Текст книги "Последнее письмо из Москвы"

Автор книги: Абраша Ротенберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Я думал обо всем этом, и у меня внутри все горело, и окружающий полумрак окутывал меня. Голоса родителей таяли в темноте, и потихоньку я успокоился и закрыл глаза. Прежде чем заснуть, я видел, как мать разделась, чтоб лечь в постель. Затем я погрузился в глубокий сон.

Потом все затихло. На много лет.

Отец

Бабушка и дедушка с Мойшей и Беньямином

ВТОРАЯ ЧАСТЬ
Вечер в июле

Миражи у бассейна
Раскафриа, Кастилия, Испания, 14 июля 1979 года

Йоси Азель советовал нам: «На выходные лучше в „Эль-Паулар“. Это милая гостиница, идеальное место для отдыха. Она находится в ста километрах от Мадрида, в предгорьях Сьерра-де-Гвадаррамы. Это лучше место для прогулок – леса, реки, картезианский монастырь XIII века. Кроме того, там отлично с питанием – кастильская кухня, типичная для этой местности».

В вопросах гастрономии и прочих радостей жизни Йоси Азелю можно было всегда довериться с закрытыми глазами. Он лучше всех на свете знал, как эффективнее всего насладиться блаженным ничегонеделаньем, и всегда был готов поделиться этим секретом с другими, даром что он работал по двадцать часов в сутки. Йоси был человек-вулкан, нескончаемый источник энергии, чудо природы. Он великодушно предложил нам воспользоваться его гостеприимством, хотя мы были едва знакомы, когда только приехали в Мадрид, – у него мы чувствовали себя как дома. И позднее, когда в Аргентине произошел военный переворот, который, мало сказать, что стал для нас катастрофой, так еще и привел к тому, что от нас отвернулись практически все наши друзья из Буэнос-Айреса. Страх и по большому счету отсутствие сопереживания оказались сильнее привязанностей. Довольно продолжительное время мы были совершенно одиноки. Мы были обречены на губительный остракизм, за крайне немногочисленными исключениями. В Мадриде мы стали частью небольшой компании, к которой принадлежали и Йоси Азель с супругой Энкарнитой, с ними мы тут же стали близкими друзьями. Когда под давлением обстоятельств нам пришлось отказаться от комфортабельной квартиры, которую мы сняли по приезду в Мадрид, и мы были вынуждены потесниться, Йоси, его жена и некоторые друзья не переставали звонить нам, интересоваться нашей жизнью, поддерживать нас в невзгодах и предлагать помощь, тогда как другие наши знакомые в Испании и за ее пределами – в том числе и в Буэнос-Айресе – внезапно перестали проявлять беспокойство и замолчали.

Я почти год безуспешно искал работу. В это время моя жена Дина и дети, Сесилия и Ариэль, тоже пытались начать новую жизнь. Вместе с Мануэлем Агиларом, который без лишних сомнений подписался на эту аферу, мы, без средств и практически на голом энтузиазме, основали издательство «Альталена», которое через некоторое время пошло в гору и стало приносить нам некоторый доход.

В июле 1979 года, как и в другие годы, по местному обычаю, в школах и университетах начались каникулы. У Дины[1]1
  Все примечания, не обозначенные пометой Примеч. авт., принадлежат переводчику.
  Дина Рот (Dina Rot) – певица, исполнительница еврейских песен на ладино чилийского сефардского происхождения.


[Закрыть] был перерыв в занятиях, которые она вела в театральной школе, основанной актерами и режиссерами из Аргентины, и она взялась участвовать в создании музыкального сопровождения для спектакля «История лошади» по рассказу Льва Толстого «Холстомер» в постановке Маноло Кольядо, талантливого испанского режиссера.

Дети разъехались кто куда: Ариэль[2]2
  Ариэль Рот (Ariel Eduardo Rotenberg Gutnik) – певец, гитарист, основатель группы Tequila http://en.wikipedia.org/wiki/Tequila_(band).


[Закрыть] с приятелем Алехо Стивелем основали музыкальную группу Tequila, которая имела в Испании большой успех, а Сесилия[3]3
  Сесилия Рот (Cecilia Roth; настоящее имя – Сесилия Ротенберг Рот) – аргентинская актриса.


