рассказа, а также получила известность как эссеист и переводчик.

~ ~ ~

– Бог ты мой! – произнес его светлость. – Неужели это сделал я?

– Все улики указывают на это, – ответила его жена.

– В таком случае мне остается лишь сказать, что я еще никогда не видел, чтобы столь убедительные улики приводили к такому результату.

Медсестра, похоже, приняла это на свой счет. С нотками упрека в голосе она произнесла:

– Мальчик чудесный.

– Хм, – протянул Питер и аккуратно поправил очки. – Что ж, вы свидетель-эксперт, вам виднее. Позвольте, я его возьму.

Медсестра посмотрела на него с сомнением, но просьбу выполнила. Правда, чело ее разгладилось, как только она увидела, как уверенно и умело ветреный отец принял на руки малыша, что, впрочем, было не так уж удивительно для многократного дяди. Лорд Питер осторожно сел на край кровати.

– Как думаешь, у него все как положено? Не хуже других? – несколько взволнованным голосом спросил он. – Когда я сам что-то делаю, я, разумеется, уверен в успехе, но… когда приходится с кем-то сотрудничать, никогда не знаешь, чем все закончится.

– Думаю, сойдет, – сказала Харриет.

– Хорошо. – Он быстро развернулся к медсестре. – Мы согласны. Оставляем его. Забирайте его и спрячьте хорошенько. Скажите, пусть запишут на мой счет. Знаешь, Харриет, это очень интересное добавление к тебе, но из-за него я мог потерять тебя. – Голос его дрогнул, потому что в последние двадцать четыре часа он чуть не сошел сума от страха.

Доктор, который зачем-то выходил в соседнюю комнату, вернувшись, успел услышать последние слова.

– Вы паникер, ничего подобного не могло случиться, – добродушно произнес он. – Ну ладно, вы уже увидели все, что хотели, так что вам пора. – Крепко взяв за плечо своего подопечного, он подвел его к двери. – Ложитесь спать, – сочувственным тоном посоветовал врач. – Вы устали.

– Я себя отлично чувствую, – воспротивился Питер. – Я же ничего не делал. И вот еще что… – Приняв воинственный вид, он указал в сторону соседней комнаты. – Скажите своим медсестрам: если я захочу взять на руки своего сына, я не буду спрашивать у них разрешения. Если его мать захочет его поцеловать, она его поцелует. У себя в доме я не допущу этой вашей гигиены.

– Очень хорошо, – не стал возражать доктор. – Как пожелаете. Лишь бы вам спокойно жилось. Лично я считаю, что микробы даже могут быть полезны. Они, знаете ли, закаляют организм, приучают защищаться. Нет, спасибо, я не хочу выпить. Мне сейчас идти к следующей мамаше, а запах алкоголя не способствует доверию.

– К следующей? – Питер оторопел.

– Это мои пациенты в больнице. Вы отнюдь не единственная рыба в море. Каждую минуту рождается новый человек.

– Боже! Ну и мир! – Они спустились по большой изгибающейся лестнице. В прихожей они увидели лакея, который с трудом боролся с дремотой, но поста своего не покидал.

– Все в порядке, Уильям, – сказал Питер… – Идите отдыхать, я закрою двери. – Он вышел с доктором на порог. – До свидания… И спасибо вам, старина. Извините, что я на вас наорал.

– Ничего страшного, так все поступают, – философски заметил доктор. – Ну, все, счастливо оставаться. Я еще зайду позже, но только для того, чтобы отработать свой гонорар. Мне тут по большому счету больше делать нечего. Вы женились на девушке из хорошей здоровой семьи. Поздравляю вас.

Машина, недовольно пофыркав после долгого простоя на холоде, заурчала и тронулась с места, оставив Питера одного на пороге. Теперь, когда все кончилось и он мог ложиться спать, сна у него не было ни в одном глазу. Он чувствовал себя таким возбужденным, что мог бы прямо сейчас отправиться на какую-нибудь вечеринку. Питер прислонился к кованым перилам, закурил сигарету и рассеянно посмотрел на освещенную фонарями площадь. Тут-то он и увидел полицейского.

