Текст книги "Дальние пределы человеческой психики"

Автор книги: Абрахам Маслоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц)

и путаницу в дела, даже оказаться опасной. Я пришел к этой мысли после

того, как мне пришлось иметь дело с одной <креативной> ассистенткой,

которая застопорила исследование, над которым я работал в течение

года. Она не смогла сдержать свой <творческий порыв> и в самый разгар

исследования решила <поправить> ход исследования, даже не сообщив мне

об этом. Таким образом все данные оказались перепутаны, и результаты

годичной работы пошли насмарку. Так уж мы устроены, что обычно хотим,

чтобы поезда ходили по расписанию, и, как правило, не желаем оказаться

в кресле креативного дантиста. Я вспоминаю знакомого, который

несколько лет назад перенес операцию. Он до сих пор вспоминает свое

беспокойство, даже страх, одолевавший его вплоть до того момента, пока

он своими глазами не увидел хирурга, который должен был оперировать

его. По счастью, хирург оказался человеком с ярко выраженными

обсессивными чертами, аккуратным и педантичным, вплоть до аккуратно,

волосок к волоску, подстриженных усиков, абсолютно правильным,

уравновешенным и серьезным. Только тогда мой друг вздохнул с

облегчением – это был не <креативный> человек. Этот чело-

92

Креативность

век мог провести будничную, рутинную, скучную операцию, не выкидывая

штучек, вроде экспериментов по опробованию новой техники наложения

швов. На мой взгляд, это важно не только для общества в целом, где

существует определенное разделение труда и каждый член общества должен

уметь выполнять распоряжения, работать на благо общего дела и быть

предсказуемым. Это не менее важно для каждого из нас. Мы должны видеть

в себе не только творческих работников, но и подмастерьев, мы не

должны переоценивать одну сторону креативного процесса, обожествлять

момент инсайта, прозрения, постижения великой идеи, момент озаренного

пробуждения посреди ночи и недооценивать роль многих лет тяжкого,

кропотливого труда, нацеленного на то, чтобы извлечь из этой идеи хоть

какую-то пользу.

Если сопоставить затраты времени, то нужно признать, что очень

незначительная часть нашей жизни озарена блеском выдающихся идей.

Большую же часть ее приходится посвящать тяжелой работе. Печально, но

у меня сложилось впечатление, что наши студенты не понимают этого.

Может статься, что этими рассуждениями я бросаю камень в свой огород

высших переживаний. Мои студенты зачастую отождествляют их с моим

именем, я много рассуждал о высших переживаниях, о вдохновении и

прочем, и у них могло сложиться чувство, что это и есть настоящая

жизнь. День или даже час, не доставивший им экстатического

удовлетворения, для них потерянный день и час, и поэтому они не в

состоянии исполнять рутинную работу.

Я слышал от некоторых из них: <Я не буду этого делать, потому что мне

это скучно>. И когда я в ответ багровею и кричу: <Черт возьми, ты или

сделаешь это, или я пристрелю тебя!> – они начинают презирать меня и

считать, что я поступаюсь принципами. По этому поводу я должен

отметить, что мы, исследователи креативности, для того, чтобы создать

более взвешенное, сбалансированное понимание ее, должны думать и о том

впечатлении, которое мы сами производим на окружающих. Пока, как мне

кажется, из общения с нами люди делают вывод, что жизнь творческого

человека– нескончаемая череда восхитительных озарений, и напрочь

забывают о том, что творческая личность обязательно отличается

трудолюбием.

6

Эмоциональные преграды креативности

Я приступил к изучению проблемы креативности еще в те времена, когда

она воспринималась исключительно как общая, академическая проблема.

Меня искренне озадачило, когда, особенно активно в последние несколько

лет, ко мне стали обращаться представители крупных корпораций, о

которых я имею весьма смутное представление, или организаций типа U.

S. Army Engineers, о деятельности которых я не имею никакого понятия.

От всего этого я, как и многие из моих коллег, чувствую себя несколько

неловко, <не в своей тарелке>. Я не уверен, в какой мере применимы в

структуре деятельности этих крупных организаций мои исследования и

выводы, к которым я пришел, все то, что мы <знаем> о креативности

сегодня. Я могу предложить им парадоксы, требующие объяснения,

проблемы и загадки, требующие разрешения, но я не знаю, как ими можно

было бы воспользоваться.

