Текст книги "Президент Всея Руси (СИ)"

Автор книги: А. Полевой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Он подвел их, он виноват. Слишком уверенный в своем преимуществе над хроноаборигенами. В том, что историю можно переписать без крови.

А теперь...

За окном слышался стук топоров это готовились укрепления. Шаги и зычный голос, это Ратибор раздавал приказы. Не громкие переговоры так Сенька получал доклады от разведки, теперь командующий тем, что осталось от их отряда.

Все ждали, что он поднимется. Скажет что-то. Найдет выход, как всегда.

Но Ярослав молчал, потому что впервые за все время не знал, что сказать.

Он проиграл.

И люди умерли за его ошибку.

Житодуб хотел что-то сказать, но Ярослав медленно закрыл глаза.

Ему не нужны были утешения.

Он должен был это вынести.

Запомнить.

И если когда-нибудь снова сможет встать – то уже не ошибаться.

Но пока...

Он просто лежал.

И слушал, как за окном дождь стихает, а значит, скоро снова начнется битва.

Тихо скрипнула дверь.

Ярослав не повернул голову, думал это Житодуб с очередным отваром или Ратибор с докладом, который ему сейчас невыносимо слушать.

Но в комнату ворвался теплый запах – куриный бульон, чеснок, та самая домашняя еда, которой не было в его жизни наверное уже целую вечность с этой походной жизнью.

– Нашла тебя, дурака , – тихий, дрожащий голос.

Он резко открыл глаза.

Марфа.

В грязной дорожной одежде, с потрескавшимися губами, с котелком в руках – и с глазами, в которых не было ни капли упрека.

– Ты... как...

– С Ратибором приехала. Тайком. Потому что знала – если не я, то кто же тебя на ноги поставит?

Она поставила котелок, села на край постели и крепко обхватила его голову руками, прижав к своему плечу.

И вот тогда, он сломался.

Задрожал, вцепился в ее платье, зарылся лицом в знакомый запах – лука, дыма и тех духов, что он когда-то изобрел для нее.

– Всех... всех погубил...

– Молчи , – она резко прижала его еще крепче. – Молчи. Пей бульон. Потом злись. Потом вой. Но сначала просто живи.

И он пил.

Горячий, наваристый, живой.

А Марфа гладила его по волосам и шептала – не пустые утешения, а злые, яростные слова:

– Они еще пожалеют. Очень пожалеют. Но сначала встань мой милый.

За окном дождь кончался.

А значит, скоро снова битва.

Глава 19

Клубясь над размытыми колеями, осенний туман медленно отступал под напором тяжёлых, моросящих капель. Дорога к Рязани перестала быть путём – она превратилась в жидкую и липкую грязь, из которой выползали остатки некогда грозного войска.

Они шли не строем, а ковыляли, понурив головы, обмотанные грязными тряпками. Щиты, некогда гордо расписанные, волоклись по грязи или были брошены где-то позади. У многих были окровавленные бинты, у всех – пустые глаза, в которых ещё стоял ужас озера Сомши и леденящий свист булгарских стрел. Это были не воины, а тени. Тени княжеских дружинников, ополченцев из дальних сёл, боярских отроков. Их гнал с поля боя животный инстинкт, и теперь он привёл их к этим деревянным стенам, за которыми, как они думали, не было спасения.

У проездной башни стоял Ратибор. Он не кричал. Его голос, низкий и хриплый, как скрежет жерновов, пробивался сквозь шум дождя и мычание толпы, наводя порядок.

– Ты, с перевязью – на стену к лекарям! Вы, трое – бросьте эти колоды, тащите брёвна к частоколу!

Кто плотник? Плотник, я тебя спросил!

Он хватал за плечо одного, толкал в спину другого, и из бесформенной массы людей начинали вырисовываться контуры обороны. Его собственные красногородцы, мокрые, но стойкие, служили живым каркасом: они вбивали колья, натягивали верёвки, отмечая границы будущих укреплений. Ратибор работал молотом и клином, раскалывая панику на полезные щепки – строителей, стрелков, санитаров.

С запада, от леса, донёсся иной звук, ритмичный, жутковатый скрип по мокрому дереву. Из туманной пелены медленно выплыли призрачные силуэты. Это были кони и низкие, грубые платформы на деревянных колёсах, движимые по проложенным в грязи рельсам. На платформах, прикрытые пропитанным воском тканью, лежали бочки, ящики, тюки. И два десятка людей в одинаковых тёмных кафтанах. Это было очередное красногородское ополчение.