[Закрыть] снималась у Ивана Сулуэты, талантливого и неординарного режиссера, в его новом фильме «Вспышка». «История лошади», Tequila и «Вспышка» – все они были знаменательными культурными событиями для оттаивающей постфранкистской Испании.

Постоянное напряжение и работа порядком утомили нас, так что Дина и я решили наконец отдохнуть и устроить себе небольшой отпуск в честь третьей годовщины нашего пребывания в Мадриде.

Мы обратились к Йоси Азелю за консультацией. Он ответил не задумываясь:

– «Эль-Паулар» – вот, что вам нужно.

Мы забронировали номер на субботу. Я даже помню точную дату – 14 июля 1979 года, праздничный день у французов. Мы тоже подумывали взять Бастилию.

Йоси подал отличную идею. На выезде из Мадрида дорога шла в гору, и именно на этом подъеме мы ощутили радость близящегося отдыха. Там, окруженные красотами Кастилии, мы вдруг поняли, что не все еще потеряно, что мы еще можем отдаваться непостижимому счастью. Спустя годы лишений мы могли наконец подарить себе кусочек радости.

Островок идиллии? Рай? Просто гостиница. И местность, в которой она находилась, вовсе не располагала к отдыху, которого мы искали. Я вряд ли вспомню в подробностях архитектуру того здания – разве что средневековые строения вокруг, подновленные и осовремененные из практических соображений. В поисках своего номера мы имели возможность осмотреть разнообразные залы, оформленные доспехами и картинами, что создавало атмосферу строгости и сдержанности, но при этом делало место вполне пригодным для развлечений. Просторные номера тоже воссоздавали стиль той эпохи. На заднем дворе гостиницы располагался бассейн, и можно было слышать голоса купальщиков. Совсем рядом возвышалась громада монастыря, прославившего Эль-Паулар.

Мы прибыли туда субботним утром, и все у нас было четко спланировано: не терять времени, прогуляться перед завтраком, полюбоваться рекой, о близости которой говорило постоянное журчание воды, осмотреть окрестности, подняться на холмы, поплавать в бассейне и, что самое главное, побольше общаться – нам было что сказать друг другу, поскольку долгие месяцы нас разделял слишком плотный барьер тишины.

После обеда мы собирались посмотреть монастырь и затем наугад побродить по окрестностям. Вечером же, после ужина в ресторане, который нам посоветовал Йоси, мы планировали наконец-то отдохнуть. Вот и вся программа для людей усталых и беспокойных, рассчитанная на то, чтобы немного отвлечься от проблем.

Частично мы свой план выполнили: прошлись по тропинкам, добрались до реки, прогулялись по ее тенистым берегам, окаймленным лесом, – всего этого оказалось недостаточно для того, чтоб уберечь нас от зноя. К тому же нам досаждали насекомые.

Мы решили отказаться от природы в пользу истории, но без особого успеха – знаменитый монастырь находился в процессе реставрации и оказался закрыт для посетителей.

Измученные неожиданной полуденной жарой, мы отказались от похода в горы и приняли здравое решение пойти к бассейну. У нас были с собой книги, и мы решили почитать. Бассейн оказался для этого вполне подходящим местом.

По возвращении в гостиницу мы обнаружили, что атмосфера аскетичности, впечатлившая нас поначалу, вечером улетучилась. На парковке стояло множество автомобилей, у стойки администратора толпилась куча народу, а в залах стоял шум.

Мы переоделись и направились в сад, в конце которого находился бассейн. Там нас ждал неприятный сюрприз: все сколько-нибудь пригодные места для отдыха были заняты. Люди сидели на газонах, плескались в воде, эти нарушители спокойствия орали на детей либо перекрикивались между собой – все это сливалось в один мощный поток шума, хотя, казалось, они продолжали друг друга понимать.

Волею случая нам перепало два шезлонга. Мы расположились в нескольких метрах от бассейна, где было немного потише.

Пытаясь смириться со своей судьбой, мы наблюдали за людьми. Некоторые персонажи, кроме как своим галдежом, впечатляли и внешним видом. В Аргентине мы привыкли к тому, что люди тщательно следили за своим телом – это был чуть ли не негласный девиз нации, – и некоторые наши испанские соседи неприятно поражали своими формами. Возможно, на них сказались последствия тяжелого положения дел в стране: есть было гораздо важнее, чем следить за фигурой. Распределение продуктов и дефициты остались в прошлом, а привычка набивать желудок любой ценой осталась.

