Текст книги "В логове льва (ЛП)"

– Мы ничего не нашли, мой герцог, – в ту же ночь признался Горан. – Мы все еще ищем машину, но до сих пор нет ничего.

– Спасибо, Горан, продолжайте поиски, – ответил Конрад в темноте люкса, который он делил с Гунтрамом. Мягкий стук закрывающейся двери сообщил ему, что серб ушел.

«Он ничего не взял с собой. Ни денег, ни документов, ни одежды, ни даже пальто. Кто мог забрать его? Очевидно, что он не с Репиным, потому что они тоже его ищут».

Ашаффенбург

Черная «Ауди» припарковалась перед большой виллой рубежа веков, частично скрытой за обвитой плющом высокой кирпичной стеной и железными воротами. Гунтрам вышел с машины и удивился, почему отец оставил ее на улице.

– Где мы?

– Дома. Он находится в нескольких минутах ходьбы от Residenz (Резиденции (нем.)), епископского замка. Ты сможешь увидеть реку из окна своей спальни, Гунтрам. Завтра я покажу тебе город. Он маленький, но приятный. Давай зайдем внутрь. Здесь холодно.

Услышав, как скрипнули ворота, Гунтрам вздрогнул, опасаясь, что это насторожит соседей и заставит их выглянуть из окон на пустынную улицу.

– Гунтрам, здесь все меня знают. Не волнуйся. Кроме того, это жилой район. Немцы рано ложатся спать. С другой стороны только дорожка для велосипедов и пешеходов вдоль Майнца, и нас от нее отделяет четырехметровая стена, – объяснял Мишель, пока искал в кармане ключи. Он вошел в дом и быстро набрал код безопасности, в то время как его сын смотрел большими глазами на каждую деталь в фойе, где все было расставлено так, что стиль очень напоминал его прежний дом.

Место было одновременно элегантным и комфортным, с хорошей тяжелой мебелью и коврами, несколькими картинами, все подобрано с классическим вкусом в стиле бидермейер (художественный стиль в немецком и австрийском искусстве (архитектуре и дизайне), ответвление романтизма. Для интерьеров в стиле бидермейер характерны интимность, сбалансированность пропорций, простота форм и светлые цвета. Стены комнат с глубокими оконными нишами окрашивали в светлые тона, оклеивали тиснеными полосатыми обоями. Рисунок на оконных занавесках и мебельной обивке был одинаковым. Эти тканевые детали интерьера были цветными и содержали рисунки с изображением цветов. Дополнительный уют жилому интерьеру придавала окрашенная в теплые тона мебель и настенные акварели, гравюры, а также большое число украшений и сувениров. Предпочтение отдавалось предметам меблировки, соответствующим представлению о функциональности и комфорте. – Прим. пер.). В гостиной были большие окна с видом на сад, завешенные легкими муслиновыми и парчовыми шторами.

– Пойдем со мной на кухню. Файруза, должно быть, приготовила что-то для тебя.

Гунтрам проследовал за своим отцом через большой коридор, который пересекал дом и заканчивался на кухне, современно оформленной и обставленной, с деревянным полом и белой мебелью. Все еще очень замерзший, он снял пальто, оставил его на мраморной стойке и подошел к радиатору, чтобы немного согреться.

– Табуле (восточный салат. Основные ингредиенты – булгур (крупа из обработанной кипятком, высушенной и раздробленной пшеницы), очень мелко порезанные овощи и зелень петрушки и мята. Иногда вместо булгура используется кус-кус. – Прим. пер.) с запеченными баклажанами или цыпленок? – спросил Мишель, быстро осмотрев содержимое холодильника.

– Прошу прощения?

– Это моя экономка оставила. Я бы предложил цыпленка. Она кладет слишком много перца в табуле.

– У тебя здесь есть экономка?

– Я не умею готовить. Никогда не мог и не смогу. Радуйся, если мне удастся включить микроволновую печь. Ее зовут Файруза. Хорошая женщина. Она со мной семь лет и согласилась остаться с тобой, когда я уеду.

– Когда ты уедешь? – ахнул Гунтрам и снова почувствовал головокружение.