И именно на этом стыке – грязь дороги, начало леса и степи – Сенька Шустрый встретил тех, кого ждали, но в чьё появление верилось с трудом. С юга, обходя основные топи, вышла конница. Не стройными рядами, а растянутой, усталой вереницей. Несколько десятков всадников на низкорослых, мохнатых конях, в смешанных, но исправных доспехах. Лица, обожжённые степным ветром. Впереди, на вороном жеребце, сидел Гаяз.

Сенька, в новом, не по росту, но тщательно подобранном доспехе командира, сделал шаг вперёд, преграждая путь. Он выпрямился, стараясь казаться старше и тверже.

– Воевода Гаяз. Для тебя и твоих людей отведено место у восточной стены, за амбарами. Фураж и вода уже там. Огонь разводить только в указанных ямах.

Он говорил чётко, по уставу, который сам же когда-то помогал Ярославу писать. Потом, убедившись, что формальности соблюдены, сделал ещё шаг, опустив голос почти до шёпота.

– Гаяз. Слушай. Твои воины… многие покрыли себя славой и остались на поле у Сомши. Но твой брат, Баймурза… Он не среди павших. Его отряд пробился сквозь булгарскую лаву и ушёл в лес севернее озера. Сейчас он с моими разведчиками. Жив.

Каменная маска на лице Гаяза треснула. Не дрогнули губы, не дёрнулась бровь. Он не ахнул, не поблагодарил богов. Его рука в рукавице с такой силой сжала поводья, что конь вздёрнул голову и фыркнул.

– Где он? – голос Гаяза был чужим, хриплым, будто прорвавшимся сквозь песок и кровь.

– В пути. С важным заданием, – коротко отрезал Сенька. – Как вернётся, ты первый узнаешь.

А над всем этим – над суетой у стен, над скрипом «конки» – низкое свинцовое небо продолжало сеять мелкий, назойливый дождь. Он смывал грязь с доспехов, заливал следы, стирая прошлое. Рязань уже не была пристанью для беглецов. Она медленно, с болью и скрипом, превращалась в крепость. И как знак, луч солнца пробился сквозь громады туч и впервые за несколько недель осветил землю.

Солнечный луч, тонкий и упрямый, пробился сквозь щель на ставнях, упав на грубо сколоченные половицы. Как та нить надежды, что потихоньку пробиралась сквозь мрак его души. Ярослав сидел, обхватив колени, чувствуя под пальцами шершавую поверхность глиняной миски. Всего полчаса назад в ней был бульон – тот самый, что сварила Марфа, проделавшая долгий путь с Ратибором, чтобы принести ему эту простую, такую необходимую сейчас пищу. Её поступок был как этот луч, он прорезал сумрак его души.

Его терзали сомнения. Где он ошибся?

И вот мысли, чёткие и холодные, выстроились в стройный ряд. Неумолимо пришло осознание.

Он, носитель будущего, возомнил себя провидцем. Забыл, что история – не шахматная доска, а люди – не фигуры. Их поступки нельзя просчитать как математическую формулу, разложить по полочкам, вписать в стройные логические схемы. Каждый человек обладает правом выбора и волей, и это ничем не предопределено. А он, бросив камень в воду времени, пустил множество волн изменений. Теперь человек мог принять иное решение – не то, какое он знал по истории.

Всеволод оказался не грубым варваром из учебников, а мудрым стратегом. Тот самый Большое Гнездо, сумевший объединить под своим началом столько земель... Как он мог его недооценить? О чём он думал? Междоусобица длится десятилетия, и все, кто в ней участвует, гораздо опытнее него.

«Железная дорога», пушки... Всё это требовало времени, которого у него не было. Нужно было сочетать новое со старым, а не пытаться перескочить через века.

Марфа молча наблюдала, как в его глазах, ещё недавно пустых, загорается знакомый огонёк – глубокая, выстраданная решимость, стальная воля, которая словно локомотив поезда сметала старые порядки.

– Я вижу это в твоих глазах... – её пальцы впились в его ладонь, – ...тот взгляд, перед которым дрожат боги. Я верю в тебя. У тебя всё получится. Ты справишься.