Я понимаю, что воспитание творческого работника и управление

творческим персоналом – проблемы фантастической сложности и такой же

важности. Мне мало понятно, что может сделать ученый с этой проблемой,

потому что, по самой сути, творческий человек, образно выражаясь, -

одинокий волк. Те творческие люди, которых мне довелось изучать,

способны поставить с ног на голову сами основы организации, они, как

правило, не любят организованности, им больше по душе забиться в угол

или спрятаться на чердаке и работать там в одиночку. Боюсь, что

проблема <одинокого волка> в структуре организации – это проблема

организации, а не моя проблема.

Чем-то это похоже на попытку найти место революционера в стройных

рядах добропорядочных граждан, ведь эти люди, по крайней мере те,

которых я изучал, революционеры в душе – в том смысле, что им мало

того, что у них есть, они не удовлетворены существующим положением

вещей. Здесь мы имеем дело с новым рубежом, и я полагаю, что разумнее

оставаться просто исследователями, только клиницистами и психологами,

предложить

94

Креативность

на спрос корпораций все, что мы знаем, и в том виде, как есть, и

надеяться, что кто-нибудь сможет извлечь из этого пользу.

Мы имеем дело с новым рубежом еще и в другом смысле – это новый рубеж

и для исследователей; мы должны внедряться очень и очень глубоко, это

новый психологический рубеж. Может быть, пора предварительно

сформулировать, к чему я клоню: все, чего мы добились за последнее

десятилетие или около того в поисках источников креативности – это

убеждение в том, что истоки и сам процесс генерации идей лежат в самой

глубине человеческой природы, лежат настолько глубоко, что в научном

лексиконе не выработана терминология для обсуждения их. На ваш вкус,

взяться ли описывать их в рамках фрейдизма, то есть рассуждать о

бессознательном, или попробовать проанализировать <реальное Я>, говоря

терминами другой психологической школы. В любом случае, искомое нами

будет лежать еще глубже. Оно не лежит на поверхности, чтобы можно было

пощупать его и познать, – психолог или психотерапевт должен сначала

докопаться до него. Оно залегает глубоко в том же смысле, что и руда.

Так же изумруды спрятаны в недрах земли, и горняку нужно приложить

немало сил, чтобы драгоценный камень заиграл гранями на солнце.

Я говорю о новом рубеже еще и потому, что большинству людей неведомы

подобные вещи, и это неведение имеет своеобразную окраску, как никогда

прежде в истории. Мы не только ничего не знаем о природе креативности,

но и боимся у знавать. Мы сопротивляемся познанию ее. Поясню свою

мысль. В данном случае я веду речь скорее о первичной креативности, а

не о вторичной, – о той креативности, истоки которой лежат в глубинах

личности, о той, которая порождает идеи, кардинально отличающиеся от

общепринятых в настоящий момент. Я различаю эту первичную креативность

и ту, которую я называю вторичной креативностью. Вторичная

креативность выступает своего рода аналогом научной продуктивности,

как ярко продемонстрировала психолог Анна Роу в своих недавних

исследованиях. Анна Роу обнаруживала подобную креативность, исследуя

одну за другой разные группы известных людей– бесспорно способных,

плодовитых, деятельных, знаменитых людей. Например, в одном из своих

исследований она взяла группу самых известных биологов, согласно

списку в American Men of Science. В другом изучила всех видных

палеонтологов Америки. В результате она пришла к парадоксальному

выводу, который нам еще предстоит осмыслить, а именно к выводу о том,

что у многих хороших ученых достаточно определенно проступают черты

личности, которую психиатры и психотерапевты определяют какригидную

личность47. Ригидность обычно подразумевает ограниченность, боязнь

своего подсознания, именно в том смысле, о котором говорил я. Следуя

логике, вы легко придете к тому же выводу, к которому пришел в свое

время я. Речь идет о двух разновидностях науки. И исходя из этого,

науку, если угодно, можно определить как общественный институт,

созданный для того, чтобы дать возможность некреативным людям, работая

вместе

Эмоциональные преграды креативности

95

со множеством других подобных себе, опираясь на опыт многочисленных

предшественников, проявляя осторожность, предусмотрительность,

тщательность и т. д., -творить и совершать открытия. Такую науку и

такую креативность я называю вторичной.