Фигура в синей форме появилась со стороны улицы Саут-одли-стрит. Он тоже курил и шел нетвердым шагом констебля на дежурстве, а торопливой походкой человека, который заблудился и никак не может найти выход из лабиринта улиц. Приблизившись, он сдвинул шлем и озадаченно потер лоб. Профессиональная привычка заставила его внимательно посмотреть на мужчину во фраке и без головного убора, одиноко стоящего на пороге в три часа ночи. Но поскольку мужчина явно был трезв и, судя по всему, никаких противозаконных действий совершать не собирался, он опустил взгляд и собрался пройти мимо.

– Доброе утро, констебль, – обратился к нему джентльмен.

– Доброе утро, сэр, – не особенно приветливо бросил в ответ полицейский.

– Рано вы с дежурства, – не смутился Питер, которому хотелось с кем-то поговорить. – Не хотите зайти, выпить чего-нибудь?

У стража порядка тут же вновь пробудились подозрения.

– Нет, сейчас не хочу, спасибо, – осторожно ответил полицейский.

– Нет, именно сейчас. Вот в том-то и дело. – Питер отбросил сигарету. Она прорисовала в воздухе яркую дугу и, упав на тротуар, рассыпалась искорками. – У меня сын родился.

– А! – облегченно произнес полицейский, услышав это невинное признание. – Первый?

– И последний. Хватит с меня и одного.

– Мой брат тоже так каждый раз говорит, – сказал человек в форме. – Говорит, мол, все, больше никогда, но… Их у него одиннадцать. Что ж, удачи вам, сэр. Я понимаю вашу радость, и спасибо за приглашение, но после того, что мне мой сержант наговорил, я уж и не знаю, что мне лучше. У меня после вчерашнего пива за ужином во рту капли не было, провалиться мне на этом месте, если я вру.

Питер, немного наклонив голову набок, внимательно посмотрел на полицейского.

– Сержант сказал вам, что вы были пьяны?

– Так и сказал, сэр.

– А вы не были?

– Нет, сэр. Я ему рассказал все, как оно и было, хотя чем там все закончилось – представления не имею.

– В таком случае, – ответил Питер, – как говорила леди Тизл Джозефу Сэрфесу, [37]37
  Персонажи комедии Ричарда Бринсли Шеридана «Школа злословия».


[Закрыть]вас беспокоит сознание собственной невинности. Если он обвинил вас в том, что вы принесли жертву Бахусу… лучше зайдите ко мне и так и сделайте. Почувствуете себя гораздо лучше, уверяю вас.

Полицейский заколебался.

– Прямо и не знаю, сэр. Просто, понимаете, я сейчас в таком взвинченном состоянии…

– Я тоже, – сказал Питер. – Черт возьми, да заходите, посидите со мной за компанию.

– Прямо не знаю, сэр… – снова промолвил полицейский и поднялся по лестнице.

Обуглившиеся дрова в камине светились внутренним темно-красным светом. Питер пошевелил их кочергой, и между ними заиграл огонек.

– Садитесь, – сказал он. – Я на секунду выйду.

Полицейский сел, снял шлем и осмотрелся по сторонам, пытаясь вспомнить, кто живет в этом большом доме на углу площади. Родовой герб, выгравированный на стоявшем на каминной полке большом серебряном блюде, ничего ему не сказал, даже несмотря на то что он повторялся в цвете на задней стороне спинок кресел с тканой обивкой. Питер, возвращаясь откуда-то из темных пространств под лестницей, заметил, как он толстым пальцем водит по контуру герба.

– Изучаете геральдику? – спросил он. – Семнадцатый век, и не сказать, что искусная работа. Вы в нашем районе недавно, верно? Меня зовут Уимзи.

Он поставил на стол поднос.

– Если предпочитаете пиво или виски, говорите, потому что эти бутылки – всего лишь уступка моему настроению.

Полицейский с интересом посмотрел на длинные горлышки и обернутые серебряной фольгой пробки.

– Шампанское? – спросил он. – Никогда не пил, сэр. Но хотелось бы попробовать.

– Вам оно покажется не крепким, – сказал Питер, – но, если выпьете его достаточно много, вы мне всю свою биографию расскажете.

Хлопнула пробка, и вино полилось в широкие бокалы, искрясь в свете огня.

– Ну, за вашу супругу, сэр, – сказал полицейский, – и за нового джентльмена. Дай Бог ему долгой жизни и всего хорошего. Немного на сидр смахивает, правда, сэр?

