Текст книги "История русского романа. Том 2"

Автор книги: А. Бушмин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 70 страниц)

В жизни Веры Павловны, точно так же как и в жизни Лопухова, Кирсанова, Рахметова, личные отношения и личное счастье неразрывно связаны с интересами труда и общественной деятельности. В той и другой области они проводят одинаковые идеи и принципы, и это единство составляет одно из величайших завоеваний духовного развития той эпохи.

Мысль об определяющем значении труда в развитии человека – одна из главных идей романа, лежащая в основе всех его образов, в основе приемов художественной типизации, присущих Чернышевскому.

Паразитическое тунеядство общественных классов, исторически отживших и неспособных к какому бы то ни было участию в производстве материальных или духовных ценностей, – это почва, на которой произрастают не «просто дурные», «пошлые», но «дрянные люди», – люди, ни к чему не пригодные, практически и нравственно несостоятельные, в отличие от «просто дурных» людей, которые тоже живут по законам своекорыстия и эксплуатации, однако лишь для того, чтобы самим не стать жертвами своекорыстия и эксплуатации, которые все же практически деятельны и не чужды труда, а, значит, при ином социальном порядке способны направить свои усилия не во вред, а на пользу другим людям – пусть только это будет им выгодно. Мысль эта раскрывается в публицистической форме во втором сне Веры Павловны.

Наиболее устойчивым, постоянным, действующим во все эпохи и во всяком обществе источником положительных сил человеческой природы является, по мысли Чернышевского, труд в самом широком значении этого понятия, включая все формы общественно необходимой, целесообразной физической и духовной деятельности. Искажение и распад лучших свойств человеческой природы, нравственная деградация и практическая никчемность характеров имеют своим источником паразитизм, бездеятельность или подмену целесообразной деятельности мнимой, «фантастической» деятельностью: «Да, отсутствие движения есть отсутствие труда… потому что труд представляется в антропологическом анализе коренною формою движения, дающею основание и содержание всем другим формам… А без движения нет жизни, то есть реальности, потому это грязь фантастическая, то есть гнилая» (120).

Однако еще определеннее и полнее мысль о созидательной роли труда в духовном развитии человека раскрывается в положительных героях Чернышевского.

«Новые люди» в подавляющем большинстве случаев складывались в обстановке, требующей с отроческого возраста трудовых усилий. Они и в дальнейшем «грудью, без связей, без знакомств, пролагали себе дорогу» к образованию, к независимости и к тем формам общественно полезного труда, которые отвечают их личным склонностям и способностям; благодаря этому они свободны от подавляющего влияния господствующих представлений, от раболепства, чинопочитания, преклонения перед денежным богатством – от обезличивающего давления «старого мира».

Очевиднее всего это проявляется опять‑таки в общественно – трудовой практике положительных героев Чернышевского. Разумный труд, осмысленный в его общественном значении, понятый как деятельность на благо других людей и всего общества, является их личной нравственной потребностью, основой их личного достоинства, первым условием их наслаждения жизнью. Это «черты не индивидуумов, а типа, типа до того разнящегося от привычных тебе, проницательный читатель, что его общими особенностями закрываются личные разности в нем», – замечает Чернышевский (144).

Однако не только общие всему этому типу черты, но и черты индивидуального своеобразия, личные особенности каждого из своих героев Чернышевский связывает с многообразием форм труда и общественной деятельности. Каждый из положительных героев романа представляет одну из возможных и необходимых по условиям времени форм служения общественному благу. Лопухов и Кирсанов, при всей общности типовых черт, различаются между собой тем, что у одного преобладает над всеми прочими склонность к научной деятельности, а у другого – к деятельности общественно – просветительской. Пропаганда передовых идей среди студенческой молодежи, организация и воспитание более широкого круга разночинной интеллигенции в духе революционного демократизма вызывают у Лопухова наибольший интерес, и эта склонность в такой же мере, как желание поскорее вызволить Веру Павловну из‑под власти семейного гнета, определила его отход от научных занятий в области медицины: при первой возможности он бросает частные уроки, считая их для себя «малоинтересными», но продолжает занятие в заводской конторе, «потому что оно важно, дает влияние на народ целого завода, и… он кое‑что успевает там делать» (193). После «выстрела на мосту» он едет за границу с поручениями Рахметова, а затем переходит на полулегальное положение и действует в России под чужим именем.