Я тоже пережил голод, когда был ребенком. С самого детства мне нужно было постоянно что-то жевать, и эта моя потребность не подчинялась правилам этикета – голод с легкостью превращал человека в животное. Последствия голода в послевоенной Испании отразились на некоторых правилах хорошего тона, закрепившихся и при следующих поколениях местных жителей: «необходимо доедать все». И все доедалось – разве что порции в 1979 году были уже вполне внушительными.

Всего через несколько лет национальная склонность к полноте сменилась культом худобы: молодые испанцы (и таких можно было различить в толпе у бассейна) вполне могли завоевать подиумы, следуя тенденциям, насаждаемым передовицами модных изданий и киноиндустрией.

Это был внушающий тревогу исторический процесс, состоявший в том, что восхищение и следование моде заменяли восхищение поэтами, философами, политиками и писателями, которых почитало наше поколение: форма подменяла и полностью заменяла содержание. Режим Франко канул в Лету, но последствия его политики были живы по сей день, даже в среде среднего класса, представители которого окружали нас там. Они выросли при католической технократии и только начинали вставать на ноги и крепнуть в условиях демократии с ее тревожной неопределенностью.

Некоторые из них преодолели планку, предполагающую наличие экономичного «Фиат-600» и дачного участка (или дома) в горах. Дела у них шли хорошо, они поднялись выше, приобретали (пусть и в кредит) автомобили новейших моделей и одевались дорого, на европейский манер, хотя их разговоры (в которых нам приходилось так или иначе участвовать в качестве пассивных слушателей) выдавали в них сорокалетний опыт молчания и невежества. Это сказывалось на их привычках, узости взглядов, восхищении экономическими успехами и в бесконечных анекдотах как способе существования культуры и передачи опыта. Абстрактное мышление как бы исключалось из их способа мыслить.

Слушая болтовню окружающих, мы удивлялись, что никто вокруг не читает книг – только спортивные обзоры и развлекательные журналы, на которые собеседники ссылались в качестве примеров и которые лежали чуть ли не у каждого шезлонга.

Возможно, так они пытались отвлечься от повседневной суеты и отдохнуть, поскольку политика была исключена из их жизни на протяжении сорока лет и не рассматривалась как нечто интересное.

Мы испытывали разочарование: всегда ведь судишь по себе – несправедливо, но от этого никуда не денешься – и в результате, конечно, окружающая обстановка была чужда нам и малоинтересна.

Нас мало что связывало с другими отдыхающими, поскольку мы представляли разные культуры, то есть, если можно так выразиться, мы под разными углами смотрели на факты и на то, что их обуславливало. Нас вдохновлял в нашей собственной системе координат образ героической Испании – поля первой битвы против фашизма, романтической битвы, которой, вопреки нашим представлениям и желаниям, больше не существовало.

Возможно, что люди, окружавшие нас там, так и не вкусили той Испании, которая жила в наших сердцах: Испании Мигеля Эрнандеса, Леона Фелипе, Федерико Гарсиа Лорки, Рафаэля Альберти, Испании, которую так любили Пабло Неруда, Рауль Гонсалес Туньон, Сесар Вальехо и аргентинская молодежь нашего поколения, провозглашавшая солидарность через поэзию и, наиболее всего, через мелодику.

Песни республиканского Народного фронта времен гражданской войны в Испании стали и нашим музыкальным наследием, они были нашими символами в борьбе с популизмом, которым Перон пытался замаскировать свою диктаторскую сущность. Через эти песни мы определяли себя как левые – наивные левые, меньшинство в сложной политической структуре Аргентины того времени.

Мы, как и испанские республиканцы, с которыми мы водили знакомство в Буэнос-Айресе, были обречены на изгнание. Мы решили перебраться в Испанию, где, предположительно, должны были найти своих, с которыми нас некогда объединял гнет диктатуры. У самих же нас был другой случай – годы репрессий и испытаний были для Аргентины будущим, а не прошлым.