– Всего на несколько дней. Я должен продолжать вести свою обычную жизнь, чтобы не вызывать подозрений. Мы скоро уедем. Все готово. Иди садись за стол. Я постараюсь приготовить тебе ужин, – говорил Мишель, доставая из холодильника пластиковые контейнеры, ставя один из них в микроволновую печь и включая ее.

– Подожди! Сначала его нужно открыть, или он взорвется внутри! – предупредил Гунтрам. «Он действительно не умеет готовить!»

– А, точно. Никак не запомню эту часть, – Мишель пожал плечами и сделал, как ему сказали. – Одна из причин вынудить тебя работать с раннего возраста. Ты должен был научиться справляться самостоятельно. Лучано сказал мне, что рядом с тобой он неизменно чувствовал себя бесполезным. Ты всегда знал, что делать, и никогда не просил совета. Он несколько раз говорил мне, что ты умен не по годам, и я гордился тобой. Иди сядь и поешь, – сказал Мишель, достал блюдо из деревянного шкафа и подал теплую запеченную куриную ножку с картофелем. Он положил только часть табуле и сел рядом со своим сыном, наблюдая, как тот ест в полной тишине.

«Он подчиняется каждой команде», – вздохнул он.

– С тобой все в порядке? Ты принял таблетки?

– Да, отец, – ответил мальчик и достал из пиджака коробку с таблетками, чтобы запить водой ночную дозу. Его сын напоминал робота, ничего общего с трепещущим мальчиком, которого он помнил, прыгавшим ему на шею и обыскивающим карманы в поисках конфет. Любознательного ребенка, который всегда расспрашивал его о путешествиях, о самолетах, в которых он был, или о людях, с которыми он встречался, больше не было. Влюбленный юноша, полный жизни и счастья, которого он запомнил по парижскому кафе, тоже исчез. Перед ним был больной человек, прилагающий все усилия, чтобы справиться с ситуацией и потрясением. «Господи, кто сделал это с тобой? Линторфф, Репин или я?»

– Я никогда не хотел тебя покидать и еще меньше – отдать Линторффу. Это была просто уловка, чтобы выиграть время. Я использовал его собственные драгоценные правила и его же оружие против него самого. Мне стало понятно, что мы обречены на провал, когда я узнал, что он встречается с Комтурами – это боссы мафии, управляющие территориями, – почти раз в месяц. Он звал их по именам и интересовался их мнением больше, чем мнением любого промышленного магната. Эти жалкие люди восхищались Линторффом, потому что он был таким же, как они, и сочетал в себе совокупность мафиозных добродетелей: богатый, беспощадный по отношению к своим врагам, образованный (у большинства этих людей огромный комплекс из-за недостатка образования, и они делают все возможное, чтобы их дети выглядели, как молодые аристократы), хорошо владеет оружием, отлично справляется с бизнесом и имеет больше связей, чем можно себе представить. Линторфф услышал их, удовлетворил их прихоти и притворился «демократическим» человеком. Итальянские мафиози были абсолютно помешаны на нем. Это был их шанс стать респектабельными, а строгий старомодный кодекс Ордена напомнил им об омерте («кодекс чести» у мафии, включающий следующие положения: есть только одна причина покинуть организацию – смерть; обидчик одного члена организации обижает всю организацию; правосудие вершит только организация; члены организации подчиняются главе организации беспрекословно; предательство карается убийством предателя и всех его родственников; под предательством подразумевается даже произнесение любых слов в стенах тюрьмы во время следствия. – Прим. пер.). Довольно скоро за ними последовали французские, голландские и немецкие гангстеры, точно так же, как их предки следовали за предыдущими Грифонами. Все они увидели, что их грязные деньги могут быть очищены и при этом принести прибыль. Эти деньги помогали другим уважаемым членам стать намного богаче, чем прежде, и никто из них не жаловался. Он даже придумал очень умную вещь, чтобы облегчить их совесть, – Фонд Линторффа: часть легальной добычи идет туда на благотворительность, все согласно принципам католической церкви и кое-что от протестантов. Итальянцы, самые сильные из всех, просто полюбили это, а некоторые из их жен были приняты в Ватикане. В точности как было в Германии Мартина Лютера. Много раз я задавался вопросом, когда епископы начнут подписывать папских золотых тельцов за свои грехи. Так же было при Тевтонском ордене: они могли делать все, что захотят, на балтийских и русских территориях, как угодно управлять ими в обмен на колоссальные налоги в треть своей прибыли, чтобы поддержать крестовые походы и позже Ватикан. Эти немцы были достаточно умны, чтобы смешаться с местной элитой и устанавливать относительно слабую систему, пока они платят налоги. Линторфф многому научился у своих предков и основывал свою власть на Комтурах и их «солдатах», используя остальных в качестве каналов для этого невероятного богатства.

