Текст книги "История русского романа. Том 2"

Автор книги: А. Бушмин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 69 (всего у книги 70 страниц)

Реалистическое искусство по самому своему существу принципиально чуждо всему неподвижному и догматическому, так как его задачей является изображение жизни в ее изменении и развитии. Это относится, как отчетливо понял еще Гоголь, не только к содержанию реалистического искусства, но и к его формам, и прежде всего к тем способам сю-

жетосложения, которыми пользуется художник – реалист. Если романист XVII и XVIII веков охотно пользовался старыми, традиционными любовно – авантюрными схемами, расшивая эту устойчивую сюжетную основу по своей прихоти новым узором, то в XIX веке перед романистами встала задача разработки такой формы романа, в которой все сюжетные элементы рождались бы каждый раз заново из самой жизни, являлись отражением содержания и форм реального, изменяющегося и развивающегося общественно – исторического процесса. Вот почему пушкинская характеристика «Онегина» как «свободного романа», размышления Толстого о своеобразии путей развития большой повествовательной формы в русской литературе и те трудности, с которыми он сталкивался, пытаясь определить жанр «Войны и мира», критические замечания Лескова об «искусственной и неестественной форме романа» [676]676
  H. C. Лесков, Собрание сочинений, т. 5, Гослитиздат, М., 1957, стр. 279.


[Закрыть]и поиски им иной, менее «закругленной» фабулы не были чем‑то случайным. Эти свидетельства явились отражением упорных поисков всей русской литературой

XIX века такой формы романа, которая в наибольшей степени отвечала бы формам и содержанию действительной жизни, – поисков, проходящих через всю историю русской литературы этого периода, получивших своеобразное преломление в творчестве каждого из великих русских романистов.

Показательно то, что, когда творчество великих русских романистов во второй половине XIX и в начале XX века стало предметом пристального внимания и изучения за рубежом, наряду с гуманистическим пафосом, глубоким социальным и морально – этическим содержанием русского романа восхищение зарубежных читателей вызвала созданная русскими писателями новаторская форма романа, свободная от привычных шаблонов и «романических» аксессуаров. Отрицательное отношение классиков русского романа к сложившимся литературным шаблонам, их стремление передать самое дыхание «живой жизни», подчинить все композиционные элементы романа наиболее полному ее выявлению, отказ от наперед заданных догматических, отвлеченных моралистических критериев в оценке героев захватывали в романах Тургенева, Толстого и Достоевского передовых литераторов и читателей Западной Европы и США, представлялись им подлинной революцией в истории жанра романа.

Свойственное Толстому и другим великим русским романистам пренебрежение внешней эффектностью сюжетного развития, хитроумной и занимательной, искусно построенной и сознательно усложненной фабулой, стремление их строить свои романы так, чтобы их внешне «неправильная» и безыскусственная форма отвечала «неправильности» и безыскусственности самой изображаемой жизни в ее реальном, повседневном течении, с характерным для нее сложным переплетением индивидуальных и общественных судеб, вначале нередко ставили западноевропейских читателей и критику в тупик. Многие ранние отзывы зарубежных писателей конца XIX – начала XX века о русских романистах, и в особенности о Толстом, напоминают отзывы просветителей XVIII века о Шекспире: подобно Вольтеру, восхищавшемуся мощью и естественностью шекспировского гения и в то же время считавшего его драмы лишенными «истинной» гармонии и вкуса, западноевропейские писатели и критики, знакомясь с творчеством Толстого, нередко были готовы одновременно и восхищаться «стихийной» мощью русского романиста, и порицать его романы за нарушение в них привычных литературных канонов, за их кажущуюся «бесформенность» и неэффектность. Так, известный английский критик М. Арнольд, характеризуя «Анну Каренину» не как «роман» в традиционном смысле слова, а как «кусок жизни», именно в этом предельном стирании привычных граней между литературой и жизнью видел и главный недостаток творческой манеры Толстого. Подобные же упреки – в пренебрежении законами литературной архитектоники, в «недостатке архитектуры» – не раз раздавались на Западе не только по адресу романов Толстого и Достоевского, но даже по адресу романов Тургенева, хотя в общем романы последнего быстрее и легче вошли в литературный обиход Запада, чем романы Толстого и Достоевского. [677]677
  См.: D. Brewster. East‑West Passage. A study in literary relationships. London, 1954, pp. 219–229.