Кирсанов же, в соответствии со своими личными склонностями, отдает главное внимание и все силы научной деятельности, видя ее смысл также в подготовке условий для счастливого будущего народа. Оба они исходят из одинаковых убеждений и стремлений; Кирсанов, разумеется, горячо сочувствует деятельности Лопухова и Рахметова и всегда готов оказать им любое содействие, однако наука является основной формой его служения обществу, и это определяет особенности его быта и формы его общения с людьми.

Близость и различия индивидуальных характеров этих персонажей отражают одну из типичных особенностей русской жизни того времени – глубокую внутреннюю связь между освободительным движением 60–х годов и подъемом русской материалистической науки, давших миру таких выдающихся ученых – демократов, как Сеченов, Мечников, Менделеев и др. Индивидуальные различия выступают здесь как форма существования и развития типического, как различные тенденции исторического развития типического. В начале 60–х годов Лопухов и Кирсанов представляют еще один и тот же ясно определившийся тип разночинно – демократической молодежи. Но индивидуальные различия между ними, сказывающиеся в их общественно – трудовой практике, являются зачатком двух близких, но совсем не тождественных типов, определившихся окончательно в последующие годы русской жизни: это тип революционера – просветителя, непосредственного участника освободительной борьбы, и тип передового ученого – материалиста.

Если социальная практика, подчиненная законам и нормам эксплуататорского общества, обезличивает людей, делая их по душевному строю похожими друг на друга, то практика борьбы с угнетением и социальной несправедливостью, деятельность, направленная на дело общественного прогресса, рождает громадное многообразие индивидуальных характеров. Чернышевский говорит о «новых людях»: «…в этом, по – видимому, одном типе разнообразие личностей развивается на разности более многочисленные и более отличающиеся друг от друга, чем все разности всех остальных типов разнятся между собою» (145). Это та сторона художественного метода Чернышевского, которая делает его роман особенно близким социалистической литературе. Как известно, Горький видел главную свою заслугу перед русской литературой в том, что он «понял величайшее значение труда, – труда, образующего все ценнейшее, все прекрасное, все великое в этом мире». [30]30
  М. Горьки й, Собрание сочинений, т. 24, Гослитиздат, М., 1953, стр. 395.


[Закрыть]Такой подход к художественному осмыслению действительности Горький считал основой всей социалистической литературы: «Основным героем наших книг мы должны избрать труд, то есть человека, организуемого процессами труда… человека, в свою очередь организующего труд более легким, продуктивным, возводя его на степень искусства. Мы должны выучиться понимать труд как творчество». [31]31
  Там же, т. 27, 1953, стр. 320.


[Закрыть]

Лучшие писатели русской революционной демократии – Некрасов, Салтыков – Щедрин, Чернышевский – были ближайшими предшественниками социалистической литературы в первую очередь в изображении труда. Однако именно Чернышевский в своем романе более других писателей – современников приблизился к пониманию моральной функции «пруда как творчества». Общественно полезную трудовую деятельность он изображает как первую нравственную потребность «порядочного» человека и как основу всестороннего творческого и духовного роста личности; осмысленный общественно полезный труд «дает основание и содержание всем другим формам» жизненной деятельности его положительных героев, определяя характер всех отношений их с людьми, как общественных, так и личных. Высокие нравственные потребности и выводят их, по мере их внутреннего роста, на дорогу революционно преобразующей деятельности. В этом коренное отличие этики Чернышевского от этических теорий более ранних просветителей.