– Чуть-чуть. Скажете свое мнение после третьего бокала, если продержитесь до тех пор. И спасибо за пожелания. Вы сами женаты?

– Пока нет, сэр. Надеюсь жениться, когда получу повышение. Если только сержант… Ладно, не хочу вспоминать. А вы давно женаты, сэр?

– Чуть больше года.

– И как вам это? Нравится?

Питер рассмеялся.

– Последние двадцать четыре часа я чуть мозги себе не вывернул, когда пытался понять, почему я, когда мне чертовски повезло в жизни, как последний дурак, проставил на кон все свое счастье ради какого-то глупого эксперимента.

Полицейский сочувствующе покивал.

– Я понимаю вас, сэр. По мне, так вся жизнь у нас такая. Если не рискуешь, с места не сдвинешься. Если рискуешь, можешь не угадать, и тогда кого винить? Да и когда что-то случается, оно случается так быстро, что ты и подумать не успеваешь.

– Это точно, – сказал Питер и снова наполнил бокалы.

Он заметил, что общество полицейского его успокаивает. Как и все люди его сословия и воспитания, в особенно волнительные минуты он обращался к простым людям. Когда случился последний семейный кризис, он, для того чтобы успокоить нервы, словно почтовый голубь, который, повинуясь инстинкту, возвращается в гнездо, направился в подсобку к дворецкому. Там ему посочувствовали и даже позволили начистить столовое серебро.

Чувствуя ясность ума, необъяснимым образом вызванную шампанским и нехваткой сна, Питер стал наблюдать за тем, как воздействует на его гостя «Поль Роже» 1926 года. Первый бокал позволил ему узнать его взгляды на жизнь, после второго он узнал его имя (Альфред Берт) и услышал новую порцию загадочного недовольства в адрес сержанта, а после третьего, как и было предсказано, последовала исповедь.

– Вы были правы, сэр, – сказал полицейский, – когда заметили, что я тут новичок. Меня сюда поставили только в начале этой недели, поэтому я еще не знаю ни вас, сэр, ни остальных жителей этого района. Вот Джессоп, тот знает всех. И Линкер знал, но его перевели в другое отделение. Да вы, наверное, помните Линкера – рослый такой парень, раза в два больше меня, с песочными усами. Да, наверняка вы его встречали. Так вот, сэр, как я уже говорил, район этот я знаю только в общем, далеко не как свои пять пальцев, так сказать, и, может, поэтому я, бывает, и могу сделать что-то не то, но это совершенно не объясняет того, что я видел. А я действительно это видел, и я не был пьян, совершенно. Ну а то, что я ошибся с цифрой, так это с каждым может произойти. И все равно, сэр, я точно видел цифру 13, вот так же ясно, как сейчас вижу ваш нос.

– Точнее не скажешь, – произнес Питер, чей нос трудно было не заметить.

– Вы знаете Мерримэнс-энд, сэр?

– Кажется, знаю. Это длинный тупик где-то в конце Саут-одли-стрит? Там с одной стороны ряд домов, а с другой – высокая стена?

– Совершенно верно, сэр. Там дома высокие и узкие, все на одно лицо: у каждого выступающее крыльцо с колоннами, закрытое со всех сторон.

– Да. Как будто специально взяли самые некрасивые дома где-нибудь в Пимлико [38]38
  Район Лондона.


[Закрыть]и перенесли их туда. Ужасно. К счастью, улица, кажется, так и не была завершена, а то мы имели бы еще одно такое уродство на противоположной стороне. Этот дом был построен еще в восемнадцатом веке. Как он вам?

Берт обвел взглядом широкую гостиную, камин с изящным декором в стиле Адама, обшивку стен с красивыми лепными украшениями, двери с фронтонами, высокое окно, полукруглое сверху, освещающее гостиную и галерею, благородные очертания лестницы. Он задумался, подбирая слова.