[Закрыть]Однако, если в первые годы знакомства зарубежных писателей и критики с творчеством русских романистов романы Толстого и Достоевского вызывали у них частые упреки в «бесформенности», хаотичности, отсутствии четкой композиции и т. д., то впоследствии за этой лишь кажущейся «бесформенностью» западноевропейская критика постигает (так же, как в свое время романтики в драмах Шекспира) присутствие неизвестной ей прежде, но от этого не менее реальной и ощутимой, архитектонической целесообразности. Созданная Толстым и Достоевским новая форма романа, при которой романист стремится как бы охватить и воспроизвести в романе целиком движущийся широкий поток жизни человека и общества со всеми свойственными ему «неправильностями», внезапными перебоями, замедлениями и ускорениями темпа, вызывает теперь горячее восхищение наиболее чутких и передовых представителей мирового искусства, становится для них исходным пунктом в их исканиях, в их работе над художественным воплощением жизненных конфликтов и характеров современности.

7

В своих статьях о Пушкине В. Г. Белинский высказал замечательную мысль о том, что значение великих явлений литературы и искусства не представляет собой некоей раз навсегда данной, постоянной величины, так как оно растет и развивается вместе с развитием и изменением самой жизни. История распространения и влияния русского классического романа за рубежом подтверждает эту мысль Белинского.

Историю восприятия русского романа зарубежным читателем нельзя рассматривать только с узкой, историко – литературной точки зрения – как изолированный и замкнутый процесс. Усвоение на Западе русского романа, ставшего явлением общемировой культуры, было тесно связано в XIX веке с общим усилением влияния передовой русской культуры на передовую культуру других народов, с развитием русского освободительного движения, превратившегося в передовой отряд международного революционного движения. Вместе со сменой исторической обстановки в самой России, вместе с созреванием в ней могучих революционных сил и перемещением центра мирового революционного движения в Россию росли и постоянно увеличивались во второй половине XIX и в начале XX века интерес к русской литературе и к русскому роману в Западной Европе и во всем мире.

Уже в 40–е и 50–е годы XIX века на ряд западноевропейских и славянских языков переводятся прозаические произведения Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Герцена. Не только среди многочисленных культурных деятелей в славянских странах, но и среди выдающихся умов других стран Запада русские роман и повесть находят себе в это время отдельных тонких и проницательных ценителей, какими были, например, К. Фарнгаген фоп Энзе в Германии или П. Мериме во Франции.

«Если теперь вообще время читать романы, – писал в 1851 году в рецензии на первый роман А. И. Герцена «Кто виноват?» один из немецких журналов, – то стоит читать одни русские… Этот народ открывает перед человеком новый мир. Русским романам присущи не меньший дар наблюдательности и практическая твердость, чем английским; но по сравнению с последними они обладают тем огромным преимуществом, что не отдают себя на служение тривиальным традициям давно уже пережившего себя мировоззрения, но с полнейшей интеллектуальной свободой раскрывают в своих художественных образах все вопросы, волнующие человечество». [678]678
  «Deutsche Monatsschrift», 1851, Bd. II, № 6 (1), S. 366–375.


[Закрыть]

В 50–60–е годы революционная деятельность Герцена, возраставшие и крепнувшие связи между деятелями русского и славянского освободительного движения, пропаганда русской литературы за рубежом, осуществлявшаяся Тургеневым, его близкое общение с французскими и немецкими литераторами способствуют более широкому, объективному и всестороннему ознакомлению западноевропейского читателя с русской культурой и литературой. [679]679
  Роль Тургенева как популяризатора творчества русских романистов на Западе освещена в статье: М. П. Алексеев. Тургенев – пропагандист русской литературы на Западе. «Труды Отдела новой русской литературы», т. I, Изд. АН СССР, М. —Л., 1948.


[Закрыть]Возросший в годы Крымской войны и в особенности в период крестьянской реформы интерес широких слоев населения западноевропейских стран к России и к русской культуре явился предпосылкой для оживления в 60–е годы изучения русского языка и переводческой деятельности с русского на западноевропейские языки.