Возможно, мы ошибались. Та болтливая толпа наглядно иллюстрировала масштабы нашего двойного заблуждения, что мы сможем влиться в современную испанскую жизнь и одновременно о возвращении в несуществующее больше прошлое, которое к тому же не было никому нужно.

Мы не принадлежали ни к какой стране, наша личная история не заслуживала внимания, а наше будущее было туманно. Мы стали изгнанниками, людьми без лиц, жертвами неопределенности. Такую реальность было тяжело переварить, но другой у нас не было.

Мы устроились на шезлонгах и собрались читать, но я никак не мог сосредоточиться ни на одной из книг и взялся за газету.

Прежде чем погрузиться в чтение, я осмотрелся. Своеобразная профдеформация побуждала меня определять, какие газеты и журналы покупали и читали наши соседи, и я быстро пришел к выводу, что количество потенциальных читателей существенно меньше количества изданий. Люди мало читали. Ассортимент развлекательных журналов был больше, чем газет. Преобладала ABC («ABC»)[4]4
  «А-Бэ-Сэ» («АВС») – третья по популярности общественно-политическая газета в Испании, которая выходит по сей день.


[Закрыть], но и номеров Ya («Я»)[5]5
  «Я» («Ya»; исп. «только что») – ежедневная испанская газета, выходившая с 1935 по 1996 год, консервативное франкистское издание, пережившее смену формата после падения диктатуры Франко, но не сумевшее сохранить читателей; пережило несколько смен владельцев и было закрыто как убыточное в 1996 году.


[Закрыть] было достаточно. Развлекательные издания были представлены Hola («Ола»)[6]6
  «Ола» («Hola»; исп. «привет») – развлекательный журнал о моде, красоте и светской жизни, франшиза британского издания «Hello!», который существует до сих пор и под тем же брендом выходит в России.


[Закрыть], затем Diez Minutos («Дьес Минутос»)[7]7
  «Дьес Минутос» («Diez Minutos»; исп. «десять минут») – развлекательный журнал о моде, красоте и светской жизни, выходит в Испании до сих пор.


[Закрыть] и Lecturas («Лектурас»)[8]8
  «Лектурас» («Lecturas»; исп. «чтение», «чтиво») – развлекательный журнал о светской жизни, выходит в Испании до сих пор.


[Закрыть] – этих было побольше, чем совсем уж низкопробных изданий. На бортике бассейна в нескольких метрах от нас я заметил молодую пару – обоим было по тридцать с небольшим. Они читали ту же газету, что и мы, – El País («Эль Паис»)[9]9
  «Эль Паис» («El País»; исп. «страна») – ежедневная общественная газета о событиях в Испании и мире, выходит до сих пор.


[Закрыть]. Более того, рядом с их шезлонгами я разглядел несколько книг. Я почувствовал себя так, будто встретил соучастников по заговору. Мы принадлежали к сплоченному меньшинству информационных наркоманов, мы были оазисом среди пустыни постфранкистской прессы, где единственными изданиями были те, что пережили давление режима, потакали ему, прославляли его и в угоду ему искажали информацию.

Эта газета, El País, скрашивала мою жизнь с тех пор, как мы прибыли в Испанию, она была образцом и ориентиром для обеих моих ипостасей – читателя и участника издательского процесса.

Поясню: я был замешан в создании и всех последующих перипетиях жизни аргентинской газеты La Opinión («Ла Опиньон»)[10]10
  «Ла Опиньон» («La Opinión»; исп. «мнение») – ежедневная аргентинская газета либерального толка, выходившая с 1971 по 1980 год.


[Закрыть], которая впервые вышла в тот же день и месяц (4 мая), только на пять лет раньше (в 1971 году), чем El País в Испании (1976). У нас была одинаковая цель – делать «независимую газету завтрашнего дня», у нас совпадал формат, наши концепции были идентичны – газета для современного общества – и похожий стиль подачи информации.

Аргентинская La Opinión была закрыта в начале 1977 года военным правительством под эгидой генерала Хорхе Рафаэля Виделы. Хакобо Тимерман, ее главный редактор, был арестован и вот уже несколько лет находился в тюрьме, без суда и следствия, а журналистов, которые там работали, беспощадно преследовали, убивали, заставляли покинуть страну, угрожая тем, что они могут пополнить списки пропавших без вести.