Ярослав поднял голову, и солнечный луч теперь освещал его лицо – всё ещё бледное, исхудавшее, но уже не безнадёжное. Словно на почти потухший уголёк в костре дунули свежим ветром.

– Позови Сеньку. И Ратибора, – голос звучал тихо, но при этом уверенно и твёрдо. – У нас есть работа.

Она улыбнулась, проводя рукой по его щеке.

Он вернулся. Но в нём произошла неумолимая метаморфоза, и теперь это был не прежний самоуверенный мечтатель, а настоящий воин и муж, познавший горечь поражения и вкус настоящей ответственности.

В низкой горнице пахло дымом, сушёными травами, и не привычными химическими запахами будущего спиртом и другими перегонками. Слабый свет сквозь мутные слюдяные оконца падал на грубо сколоченный стол, где лежала потрёпанная карта, испещрённая пометками.

Ярослав сидел, прислонившись к дубовым плахам стены. Лицо его было бледным, но глаза горели, как два тлеющих угля в пепле усталости. Он дышал ровно, через силу, и каждое движение рёбер давалось с большим трудом.

Марфа стояла у двери, пальцы её белели на складках передника. Она не вмешивалась, но каждый вздох мужа отзывался в ней тихой болью.

В горнице было тесно от людей и тяжёлого, тёплого воздуха.

Ратибор, мощный, как молодой медведь, сидел на дубовой лавке, и та стонала под тяжестью его доспеха. Сенька, ставший не по годам жёстким, бессознательно тянулся то к рукояти ножа, то поправлял свой лёгкий доспех, на его виске уже серебрились пряди, хотя ему было всего пятнадцать. Милорад, командир арбалетчиков, жилистый, как молодой дубок, с лицом, уже отмеченным первыми сединами, сосредоточенно жевал соломинку, вырванную из старой кровли.

Это были его командиры, так рано повзрослевшие.

Был тут и Гаяз, прибывший в Рязань из далёких степей, сидел чуть в стороне, щуря раскосые глаза. Казалось, он высматривал что-то далёкое, за стенами этой тесной горницы. Отношения его с Ярославом были странными и колючими, сплетёнными в общий клубок. Именно Гаяз когда-то совершил набег на Изрог, запустив ту самую цепочку, что привела к вселению Андрея в тело Ярослава. Потом был бой, поражение и вынужденный союз, принесший вождю невиданное богатство от торговли с Красноградом. И вот теперь степная интуиция вновь привела его к этому юному командиру. Гаяз решил встать с ним в один строй – ирония судьбы, в которой степняк и вятич шли плечом к плечу.

Тишину нарушил скрип карандаша – Ярослав чертил что-то на карте.

– Я был слеп, – сказал он наконец, и голос его звучал глухо, будто из-под земли. Кончик карандаша сломался в его пальцах, оставив жирную точку.

– Я думал, что вижу дальше всех... а не заметил, что творится под самым носом. Не помогли ни разъезды, ни разведка, – продолжил Ярик. – Я думал, что выведу из-под удара людей, убрав их в обоз, а получилось наоборот. Я полностью потерял контроль над битвой. Это был мой просчёт. – Его зубы скрипнули.

Сенька тоже стиснул зубы. Он помнил, как булгары вышли у них из-за спины, словно черти из преисподни, и ничего они в той позиции изменить не могли.

– Теперь...

Ярослав поднял голову, и в горнице стало тихо, как перед грозой.

– Теперь у нас больше нет права на ошибку. Отступать мы не можем. Красноград не готов к длительной осаде, поэтому примем бой здесь, в Рязани. Выбора у нас нет, но бой примем на моих условиях. Гаяз...

Степняк встрепенулся.

– Ты говорил, их кони тонут в грязи?

– Хуже, – усмехнулся Гаяз, обнажив жёлтые зубы. – Распутица сковала их полностью.

– Это хорошо. Это даст нам немного времени. Сколько с тобой пришло людей, говоришь, Гаяз?

– Всего две сотни, но все отличные лучники. И ещё я пошлю весточку в степь, может, ещё кто откликнется, – сказал степняк неопределенно.

– Это хорошо, что лучники. Пока останетесь здесь, в Рязани, будете заниматься подготовкой обороны и разведкой, – сказал молодой командир. – Милорад... собери хороший отряд стрелков. Можешь взять и местных охотников.