Важнейшая черта этической теории Чернышевского заключается в том, что она не признает никаких нормативов или «заповедей», но исходит из учета конкретных характеров и обстоятельств. Это не догматическая мораль, прилагающая общую мерку ко всем людям без разбора, насильственно подавляющая присущие данному характеру потребности и чувства, не позволяющая им естественно развиться до того уровня человечности, при котором «уж никак нельзя опасаться, что натура их повлекла бы к безнравственности» (222). Этика Чернышевского основывается на глубоком доверии к человеческой природе, к ее потребностям и возможностям. Подавлять, по мнению героев романа, следует только фальшивые, неестественные, т. е. «фантастические», чувства и потребности, взращенные в человеке уродливыми и несправедливыми обстоятельствами социального неравенства. Подавление человеческих потребностей, не имеющих дурных социальных корней, не только не укрепляет нравственное достоинство человека, но может даже подорвать его. Старание заглушить такие потребности, по словам Лопухова, «не ведет ни к чему хорошему. Оно приводит только к тому, что потребность получает утрированный размер, – это вредно, или фальшивое направление, – это и вредно и гадко, или, заглушаясь, заглушает с собою и жизнь, – это жаль» (182).

«Теория расчета выгод», которой придерживаются в области этики Чернышевский и его положительные герои, – это по существу не «тео рия разумного эгоизма», как ее обычно называют, а скорее «теория разумной целесообразности». В области общественно – политической практики – это мораль революционной целесообразности; в области личных отношений – это целесообразность, продиктованная интересами наибольшего духовного роста, благополучия и счастья всех лиц, в этих отношениях участвующих.

Необходимость постоянно вдумываться и подвергать анализу не только явления общественные, но и самые интимные свои побуждения, чувства и отношения с близкими определяет особенности психологии ге – у роев Чернышевского, делая Лопухова и Кирсанова людьми рационалистического склада. В этом отношении Чернышевский находится в согласии со своими героями. Ему не свойственна та способность непосредственного поэтического воспроизведения «диалектики души», потока противоречивых чувств и переживаний, которую он сам отмечал как сильнейшую особенность таланта Л. Толстого. Он заменяет воспроизведение хода чувств и противоречивых побуждений своих героев вдумчивым анализом сердечных переживаний с точки зрения этической «теории расчета выгод». Этот анализ развертывается главным образом через размышления самих участников коллизии и только отчасти от лица автора. Каждый из них судит о деле со своей точки зрения и приходит к выводам и решениям своим путем, вытекающим из его особенного положения в коллизии. В своих рассуждениях они нередко противоречат друг другу и даже самим себе, принимают недальновидные решения, а когда обнаруживается их несостоятельность, отказываются от них; постепенно в этой борьбе противоречивых суждений и чувств они приходят к правильным решениям.

При всем несходстве с психологизмом таких великих современных ему романистов, как Толстой и Достоевский, свойственный Чернышевскому метод психологического раскрытия внутренней жизни его героев нисколько не противоречит жизненной и художественной правде, поскольку вполне отвечает складу и особенностям характеров его положительных героев. В таком способе изображения внутреннего мира людей есть своя поэзия.

Если в психологическом анализе характеров и отношений иногда и проступают рассудочность и рационалистический схематизм, это связано не с сущностью художественной манеры Чернышевского, а с непоследовательностью ее осуществления. Недостаточно последовательно осуществляется в романе, например, глубокое понимание взаимосвязи типического и индивидуального. Индивидуальные различия характеров Лопухова и Кирсанова, Веры Павловны и Полозовой, как они проявляются не в труде и общественной деятельности, а в личной жизни (в любви и семейных отношениях, в развлечениях и отдыхе), Чернышевский объясняет не многообразием исторически развившихся форм действительности, а исключительно «разностью натур», т. е. врожденным различием природных свойств отдельной человеческой личности. Так, Лопухов по натуре человек спокойный и замкнутый, нуждающийся в уединении. Наоборот, Вера Павловна от природы порывиста, имеет склонность к шумной общительности. И это главная причина, по которой они не могут быть вполне счастливы в семье, поэтому и возникла «вторая любовь» ее к Кирсанову: «Я принадлежу к людям необщительным, она – к общительным. Вот и вся тайна нашей истории», – разъясняет Лопухов (230). Для того чтобы создать прочную семыо, он должен был встретиться с Полозовой – девушкой, у которой, так же как у него, склонность к уединению и спокойствие характера происходят «из собственной ее натуры» (307). Для взаимной любви и прочного семейного счастья требуется как обязательное условие полное совпадение, тождество всех индивидуальных особенностей, составляющих своеобразие личности.