В 1868 году Мериме, публикуя свои статьи о Пушкине и Тургеневе, отмечал популярность Тургенева во Франции и называл его одним из вождей реалистической школы в мировой литературе. В 60–е и 70–е годы романы Тургенева завоевывают широкое признание на Западе и в США, вызывая горячее восхищение таких популярных в эти годы немецких критиков, как Ю. Шмидт, таких англо – американских писателей, как Г. Джемс, Т. Перри и Д. Хоуэлле, которые кладут принципы Тургенева– романиста в основу своей литературно – эстетической программы.

«Чем более я изучаю вас, тем более глубоко изумляет меня ваш талант. Я восхищаюсь этой сдержанной страстностью, этим сочувствием к самым маленьким людям, одухотворенностью картин природы… Какое сочетание нежности и иронии, наблюдательности и красочности! И как все это согласованно!.. Какая уверенная рука!.. Но более всего заслуживает похвал ваше сердце, то есть постоянная взволнованность, какая‑то особенная восприимчивость, глубокое и потаенное чувство», – писал Г. Флобер Тургеневу после знакомства с «Рудиным» и «Записками охотника». [680]680
  «Новый мир», 1955, № 6, стр. 305.


[Закрыть]Позднее чтение романа «Новь» вызывает у Флобера новый прилив восхищения, побуждая его воскликнуть: «Как он оригинален, как хорошо построен!.. ни одного лишнего слова! Какая неистовая, потаенная сила!». [681]681
  Там же.


[Закрыть]

По совету Тургенева Флобер, Г. Мопассан, А. Доде, Э. Гонкур, Э. Золя в 1877–1879 годах знакомятся с «Войной и миром», – романом, вызвавшим у Флобера «возгласы восхищения». [682]682
  Г. Флобер, Собрание сочинений, т. VIII, Гослитиздат, М., 1938, стр. 506.


[Закрыть]В этот же период западноевропейская революционная молодежь, деятели славянского национально – освободительного движения получают доступ к «Что делать?» Чернышевского. В 80–е и 90–е годы переводы романов Толстого и Достоевского, а также других русских романистов – вплоть до многочисленных переводов произведений романистов второго и третьего плана – довершают знакомство передового западноевропейского и вообще зарубежного чита теля с творчеством русских романистов. Прочное вхождение русского романа с 70–80–х годов в круг мировой классической литературы порождает постоянно растущую с этого времени критическую литературу о русском романе на западноевропейских языках, весьма разнообразную и пеструю по своей идеологической окраске, а также способствует формированию за рубежом специальных квалифицированных кадров переводчиков русской классической литературы (К. Гарнетт в Англии, И. Хэпгуд в США и др.). Бслед за многочисленными рецензиями на русские романы, критическими статьями о Гоголе, Тургеневе, Толстом, появившимися на различных языках в период с 50–х по 80–е годы, в 80–е годы выходят зарубежные книги о русских писателях – романистах – монографии Э. Дюпюи (1885), М. Вогюэ (отдельное издание – 1886) и т. д.

Особенно большую известность на Западе приобрела в 80–90–е годы книга французского критика Мельхиора де Вогюэ «Русский роман», переведенная на многие западноевропейские языки. Заслуга Вогюэ состоит в том, что он в середине 80–х годов прошлого столетия с большой силой поставил вопрос о реализме русского романа, указав на его связь с гуманизмом русской литературы, с ее этическим пафосом, отзывчивостью к человеческим страданиям, вниманием к внутреннему миру человека. Но, выступив в качестве горячего пропагандиста русского романа на Западе, Вогюэ был в то же время родоначальником многих ложных, путаных представлений о нем, получивших в последующие десятилетия широкое хождение в буржуазной критике. Консерватор и идеалист, Вогюэ рассматривал русский роман в отрыве от общественной жизни России и освободительной борьбы, стремился тенденциозно представить его в качестве выражения непознаваемых, вечных и неизменных свойств русского национального характера. Тем не менее книга Вогюэ сыграла значительную роль, как источник информации о творчестве русских романистов, в особенности Толстого и Достоевского.

В 1886 году А. Н. Пыпин, в связи с выходом книги Вогюэ, отмечал «настоящее торжество» русской литературы на Западе, выразившееся в «целом дожде переводов» и в многочисленных отзывах зарубежных писателей и критики, единодушно писавших о новизне и оригинальности русского реализма. [683]683
  Вестник Европы, 1886, № 9, стр. 301.