Однако мне кажется, что я смогу пояснить кое-что и относительно

первичной креативности, той самой, что зарождается в самых глубинах

подсознания и которую мне удалось выявить у специфически креативных

людей, объединенных мною в особую, тщательно отобранную, группу.

Высока вероятность того, что креативность такого рода, первичная

креативность, генетически заложена в каждом из нас. Она универсальна и

ни в коем случае не уникальна. Ее можно обнаружить у каждого здорового

ребенка. В детстве каждый из нас был креативен, но многие, повзрослев,

утеряли это качество. Она универсальна еще и вот почему: если вы

психотерапевт и возьметесь изучать человека, то есть докапываться до

глубинных, неосознаваемых пластов его психики, вы неизбежно обнаружите

там и креативность, вам не удастся пройти мимо нее. Я приведу только

один пример, но он будет хорошо понятен всем. Не секрет, что во сне мы

гораздо более креативны, чем наяву. Во сне мы и умнее, и смышленее, и

отважнее, и оригинальнее, и т. д. и т. п. Если стряхнуть с себя

ограничения, внешние и внутренние, если выйти изпод контроля, мы

обязательно станем более креативными, чем обычно. Недавно я взял на

себя заботу обойти всех моих знакомых психоаналитиков, выспрашивая у

них об их опыте высвобождения креативности. Все они в один голос

убеждали меня, и я уверен, что к их мнению присоединятся и все

психотерапевты, что психотерапия в состоянии помочь пациенту проявить

заложенную в нем креативность, даже если прежде он ничего такого не

замечал за собой. Трудно себе представить, как можно доказать этот

тезис, но таково было их общее впечатление. Если угодно, считайте это

экспертной оценкой. Это убеждение людей, которые помогали писателям, у

которых возникали определенные проблемы со своим творческим трудом.

Психотерапевт помогает таким людям открыть дорогу их творческим

способностям, помогает преодолеть запреты, ослабить внутреннего

цензора и вновь начать писать. Основной опыт психотерапии таким

образом заключается в обнажении глубинных пластов способностей

человека, которые обычно лежат под спудом, в высвобождении генетически

заложенных в нем потенций, в пробуждении креативности, которая была

дарована каждому из нас, но впоследствии утеряна.

Есть разновидность невроза, истоки которой легко понять и которая, в

свою очередь, может помочь нам лучше понять проблему эмоциональной

блокады креативности, и об этом неврозе я хочу поговорить отдельно.

Это компульсивно-обсессивный невроз.

Этим неврозом страдают ригидные, зажатые люди. Они действительно

страдают, потому что жить им непросто. Они стараются контролировать

каждый свой шаг, каждое движение, стараются управлять собой и своими

чув-

96

Креативность

ствами и потому производят впечатление людей суровых, даже холодных.

Они не могут почувствовать себя раскованно, они находятся в постоянном

напряжении. В нормальном состоянии (я говорю о нормальном состоянии,

потому что бывают и крайние случаи, когда это напряжение перерастает в

болезнь и требует вмешательства психиатра или психолога) они могут

послужить примером благонравия, организованности, аккуратности,

педантичности, уравновешенности и рассудительности, – из таких людей

получаются прекрасные бухгалтера. В терминах психодинамической теории

их можно емко охарактеризовать как <до конца расщепленных>, -

наверное, самых расщепленных из всех людей. В их душе пролегает

глубокая, непроходимая пропасть между тем, что они знают о себе, что

позволяют себе осознавать, с одной стороны, и тем, что не осознается

ими, что они запрещают себе осознать (репрессированная часть

глубинного), с другой стороны. По мере того, как мы больше узнаем об

этих невротиках и о причинах мучающей их репрессии, мы все ближе

подходим к мысли, что аналогичные причины в большей или меньшей

степени вызывают и репрессию креативного в человеке вообще. Таким

образом, на примере крайнего, экстремального проявления, мы можем

понять сущность того, что касается обычного или нормального. Невротики

обречены быть такими. У них нет другого пути. И нет выбора. Только на

этом пути невротик может почувствовать себя в безопасности, в порядке,

только при помощи крайнего педантизма, предсказуемости, сдержанности и

безупречного владения какими-то конкретными приемами он добьется

ощущения, что ему ничего не угрожает, только в этом случае он не будет

истязаем тревогами. Он чувствует, что ему необходимо, и он знает, он

привык добиваться того, что ему нужно, именно при помощи такого

поведения. Всякое <новаторство> он воспринимает как угрозу своей

безопасности, он отрицает само существование нового, он отдает себя на

откуп своему прошлому опыту, он заставляет застыть окружающий его

слишком изменчивый мир, он заставляет себя поверить в то, что он живет

в незыблемом, неизменном пространстве. Ему обязательно нужно построить

свою жизнь на базе апробированных правил и законов, руководствуясь

однажды установленным распорядком и привычками, которые хорошо себя

зарекомендовали в прошлом и от которых он ни за что не откажется в

будущем, и только тогда он сможет почувствовать себя в безопасности и

только в таком случае сможет избежать мучительной тревоги.