Мы сбежали в Мадрид, чтоб переждать полгода (но это растянулось на десятки лет) – нас практически заставили эмигрировать из-за моих связей с газетой. Это была необходимая мера, если учитывать риски, на которые мы могли себя обречь (читайте «Конфиденциальная история. La Opinión и другие забытые», 1999 год).

Благодаря El País я узнавал о важных аспектах политической, экономической и культурной реальности в Испании, хотя позднее – и довольно часто – меня расстраивали некоторые их журналистские оценки, которые противоречили их претензиям на объективность. Но, несмотря на свое критическое отношение, я все равно хранил им читательскую верность – хотя иногда, должен признаться, опускался до полигамии – практики, неизбежной для Запада, но вполне приемлемой с учетом неоднозначности любой информации.

Моя дотошность и вовлеченность доходили до абсурда. Например, в течение продолжительного времени я выделял синим карандашом статьи, чье качество впечатляло меня, и красным – искажения фактов, ошибки и необъективные версии, как это я делал в La Opinión. Уловки некоторых журналистов повторялись от статьи к статье, и манера скрывать также.

В то время, в 1979-м, ежедневная газета El País начинала завоевывать авторитет своей сдержанной демократичностью, отвечая на запрос заинтересованной, в большинстве своем молодой публики, которая только начинала жить при демократии и была заинтересована в освещении политики и культуры.

Нести под мышкой номер El País (как это было когда-то в Буэнос-Айресе с La Opinion или еще раньше в Париже с Le Monde) означало показать свою принадлежность к узкому кругу, идентификацию с группой избранных, готовых во весь голос заговорить о необходимости обновления и осовременивания общества и образа жизни испанцев.

То, что я обнаружил среди читателей ABC, Ya, Hola и прочих развлекательных продуктов милую пару, которая интересуется El País, не только порадовало меня, но и вызвало приятное чувство сопричастности. Движимый любопытством, я открыто и нагло их разглядывал.

Они то ли заметили мое поведение, то ли физически ощутили на себе мой пристальный взгляд – и оба отреагировали совершенно одинаково: приязненно, хоть и немного рассеянно посмотрели на меня, слегка улыбнулись и приветственно кивнули.

Я автоматически ответил им тем же.

Потом я рассказал Дине об этом случае. Она ответила на это, что тоже заинтересовалась той парой, но не заметила ни улыбки, ни приветственного кивка, и, вероятно, мне следовало бы читать, а не выискивать воображаемых соучастников.

Я в последний раз посмотрел на пару, они оживленно беседовали между собой, и ничто в их поведении не указывало на то, что они нами тоже заинтересовались.

Закончив утомительное изучение газетных полос, я вновь ощутил интерес и осторожно осмотрелся в поисках той пары, но она бесследно исчезла. Никакой улыбки, никакого кивка, никакого соучастия.

Признаюсь, я растерялся, хотя и удержался от признания в своих чувствах. Какие у меня все-таки абсурдные фантазии и какое-то детское восприятие, чтобы так расстраиваться? Мне перехотелось читать, и я стал размышлять о своей дурной привычке искажать восприятие обыкновенных ситуаций, чтоб подстроить их под свои странные представления об окружающей реальности, – ошибочная жизненная модель, которая уже успела привести меня к стольким разочарованиям.

Люди стали расходиться перед обедом – я наблюдал за тем, как резко они собираются и уходят, пока мы не остались у бассейна совсем одни.

В это время Дина была настолько увлечена чтением, что совершенно не обратила внимания на мою растерянность. Я не мог скрыть, что у меня резко испортилось настроение.

Шотландские сумерки

День подошел к концу, и наступил субботний вечер. Было такое впечатление, что в отместку за ленивое нерасторопное утро сумерки решили навалиться сразу, без перехода. Измерение времени определяется по часам, но опыт показывает, что расходуем мы его все равно субъективно. Для нас, увлеченных беседой о наших личных и семейных отношениях, время просто летело.