Индивидуальное своеобразие личности проявляется преимущественно в отдыхе: «В труде мы действуем под преобладающим определением внешних рациональных надобностей; в наслаждении – под преобладающим определением других, также общих потребностей человеческой природы. Отдых, развлечение – элемент… вводимый в жизнь уже самою личностью; тут личность хочет определяться собственными своими особенностями, своими индивидуальными удобствами» (229–230). Таким образом, оказывается, что «натура» отдельного человека состоит как бы из двух слоев: из «общих потребностей человеческой природы», определяющих одинаковые для всех людей формы труда и наслаждения, и из индивидуальных особенностей, которые полнее всего обнаруживаются в способности человека отдыхать и развлекаться.

Сведение индивидуального своеобразия характеров преимущественно к сфере отдыха и развлечений является уступкой метафизическому представлению как о самой «натуре», о человеческой природе, так и об индивидуальном своеобразии личности. «Натура» выступает как некая извечная сила, предопределяющая сердечные склонности и страсти людей: «…против своей натуры человек бессилен» (230), – говорит Лопухов и поэтому отказывается от ломки своего характера и характера Веры Павловны для сохранения семейных отношений.

Непоследовательность Чернышевского в области мысли порождает непоследовательность также и в художественном методе. Поэзия мысли, пронизывающая повествование, открывающая в реальных жизненных явлениях все новые и новые грани, местами утрачивается, превращаясь в схематизм и иллюстративность. Это происходит там, где сама мысль романиста утрачивает гибкость и живое движение, где она не развивается из анализа реального содержания характеров и отношений, а привносится в роман как бы извне, а затем иллюстрируется образными средствами.

Сильнее всего это сказывается как раз в изображении частного быта и отдыха героев, где. по утверждению романиста, «натура просит себе наиболее простора» и «человек наиболее индивидуализируется» (230). Так индивидуальные особенности Веры Павловны выражаются в ее любви к хорошим сливкам и хорошей обуви, в наклонности пить кофе в постели, шумно веселиться на людях и наслаждаться «тихой нежностью» в интимных отношениях. Сцены и эпизоды, демонстрирующие эти черты, едва ли не самые слабые в романе.

4

Кульминацию семейно – психологического сюжета составляет фиктивное самоубийство Лопухова. Оно определяет дальнейшее развитие судеб всех главных участников коллизии: второе замужество Веры Павловны и ее переход к научной работе в области медицины, превращение Лопухова в профессионального революционера, его отъезд за границу и возвращение уже на нелегальном положении, его женитьбу на Полозовой. Между тем сам этот эпизод вынесен из третьей главы (где ему надлежало быть по хронологической последовательности событий) в начало романа. В чем смысл этой сюжетной инверсии? Чернышевский иронически объясняет этот прием стремлением «завлечь читателя». Это объяснение адресовано «проницательному читателю», который на протяжении всего романа выступает как собирательный образ, воплощающий все предрассудки эстетической рутины, морального догматизма и политического недомыслия.

На самом деле этот композиционный прием совмещает несколько функций. Он необходим романисту не только для усиления внешней занимательности, но и выполняет более серьезные задачи, способствуя выдвижению в центральной части романа на подобающее ему место образа Рахметова. Главка «Особенный человек», посвященная Рахметову, является идейной кульминацией романа. Вот почему она и занимает в романе место традиционной, сюжетной кульминации.