Лучник поднял голову, и в его глазах мелькнуло что-то, похожее на улыбку или оскал.

– Сделаю, командир.

– Ратибор... Что у нас с логистикой? – продолжил бледный Ярослав.

Тот тяжело поднялся, и лавка вздохнула с облегчением.

– Дорога ещё цела, по «конке» можно возить груз, – проворчал он. – Но телег мало, и кони устали.

– Нам хватит, – отрезал Ярослав.

Он откинулся на стену, внезапно побледнев, но взгляд его был твёрд.

– Всеволод думает, что мы сломлены. Что ему осталось нас слегка дожать и он победит...

За окном первые тяжёлые капли забарабанили по крыше.

– Но грязь... – Ярослав закрыл глаза, прислушиваясь к шуму дождя, – ...она уровняет наши шансы.

Я русская дорога.

Отходи, а я тебя прикрою.

Грязью да водою...

Вспомнил он почему-то слова песни из будущего.

Ярослав жестом подозвал Сеньку поближе к себе. В горнице было душно, потрескивали свечи, отбрасывая тревожные тени на стены.

– Слушай внимательно... В нашем лагере, в том месте, где пал Миролюб, прикопан мой походный ларь, в тайнике, ты знаешь знак. В нём лежат пустые грамоты с печатями Бориса Глебовича. Просто накладные на припасы.

– Зачем они? Они же не имеют ценности? – Сенька нахмурился, соображая.

Губы Ярослава искривились в странной ухмылке:

– Ценность не в тексте, а в печатях. Если добавить туда нужные слова...

Он откинулся на стену, оставив фразу неоконченной.

Ярослав протянул руку. Пальцы его слегка дрожали от слабости, но взгляд горел твёрдой решимостью.

– Принеси мне бумаги, – сказал он, и голос его, тихий, но чёткий, прозвучал как приказ.

Сенька замер на мгновение, понимая, что речь не просто о пергаментах, а о начале чего-то большего.

– Будь осторожен, пройди с отрядом в обратном направлении через лес. И поторапливайся, – сказал Ярослав.

Он стал размышлять вслух, его голос звучал глухо.

– Партизанская война… – он медленно провёл пальцем по карте, оставляя след на пожелтевшей бумаге. – Не лобовая атака, не честный бой, а удары исподтишка. Диверсии. Страх, который заставит Всеволода озираться даже во сне. Да, не благородно. Но я боярин меньше года, не набрался ещё благородства.

Он поднял взгляд на Милорада, стоящего у двери. Лучник молчалив, как всегда, но в его глазах уже горело понимание.

– Милорад. Ты знаешь леса лучше любого из нас. Собери несколько отрядов – тихих, быстрых ребят, тех, кто умеет не только стрелять, но и тихо подкрасться к зверю.

Милорад кивнул, не спрашивая лишнего.

– Муром. Крепость Всеволода, но он на неё опирается, при этом слишком оторвался. Необходимо разорить склады, поджечь конюшни, перерезать дозоры – и исчезнуть, будто вас там и не было.

Ярослав сжал кулак, его сухие губы растянулись в подобии улыбки.

– Пусть думают, что это только начало. Пусть гадают, откуда ждать следующего удара.

– Когда? – наконец произнёс Милорад.

– Как только стемнеет. Выдвигайтесь сегодня же.

Ярослав изучал карту, его пальцы скользили по значкам, останавливаясь на ключевых точках.

– Ратибор… – его голос звучал низко и хрипло, но в нём слышалась уверенность. – Дорогу до Сомши мы знаем как свои пять пальцев. Здесь… – он резко ткнул пальцем в изгиб тропы, – …устроим первую засаду. Два-три арбалетных залпа и отходим. Пусть думают, что это просто налёт.

Ратибор хмуро кивнул, его грубые пальцы сжались в кулак.

– Здесь… – Ярослав переместил палец чуть дальше, к узкому проходу между холмами, – …организуем завал. Поваленные деревья, камни – всё, чтобы задержать их конницу. Ударь и откатывайся. Не ввязывайся в бой.

Он поднял глаза, встречаясь взглядом с Ратибором.