Во время обеда мы себя совершенно не ограничивали, чем обрекли себя на долгую летнюю послеобеденную спячку. Когда мы проснулись, солнце как раз отчаливало с работы за горизонт. День стремительно заканчивался – отличная возможность продолжить беседу, но уже за парой стаканчиков. Температура спала до осеннего уровня, и это в разгар лета – горный климат, который не давал раздолья ночной жаре. От прогулки по окрестностям гостиницы мы отказались; выйдя на улицу, тут же сбежали назад в помещение и направились в бар, чтоб выпить виски в качестве аперитива, но бар оказался битком набит людьми. Тут мы с горечью вспомнили об утреннем затишье – по сравнению с этим бедламом утром гостиница напоминала пустую церковь. В баре постояльцы предавались эйфории, приправленной алкоголем и побуждающей громко болтать. Шум, алкоголь и счастье были для них синонимами.

Допроситься хоть какой-то выпивки тоже было непросто: толпа нетерпеливо ждала, пока официанты примут заказы, а затем беспокойно ожидала, когда же их выполнят. Никто не хотел отнестись с пониманием к конкурентам – да что там, даже к собственным приятелям. Все страшно толкались, вовсю работая локтями, как будто это могло помочь, – все вокруг считали такое положение дел нормальным и допустимым. Но меня лепили из другого теста, так что я терпеливо ждал своей очереди, чтоб заказать виски со льдом. Как говорил Уолт Уитмен, в битвах побеждают с тем же настроением, с которым проигрывают. Я решил поступить в соответствии с этим утверждением: оставил настроение в стороне и взялся работать локтями, тем более что трофеи обещали быть произведенными в Шотландии.

Со стаканами в руках мы бродили по залу в поисках столика, но все они были захвачены, даже самые отдаленные от стойки.

Когда мы в отчаянии пошли наугад искать место погостеприимнее, то натолкнулись на ту исчезнувшую утреннюю молодую пару, и они тоже узнали нас. Они сидели в углу, и у их столика было два свободных стула. Улыбками и жестами, которые невозможно было истолковать неверно, они пригласили нас разделить с ними стол. Это меня обрадовало.

Нас приняли доброжелательно и с явным намерением провести с нами время – это было заметно сразу.

– Присаживайтесь, пожалуйста, – сказал мужчина, вставая. В свои тридцать с чем-то он казался – по крайней мере, таким было мое первое впечатление – зрелым интеллектуалом, вероятно, из-за густой темной бороды, обрамлявшей лицо.

– Мы не помешаем? – спросил я, догадываясь об ответе заранее, но, так и не дождавшись его, я выдал гениальную фразу, одновременно жалея о каждом произнесенном слове. – Вы, вероятно, хотели бы остаться одни. Мы не хотим вам докучать.

– Мы были бы очень рады вашей компании, – ответила на это девушка. У нее был приятный голос, и в ее речи слышался андалузский акцент, немного напоминавший нашу манеру говорить. Правильное лицо, искренняя улыбка очень располагали к общению с ней. Она не производила впечатления интеллектуала, как ее спутник, но ее окружал ореол спокойствия – она была гораздо более расслабленной.

– Огромное спасибо. Нас заверяли, что это отличное место для отдыха, но все говорит об обратном, – отозвалась Дина, пытаясь завязать беседу. Мы расположились в креслах, все еще держа в руках громоздкие полные стаканы.

Все мы сошлись во мнении, что галдеж вокруг просто невыносим. Тут парень решил уточнить:

– Вы из Аргентины, верно?

– Вот вы нас и разоблачили. Мы аргентинцы и останемся ими навсегда – это совершенно неизлечимая болезнь.

– Ну, возможно, мы сможем вам как-то помочь, мы оба врачи.

– Врачи? Надо же. Нам показалось, что вы могли бы оказаться философом, а сеньора – преподавателем.

– Вероятно, это наше тайное призвание, – ответил молодой человек, – и вы нас вычислили. И довольно ловко.

– Вы оба производите впечатление гуманитариев-интеллектуалов, но никак не представителей точных наук.

– Медицина точная наука? Мне кажется, это ошибочное мнение.

– Ошибаться – это одна из моих сильных сторон. Конечно же, «медик» и «гуманитарий» не взаимоисключающие термины. История литературы знает множество примеров, когда врачи становились великими писателями или просто отлично умели доносить свою мысль, как, например, Аксель Мунте[11]11
  Аксель Мунте (1857–1949) – шведский врач-психиатр, известный также как автор книги мемуаров «Легенда о Сан-Микеле».