В развитии сюжетного действия романа роль Рахметова совсем ничтожна: он приносит Вере Павловне известие, что Лопухов вовсе не застрелился, доставляет его письмо, наконец объясняет дважды потрясенной героине, что образ действий ее законного мужа вовсе не какой‑нибудь особый героизм, а естественная норма поведения при данных обстоятельствах. С развитием событий главного сюжета Рахметов, таким образом, связан довольно внешне. Зато в идейном замысле Чернышевского и в идейной композиции романа он занимает центральное место: в его образе находит наиболее прямое и конденсированное выражение «идея идей» произведения – утверждение необходимости революционного действия, неотложности борьбы за народную революцию, против самодер– жавно – помещичьего гнета.

Первым условием художественности Чернышевский считал строгую связь всех элементов беллетристической формы и подчинение их общему идейному замыслу: «Как бы замысловата или красива ни была сама по себе известная подробность – сцена, характер, эпизод, – но если она не служит к полнейшему выражению основной идеи произведения, она вредит его художественности» (III, 663).

Образ Рахметова занимает центральное место в концепции романа не только потому, что он важен сам по себе, но и потому, что он дает истинное освещение всем остальным героям и событиям романа, играет роль критерия, мерила их подлинного значения и масштаба: «Человек, который не видывал ничего, кроме лачужек, сочтет изображением дворца картинку, на которой нарисован так себе, обыкновенный дом. Как быть с таким человеком, чтобы дом показался ему именно домом, а не дворцом? Надобно на той же картинке нарисовать хоть маленький уголок дворца; он по этому уголку увидит, что дворец – это, должно быть, штука совсем уже не того масштаба, как строение, изображенное на картинке, и что это строение, действительно, должно быть не больше, как простой, обыкновенный дом, в каких, или даже получше, всем следовало бы жить. Не покажи я фигуру Рахметова, большинство читателей сбилось бы с толку насчет главных действующих лиц моего рассказа» (228).

Главка «Особенный человек» заключает в себе самостоятельный сюжет – историю духовного формирования Рахметова как профессионального революционера, организатора подпольной борьбы с самодержавием и крепостничеством. В отличие от «обыкновенных порядочных людей» Рахметов не разночинец, всем опытом жизни подготовленный к восприятию передовых идей. Становление характера «особенного человека» происходит по несколько иным законам. И это отражено в сюжетном построении главки о Рахметове. Исходной точкой его духовного развития являются не условия среды и обстоятельства воспитания: богатре и знатное дворянское семейство могло, согласно взгляду Чернышевского, изложенному во втором сне Веры Павловны, вырастить из него лишь «дрянного человека».

Исходной точкой его формирования как «нового человека», а затем «особенного человека» являлась встреча одаренной натуры с условиями времени – с эпохой, которую переживала страна, с идеями, открывшими новую полосу в развитии русской общественной мысли. Он начинает с революционной теории, с выработки передового мировоззрения, а все дальнейшее его развитие является уже практическим применением этих убеждений, в первую очередь к собственной жизни. Рахметов создает для себя своеобразную жизненную школу теоретической и практической подготовки к революционной борьбе.

Если «обыкновенные порядочные люди» показаны в романе в своей среде, в кругу разночинной интеллигенции, то образ «особенного чело^ века» соизмеряется иными масштабами: Рахметов соотнесен с исторической эпохой и показан на фоне народной жизни. Он овладевает знаниями и идеями только по «самобытным» книгам – по первоисточникам, а народную жизнь он осваивает еще и практически, в скитаниях по стране, овладевая навыками наиболее тяжелых профессий физического труда. Таким путем он вырабатывает качество народного героя – богатыря, черты Никитушки Ломова в соединении с чертами передового мыслителя и способностями организатора революционного подполья.