[Закрыть]«Знаменитые английские романисты умерли, не оставив преемников. Господствующее положение, которое утратил французский роман, наследует не английский, а… русский роман, – писал влиятельнейший английский критик М. Арнольд. – Последний приобрел сейчас величайшую славу, которую он заслуживает. Если новые литературные произведения поддержат и укрепят ее, то всем нам придется заняться изучением русского языка». [684]684
  Matthew Arnold. Essays in Criticism. Second sériés. London, 1888, p. 254.


[Закрыть]

Горячий энтузиазм, который вызвали у западноевропейских читателей и критики в 70–90–е годы романы Тургенева, Толстого, Достоевского, способствовал повсеместному росту в этот период интереса также к другим эпохам и к остальным жанрам русской литературы – к рассказу, повести и драматургии. По справедливому замечанию одного из исследователей развития европейского романа в конце XIX века, русский роман, значение которого как «наиболее выдающейся основы всего реалистического повествовательного искусства», «вершины человеческого творчества» в этом жанре, было осознано в 80–90–е годы, сыграл для Западной Европы решающую роль в деле «открытия» мирового значения русской литературы в целом. [685]685
  H. Gerschmann. Studien über den modernen Roman. Königsberg, 1894. S. 40, 117.


[Закрыть]

По выражению английского критика Г. Фелпса, русский роман стал с конца XIX века неотъемлемой частью «европейской классики». [686]686
  G. Phelps. The Russian novel in English fiction. London, 1956, p. 11.


[Закрыть]Его возрастающее влияние явилось, по свидетельству английского писателя Д. Голсуорси, «великим живительным течением в море современной литературы». [687]687
  Там же. Ср.: M. И. Воропанова. Д. Голсуорси о русской литературе. «Ученые записки Московского гос. педагогического института им. В. И. Ленина», т. СХХХ, вып. 3, М., 1958.


[Закрыть]Высокая идейность русского романа, его гуманизм, свойственный ему энциклопедический охват общественной жизни, его публицистичность и политическая страстность – все эти черты производили огромное впечатление на передовых писателей и читательскую аудиторию Западной Европы. «Та страстная горячность, с которой русские писатели в своих романах стремятся решать проблемы, которые в Западной Европе обычно были достоянием ученого, политика или публициста, оказала живительное и освежающее действие на все литературы Запада», – писал в 1920–е годы, выражая общую оценку значения русского романа для мировой литературы, сложившуюся к этому времени за рубежом, один из многочисленных авторов статей о русской литературе. [688]688
  Reallexikon der deutschen Literaturgeschichte, Bd. III. Herausg. von P. Merker u. W. Stammler, Berlin, 1928–1929, S. 133.


[Закрыть]

Выше уже отмечалось, что одной из особенностей русского романа, рано осознанной и передовой литературой и литературной критикой Запада, была свобода от привычных на Западе сюжетных шаблонов и условностей. Русский роман в 70—)80–е годы стал для крупнейших писателей Запада и США классическим образцом отрицания мертвой дидактики, книжных шаблонов и литературных схем во имя свободного, широкого и всестороннего изображения правды жизни, – изображения, проникнутого высоким гуманизмом, верой в достоинство и ценность человеческой личности. [689]689
  См.: R. A. Ge ttman. Turgenev in England and America. The University of Illinois press, Urbana, 1941, pp. 28–82.


[Закрыть]Вместе с тем уже в эти годы наиболее передовые и проницательные умы Запада подошли к пониманию того, что эстетические открытия великих русских романистов, характер их реализма были нераздельно связаны с общественным, гражданским пафосом русской литературы, с характером ее патриотизма, который сделал русскую литературу литературой «борьбы». [690]690
  См. об этом: Ф. Я. Прийма. Начало мировой славы Л. Толстого. «Русская литература», 1960, № 4, стр. 48.


[Закрыть]Если Э. Золя видел в Толстом прежде всего «мощного аналитика» и «глубокого психолога», [691]691
  Е. Zola. Mélanges, préfaces et discours. Paris, 1929, p. 255.