Но зачем ему это? Что вызывает у него такой страх? Приверженцы

психодинамической теории, наверное, так бы ответили на эти вопросы: он

испытывает страх перед своими эмоциями, своими глубинными инстинктами,

своим глубинным <Я> и всеми силами пытается не допустить их

пробуждения. Он вынужден делать это! Иначе он почувствует, что сходит

с ума. Этот конфликт между страхом и защитой от него гнездится внутри

человека, но человек генерализует конфликт, выносит его вовне и

воспринимает все окружающее через призму этой тревоги. Он ведет войну

сам с собой, его враг

Эмоциональные преграды креативности

97

находится внутри него, но если он встречает в окружающей его

действительности нечто, напоминающее ему его внутреннего врага, он

вступает в бой и с этим. Его страшит хаос, и он становится

чрезвычайно, до крайности упорядоченным. Но его страшит и малейший

беспорядок в окружающем его мире, потому что беспорядок лишний раз

показывает ему возможность полной победы хаоса над порядком или пугает

возможностью сговора с его внутренним, подавленным хаосом с целью

ниспровержения существующего порядка вещей. Все, что ставит под угрозу

его контроль, все, что усиливает его опасного, затаившегося врага или

подрывает основы его защитных сооружений, будет вызывать страх и

тревогу у такого человека.

Это жизнь обделенного человека. Разумеется, он может добиться

некоторого спокойствия. Он может прожить всю жизнь и не совершить ни

одной ошибки. Может быть, ему удастся удержать все окружающее под

контролем. Но каких отчаянных усилий потребует это от него! На это

может уходить вся его энергия, он может сломаться только потому, что

не выдержит напряжения постоянного контроля над собой. Это

изнурительная работа. И все-таки он может справиться с ней и

продолжать жить, оберегая себя от опасных импульсов своего

подсознания, своего неосознанного <Я>, своего реального <Я>. Он

отгородится от своего неосознаваемого. Похожее описано в одной басне

про некого древнего правителя. Однажды его оскорбил один человек, и

правитель, узнав, в каком городе живет его обидчик, повелел истребить

всех жителей этого города. Он просто хотел быть полностью уверен в

том, что обидевший его не избежит наказания. Таким же решительным

образом поступает и компульсивно-обсессивный невротик. Он отвергает,

он уничтожает в зародыше все свои неосознаваемые импульсы, чтобы быть

абсолютно уверенным, что они не выплеснутся наружу.

Я клоню к тому, что именно в этой части души, которой мы обычно

чураемся и которую стараемся держать в узде, в нашем неосознаваемом, в

нашем глубинном <Я> – именно там живет наша способность играть,

радоваться, фантазировать, смеяться, заниматься пустяками, одним

словом, быть спонтанными, и, что особенно важно, креативными. Что есть

креативность, как не особого рода интеллектуальная игра, индульгенция,

выдаваемая нашим глубинным <Я>, на то, чтобы быть самим собой,

сочинять и придумывать, быть раскованным, свободным, чтобы, в конце

концов, хоть наедине с собой быть сумасшедшим. (Если идея не выглядит

сумасшедшей, значит, в ней недостает новизны.)

Компульсивно-обсессивный человек отказывается от своей врожденной

креативности. Он отказывается от поэзии в своей душе. Он отказывается

от праздника воображения. Он подавляет всю свою здоровую <детскость>.