– Это дом джентльмена, – наконец произнес он. – Тут свободно дышится, если вы понимаете, что я хочу сказать. Такое впечатление, что здесь и вести себя грубо не захочется. Хотя, скажу вам честно, уютным он мне не кажется. Я бы тут копченую рыбу голыми руками не стал есть. А вообще дом видный. Я раньше не задумывался, но теперь, когда вы упомянули, начинаю понимать, что не так с теми домами на Мерримэнс-энд. Они все как будто сжатые с боков. Я сегодня побывал в нескольких, и именно так они и выглядят – не дома, а набор коробок. Но я как раз собирался рассказать вам об этом. Это было ровно в полночь, – продолжил полицейский. – Сворачиваю я, как всегда на дежурстве, в Мерримэнс-энд, дохожу почти до самого конца и вдруг вижу: какой-то парень подозрительно жмется к стене в тени. Как вы знаете, сэр, там есть калитки, за которыми начинаются сады, так вот он у одной из них и ошивался. Грубоватый такой тип, в большом мешковатом пальто, может, бродяга какой с набережной. Я на него фонариком посветил – улица-то плохо освещается, а ночи сейчас темные, – но лица его рассмотреть не смог, потому как на нем была какая-то старая рваная шляпа и широкий шарф на шее. Я, понятно, решил, что он что-то недоброе затеял, и уже собрался спросить его, что он там делает, но не успел. В эту самую секунду из одного из домов напротив я услышал страшный крик. Это было до того жутко, сэр!.. «Помогите! – кричали из дому. – Убивают! Спасите!» У меня волосы на голове зашевелились, когда я это услышал.

– Это был мужской голос или женский?

– Мужской, сэр. Кажется. Это даже был не крик, а рев. Я и говорю: «Черт, что это? В каком это доме?» Парень ничего не ответил, только показал пальцем, и мы вместе побежали. И вот, только мы подбежали к дому, изнутри послышался звук, как будто кого-то душат, а потом что-то грохнуло, не иначе как что-то на дверь навалилось.

– Боже правый! – воскликнул Питер.

– Я давай кричать, жму на звонок. «Эй! – кричу. – Что тут происходит?», и давай кулаком в дверь барабанить. Никто не ответил, и я стал опять стучать и звонить. Тут парень, который был со мной, приоткрывает отверстие для писем и заглядывает внутрь…

– В доме горел свет?

– Окна все были темные, свет был только в окошке над дверью. Горел он ярко, и я, когда посмотрел вверх, увидел номер дома. Тринадцать. Цифра была нарисована краской на стекле, так что я его прекрасно рассмотрел. Так вот, этот парень посмотрел внутрь и вдруг как-то странно забулькал и чуть ли не отпрыгнул назад. «Эй, – говорю я ему, – ты чего, приятель? Ну-ка, дай я посмотрю». И вот я наклоняюсь, прикладываю глаза к щели и смотрю.

Констебль замолчал и глубоко вдохнул. Питер снял проволоку со второй бутылки.

– Хотите верьте, хотите нет, сэр, – продолжил полицейский, – но я тогда был такой же трезвый, как и сейчас. И я могу рассказать вам все, что увидел в том доме, потому что все помню прекрасно. Не то чтобы я много чего там увидел, щель-то была совсем узкая, но все-таки я прищурился и осмотрел прихожую с обеих сторон и еще кусочек лестницы. И вот что я там увидел, а вы внимательно слушайте, потому что это важно для того, что было потом.

Он сделал еще один глоток «Поль Роже», чтобы было легче говорить, и продолжил:

– В прихожей был пол – яочень хорошо его рассмотрел – мраморный, из черно-белых квадратов, и он далеко уходил вглубь дома. Примерно посередине на левой стороне начиналась лестница с красной дорожкой. У ее основания стояла статуя – белая голая женщина с большим кувшином в руках. А в кувшине том – целая охапка синих и желтых цветов. Рядом с лестницей была открытая дверь в комнату. Там ярко горел свет, и я разглядел край стола. На нем было полно посуды: бокалы и серебро. Между этой дверью и входной дверью стоял здоровенный блестящий черный шкаф с нарисованными золотыми фигурками, прямо как из музея. В самой глубине прихожей было что-то наподобие зимнего сада, но я не мог рассмотреть, что там внутри, только казалось оно очень серым. Справа тоже была дверь, и тоже открытая. За ней я разглядел красивую гостиную, с бледно-голубыми обоями и картинами на стенах. В прихожей тоже картины висели, и справа столик стоял с медной чашей для визитных карточек. Я рассказываю вам, сэр, все, как видел своими собственными глазами. Если бы меня там не было, откуда бы я узнал все эти подробности?