– После сразу в Рязань. Нам нужно укрепить город. Если Всеволод решит идти напрямую, пусть натыкается на препятствия. И накопайте ям, замаскируйте, чтобы кони ломали ноги. Делай те засеки, как на нашей линии обороны между башен. Нужно выиграть время.

– Будет сделано, – чётко ответил он, как повелось ещё со школы.

Ярослав снова откинулся назад, его лицо скрылось в тени, но в глазах читался холодный расчёт.

– Пусть каждый их шаг будет оплачен кровью. Пусть к Рязани они подойдут измотанные, злые… и не готовые к настоящему удару.

Ратибор! Вызови Ваню из Краснограда. Весь порох и селитру пусть везёт сюда. Без остатка.

Ратибор хмыкнул, вспомнив, как тот в прошлом году случайно снёс сарай.

– Всё везите, – Ярослав оскалился. – Устроим Всеволоду огненную встречу.Марфа. Организуй эвакуацию женщин и детей в Красноград. Только ты справишься. В Рязани останутся лишь те, кто сможет держать оружие, – продолжил он.

Марфа не дрогнула, лишь крепче сжала его пальцы в ответ:

– «Железная дорога» будет работать как часы. К утру первые повозки отправятся.

Она уже разворачивалась, собираясь уйти, но Ярослав задержал её и тихо произнёс:

– И… позаботься, чтобы никто не поднял панику.

– Всё будет тихо и быстро, – кивнула Марфа, поправляя платок.

Ярослав тяжело опустился на дубовую лавку. Его исхудавшее, изрезанное морщинами боли и усталости лицо резко постарело в свете догорающих свеч. Пальцы дрожали, когда он провёл ладонью по лицу, смахивая пот.

– Все свободны, – прошептал он, просто махнув рукой, даже не поднимая головы.

Командиры замерли на мгновение – непривычно было видеть своего командира сломленным. Но приказ есть приказ.

Ратибор первым развернулся, тяжело ступая к выходу. За ним, шаркая ногами, потянулись остальные. Лишь Марфа осталась стоять у двери, её тень дрожала на стене, будто колеблясь – подойти или дать ему передышку.

Скрип двери. Тишина.

Ярослав так и сидел, сгорбившись, уставившись в потрескавшуюся деревянную столешницу и потрёпанную карту. А командиры начали отдавать приказы. Механизм управления, который он создавал все эти годы, привычно начал раскручиваться.

Глава 20

Дождь. Бесконечный, назойливый, превративший рязанские улицы в реки липкой грязи. Но город не сдавался.

Ополченцы, облепленные грязью по пояс, копали рвы у стен. Лопаты вязли в раскисшей земле, вода заливала сапоги, но никто не останавливался.

– Глубже, дармоеды! – хрипел десятник, сам по колено в воде. – Чтобы конница Всеволода не смогла пройти!

На стенах плотники, невзирая на дождь, укрепляли частокол. Дерево, мокрое и скользкое, норовящее вырваться из рук. Пальцы замерзали, но никто не жаловался.

А в горнице Ярослава...

Он стоял у окна, опираясь на дубовый посох. Лицо бледное, но глаза – ясные. Рана еще ныла, но тело постепенно слушалось.

И тут скрип двери.

Сенька.

Весь в грязи, с обветренным лицом, но живой. В руках – сверток, завернутый в промасленную кожу.

– Я их нашел, командир – хрипло выдохнул он, протягивая драгоценную ношу.

В низкой горнице, Ярослав сидел за столом, перед ним были разложенные грамоты с тяжелыми сургучными печатями.

Красный воск, оттиснутый княжеским перстнем Бориса Глебовича, блестел в свете свечей. Ярослав проводил пальцем по рельефному узору, ощущая подушечками следы зубцов и вензелей.

– Настоящие... – прошептал он.

Печати были безупречны – ни сколов, ни неровностей. Княжеская власть, застывшая в сургуче.

Он осторожно развернул одну из грамот. Бумага, пожелтевшая от времени, испещрена ровными строчками:

Сия грамота дана на поставку десяти возов овса да пяти бочек меду...

Ничего важного. Обычные хозяйственные записи.

Ярослав прищурился.

– Сенька, позови писаря Онфима..

Юноша кивнул, уже зная, что задумал командир.

Ярослав тем временем поднес одну из печатей к свету. Воск просвечивал темно-багровым, как старая кровь.