[Закрыть]то те зарубежные писатели и критики, которых не удовлетворял реализм Золя и его школы, указывали, что источником превосходства русского реализма над французским являются гуманизм русских романистов и их вера в творческую активность человека. Сопоставляя произведения романистов русской реалистической школы с произведениями французских натуралистов, многие писатели Запада считали решающим различием между теми и другими то, что в отличие от французских натуралистов, видевших свою задачу по преимуществу в изображении физической и духовной нищеты и приниженности, русские романисты, напротив, стремились показать активность своих героев, их стремление к борьбе, умели вызвать в читателе (даже тогда, когда их героп не могут победить силы враждебных обстоятельств и вынуждены им уступать) гордость за людей, которые способны переносить свои страдания с такой нравственной высотой, стойкостью и отзывчивостью к окружающим. [692]692
  См.: D. Brewster. East‑West Passage, pp. 150–155.


[Закрыть]«Он писал романы и драмы, – заметил в 1884 году о Тургеневе один из его первых американских почитателей Генри Джемс, – но настоящей, великой драмой его жизни была борьба за лучшее положение пещей в России». [693]693
  Там же, pp. 102–103.


[Закрыть]

Связь русского романа с русским освободительным движением получила отражение в многочисленных отзывах о русском романе зарубежных писателей и критиков конца XIX века, в том числе в книге испанской романистки Э. Пардо – Басан «Революция и роман в России» (1887). Отмечая значение литературы в России как передовой общественной силы, Э. Пардо – Басан писала о русском романе: «Русские предъявляют к роману гораздо большие требования, чем мы… Для нас роман – это средство убить время. Для русских это не так. Они требуют, чтобы романист был пророком нового будущего, вождем новых поколений, освободителем от крепостного рабства, борцом с тиранией». [694]694
  E. Раrdо Вazаn. La revolueiôn у la novela en Rusia. Secunda ediciôn, Madrid, 1887, p. 424.


[Закрыть]

Русский роман XIX и XX веков явился одной из вершин реализма в мировой литературе. И вместе с тем этот роман в классических образах запечатлел для народов других стран, для современных и будущих поколений те особенности духовного склада русского народа и его лучших людей, которые в XIX веке способствовали превращению русского революционного движения в передовой отряд международной революции, а в XX веке поставили русский пролетариат и трудящиеся массы России во главе социалистического пролетариата и трудящихся всего мира. Именно эти особенности русского романа и сделали его в глазах передовых умов Запада и Востока, в глазах широких читательских масс всего мира не только одним из самых выдающихся, бессмертных явлений художественной культуры человечества, но и огромной, могучей по своему воздействию на умы жизненной силой.

«Слава русских романистов вытеснила славу английских благодаря их правдивости, – писал о русском романе один из исследователей новейшей английской литературы. – В отличие от англичан, русские романисты никогда не стремились быть только мастерами смеха и слез… В умах их зарождались философские системы, планы революционных преобразований. Антагонизм по отношению к современной цивилизации – таков основной тон их учений». [695]695
  W. C. F r i e r s о n. The English Novel in Transition. 1885–1940. University of Oklahoma‑Press, 1942, p. 135.


[Закрыть]С еще большей энергией и убежденностью ту же мысль выразил в годы второй мировой войны английский критик

В. Притчет: «Большим преимуществом русских романистов было то, что они должны были содействовать решению русского вопроса, который стал вместе с тем всеобщим вопросом человечества – вопроса о значении и необходимости подъема народных масс»; «Если мы попытаемся определить то качество русского романа, которое способствовало его исключительному престижу, решающим для нас явится слово „реализм“. У русских романистов за непосредственно изображаемыми ими образами всегда стоял иной мощный образ, который поднимал русский реализм на несколько дюймов над землей, – судьба России… А кто произносит слово „Россия“, тот говорит одновременно: „человечество“». [696]696
  New Statesman and Nation, 1942, 17 January; 25 April.


[Закрыть]

В конце XIX и в начале XX века влияние русского романа стало одним из важнейших факторов, способствовавших в этот период формированию тех романистов Западной Европы и США, которые боролись с идейным и художественным измельчанием современного им буржуазного романа.