Мы никогда не были друзьями или кем-то в этом роде. Мы просто терпели друг друга. Мне совсем не нравилось то, что он делал с моим братом, и то, как они себя вели – эгоистично, как два маленьких ребенка, не заботясь ни о ком и ни о чем вокруг. Однажды я посоветовал ему почитать Грамши, итальянского левого философа, окончившего свои дни в тюрьме за то, что выступал против Муссолини; он писал, что источник власти не в деньгах, а в символах, которые мы обычно используем. Этот человек почти переписал «Государя» (трактат флорентийского мыслителя и государственного деятеля Никколо Макиавелли (1469–1527), в котором описываются методология захвата власти, методы правления и умения, необходимые для идеального правителя. – Прим. пер.), и Линторфф это очень серьезно воспринял, можешь себе представить? Бедный Грамши желал уничтожить капитализм, а у него учился один из его главных инфорсеров (член гангстерской банды, функцией которого является принуждение к выполнению ее требований или приведение в исполнение ее приговоров. – Прим. пер.). Для Линторффа существует только одно убеждение – получить власть. Для чего? Я не знаю. Он никогда не говорил ни мне, ни Роже. Гунтрам, ешь, пока не остыло.

– Что произошло в 1989 году? – осмелился спросить Гунтрам, переваривая все сказанное отцом.

Не моргнув и глазом, он повиновался своему отцу и начал отрезать курицу очень маленькими кусочками.

– Это была катастрофа для всех нас. Пали не только Стена (имеется в виду Берлинская стена. – Прим. пер.) и коммунизм. Мы потеряли все шансы избавиться от него или, лучше сказать, избавиться от Ордена. Теперь они еще более могущественны, чем когда-либо, и положение Линторффа гарантирует ему безопасность. Он пока молод, и я предполагаю, что он планирует остаться еще на двадцать пять лет, – уныло сказал Лакруа. – Не думаю, что мы могли бы убрать его путем заговора. Даже Репин не может избавиться от него, что бы он там себе ни думал.

– Почему ты отдал меня ему? Ты ведь отдал, не так ли? – Гунтрам с несчастным видом смотрел на свой раздавленный картофель, не в силах встретиться глазами с отцом.

– И да и нет. Это был просчет с моей стороны. Страшный, и я все еще сожалею об этом. Ты имеешь полное право меня ненавидеть. Я едва не разрушил твою жизнь своей уловкой.

– Я не ненавижу тебя, папа. Мне было так грустно, когда я услышал о твоей смерти. Для меня это было ужасно! Я каждый вечер молился, чтобы все оказалось глупой ошибкой, и однажды ты вернулся, но ты этого так и не сделал!

– Оставить тебя оказалось для меня самым трудным. Я хотел защитить тебя и обеспечить твое будущее. Я не хотел тебя втягивать в охоту на меня. Я не хотел, если потерплю неудачу, чтобы они убили тебя или бросили в приют, где у тебя вообще не было бы шансов! У меня было не так много вариантов, и я выбрал, как мне казалось, лучший для твоего будущего из них.

– Я любил тебя, а ты не позволил мне попрощаться с тобой! – в отчаянии крикнул Гунтрам.

– Я просто не мог этого сделать. Стоило бы тебе взглянуть на меня еще раз, я бы потерпел неудачу и потащил тебя с собой через грязь. Чано сделал все возможное, чтобы защитить тебя.

– Почему?