– Борис Глебович... прости. Но твое имя теперь послужит мне Я должен спасти Рязань.

Он отложил грамоту в сторону.

Спустя некоторое время.

Горница задыхалась в дымном свете свечи. Ярослав и писарь Онфим склонились над столом, их тени, огромные и изломанные, плясали по стенам.

Перед ними лежала настоящая грамота с печатью Бориса Глебовича – хозяйственная, никому не нужная. И рядом чистый лист пергамента.

– Пиши, как он... – сказал тихим голосом Ярослав, указывая на строки.

Онфим облизал губы, обмакнул перо в чернила. Его рука повисла над бумагой на мгновение – затем заскользила, выводила буквы с пугающей точностью.

Божиею милостью, Борис Глебович, князь Рязанский, всем боярам и воеводам...

...временным наместником и управителем града Рязани назначаю воеводу Ярослава, мужа верного и разумного...

...до нашего возвращения из похода...

Ярослав следил за каждым завитком, каждым нажимом. Онфим писал слишком хорошо его почерк был неотличим.

– Печать... – прошептал писарь, закончив.

Ярослав взял грамоту Бориса, нагрел нож над свечой. Лезвие скользнуло под сургуч. Печать отошла целиком.

Одна секунда. Две.

Горячий воск капнул на новую грамоту. Ярослав прижал печать.

Готово.

Теперь перед ними лежал княжеский указ. Ложный. Но неотличимый от настоящего.

Онфим перекрестился.

Ярослав медленно свернул пергамент.

– Завтра это увидит вся Рязань

На рассвете, когда серый свет только начал пробиваться сквозь пелену дождя, Ярослав вышел на площадь перед княжескими палатами. Он был одет в темный кафтан с серебряным шитьем, выглядел он скромно, но достойно. Его лицо, еще бледное от не долеченной раны, было непроницаемо.

Перед собравшимися боярами, сотниками и горожанами он развернул пергамент с багряной печатью.

– Слово князя Бориса Глебовича! – его голос прозвучал громко и четко, разносясь над толпой.

Тишина. Даже дождь будто стих на мгновение.

Ярослав начал читать, и каждое слово падало, как камень в воду:

По воле моей и по нужде военной, воевода Ярослав назначается управителем града Рязани до моего возвращения... Всякий да слушает его, как самого князя... Всякий да исполняет его волю, как мою...

Бояре переглянулись. Некоторые шептались, другие вглядывались в печать, но никто не осмелился усомниться вслух. Сургучный оттиск был подлинным – каждый узнавал княжескую печать.

– Кто за? – спросил Ярослав, не поднимая глаз от грамоты.

Первым шагнул вперед Гаяз, его мощный голос прогремел:

– За!

За ним – Сенька, десятки голосов. Даже те, кто колебался, теперь кивали. Сопротивляться княжескому указу – значит идти против самого Бориса.

Ярослав медленно свернул пергамент.

– Значит, так. До возвращения князя я управляю городом. До конца осады мой приказ обязателен к исполнению. Кто против?

Тишина.

Только где-то сзади старый боярин Мстислав Семенович хмуро пробормотал:

– Удобно указ через две недели после смерти князя появился.

Но его тут же заткнули соседи.

Ярослав сделал шаг вперед.

– Тогда слушайте, что будет дальше

И город, затаив дыхание, слушал.

Власть перешла к нему – без меча, без крови. Всего лишь с куском пергамента и печатью.

После собрания Ярослав, опираясь на посох, осматривал укрепления у восточной стены, когда по грязи раздались тяжелые шаги.

Ратибор.

Командир подходил, широко ухмыляясь, его кольчуга была забрызгана грязью, а на плече краснела свежая царапина. За ним плелись несколько усталых, но довольных воинов – их арбалеты и мечи еще не успели высохнуть после боя.

– Ну, князь, – Ратибор хрипло рассмеялся, – Всеволод теперь знает, что в рязанских лесах водятся не только волки!

Ярослав остановился, прикрыв глаза от порыва ветра:

– Докладывай

Ратибор с наслаждением перечислил, загибая корявые пальцы:

– Три засады. Первая – у Сомши. Подпустили их разведчиков, как зайца в силок, потом – хвать! – два десятка арбалетных болтов в бока. Пятнадцать трупов, остальные побежали, даже не разглядев, откуда бьют.