«Русский роман преобразовал роман французский», – писал в 1893 году французский романист Э. Род. Гуманизм русского романа, понимание великими русскими писателями своего творчества как «акта человеколюбия» помогли писателям его поколения, по признанию Э. Рода, найти путь к освобождению от самодовлеющего эстетизма теории «искусства для искусства» и вместе с тем от бесстрастного объективизма натуралистов. [697]697
  Э. Р о д. Русский роман и французская литература. «Русский вестник», 1893, № 8, стр. 210–212, 224–225.


[Закрыть]

Огромное освободительное влияние русского романа переживают в этот период не только уже сложившиеся писатели старшего поколения, но и молодые Томас и Генрих Манн, Ромен Роллан, Джон Голсуорси, Теодор Драйзер и другие формировавшиеся в этот период многочисленные представители гуманистической литературы Запада и Востока.

В автобиографических записях и «Дневниках» Роллана, в его «Жизни Толстого» (1911), в книге Т. Манна «Гёте и Толстой» (1922) и в ряде позднейших высказываний его о творчестве русских иисателей – романи– стов. в книгах и статьях о русских писателях А. Франса, С. Цвейга, Б. Шоу, Д. Голсуорси, Э. Гарнета, А. Беннета и многих других прогрессивных писателей Запада начала XX века отражена та огромная дань уважения и признательности, которую испытывали к ним их западноевропейские современники. «Как эпический писатель, Толстой – наш общий учитель, – писал от имени поколения западноевропейских писателей начала XX века А. Франс, – он учит нас наблюдать человека и во внешних проявлениях, выражающих его природу, и в скрытых движениях его души; он учит нас богатством и силой образов, одушевляющих его творчество; он учит нас безошибочному выбору положений, которые могут дать читателю ощущение жизни во всей ее бесконечной сложности… Толстой дает нам… пример непревзойденного интеллектуального благородства, мужества и великодушия. С героическим спокойствием, с суровой добротой он изобличал преступления общества, все законы которого преследуют только одну цель – освящение его несправедливости, его произвола». [698]698
  «Интернациональная литература», 1940, № И—12, стр. 229.


[Закрыть]«Борцы и герои… мученики великой ответственности перед идеей человечества», по выражению Т. Манна, [699]699
  «Современный Запад», 1923, № 3, стр. 241.


[Закрыть]русские писатели – романисты в условиях того идеологического кризиса, который был вызван эпохой империализма, помогли укреплению линии новой демократической и гуманистической литературы на Западе и в США. Не случайно, отвечая в 1927 году на вопрос о двенадцати лучших романах мировой литературы. Д. Голсуорси назвал среди них два романа Л. Толстого и три Достоевского, а его современник А. Беннет отнес к числу лучших романов вообще только произведения русских романистов (Гоголя, Тургенева, Достоевского и Толстого). В то же время творчество русских романистов помогло писателям Китая, Индии и других стран Востока в поисках тех путей, которые вели в этих странах к созданию новой национальной литературы, – литературы, возникшей на основе ломки старых, средневековых литературных традиций, широкого приобщения писателя – романиста и повествователя к запросам современной социальной жизни своего народа и всего человечества.

«Русская литература, – писал китайский писатель Лy Синь, – раскрыла перед нами прекрасную душу угнетенного, его страдания, его борьбу; мы загорались надеждой, читая произведения сороковых годов. Мы горевали вместе с героями произведений шестидесятников». [700]700
  Лy Синь, Собрание сочинений, т. II, Гослитиздат, М., 1955, стр. 99.


[Закрыть]Из русского классического романа китайские писатели, по свидетельству Лy Синя, «поняли самое важное, что в мире существуют два класса – угнетатели и угнетенные». [701]701
  Там же.


[Закрыть]