[Закрыть], о котором уже мало кто помнит, или доктор Мараньон[12]12
  Грегорио Мараньон (1887–1960) – испанский ученый, врач, историк, писатель и философ, основатель Центра биологических исследований и Института эндокринологии в Мадриде, первым поднял вопрос о связи между эндокринологией и психологией.


[Закрыть], или тот же Фрейд…

Тут я понял, что меня заносит, и сменил тему:

– Простите, я немного увлекся. Вернемся к медицине. Какая у вас специализация, помимо излечения аргентинцев?

– Я терапевт, а Мария Виктория дерматолог. Мы оба работаем в Мадриде, в одной больнице.

– Пожалуй, это прекрасное совпадение.

– Да, и мы за него благодарны, – непосредственно ответила Мария Виктория.

– Всегда есть кто-то, кто верит в чудеса, – добавил я.

– Да, есть такие, – подтвердил парень, и все улыбнулись, хотя каждый по своей причине. – Вы давно в Испании?

Дина тут же дала точный ответ:

– В августе будет три года.

– Три года? А почему вы переехали?

За все время нашего пребывания в Мадриде никто ни разу не спросил о причинах нашего отъезда из Аргентины. Сначала мы думали, что дело в скромности, затем – что в деликатности, еще позже – что в отсутствии интереса, и в конце концов – в нежелании знать лишнее. А может, дело было во всем сразу.

За двадцать семь лет в Мадриде я эту загадку так и не разгадал. Мы все время ожидали подозрений: мы приехали из страны, раздираемой политическими противоречиями, которая заставила нас спасаться бегством, как это было с испанцами после гражданской войны. Хотя, с какими испанцами? С теми, кто пострадал от режима Франко, но уж точно не с теми, кто нажил при нем состояние. Последним не приходилось идти на компромиссы с совестью или испытывать чувство солидарности по отношению к латиноамериканцам, как это делали другие их соотечественники. Гражданская война в Испании для нас, левых аргентинцев, была образцом народного ополчения против фашизма, но для идеологически близких нам испанцев, с которыми мы свели знакомство в Мадриде, она сводилась к легендам о нищете, экономическому спаду и долговременному политическому вакууму. От правых же мы ничего не ждали и потому обмануться в них не могли.

Эмиграция была у испанцев в крови, и они не привыкли принимать беженцев, особенно из стран, в которые сами веками эмигрировали, воспринимая их как убежище.

Слагаемые были перепутаны, и уравнение никак не складывалось – обе стороны еще не дозрели. Нас принимали с явной осторожностью, к которой примешивалась еще и определенная доза безразличия, типичного для города приезжих, которым был Мадрид и в котором большинство жителей составляли провинциалы, – таковы были последствия внутренней миграции. Оттого вопрос этого молодого человека удивил и расположил меня к нему и его спутнице еще больше, чем факт, что они читали El País у бассейна.

– Это долгая история, – ответил я.

– У нас целый вечер впереди.

– Я не о времени, я о вашем терпении беспокоюсь. Нам пришлось спешно уехать после военного переворота.

– Отчего так?

– Я работал в газете, которая на тот момент не соответствовала линии военного правительства и даже осмеливалась показывать свое несоответствие публично.

– Нам довольно долго приходилось жить в таких же условиях.

– Вы из них выбрались, а мы только начали в них впутываться. И, если предчувствия меня не подводят, мы еще долго будем вашими гостями.

– Добро пожаловать, – сказал молодой человек, поднимая бокал.

– Приятно слышать, – ответил я и обрадовался, заметив, что Дина разделяет мои чувства.

– В таком случае, давайте не терять времени и отпразднуем это, – предложила Мария Виктория, поднимая полупустой бокал.

Мы тоже подняли стаканы и допили остатки виски.

В тот момент я ощутил поддержку, родство с этими незнакомцами, которые внезапно проявили доброжелательность по отношению к нам. Они не были обычными испанцами, с которыми нас раньше сталкивала судьба. Наверняка, думал я, эти двое занимались самопсихоанализом – иначе как объяснить их поведение?

Телевизионный шарм

Вторжение варваров не прекращалось. Вокруг бара толпились постояльцы, образовав непроницаемую стену. Наши попытки добыть еще выпивки были обречены на провал. Туда было невозможно подобраться, даже если интенсивно поработать локтями. Меня уже начала беспокоить перспектива ужина, вернее, его отсутствия. Нам не хватило сообразительности забронировать столик, и это упущение ничего хорошего не сулило.