Он плюнул в сторону, будто вспоминая что-то забавное:

– Вторая – у брода. Там вообще потешно. Мы им бревна дорогу перегородили, повозки застряли, а мы с флангов ударили. Еще десяток положили, да раненых штук пять осталось – орут, как подстреленные олени громко.

Ярослав хмыкнул, но глаза его оставались серьезными:

– Третья?

Ратибор усмехнулся еще шире:

– А третья – лучшая. Богдан своих лучников через болота провел, ударили по обозу с провиантом. Сожгли пять повозок, перерезали охрану – еще с десяток трупов. А когда их конница примчалась – наших и след простыл!

Он вытер лицо рукавом, оставив грязную полосу на щеке:

– Итого – три десятка трупов, да раненых не меньше. А у нас – ни одной потери. Только вот...

Ратибор внезапно понизил голос, наклонившись к Ярославу:

– Они теперь злее моего бати после хмельного меду. Всеволод уже стягивает дополнительные силы. Скоро попрут по-настоящему

Спустя несколько дней внезапно ударил мороз. Вчерашние лужи схватились хрупким льдом, земля затвердела под копытами, и туман, тяжелый и молочный, повис над опустевшими лесами.

Всеволод двинулся к Рязани.

Его войско, изрядно потрёпанное партизанскими наскоками, теперь шло сплочённой массой – без разведчиков, без флангов, одной железной лавиной. Они больше не боялись засад – мороз сковал болота, сделал дороги проходимыми.

На стенах Рязани дозорные щурились в предрассветной мгле:

– Видишь?

– Вижу... Чёрт. Их... много

Раннее утро застыло в хрустальной дымке. Легкий морозец, первый по-настоящему зимний, покрыл инеем пожухлую траву, затянул тонкой плёнкой лужи у дороги. Воздух звенел от холода, и каждый выдох превращался в белесое облачко. Где-то в лесу треснула ветка – мороз сжимал деревья в своих объятиях.

И тогда земля задрожала.

Сначала – еле уловимо, словно где-то далеко проехала тяжелая телега. Потом сильнее – зазвенели ледяные корочки на лужах, закачались капли на пожухлых стеблях бурьяна. И наконец, из утреннего тумана, медленно, неотвратимо, как сама судьба, стало выплывать войско.

Они шли брать город.

Ярослав, уже стоявший на воротах, сжал рукоять меча. Его план сработал – Всеволод потерял немало воинов, время выиграно, укрепления готовы...

– Ворота! Закрыть!

Голос его, хриплый от недавней болезни, прокатился по стене, как удар колокола.

И город взорвался движением.

На мосту у главных ворот десяток дюжих мужиков, вспотевших несмотря на мороз, ухватились за толстые канаты.

Где-то внизу, во мраке проездной башни, заскрипели лебедки, застучали молотки по засовам.

Тяжелые дубовые створы, обитые кованым железом, начали сходиться, скрипя на ржавых петлях.

Быстрее, черти! Навались из-за всех сил! – орал десятник, сам впрягшись в канат, как обычный боец.

Ярослав видел, как последние опоздавшие горожане протискивались в сужающийся проем, как старик, спотыкаясь, упал прямо на пороге – и его подхватили солдатские руки.

Щелчок.

Массивные засовы легли на свои места.

Теперь Рязань была заперта.

Ярослав перевел взгляд на поле – передовые разъезды Всеволода уже скакали вдоль рва, высматривая слабые места.

– Ну что ж... – прошептал он, ощущая, как холодный ветер облизывает его лицо. – Начинаем

Морозный воздух звенел от напряжения, когда трое всадников под белым флагом приблизились к закрытым воротам. Их дорогие шубы и позолоченные доспехи резко контрастировали с ободранными стенами Рязани.

– Воевода Ярослав! – крикнул старший, высокий мужчина с бородой, заплетенной в золотые нити. – Князь Всеволод предлагает вам почетную капитуляцию! Откройте ворота, и...

Ярослав, стоявший на стене, резко поднял руку, прерывая речь.

– Где сам Всеволод?

Парламентеры переглянулись.

– Его светлость не...

– Тогда и говорить не о чем! – голос Ярослава ударил, как плеть. – Пусть сам придет – если осмелится подойти на расстояние моего плевка!