– Это долгая история, и думаю, можно начать с 1968 года. Я родился в богатой и очень традиционной семье. Наши корни можно четко проследить с XV века, и многие считают, что мы можем даже вести свое происхождение от IX века и быть связаны с королем Меровингов (первая в истории Франции династия франкских королей, правивших с конца V до середины VIII в. на территории современных Франции и Бельгии. – Прим. пер.), согласно семейной легенде. Тебе следует жаловаться на свое имя именно ему. Мне нужно было успокоить отца, который был в ярости из-за моей женитьбы на твоей матери. Я посещал иезуитскую школу-интернат около Пуатье, где у нас были земли, и закончил обучение в Женеве. У меня было нормальное детство, хотя мой отец был очень строг с нами. Мы должны были называть его мсье виконт, и в наших с ним разговорах не было никакой фамильярности. Наша мать, Сигрид цу Гуттенберг Заксен, тоже происходила из очень старой, но более богемной семьи, и она была очень добра к нам. К сожалению, она умерла от рака, когда мне было пятнадцать. С тех пор я стал ответственным за Роже, который был на пять лет младше меня, потому что в то время Паскаль учился в университете. Не могу пожаловаться на свое детство. Когда я закончил школу в Женеве, меня отправили в университет. Я был принят в парижскую Сорбонну и должен был стать хорошим адвокатом и, возможно, дипломатом или государственным служащим. Всю жизнь я считался «умным» и мог лучше послужить Ордену на политической позиции. Мой отец был третьим по старшинству главой отделения во Франции. Паскаль, с другой стороны, был «сметливым» и очень успешным в бизнесе, и он пошел в наш банк, «Креди Овернь». Роже пока оставался загадкой, потому что был молодым и не очень сообразительным, но люди любили его с первого взгляда.

Я приехал в Париж в 1966 году, и город изменил мой взгляд на мир. После славного маленького провинциального Пуатье я оказался в центре экзистенциализма Камю и Сартра, войны во Вьетнаме, революций в Латинской Америке и на Кубе, культурной революции Мао, «Битлз» и Боба Дилана. Это был шок. Для моей семьи война в Алжире (война за независимость Алжира от Франции. – Прим. пер.) была чем-то нормальным и приемлемым. Я услышал Альтюссера (французский философ-неомарксист, один из самых влиятельных представителей западного марксизма, член Французской коммунистической партии. – Прим. пер.) и почти присоединился к марксистско-ленинским партиям, но, узнав из первых рук, как на самом деле обстоят дела в Советском Союзе, бросил это. Мы верили, что задача элиты – создать СМИ и управлять людьми, как овцами, совсем как в тоталитарных государствах, но на этот раз с счастливым и беспечным посылом: получи новый автомобиль и будь счастлив. Наслаждайся всем, чем можешь. Конечно, я участвовал в майских событиях 68-го года («Красный май» – социальный кризис во Франции, начавшийся с леворадикальных студенческих выступлений и вылившийся в демонстрации, массовые беспорядки и почти 10-миллионную всеобщую забастовку. – Прим. пер.), несколько раз дрался с CRS (полиция национальной безопасности во Франции, контролирующая демонстрации и забастовки. – Прим. пер.) и неоднократно получал от них дубинкой по голове, но де Голль (генерал, первый президент (1959–1969) Пятой республики во Франции. – Прим. пер.), умный лис, дал прибавку рабочим, посетил генерала, отвечающего за французские войска в Германии, – и все подумали, что он собирается использовать армию против народа, что успокоило большинство протестов, – а он призвал к выборам через сорок дней. Не успев начаться, все закончилось. После сорока дней забастовок и демонстраций люди разошлись по домам. Все планы по изменению мира были отменены, или, лучше сказать, выброшены в мусор. Я осознал, что все это было просто истерикой кучки «enfants gâtés» (испорченных детей (франц.)), отродий, играющих в революцию без подлинных убеждений в основе. Люди продолжали жить в bidonvilles, или трущобах – самые обширные были в то время в Нантере – и никому вообще не было дела.