– Мне приходилось слышать, как люди описывают то, чего на самом деле не было, – задумчиво произнес Питер, – но это звучало совсем иначе. Мне рассказывали о крысах, о кошках и змеях, иногда даже об обнаженных женских фигурах. Но жуткие лакированные шкафы и столы в прихожей – это что-то новенькое.

– Это вы точно сказали, сэр, – согласился полицейский. – И я вижу, вы мне пока верите. Но там было еще кое-что, и поинтереснее. В прихожей на полу лежал человек. Мне было его прекрасно видно. И он был мертвый. Крупный мужчина, ни бороды, ни усов, и он был во фраке. Кто-то всадил ему нож в горло. Я видел рукоятку. Кажется, это был нож для разделки мяса. На мраморном полу блестела большая лужа крови.

Полицейский посмотрел на Питера, вытер носовым платком лоб и осушил четвертый бокал шампанского.

– Головой он лежал к столу, – продолжил он, – а ногами, должно быть, к двери, но из-за почтового ящика я не мог рассмотреть то, что находилось у двери. Понимаете, сэр, я-то заглядывал внутрь через сетку почтового ящика, а он был не пустой. То, что там лежало, – я думаю, письма, – закрывало мне вид вниз. Но остальное – и то, что впереди, и немного по сторонам – мне было видно прекрасно. И все это, как говорится, намертво врезалось мне в память, потому что смотрел я туда, наверное, секунд пятнадцать, не больше. Но потом весь свет разом потух, будто кто-то выключил общий рубильник. Тогда я, скажу честно, немного испугался и обернулся. И вот, когда я обернулся, – внимание, это самое важное! – тот парень в лохмотьях исчез.

– Не может быть! – изумился Питер.

– Исчез, повторил полицейский. – Сбежал. Я стоял там один. И вот тут-то, сэр, я и сделал свою самую большую ошибку, потому как подумал, что он не мог уйти далеко, ну, и побежал по улице за ним. Но я не увидел его. Я вообще никого не увидел. Ни в одном доме там свет не горел, и мне вдруг пришло в голову, что тут такое творится, а никому до этого нет дела. Да одно то, как я стучал в дверь и кричал, должно было поставить на ноги всю улицу, не говоря уже о том жутком вопле. Но знаете, как бывает… Вы, наверное, и сами такое замечали. Бывает, человек забудет на ночь окна на первом этаже закрыть или, скажем, камин потушить. Ты можешь, пытаясь привлечь его внимание, кричать так, что и мертвый проснется, но на твои крики ни одна живая душа не ответит. Сам хозяин видит десятые сны, а соседи хоть и готовы тебя убить за то, что ты шумишь под окнами, но думают: «это не мое дело» и прячут головы под одеяло.

– Да, – сказал Питер. – Лондон такой.

– Верно, сэр. В деревне все по-другому. Там ты иголку не можешь с земли поднять, чтобы к тебе не подошел кто-нибудь и не спросил зачем… Но в Лондоне никому ни до кого нет дела… В общем, думаю я: «Надо что-то предпринять» и начинаю свистеть в свисток. Тут уж все услышали. По всей улице окна стали открываться. Это тоже Лондон.

Питер кивнул.

– Лондон и Страшный суд проспит, а остальные города с целомудренным видом отвернутся и сделают вид, что ничего не происходит. Но Господь всеведущий скажет ангелу: «Вот тебе свисток, Михаил. Свисти. Восток и запад восстанут из мертвых при звуке полицейского свистка».