Толпа защитников на стенах загудела одобрительно.

– Но... ваше положение безнадежно! – попытался вставить слово парламентер.

Ярослав медленно наклонился вперед, его тень легла на всадников:

– Передай своему князю: я буду говорить только с ним. Лично. Глаза в глаза. А пока...

Он сделал резкий жест.

Над головами парламентеров со свистом пролетел болт, вонзившись в землю точно между копыт их коней.

– Это мой последний ответ.

Белые флаги заколебались, кони шарахнулись. Послы, разворачивая лошадей, поскакали назад – к своему стану, где уже виднелся золотой шлем Всеволода.

Золотой шлем князя резко поднялся, когда парламентеры, запыхавшись, доложили о дерзком ответе Ярослава. Над его станом повисла напряженная тишина – даже кони, будто почуяв гнев хозяина, перестали бить копытами.

– Он... чего? – голос Всеволода прозвучал тихо, но от этого стало только страшнее.

Старший парламентер, бледный, проглотил ком в горле:

– Говорит, будет вести переговоры только с вами, княже. Лично. И... это стрелой ответил

Владимирский князь замер на мгновение.

Потом последовал взрыв.

– ПСИНА!!! – его рёв заставил воинов вздрогнуть. Кулак в железной перчатке со звоном ударил по доспехам коня. – Малородный выскочка СМЕЕТ указывать мне?!

Он рванул поводья, развернув боевого коня к Рязани. Его голос гремел, разносясь по всему стану:

– Видите эти стены? К утру от них останется пепел! Всем строиться! Кто первый взойдёт на стены – получит перстень с мой руки!

Но даже в ярости Всеволод не подошёл на расстояние плевка .

А затем, обернувшись к войску, проревел то, что ждали все:

– ШТУРМ НАЧИНАЕТСЯ!

Морозное утро окуталось багряной дымкой, когда первые лучи солнца осветили безумие, разворачивающееся под стенами города. Войско Всеволода, охваченное слепой яростью, ринулось в атаку без построения, без тактики – словно разъяренный зверь, подгоняемый кнутом своего повелителя. Ледяной ветер гнал по полю клубы пара от тысяч разгоряченных тел, смешивая их с дымом первых пожаров.

Стены Рязани встретили эту лавину смертоносным ливнем. Каждый лучник Ярослава знал свое дело – тетивы пели, отправляя стальные наконечники точно в цель. Вот стрела вонзается в незащищенное горло молодого воина, вот еще одна находит щель между доспехами. Камни из пращей со свистом рассекали воздух, разбивая шлемы и ломая кости. Кипящая смола стекала по деревянным лестницам, превращая их в огненные дороги в ад.

Всеволод, стоя на возвышении, сжимал рукоять меча до хруста в суставах. Его лицо, обычно непроницаемое, исказила гримаса бессильной ярости. Он видел, как его лучшие воины – закаленные в десятках битв ветераны – падают как подкошенные под стенами этого проклятого города. Видел, как молодые бойцы, еще вчера мечтавшие о славе, теперь корчатся в грязи со стрелами в животах.

А на стене, среди дыма и хаоса, стоял Ярослав. Его фигура, освещенная отблесками пожаров, казалась нечеловечески огромной. Каждый его жест, каждое слово находило отклик в сердцах защитников. Когда одна из лестниц рухнула под градом камней, увлекая за собой десяток атакующих, по стенам прокатился победный клич.

К полудню поле перед Рязанью превратилось в ковер из тел. Земля, промерзшая утром, теперь раскисла от крови. Последние атакующие откатывались назад, спотыкаясь о трупы товарищей. Рядом с ними, хромая, брели раненые, оставляя кровавые следы на снегу.

Всеволод приказал трубить отбой. Его голос, обычно такой властный, теперь звучал хрипло и бессильно. Первый штурм провалился, и вместе с ним ушла уверенность в легкой победе.

А на стенах Рязани защитники, изможденные, но не сломленные, готовились к новой атаке. Они знали – это только начало. Над всем этим витал дух непокорности – тот самый, что заставил Ярослава бросить вызов самому Всеволоду. И пока этот дух жив, пока есть те, кто готов стоять насмерть – Рязань не падет. Даже если против нее – вся мощь Владимирского княжества.