Все вышесказанное применимо к понятию <социальная адаптированность>, к

тому, что хорошо передается выражением <идти в ногу>, то есть быть в

ладу с миром, быть реалистичным, здравомыслящим, зрелым и

ответственным. Однако меня тревожит, что некоторые необходимые аспекты

этой адаптированности заставляют нас закрыть глаза и не замечать того,

98

Креативность

что действительно угрожает лучшей приспособленности. Я имею в виду,

что расхожий здравый смысл диктует нам стараться ладить с миром

вопреки, а зачастую и в ущерб ладу с нашей собственной физической,

биологической и социальной реальностью. Зачастую в угоду требованиям

внешнего мира мы отказываемся от своего глубинного <Я>. Обычно это не

принимает форму острого конфликта, как в случае

компульсивно-обсессивного невроза, но меня беспокоит, что

выкристаллизовавшееся в последнее время понятие <социальная

адаптированность> все смелее и настойчивее призывает нас не обращать

внимания на эту опасность, как и на свое внутреннее <Я>. А ведь

получается так, что с точки зрения лучшей адаптированности нашими

главными врагами становятся наша нежность, наши фантазии, наши эмоции,

наша <детскость>. Я пока не затрагивал еще одну сторону этого же

вопроса, которая заинтересовала меня в ходе исследования креативных

людей (равно, как и при исследовании некреативных). Так получалось,

что моими испытуемыми оказывались в основном мужчины, и я не мог

пройти мимо панической боязни всего, что мужчина может назвать

<женским> или <женственным>, и что тут же заслуживает звания

<гомосексуального>. В суровом мужском кругу <женственным> считается

практически все, что может иметь отношение к креативности:

воображение, фантазия, легкость, поэзия, музыка, нежность,

сентиментальность, романтизм, – и все эти свойства, качества и явления

обычно рассматриваются мужчинами как несовместные с маскулинностью и

даже каким-то образом угрожающие ей. Все качества, которые можно

отнести к категории <слабостей>, подлежат подавлению в процессе

взросления мужчины и его адаптации к миру. Но могу вас уверить, что

очень многое из того, что мы привыкли считать <слабостями>, на самом

деле таковыми не являются.

И сейчас, обсуждая все эти неосознаваемые процессы, которые

психоаналитики называют <первичными> и <вторичными>, я могу, как мне

кажется, внести свою лепту в решение этого парадокса. Как ни сложно

расставлять по полочкам клочки хаоса, как ни трудно быть рассудочным в

отношении мистического, но мы должны пытаться сделать это.

Первичные процессы, процессы несознаваемого познания, мировосприятия,

интересующие нас в первую очередь, не подчиняются законам здравого

смысла и логики, на которых воздвигается здание <вторичных процессов>,

в которых мы логичны, разумны и реалистичны. Если вторичные и

первичные процессы существуют сами по себе, расщеплены, то страдают и

те, и другие. Крайнее выражение такого развода или абсолютного

отделения логики, здравого смысла, рациональности от глубинных пластов

личности дает нам компульсивно-обсессивный тип личности,

компульсивно-рациональный человек, человек, который разучился жить в

мире эмоций, который не знает, влюблен он или нет, потому что любовь

алогична, который не может позволить себе рассмеяться, потому что смех

нелогичен, нерационален, неразумен. Если человек настолько расщеплен,

мы имеем дело с болезненной

Эмоциональные преграды, креативности

рациональностью и одновременно – с болезненными первичными процессами.

Вторичные процессы, огражденные и дихотомизированные, можно

рассматривать как конструкции, порожденные страхом и фрустрацией, как

систему защитных сооружений, как учреждение для угнетения и слежки,

как сложнейшее хитросплетение тайных переговоров с фрустрирующим и

опасным миром предметов и отношений, который один может удовлетворить

человеческие нужды, но требует слишком дорогой платы. Такое сознание,

такое Эго, или сознательное <Я>, воспринимает мир через призму своей

болезни, творит свои болезненные законы и живет по ним, считая их

всеобщими законами природы и общества. Это своего рода слепота.

Компульсивно-обсессивный человек не только лишает себя простых

человеческих радостей, он когнитивно слеп ко многому, что сокрыто в

нем, в других людях и даже в природе. Если такой человек станет

ученым, он многого не сможет увидеть в изучаемой им природе. Да, такие

люди способны делать работу, но мы, как психологи, обязаны в первую

очередь спросить о них самих: какой ценой дается им это? Насколько эта

работа добавляет им несчастья? – А потом обязательно и об этой работе:

что это за работа? Нужно ли ее делать?