Я много размышлял в течение зимы 69-го. Во время восстания я встретил Николя Лефебра. Он тоже был разочарован завершением революции, и мы решили продолжать помогать и, используя то, что узнали о системе, победить ее или, по крайней мере, не позволить ей захватить некоторых людей. Мы много лет проработали в неправительственной организации pro bono (оказание профессиональной помощи благотворительным, общественным и иным некоммерческим организациям на безвозмездной основе. – Прим. пер.), оказывая юридическую помощь выселенным людям, иммигрантам, людьми, у которых не было денег для оплаты адвоката. В то же время, ну, после моего выпуска в 1971 году, мой отец заставил меня работать в юридической службе банка, и я специализировался на налоговом законодательстве. Мечта семьи сделать из меня политика или дипломата была разрушена после трех-четырех ночевок в тюрьме. Я узнал об Ордене и помог многим нашим клиентам составить лучшую налоговую декларацию. Я чувствовал себя дерьмово. Я ненавидел эту работу, но она позволила мне сохранить хорошие связи с вражеской стороной. Я все еще верил в изменение мира.

В 1974 году я встретил твою мать и влюбился в нее. Я женился на ней, и моя семья чуть не убила меня, в основном потому что я отверг Сибил фон Липп, очень богатую вдову, на несколько лет старше меня, которая хотела выйти за меня замуж. Я не любил ее, о чем и сказал ей. Я вынужден был взять больше часов в банке и усерднее трудиться, чтобы заплатить за квартиру для моей жены. Сесиль тоже была больна, и я не хотел, чтобы она работала и перенапрягалась. Я готов был целовать пол, по которому она ходила. Я все еще люблю твою мать, Гунтрам, и она была лучшей женщиной, которую мог бы желать мужчина. Что бы ты там ни думал, мы ждали тебя. Мы хотели ребенка и не заботились о последствиях. Мы знали, что беременность может стать смертельной для нее, как и произошло, но нам, особенно ей, нужно было иметь ребенка. Твоя мать была очень счастлива, пока тебя ждала.

Как ты знаешь, в середине 1979 года к власти пришел Линторфф. Он был молод, всего двадцать два года, и никто в Ордене не ожидал, что он продержится год, но он сделал это и получил прибыль. В какой-то момент он встретил твоего дядю, всего лишь парижского трейдера, и стал им одержим. Роже было двадцать семь лет, он только что женился, у него был ребенок, Мари Элен. Моя семья узнала об их связи в середине 1983 года. Мой отец хотел все закончить, потому что ему было стыдно, что его младший ребенок ложился в постель с другим мужчиной и мог разрушить свой брак с богатой немецкой наследницей. Роже подчинился бы отцу, но Линторфф вмешался и предложил должность в Совете для моего отца, деньги и поддержку для карьеры Паскаля. В некотором смысле мы все продали ему Роже. Мой брат никогда не любил его, но ему нравилось, как Линторфф ползет к нему каждый раз, когда его видит. Сильное чувство, когда такой мужчина, как Линторфф, – молодой, красивый, богатый, как дьявол, – становится твоей ручной собачонкой. В то время все матери Европы бросали своих дочерей к его ногам, но он и не смотрел на них. Линторфф жил только для Роже. Их тайные отношения длились много лет, и они встречались в парижском «Ритце» всякий раз, как могли. Иногда для обоих все проходило жестоко, потому что они постоянно дрались.

– Дрались? Невероятно! Конрад всегда был очень нежен со мной!

– Дрались так, что Линторфф однажды сломал ему руку. Он извинился и многим отплатил семье Роже. Нет, Роже любил сводить его с ума и научился играть с ним за эти годы. Это было необъяснимо. Линторфф мог подчинить своей воле кого угодно, но Роже мог заставить его приползти из Ле Бурже только ради поцелуя.

К 1985 году мой отец и другие люди были твердо убеждены, что Роже являлся ключом к избавлению от Линторффа, набиравшего все больше и больше сил. Они убедили моего брата принять участие, и я присоединился к ним в основном потому, что видел в этом возможность раз и навсегда покончить с Орденом. Я ненавидел саму концепцию того, что шестьдесят-семьдесят богатых людей, собиравшихся самое большее два раза в год, управляют четырьмя миллионами жизней и целым континентом. Они могли делать с людьми все, что заблагорассудится: выбирать своих популярных лидеров, оппозицию, решать, сколько они получат от Социального обеспечения, что они могут есть, а что нет. Я был уверен, что полномасштабная война уничтожит Орден, и у людей появится возможность решать самостоятельно.