– Вот именно, сэр, – согласился констебль и впервые подумал о том, что в этом шампанском все-таки что-то есть. Он немного помолчал, а потом заговорил снова: – Короче говоря, так случилось, что, когда я засвистел, Уизерс, это констебль с соседнего участка, уже пришел на Одли-сквер, чтобы встретиться со мной. Понимаете, сэр, мы с ним так все время встречаемся, каждый раз в другое время. Этой ночью мы договорились встретиться в двенадцать на площади. Так вот, появляется он, причем, надо сказать, довольно быстро, и видит такую картину: я стою посреди улицы, а на меня изо всех окон орут люди, пытаясь узнать, что происходит. Ну, само собой, мне было ни к чему, чтобы все они повыходили на улицу, – в толпе моему беглецу было бы проще всего от меня уйти, поэтому я крикнул им, что волноваться нечего, что просто дальше по улице случилась какая-то ерунда. А потом я увидел Уизерса и страшно обрадовался. Прямо там на месте я и рассказал ему, что произошло. Я сказал ему, что в тринадцатом доме в прихожей лежит труп и что произошло убийство. «Тринадцатый? – говорит он. – Ты что, дурень, здесь нет дома с таким номером. В Мерримэнс-энд все номера четные». И так оно и есть, сэр, из-за того, что дома на другой стороне так и не были построены, там вообще нет нечетных номеров. Меня это немного кольнуло, ведь я не настолько тогда потерял голову, чтобы номера домов не запомнить, хотя и работаю на этом участке, как уже говорил, всего неделю. Нет, я был уверен, что видел номер тринадцать на окне над дверью и ошибиться никак не мог. Но когда Уизерс услышал остальную историю, он подумал, что, может, я перепутал и там было написано не 13, а 12. Восемнадцать это быть не могло, потому что там всего восемь домов, и шестнадцать не могло быть, потому что я точно знал, что дом не был последним. В общем, решили мы, что это было или двенадцать, или десять, и пошли проверять.

В двенадцатый номер мы попали без труда. К нам спустился очень приятный господин в халате, он спросил, что случилось и может ли он чем-то помочь. Я извинился и сказал, что у нас, мол, есть подозрение, что в одном из домов что-то случилось, и спросил, не слышал ли он чего. Разумеется, как только он открыл дверь, я сразу понял, что это не тот дом: прихожая там была маленькая, с обычным полом из полированных досок, а на стенах – аккуратные панели, и никаких голых женщин и черных шкафов. Господин этот сказал, что его сын несколько минут назад слышал, как кто-то кричал и колотил в дверь. Он встал с кровати и высунул голову в окно, но ничего не увидел. Они, правда, решили, что это хозяин четырнадцатого дома опять ключи забыл. Мы поблагодарили его и пошли к четырнадцатому номеру.

В четырнадцатом номере дозваться хозяина оказалось не так просто. Им оказался ужасно вспыльчивый джентльмен, я подумал, из военных, но, как потом выяснилось, отставной индийский чиновник. Темнокожий джентльмен с громким голосом, слуга у него тоже был темнокожий. Индиец этот спросил, какого черта мы расшумелись и почему порядочный гражданин не имеет права спокойно поспать. Когда я ему повторил свою историю, он предположил, что это молодой остолоп из двенадцатого номера опять напился. Внутрь он пускать нас отказывался, Уизерсу пришлось немного нажать на него, и в конце концов спустился его слуга и пустил нас внутрь. Прихожая была совсем не похожа на ту, что искали мы: начать с того, что лестница там была с противоположной стороны, хотя рядом с ней тоже стояла статуя, только это был какой-то идол языческий с несколькими головами и руками. А стены там все были завешаны какими-то железками и их индийскими богами, ну, вы знаете, как это бывает. Единственным сходством с тем, что видел я, был черно-белый линолеум на полу. Слуга этот был какой-то уж слишком обходительный и мне совсем не понравился. Он сказал, что спал в своей комнате и не слышал ничего, пока хозяин ему не позвонил. Потом на лестницу вышел сам хозяин и раскричался, что мы его зря побеспокоили, что шум наверняка, как обычно, шел из двенадцатого номера и что, если тот молодой человек не прекратит дебоширить, он подаст в суд на его отца. Тогда я спросил, видел ли он что-нибудь, и тот ответил, что ничего не видел. Оно и понятно, потому что увидеть, что происходит внутри прихожей или на крыльце, из других домов невозможно – по бокам везде там стоят цветные стекла.

Лорд Питер Уимзи посмотрел на полицейского, потом посмотрел на бутылку шампанского, словно оценивая содержание алкоголя в каждом, и, подумав, снова наполнил оба бокала.