Шумные посетители то и дело становились над душой в надежде, что мы освободим место.

– Нам стоит уйти, пока нас не вышвырнули, – отметил я.

– Или не придушили.

– Где можно поужинать? – спросил я громко, ни к кому конкретно не обращаясь.

– Тут можно заказать еду в номер, – ответила Дина. Ее практичность помогла найти решение.

– Нам принесут ужин в лучшем случае к завтраку. Гостиница переполнена, – ответил я, показав себя законченным оптимистом.

– У вас нет планов на вечер? – вопрос парня, казалось, предполагал и предложение.

– Только гастрономические, – ответил ему я.

– Вы любите телевидение?

– Конечно, любим, но только на манер Гручо Маркса[13]13
  Гручо Маркс (1890–1977) – американский комик, прославившийся тем, что был крайне остер на язык. Работал на ТВ и радио, снимался в кино. Был участником комик-группы «Братья Маркс», с которой снялся в 13 кинофильмах.


[Закрыть] – в качестве культурного стимулятора.

– Культурного стимулятора? – спросил он удивленно.

– Да. Гручо Маркс говорил, что всякий раз, когда кто-то включает телевизор, сам он уходит читать книги.

– В библиотеку бежать не придется. Мы предлагаем всем вместе посмотреть отличную передачу, «Ключ», где речь идет как раз о вопросах культуры.

– Мы фанаты этой передачи.

– В гостинице есть комната с телевизором, в которой никто не бывает. Администратор разрешил нам воспользоваться ею. Можем там и поужинать. Мы вас приглашаем.

– А это не будет для вас обременительным?

– Наоборот.

Мы с Диной радостно переглянулись: вечер только начинался, но уже выглядел многообещающе. Чего еще было желать?

К радости осаждавших наш стол посетителей, мы поднялись и освободили целых четыре кресла. По дороге к телезалу я решил не оборачиваться, чтоб уберечь себя от вида жестокой битвы.

Комната была небольшая, приятная, уютная и, к нашему счастью, свободная. Мы заказали скромный ужин, обильно дополнив его хорошим вином. Чудесным образом нам принесли все вовремя. Мы ели с аппетитом, у нас было отличное настроение, и мы беседовали о немного личных вещах. Вино пробудило желание выпить еще, но я благоразумно отказался от добавки, не желая опьянеть до начала передачи. Мы доели и приготовились разделить удовольствие от зрелища, хотя на поверку оно оказалось не особо интересным, как это часто случается с летними выпусками.

Из уважения к хозяевам вечера мы с Диной никак не прокомментировали увиденное. Пару раз у меня возникало желание сказать что-то едкое, но я сдерживался из уважения к интересу остальных.

Я заскучал и собрался было убедить Дину пойти спать, но тут Мария Виктория предложила кое-что, чего на самом деле всем хотелось.

– Черт те что, а не передача, – искренне воскликнула она, – предлагаю выключить телевизор и поболтать.

– Согласен, но только если возьмем еще бутылку риохского[14]14
  Риоха (Rioja) – виноградное вино, которое производят в автономной общине Риоха в Испании.


[Закрыть], – живо отреагировал я.

– А ты еще недостаточно его выпил? – поинтересовалась Дина со слабой надеждой на утвердительный ответ.

– Хорошее вино и беседа приведут тебя к вратам рая, если достаточно выпить, – не задумываясь заявил я.

– Отчего же к вратам? – спросила Мария Виктория.

– Это предел: дальше нельзя, потому что рай может оказаться так же скучен, как телевидение.

Парень заказал еще вина. Я наслаждался чувством свободы – я многие годы был его лишен. Но в то же время, зная себя, я никак не мог отделаться от опасений, поскольку вот-вот мог извергнуться, будто вулкан: я нуждался в общении, в чувстве общности, в возможности выговориться и, наиболее всего, в слушателях.

– Пить надо с толком, – произнес я и повторил затем, – с толком.

Но кто подчинится диктатуре разума летним вечером, полным ожиданий? Для этого необходимы воля и уверенность в себе. Мне недоставало и того и другого.