Роман «Что делать?» – существенный шаг вперед в художественном осмыслении общественной природы человека как по сравнению с предшествующими романами, так и по сравнению с теоретическими представлениями самого Чернышевского. Особенно явственно это сказывается как раз в образе Рахметова. Социальная сущность его характера отнюдь, не сводится к тому, что заложено в нем породившей его сословно – классовой средой. Наоборот, она проявляется вопреки влиянию среды и социального происхождения и выражается в решительном разрыве героя с практическими и духовными традициями своего класса. Но общественная природа характера Рахметова оказывается также шире, чем у его новых друзей из среды разночинной интеллигенции. Он не ограничивается, как Лопухов или Кирсанов, демократическим сочувствием народу, готовностью способствовать улучшению его положения и борьбе за его интересы. Это не мешает, например, Кирсанову жить преимущественно интересами развития науки и пользоваться теми благами и удобствами, которые дает ему его положение ученого. Иное дело Рахметов. «Бывают на свете люди… которым чужое горе щемит сердце так же мучительно, как свое личное горе; люди, которые не могут чувствовать себя счастливыми, когда знают, что другие несчастны» (VI, 338), – писал Чернышевский в одном из своих политических обзоров. К этой категории принадлежит Рахметов. Бедствия народных масс для него не повод к сочувствию или негодованию, но жестокая нравственная необходимость практической борьбы против его угнетателей. В этом источник нравственного «ригоризма» Рахметова; он не мученик абстрактного долга, но человек, не умеющий забывать о несчастьях и угнетении других людей: «Вообще видишь не веселые вещи; как же тут не будешь мрачным чудовищем?» (217), – возражает он Вере Павловне, давшей ему это прозвище.

Интересы всего общества и народа стали его органическими, личными интересами, неотъемлемым содержанием его нравственной жизни. Это тот уровень развития человеческой природы, при котором с наибольшей полнотой проявляется общественная сущность человека. Малочисленность, таких людей вовсе не уменьшает их значения в жизни общества.

Каков же источник нравственной чуткости, общественного темперамента, творческих способностей «особенного человека»? Чернышевский ссылается на особенности его «натуры», т. е. на природную, врожденную одаренность личности: «задатки в прошлой жизни были, – говорит он о Рахметове, – но чтобы стать таким особенным человеком, конечно, главное – натура» (201). Столь же серьезное, порою решающее значение придает «натуре» и Рахметов: «…невозможно вполне заменить натуру ничем, натура все‑таки действует гораздо убедительнее» (216). С просветительской точки зрения положительные силы и способности человека, составляющие его человеческую сущность, рассматривались как продукт природы; обстоятельства общественной жизни понимались только со стороны их отрицательного, искажающего человеческую природу влияния. Чернышевский в своей публицистической деятельности разделял этот взгляд. Человек «по природе своей всегда имеет наклонность к доброжелательству и правде» (IV, 279), – писал он в статье о «Губернских очерках». Если эта естественная «наклонность к добру», одинаково присущая всем людям, не проявляется в практике и характерах всех людей, виною этому несправедливый и неразумный общественный порядок, при котором «обстоятельствами и учреждениями подавлена в народе энергия и нет простора умственной деятельности» (V, 697).

Однако Чернышевский – романист не останавливается на чисто просветительском решении этого вопроса, которое разделял Чернышевский– публицист, а идет дальше, к пониманию того, что не только отрицательные, но и положительные силы человеческих характеров и самой человеческой «натуры» являются не столько продуктом природы, сколько порождением общественной истории.

Воссоздавая пути формирования своих положительных героев, Чернышевский приходит к мысли, что все они не могли бы стать «новыми людьми», т. е. развить и выработать те душевные качества и нравственные потребности, те силы ума и воли, которые соответствуют подлинной человеческой природе, если бы не обстоятельства исторической жизни общества, сложившиеся в России в середине 50–х годов. Этот новый тип людей мог возникнуть только на определенном этапе исторического развития. В предшествующую эпоху он не существовал. «Недавно зародился у нас этот тип. Прежде были только отдельные личности, предвещавшие его; они были исключениями и, как исключения, чувствовали себя одинокими, бессильными, и от этого бездействовали, или унывали, или экзальтировались, романтизировали, фантазировали, то есть не могли иметь главной черты этого типа, не могли иметь хладнокровной практичности, ровной и расчетливой деятельности, деятельной рассудительности. То были люди, хотя и той же натуры, но еще не развившиеся до этого типа, а он, этот тип, зародился недавно» (144).