– Так вот, сэр, – освежившись, сказал констебль Берт. – К тому времени Уизерс уже снова смотрел на меня как на сумасшедшего. Правда, ничего не сказал, и мы вернулись к десятому номеру, где, как оказалось, жили две незамужние дамы. Там вся прихожая была заставлена чучелами птиц, а обои – настоящий каталог цветов. Та, что спит в передней части дома, глухая, как пень, а та, которая спит в задней части, ничего не слышала. Но нам удалось поговорить с их служанками, и кухарка сказала, что будто бы слышала крик о помощи и подумала, что это кричали в двенадцатом доме. Она испугалась, накрылась с головой одеялом и стала молиться. Горничная оказалась разумной девицей. Она выглянула в окно, когда услышала, как я стучал в дверь. Сначала она ничего не увидела (мы-то тогда были внутри закрытого крыльца), но решила, что что-то происходит. Она отошла от окна надеть тапочки, чтобы не простудиться, и, когда вернулась к нему, успела заметить бегущего по улице человека. Она говорит, что он бежал очень быстро и почти бесшумно, как будто был в галошах, и еще сказала, что видела развевающиеся у него за спиной концы шарфа. Она увидела, как он выбежал с улицы и свернул направо, а потом услышала меня, когда я рванул за ним. К сожалению, из-за того, что она смотрела на того бродягу, из какого дома выбежал я, она не приметила. По крайней мере, раз она видела того типа в шарфе, это доказывало, что я ничего не придумал. Девушка его не узнала, но оно и неудивительно, потому что она в этом доме совсем недавно работает. К тому же, вряд ли этот тип имеет какое-то отношение к преступлению, ведь он-то был снаружи рядом со мной, когда начались крики. Я считаю, что он просто из тех господ, которые не любят, когда к ним слишком пристально присматриваются, поэтому, как только я отвернулся, он решил, что ему будет спокойнее где-нибудь в другом месте, и сделал ноги.

– Я думаю, мне незачем, – продолжил полицейский, – утомлять вас рассказом о каждом доме, в котором мы побывали. Мы зашли в каждый дом, от второго до шестнадцатого, и ни в одном из них прихожая не была похожа на ту, что мы с тем парнем видели через отверстие почтового ящика. И никто из жителей больше нам ничем не помог. Видите ли, сэр, я долго рассказываю, но на самом деле все это произошло очень быстро. Сначала были крики, они недолго длились, всего несколько секунд. Как только они закончились, мы перебежали через дорогу и поднялись на крыльцо. Потом я начал кричать и стучать в дверь, но это было недолго, до того, как тот приятель заглянул в щель в двери. Потом я сам посмотрел внутрь, но тоже смотрел туда от силы секунд пятнадцать. И пока я этим занимался, мой парень дал деру. Потом я побежал за ним и засвистел в свисток. Выходит, на все про все ушла минута или полторы. Не больше. И вот, сэр, к тому времени, как мы обошли все дома на Мерримэнс-энд, уж поверьте, мне как-то не по себе стало. А Уизерс начал коситься на меня подозрительно. Когда мы вышли из последнего дома, он и говорит: «Берт, это что, шутка какая-то? Потому что если это шутка, то вам работать надо не в полиции, а в театре». Тогда я ему снова рассказал, совершенно серьезно, без всяких шуток, как все было, и сказал, что если бы нам удалось поймать того парня в шарфе, он бы подтвердил, что тоже это все видел. «И вообще, – говорю я ему, – неужели вы считаете, что я стал бы рисковать работой ради каких-то глупых шуток?» Он отвечает: «Черт возьми, если бы я не знал, что вы непьющий, я б решил, что вам всякие глупости мерещатся». «Глупости? – говорю я. – Да я своими глазами видел труп с торчащим из горла ножом и не считаю это глупостями. Он и сам жутко выглядел, так там еще и весь пол кровью был залит». А он мне: «Может, он и не мертвый был? И его успели убрать оттуда?» «Ага, – говорю я, – а заодно и сам дом убрали». Тут мне Уизерс и говорит, странным таким голосом: «А вы вообще уверены насчет дома? Может, это у вас воображение разыгралось? Голые женщины и всякое такое…» Каково мне было это слышать? «Нет, – отвечаю, – ничего у меня не разыгралось. На этой улице произошло что-то странное, и я собираюсь во всем разобраться. Даже если для этого придется в поисках того типа в шарфе прошерстить весь Лондон». «Да уж, – говорит Уизерс, а сам усмехается так противно, – жаль, что он так быстро исчез». «Но вы, – говорю на это я, – раз уж на то пошло, не можете сказать, что я его придумал, потому что та девушка его тоже видела. И слава богу, – говорю, – потому что иначе вы бы меня уже не в театр, а в сумасшедший дом определили». «Ну что же, – говорит он, – я не знаю, что вам посоветовать. Стоит, наверное, вам позвонить в участок и спросить инструкции». Что я и сделал. И после этого к нам пришел сам сержант Джоунз. Он выслушал нас обоих очень внимательно, медленно прошел по улице до самого конца, потом вернулся и говорит мне: «Берт, опишите-ка мне еще раз эту прихожую, только подробно». Я и описал, в тех же словах, что и вам сейчас, сэр. Он послушал и говорит: «Вы точно уверены, что там с левой стороны от лестницы была комната с накрытым столом, а справа комната с картинами на стенах?» Я ему: «Так точно, сержант, я в этом уверен». Тут Уизерс и восклицает: «Ага!» – таким, знаете, голосом, будто поймал меня на вранье. А потом сержант сказал: «Берт, соберитесь с мыслями и посмотрите внимательно на эти дома. Видите, какие они узкие? Ни в одном из них не может быть комнат с обеих сторон от входа. На окна смотрите».