В XX веке произведения русских прозаиков переводятся на все основные восточные языки, входят в широкий читательский обиход в Индии, Китае, Корее, Японии, в арабских странах и Латинской Америке. В переводах и популяризации русского классического романа активно участвуют крупнейшие писатели этих стран, в том числе Лу Синь, Прем Чанд, Р. Тагор. [702]702
  О воздействии русского классического романа на литературы Востока и Латинской Америки см. в следующих работах: И. Ю. Крачковский. Русско-арабские литературные связи. В кн.: И. Ю. Крачковский, Избранные сочинения, т. III, Изд. АН СССР, М. —Л., 1956, стр. 267–332; А. П. Баранников. Индийцы о русской литературе. В кн.: Советское востоковедение, т. VI, Изд. АН СССР, М. —Л., 1949, стр. 7—23; H. Т. Федоренко. Китайская литература. Гослитиздат, М., 1956, стр. 418–440; В. Лисица. Русская классическая литература в Китае. «Русская литература», 1959, № 4, стр. 204–215; К. Осэ. Русская литература в Японии. «Печать и революция», 1930, № 5–6, стр. 102–104; М. – А. Астуриас. Русская литература в странах Латинской Америки. «Культура и жизнь», 1958, № 3, стр. 46–49; H. Н. Арденс. Народы Востока и русская литература. «Ученые записки Арзамасского гос. педагогического института», вып. 3, 1958, стр. 60—106.


[Закрыть]

При огромном воздействии русского романа в конце XIX и в начале

XX века на литературу всего мира неудивительно, что мимо творчества русских романистов не могли пройти нередко представители самых различных, иногда прямо противоположных литературных и общественно– политических направлений и группировок. Превращаясь в явление общеевропейской и мировой культуры, русский роман, как каждое крупное литературное явление, в специфических условиях каждой страны и эпохи воспринимался неодинаково; разные литературные школы и группировки осознавали его смысл и значение по – разному, извлекали из него для себя далеко не однородные уроки, раскрывали в своих высказываниях о русском романе различные пласты его идейного и психологического содержания. Вокруг оценки творчества русских романистов на Западе и вообще за рубежом зачастую вспыхивала острая литературная полемика, напряженная идейная и эстетическая борьба, в которой сталкивалась между собой передовая и реакционная литературно – эстетическая мысль. На творчество русских романистов, на их художественные принципы стремились по – своему опереться не только представители передовой гуманистической и демократической литературы, но и писатели идейно сложные, противоречивые, а нередко и прямо реакционные. Отсюда большая сложность и многообразие проблем, связанных с изучением судеб русского романа за рубежом, необходимость конкретного и точного анализа идейного и политического содержания различных откликов на русский роман, его многообразного влияния на творчество зарубежных писателей – рома– нистов. [703]703
  Различное с идеологической и эстетической точек зрения восприятие разными писателями и литературными группировками начала XX века, творчества русских романистов, борьба передовой и реакционной литературно – эстетической мысли в связи с оценкой русского романа за рубежом освещены в ряде исследований советских ученых. См.: Т. Мотылева. 1) О мировом значении Л. Н. Толстого. Изд. «Советский писатель», М., 1957; 2) Достоевский и мировая литература. В кн.: Творчество Ф. М. Достоевского. Изд. АН СССР, М., 1959; Ф. Я. При й м а. Начало мировой славы Л. Толстого. «Русская литература», 1960, № 4; А. Л. Григорьев. Достоевский и зарубежная литература. «Ученые записки Ленинградского гос. педагогического института им. А. И. Герцена», т. 158, 1958.


[Закрыть]

Как ни было значительно в конце XIX и начале XX века влияние русского романа на творчество романистов других народов, значение русского романа для прогрессивной культуры человечества в этот период было бы неверно сводить только к его воздействию на развитие мировой романистики. Не менее велико было значение русского романа для революционного движения, его влияние на формирование умов передовой демократической и Социалистической молодежи во всем мире. Эти стороны идейного и эстетического содержания русского романа получили отражение в отзывах о нем крупнейших деятелей международного революционного движения.

Изучая экономическую и социально – политическую жизнь России второй половины XIX века, К. Маркс наряду с русской экономической литературой и публицистикой уделил пристальное внимание «Евгению Онегину» Пушкина, произведениям Гоголя и Тургенева, сатирическим циклам Щедрина. В 1885 году Ф. Энгельс в письме к М. Каутской отметил идейные и художественные достоинства «превосходных» романов русских писателей [704]704
  К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. XXVII, стр. 505.


[Закрыть]– достоинства, ставшие особенно ощутимыми для зарубежного читателя в последней четверти XIX века, на фоне многочисленных симптомов реакционного перерождения и упадка буржуазной культуры в капиталистических странах Западной Европы. Высокую оценку русскому роману, как великому, подлинно классическому литературному явлению, в следующий период дали Ф. Мерииг, Р. Люксембург, К. Цеткин, Г. В. Плеханов. Широкое и многостороннее освещение вопрос о мировом значении русской классической литературы в начале XX века получил в работах В. И. Ленина, в особенности в «Что делать?» и в гениальных Ленинских статьях о Толстом.