«Лишние люди», предвещавшие появление «новых людей», не имели возможности по условиям общественной жизни того времени развить в себе «деятельной рассудительности», того единства мысли, чувства и воли, без которого не может реализоваться «человеческая сущность». Понадобилось наступление новой полосы исторической жизни – эпохи общественного кризиса и назревающей революционной ситуации, чтобы в иной, разночинно – демократической среде люди «той же натуры» исторически развились до нового типа, уже полнее и глубже воплощающего в себе «человеческую сущность» – общественное содержание характера и нравственной жизни. В эпохи общественного застоя или замедления исторического развития этот тип исчезает, становится незаметен, но выработанные им человеческие свойства и духовные потребности продолжают существовать. Достигнутый «новыми людьми» уровень развития общественного человека исчезает не навсегда: тип «новых людей» возрождается в более полном, массовом, развитом виде в каждую новую революционную эпоху, с тем чтобы в конце концов стать «общею натурою всех людей», гармоническим воплощением «сущности человека» во всех членах общества: «И пройдут года, и скажут люди: „после них стало лучше; но все‑таки осталось плохо“. И когда скажут это, значит, пришло время возродиться этому типу, и он возродится в более многочисленных людях, в лучших формах, потому что тогда всего хорошего будет больше, и все хорошее будет лучше; и опять та же история в новом виде. И так пойдет до тех пор, пока люди скажут: „ну, теперь нам хорошо“, тогда уж не будет этого отдельного типа, потому что все люди будут этого типа, и с трудом будут понимать, как же это было время, когда он считался особенным типом, а не общею натурою всех людей» (145).

Так Чернышевский путем художественного исследования положительных характеров, сформированных русской жизнью середины прошлого века, вдумываясь в конкретно – историческое содержание этих характеров, в пути и возможности их дальнейшего обогащения и распространения, пришел к выводам, новым не только для него самого, но и для всей русской философско – исторической мысли: не только «золотой век» человечества находится не в прошлом, а в будущем, но и «естественный человек» тоже является не исходным пунктом общественной истории, а ее высшим достижением и результатом; понадобится еще длительный путь столь же противоречивого и неравномерного развития, еще несколько «меняющих друг друга эпох революционного подъема и общественной апатии и застоя, чтобы эти богатейшие возможности человеческой природы получили полное развитие и осуществление во всех людях, составляющих человеческое общество. «Обыкновенные новые люди» – это тот уровень развития общественной природы человека, который уже достигнут историческим этапом русской жизни. Рахметов и вообще «особенные люди» являются пока что чрезвычайно редкостным зерном будущего в настоящем. Его образ – наиболее полное и органическое воплощение единства революционно – демократических и социалистических идей, поэтому он и занимает центральное место в романе «Что делать?».

В пятой главе, которая так и называется – «Новые лица и развязка», дан конечный результат разрешения морально – бытовых и идейных коллизий, которые составляли кульминацию романа. Достигнув полного семейного счастья, две супружеские пары – Кирсановы и Лопуховы – устанавливают прочную дружбу между собой, добиваются гармонии трудовых и сердечных интересов. Но эта гармония еще несовершенна. Герои чувствуют себя на пороге великих событий, находятся в ожидании надвигающейся революционной грозы. В сценах пикника основная линия сюжетного действия сходится с дальнейшим развитием темы «особенных» людей, темы революционного действия: именно здесь в полной мере раскрываются страстная заинтересованность «обыкновенных новых людей» в революционном преобразовании страны и готовность их к любым испытаниям и опасностям, чем бы они ни грозили их семейному благополучию. Перспектива перехода к более высоким формам самоотверженного служения народу и составляет истинную развязку основной в романе сюжетной линии – истории духовного роста «новых людей».