К 1986 году мы начали всё бойкотировать, а я стал изучать Линторффа. Я понял, где скрывается его реальная сила и что у него действительно было видение руководства, в то время как у наших сторонников не было ничего. Они думали только о том, как получить все больше и больше денег, в то время как Линторфф в самом деле верил в социал-демократию, в стиле Бисмарка, конечно, и много раз шел на ненужный риск, чтобы сохранить людям работу или бороться с загрязнением. Не отрицаю, что если бы он когда-либо увидел возможность зарабатывать деньги не в Европе, то отказался бы. Он представлял собой странное сочетание бессердечного и безжалостного бизнесмена со старым рыцарем, подверженным вспышками мистицизма – не могу найти другого способа описать его – который желает что-то делать или чем-то жертвовать для людей, или, лучше сказать, его подданных, которые, как он считал, находились под «его защитой». Он глубоко восхищался Лоренцом фон Штейном (немецкий философ XIX века, автор идеи социального государства, сторонник идей надклассовой социальной монархии. – Прим. пер.) и идеалами Sozialstaat (социального государства (нем.)) и Soziale Rechtsstaat (социального правового государства (нем.)) и, как и все монархисты, считал, что Бог дал ему такое положение, чтобы нести свое слово… и горе тебе, если ты не на его стороне! Безумный крестоносец или нет, Линторфф был намного лучше, чем другие, думавшие только о себе.

Я пытался все остановить, но никто меня не слышал. Поэтому к 1987 году я решил подготовиться, на случай если мы потерпим неудачу. Я не хотел, чтобы ты стал частью этого, и отправил тебя в Аргентину жить на постоянной основе. Твой адвокат Лучано Мартинес Эстрада был нашим с Николя хорошим другом. Мы познакомились с ним в 1978 году, когда он чудесным образом сбежал из своей страны, обвиненный в терроризме. Он активно участвовал в партизанской войне Монтонероса (аргентинская левоперонистская городская партизанская организация, созданная в 1960-х и начавшая вооруженную борьбу против диктаторских режимов в Аргентине 1970-х гг. – Прим. пер.) и побывал в одном или двух обстрелах. Он был тем, кто «обрабатывал» деньги, полученные от похищений многих состоятельных бизнесменов. Я защищал его и спас ему жизнь. Мы стали друзьями, потому что разделяли одни и те же убеждения и методы. Он вернулся в свою страну в 1985 году и стал моим подставным лицом, чтобы я мог получить деньги, которые скопил за годы работы в банках. К 1988 году все было выведено и организован твой попечительский фонд. Николя придумал идею с раком, чтобы придать истории больше реалистичности.

В 1988 году с Линторффом было покончено, но я дал ему шанс, потому что он действительно не догадывался, что происходит. Я передал несколько документов Фердинанду фон Кляйсту, и тот смог сложить вместе два и два.

– Но ты предал свою семью!

– Да, я знаю. Я несколько раз пытался остановить это, но они не слушали меня. Я поступил так потому, что знал, что сам Линторфф никогда бы не пошел против нас. Он исключил бы нас из Ордена и забрал часть наших денег. Я спрятал свыше тридцати миллионов долларов, более чем достаточно для того, чтобы они могли прожить счастливую и обеспеченную жизнь!

Линторфф схлестнулся с моим отцом, Паскалем и мной. Он приказал нам отойти от дел и исчезнуть из его поля зрения. Некоторые злонамеренные слухи спровоцировали панику в нашем банке, и менее чем через неделю мы были побеждены, но ценой некоторых усилий могли бы исправить ситуацию. Ничего больше. Как я и ожидал.

– Что случилось потом?

– Мой отец и другие не захотели остановиться. Они протолкнули некоторые документы о наших действиях и сделках в прессу… И заплатили группе наемников, чтобы напасть на него. Линторфф был единственным выжившим. Summus Marescalus (дядя Горана. – Прим. пер.), Герман фон Линторфф и Густав Лёвенштайн отплатили тем же моему отцу и нескольким другим членам верхушки. Единственная милость, которую они нам оказали, – застрелили детей в голову, пока те спали. Единственный слуга, который смог избежать резни, рассказал мне, что они замучили моего брата и его жену до смерти и заставили моего отца наблюдать за этим. Все они были подвешены и обезглавлены. Наказание для предателей. Дом был предан огню.