Мне довелось знавать одного человека, который мог бы послужить

образцом компульсивно-обсессивной личности. Это был один из моих

преподавателей, и он отличался весьма характерным способом хранить

свои вещи. Он тщательно собирал все прочитанные им за неделю газеты и

аккуратно подшивал их. Каждая такая недельная подшивка перевязывалась

красной ленточкой и укладывалась в месячную стопку, которая в свою

очередь перевязывалась желтой ленточкой. Его жена рассказывала мне,

что он выработал недельное расписание того, что он будет есть на

завтрак. Например, в понедельник это будет апельсиновый сок, во

вторник – овсянка, в среду – чернослив и так далее до конца недели, и

не дай бог жене что-нибудь перепутать в этом раз и навсегда

установленном порядке и подать ему чернослив в понедельник. Он хранил

все использованные им бритвенные лезвия, аккуратно упаковывая их в

мешочки и снабжая ярлыками. Когда он появился в лаборатории, – я

прекрасно помню этот день, – то первым делом снабдил ярлыками и

этикетками все, что там было. Он все стремился организовать и

упорядочить, ему хотелось ко всему приклеить соответствующий ярлык. Я

помню, как он в течение нескольких часов приспосабливал ярлычок к

миниатюрной лабораторной вещице, на которой совсем не было места для

ярлыка. А однажды я откинул крышку фортепьяно в его лаборатории и на

внутренней стороне крышки обнаружил наклейку, на которой значилось:

<Фортепьяно>. Что сказать, такой человек действительно в беде. Он

невозможно несчастен. Этот человек заслуживает того, чтобы сказать:

<Да, он работает, но что это за работа! Нужна ли она кому-нибудь?>

Иногда нужна, а иногда не нужна. К сожалению, многие наши ученые

относятся именно к этому типу людей. Такого рода мелочность и

скрупулезность иногда могут оказаться полезны-

100

Креативность

ми в науке. Такой человек в состоянии, например, потратить двенадцать

лет своей жизни, ковыряясь с микродиссекцией ядра одноклеточного

организма. Нет слов, такого вида деятельность требует терпения,

настойчивости, упрямства и неистребимой жажды постижения истины,

которыми обладают очень немногие люди.

Первичные процессы в таком раздвоенном, ограниченном, полном страха

восприятии – болезненны. Но эта болезненность не закон! Наше

внутреннее, глубинное восприятие всегда смотрит на мир сквозь призму

желаний, страха и удовлетворения желаний. Здесь полезно вспомнить, как

смотрит на мир, на себя и на окружающих людей маленький человек. Его

способ восприятия прямолинейно логичен, в том смысле, что его

мироощущение не знает запретов и противоречий, не дробится на

восприятия разновеликих сущностей, не имеет нужды расщеплять,

противопоставлять и взаимоисключать. Первичным процессам ребенка не

нужен Аристотель и его логика. Они независимы от контроля, табу,

дисциплины, ограничений, отсрочек, планирования, учета возможностей и

вероятностей. Они не принимают законов времени и пространства,

причинно-следственных связей, закона вероятности, законов общества и

законов вселенной. Такой мир не имеет ничего общего с физическим

миром. Он может преобразовывать объекты, сливать несколько явлений в

одно и придавать одной вещи несколько сущностей, как это бывает в

сновидениях. Когда нечто угрожает нашему сознанию, то он

трансформирует опасные объекты, подменяет их, подставляет на их место

другие. Он подменяет настоящие объекты на иные, безопасные, и

перенаправляет на них наши эмоции. Он может темнить и скрываться за

маской, он предельно символичен. Он всемогущ, всеведущ, вездесущ. (Не

забывайте о сновидениях. Все, о чем я говорю, относится к

сновидениям.) Это недействительный и недействующий мир, ему ничего не

стоит произвести вещь, явление или поступок без реального делания,

одним вздохом фантазии. Большинство из нас знает этот мир, порождаемый

первичными процессами, – бессловесный, сверхконкретный, почти

осязаемый, и как правило зримый. Это предоценочный, предморальный,

пред-этический, предкультурныймир. Он предшествует добру и злу.

Цивилизация понуждает человека к дихотомизации, и только потому, что

этот мир отделяется от реального, сознательного, вторичного мира, он

оценивается как ребяческий, незрелый, сумасшедший, опасный, пугающий.

Вспомните мой пример, человека, который полностью подавил свои

первичные процессы, полностью оградился от своего подсознания. Этот

человек болен в том смысле, который я описал.