Наряду с творчеством Гоголя, Тургенева, Толстого, Достоевского, Щедрина с конца XIX века усиливается влияние на мировую литературу «Былого и дум» Герцена, «Что делать?» Чернышевского, «Записок революционера» П. А. Кропоткина, романов Степняка – Кравчинского и других художественных произведений русских писателей – демократов, в которых получили отражение идеалы русского революционного движения, образы его непосредственных героических участников. Особенно большое значение «Что делать?» Чернышевского, автобиографические произведения Герцена и Кропоткина, романы Степняка и других народнических революционеров имели на Западе для революционной молодежи, для тех писателей западных и южнославянских стран, стран Востока и США, которые в своем творчестве были непосредственно связаны с тогдашним революционным и социалистическим движением.

Исключительно велико было значение творчества русских романистов для развития культуры, литературы, освободительного движения народов СССР, для культуры славянских народов. Под идейным и эстетическим влиянием русского классического романа в XIX и начале XX века формировались украинская и белорусская проза, совершалось становление и развитие жанра романа в эстонской и латышской, грузинской и армянской литературах, в литературах Польши, Чехии, Болгарии. Г. Сенкевич, М. Конопницкая, Б. Прус, Э. Ожешко в Польше, А. Ирасек в Чехии, И. Вазов в Болгарии сумели во многих своих произведениях живо и творчески воспринять принципы русского реалистического романа и развить их в национальном духе. Созданный Тургеневым образ болгарского революционера – патриота Инсарова – борца за освобождение своей родины от турецкого ига – сыграл исключительную роль в истории умственного пробуждения нескольких поколений передовой болгарской (и вообще славянской) молодежи. Еще более глубокий след оставил, по свидетельству Г. Димитрова, в сознании деятелей последующего демократического и пролетарского движения славянских стран Запада образ героя «Что делать?» Чернышевского – Рахметова.

Подъем русского крестьянского и пролетарско – социалистического движения в начале XX века, революция 1905–1906 годов раскрыли для широкого международного читателя в русской классической литературе в целом и в русском романе в частности новые стороны. В эти годы во всем мире усиливается интерес к творчеству основоположника социалистического реализма М. Горького, воспринятому в органической связи с развитием русской революции и подъемом освободительной борьбы русского рабочего класса. Одновременно возрастает интерес к предшественникам и современникам Горького – большим и малым, что находит свое отражение в новой волне переводов произведений русских романистов на иностранные языки, в посвященных им новых критических статьях и исследованиях. Восьмидесятилетний юбилей Льва Толстого (1908) и его смерть (1910), столетие со дня рождения Гоголя (1909) и другие памятные даты, связанные с творчеством выдающихся русских романистов, привлекают к себе в эти годы широкое внимание во всем мире. Горячее сочувствие передового читателя вызывает верность русского классического романа реалистическим традициям, гуманизму, передовым освободительным идеалам. Русский роман с его могучим реализмом, суровым и правдивым обличением социального зла, близостью к народу, устремленностью в будущее становится для лучших писателей Запада образцом подлинного высокого и вдохновенного искусства, гармонически сочетающего правду и красоту, суровое, неприкрашенное изображение жизни и возвышенный гуманистический пафос. Об этих чертах творчества русских романистов писала в 1909 году группа английских писателей (к которой принадлежали Г. Джемс, Д. Голсуорси, Э. и К. Гарнет и др.) в телеграмме по поводу столетнего юбилея со дня рождения Гоголя. «Более всего поражает нас в русской литературе… – заявили названные английские писатели, – необычайное сочувствие ко всему, что страдает, к униженным и оскорбленным, к пасынкам жизни всех классов и состояний… Это особенное сочувствие, проникающее собою все, что есть наиболее выдающегося в русском искусстве, нисколько не является покровительством или даже жалостью. Оно есть скорее чувство кровного родства людей, которое держит тесно вместе членов семьи, равно в несчастий, как и в счастии; оно есть то чувство истинного братства, которое объединяет все разнородное человечество.