Я смог спастись, потому что в то время находился в Брюсселе с Николя. Я знал, что Роже взял свою жену и дочь и бежал в Южную Африку. Я больше никогда его не видел. Женщины были изгнаны, а мы и наши семьи приговорены к смертной казни.

– Почему ты не взял меня с собой?

– Я не мог. Я хотел, чтобы ты жил, а не сделался беглецом или того хуже – был убит ужасным образом. Линторфф искал Роже последние пятнадцать лет. Он хотел отомстить ему, и он сделал это в декабре прошлого года. Мой брат погиб в автокатастрофе вместе с журналистом, с которым работал. Не совсем уверен, но думаю, что это работа Линторффа.

Я пошел к Линторффу после того, как все подготовил. Я решил играть по его же правилам: это был единственный способ успокоить раненого зверя, Гунтрам. Предлагая ему тебя, я даже не подумал, что он воспримет это всерьез. Кто ждет пятнадцать лет, чтобы получить любовника из ребенка, который выглядит точно так же, как тот, кто провел тебя через все круги ада? С чего он взял, что этот ребенок полюбит его? Ты похож на своего дядю внешне, но на этом все. Вы двое разные! В тебе есть все, что Линторфф мечтал найти в Роже: некто милый, невинный, бескорыстный, полюбивший его самого по себе, а не из-за его денег или власти.

– Он говорил мне в точности те же слова, – прошептал Гунтрам и выпил немного воды, чтобы успокоиться.

– Я подписал документы, называвшие его твоим законным наставником, но они были недействительны! Я никогда не говорил ему, где ты, и держался подальше от тебя, чтобы они не могли связать тебя со мной. Ему потребовалось всего две секунды, чтобы согласиться с моим предложением: ты, после того, как тебе исполнится восемнадцать, и только если ты захочешь, за твое помилование и шанс быть отпущенным и помилованным для моего брата. Возможно, он думал, что молодой мальчик, без вмешательства семьи, может стать тем, что ему нужно. Я не знаю. Я лишь хотел выиграть время для тебя.

Николя узнал о тяжело больном человеке по имени Мишель Лакруа. Он был примерно моего возраста, имел жену и пятерых детей. У него была последняя стадия, и он беспокоился о семье, которую оставлял. Мы предложили позаботиться о его семье в обмен на его тело и личность. Это была одна из самых ужасных сделок в моей жизни. Я заплатил ему пять миллионов долларов, и он согласился сделать это. Мы подделали бумаги и поместили их в больницу, симулируя мою болезнь, а также подкупили врача. Когда время, которое дал мне Линторфф, чтобы закончить дела, вышло, Мишель пришел к нам. Он был на последней стадии. Он рассказывал нам, что весит сорок пять килограммов и что был строителем. В ту ночь он так много пил, чтобы набраться смелости сделать это, что я было решил все бросить. Он выпал из окна, попросив нас отвести его туда. Николя опознал его как меня.

Я отправился в Перу, Боливию, Парагвай и работал добровольцем в самых бедных районах до 1994 года, когда решил вернуться в Европу. С Николя мы купили юридическую фирму, на которую он работал, и я снова начал работать, конечно, не в залах судебных заседаний, а в офисах. Я стал Notaire, нотариусом. Какая ирония: человек, чья жизнь – ложь, подтверждает, что другие не лгут.

– Почему ты продал меня Конраду? Почему ты забрал меня у него? Я был так счастлив с ним! Я хотел разделить его детей с ним! Это был мой шанс обрести семью, которую я потерял!

– Гунтрам, я не знал этого, дитя мое. Я знал лишь только, что твой дядя был убит человеком, который уничтожил всю нашу семью! Человеком, который вынудил нас разделиться! Тем, кто убьет меня, если увидит! Ты не можешь там находиться! Все они убийцы, худшего рода, чем Репин! Я думал, что Линторфф использовал тебя как свою шлюху, чтобы утолить свою жажду Роже и ослабить Репина!