Человек, у которого полностью разрушены вторичные процессы – механизмы

контроля, рассудочного мышления, порядка, логики, будет, пожалуй,

шизофреником. И он тоже очень и очень болен.

У здоровых же людей, особенно у тех, которые отличаются высокой

креативностью, обнаруживается способность сплавлять и синтезировать

свои вторичные и первичные процессы, свое сознательное и

бессознательное, свое

Эмоциональные преграды креативности

1U1

глубинное <Я> и сознающее <Я>. Они делают это изящно и полноценно. И

опыт этих людей дает мне право заявить, что такое слияние возможно,

хотя и не очень распространено. Хорошим помощником в этом деле может

послужить психотерапия, лучше сказать – глубинная и продолжительная

психотерапия. В результате слияния первичные и вторичные процессы

взаимообогащают друг друга и меняют характер протекания и первых и

вторых. Бессознательное перестает страшить человека; человек вступает

в новую жизнь, и это жизнь в согласии со своей сущностью, с ребенком в

душе, со своими фантазиями, со своим воображением, со своими

желаниями, со своей <женственностью>, со своим поэтическим и безумным

началами. Такой человек, как однажды чудесно выразился один

психоаналитик, <чтобы укрепить свое Эго, позволяет себе

регрессировать>. Это добровольная, сознательная регрессия. Именно у

такого человека имеется в распоряжении креативность, доступная, легко

реализуемая креативность, которая нас интересует.

Компульсивно-обсессивный человек, описанный выше, при крайней

выраженности своего синдрома, не в состоянии играть. Он не может

<расслабиться>. Он может, к примеру, сторониться веселых сборищ и

вечеринок, – ведь он разумен, а что может дать ему такое

неинтеллектуальное, а зачастую просто дурашливое мероприятие, как

вечеринка? Он, как правило, абсолютный трезвенник, потому что алкоголь

может помешать ему контролировать ситуацию, что ни в коем случае не

приемлемо для него и представляет великую опасность. Он должен

контролировать себя всегда и везде. Трудно представить его под

гипнозом. Его, скорее всего, страшит мысль даже об анестезии или о

потере сознания. Ему всегда нужно соответствовать своему представлению

о себе, быть упорядоченным, сознательным и рациональным, – даже там,

где это выглядит нелепо, например, на вечеринке. Именно это я имел в

виду, когда говорил, что человек, живущий в ладу со своим

бессознательным, способен <расслабиться>. Он может позволить себе быть

слегка взбалмошным, немного сумасшедшим, делать глупости, он

откликается на розыгрыши и мистификации и способен получать

удовольствие от них; он способен радоваться своей дурашливости,

<укрепляя таким образом свое Эго>, как сказал этот мой знакомый

психоаналитик. Он способен к сознательной, добровольной регрессии – и

не стремится постоянно соответствовать умозрительному образу и

контролировать себя. (Не знаю, кстати ли, но мне вспомнился человек,

который всегда умудрялся так торжественно сидеть в кресле, словно

выполнял важную работу.)

Мне кажется, что сейчас я уже могу больше сказать об открытости перед

бессознательным. Психотерапия, работа над собой и самопознание -

трудный процесс, и он труден именно потому, и это стало совершенно

очевидно для всех, что сознательное и бессознательное в человеке

разделены. Как добиться, чтобы эти два мира, мир нашего тела и мир

нашей реальности, были друг с другом в ладу? Как правило, психотерапия

–процесс постепенного, шаг за шагом, знакомства человека с его

бессознательным при содей-

102

Креативность

ствии ведущего эту очную ставку специалиста. Обнажается первый пласт,

человек привыкает к своему бессознательному, усваивает его, знакомится

с ним, и бессознательное уже не кажется ему таким уж опасным или

ужасным. Затем идет следующий пласт, за ним еще один, и вновь и вновь

повторяется ритуал знакомства с тем, что так страшило его и что на

поверку не может вызывать опасений. Он боялся своего бессознательного,

потому что смотрел на него глазами ребенка, живущего в нем. Это

ребенок в нем что-то перепутал. Но взрослый тут же вступился на его

защиту и репрессировал то, что напугало ребенка, взрослый изгнал это

пугающее бессознательное и отгородился от него так надежно, что сквозь

оборонительные рубежи не смогли проникнуть ни доводы научения, ни

аргументы опыта, ни уговоры воспитания, и это обиженное нечто таилось