Лорд Питер покосился на бутылку и разлил остатки шампанского.

– Не стану от вас скрывать, сэр, – продолжил полицейский, – что я почувствовал себя очень глупо. Как я мог этого не заметить? Уизерс, тот заметил, потому и посчитал меня пьяным или слегка тронувшимся. Но все равно я продолжал стоять на своем. Сказал, что тогда, наверное, какие-то из двух домов соединены вместе. Правда, я сам понимал, что этого быть не может, мы ведь сами зашли в каждый из них и нигде не увидели никаких соседних комнат. Разве что где-нибудь была потайная дверь, как те, про которые пишут в разных рассказах про всяких жуликов и бандитов. «Ну, хорошо, – говорю я сержанту, – но крики-то были настоящие, потому что не только я их слышал. Спросите людей, они подтвердят». «Хорошо, Берт, – говорит он, – я готов дать вам шанс». И он снова постучал в двенадцатый номер (к четырнадцатому он не хотел обращаться, потому что тот и так уж был злой, как черт), и на этот раз открыл нам сын. Он оказался приятным молодым человеком, совершенно спокойным. Сказал, что слышал крики и отец их слышал. «Четырнадцатый дом, – сказал он. – Там надо искать. Я не удивлюсь, что тот старикашка, который там живет, своего несчастного слугу на тот свет отправил. Эти „заграничные англичане“ с рубежей империи все такие: от них не знаешь чего ожидать… А их острые приправы вредны для печени». Когда я заикнулся о том, что надо бы еще раз в четырнадцатый номер наведаться, сержант начал выходить из себя. «Вы прекрасно знаете, что это не четырнадцатый номер, – чуть не заорал он на меня. – И лично я считаю, что вы, Берт, либо пьяны, либо у вас с головой не все в порядке. Так что лучше ступайте домой и проспитесь, – говорит. – Ко мне придете, когда будете в состоянии отдавать отчет в своих действиях». Я, конечно, пробовал спорить, но куда там! Он и слушать меня не стал. Развернулся и ушел. А Уизерс пошел на свой участок. Я походил там еще немного туда-сюда, пока не явился Джессоп, а потом пошел домой и по дороге встретил вас, сэр. Но я не пьян, сэр… По крайней мере, тогда не был, хотя сейчас, признаться, у меня такое чувство, что перед глазами все кружится. Похоже, это ваше шампанское крепче, чем кажется. Но тогда я был совершенно трезвым и уж точно не сошел с ума. Это призрак, сэр. Да-да… Призрак, так и есть. Может быть, в каком-то из этих домов много лет назад произошло убийство, и сегодня ночью я его и увидел. Возможно, что они и нумерацию домов на улице изменили из-за этого, – я слышал, что такое бывает, – и когда настает та самая ночь, дом становится таким, каким он был тогда. Но почему эта черная метка упала на меня? Что это за призраки, если из-за них приходится страдать ни в чем не повинному человеку? Разве это честно? Я думаю, вы со мной согласитесь, сэр.