Текст книги "Roses and Thorns (СИ)"

Автор книги: thewestwindchild

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Всякий хореограф бы вынес свой вердикт в абсолютном отторжении партнеров друг другом и незнанием фигур банального «венского вальса».

Молли топталась на месте, периодически осуществляя не особо грациозные повороты, на опорной ноге варьируя на градусном диапазоне от ¾ до ½. Иногда она кружилась на месте в одиночестве, придерживая согнутые в локте руки перед собой на уровне груди.

Ригс не была уверена в том, что играла музыка для зала и приходила к мнению, что эти звуки раздаются у нее в голове.

Ей больше пришелся бы по душе твист, в котором можно было ощутить себя Мией – героиней Умы Турман в «Криминальном чтиве» и двигаться с легкостью, не принуждая к мыслям о верности движений.

Филигранность – не ее конек.

Виргинскую кадриль Молли узнала сразу по музыке, которая звучала не только в ней, но и разливалась по арене извне. Для танца требовалось больше пар, чем одна, но для трех фигур почти идентичных фигур и завершающей пробежки хватало и двух человек.

Она не знала, в какой момент стала представлять рядом с собой оного партнера, заглушая фантазиями запах гнили и скисшего молока, исходившего от помпонов и ткани. И весь внешний облик клоуна не способствовал флирту и ужимкам.

Нехитрый трюк помог ей со школьным спектаклем, а теперь и в неизвестном шатре перед чуждой публикой. Вначале это был один из старых любовников, в чьих танцевальных способностях легко усомниться, опираясь лишь на пластику движений при ходьбе, а потом в памяти всплыл нужный эпизод с Юстином. Всему виной мягкое прикосновение к руке и кадриль.

Юстин знал множество танцев и ссылался на театральное училище, где овладел всем необходимым по собственному мнению и абсолютной бездарностью, по мнению режиссеров и участников кастингов. Он показывал ей первую фигуру кадрили, сказав, что ее темпераменту подходит только что-то задорное, после чего непременно заколет в боку и появится нехватка воздуха.

При одной мысли о ком-то из прошлого кто наверняка любил ее своеобразной почти отеческой любовью сердце щемит, а дыхание перехватывает.

Взявшись обеими руками для полного круга по часовой стрелке (а в их случае для нескольких кругов), Молли вновь ощутила белый гладкий шелк под пальцами. Зал становился ярче и ярче, и появлялась возможность рассмотреть лица собравшихся.

В круговерти подступала легкая тошнота, вызванная головокружением и десятки, а то и сотни образов размылись, будто бы слились воедино. Она чувствовала, как приятной ноющей болью отзывались мышцы в теле отвыкшие от любой физической активности.

Танцуй сейчас в чем-то длинном, прикрывающем хотя бы колени, то с каждым новым кругом с увеличивающейся скоростью ощущалось бы, как летал материал юбки, невесомо прикасаясь обнаженной кожи ног. Но сейчас она могла слышать исключительно шелест стекляруса и топот каблучков.

Финальная фигура – пробежка приставным шагом, окончилась поклоном друг другу и реверансу толпе, сосредоточенной на очертаниях двух персон.

На каждом ряду восседали дети, приехавшие или из приюта или со школы в пригородах, почти не переговаривавшиеся между собой и на редкость культурные. Молли не ждала залпа восторженных оваций и красные розы, летящие к ногам, как иногда показывали в мультфильмах, лишь скользила взглядом по юным не впечатленным увиденным лицам.

Что ж. Она бы тоже не была в восторге и вдобавок кинула бы горсть попкорна, целясь на арену.

Среди детских заскучавших лиц выделялось несколько взрослых, не походивших на сопровождающих и преподавателей. Мужчина и женщина. Они сидели в первом ряду и женщина с рыжими волосами, уложенными в классическое каре с челкой, придерживала рукой предплечья спутника, осаждая и не давая шанса подняться и выразить свое недовольство происходящим. Ее лицо было знакомым, и Молли не сводя с них глаз, пыталась вспомнить, когда и при каких обстоятельствах они встречались раньше.

Может быть, она была ее хореографом? Или той, кто надавливала на плечи, заставляя гнуться сильнее? Первая учительница или случайная прохожая попросившая сигарету или поинтересовавшаяся временем?

Само совершенство ночного кошмара в идеальных линиях от овала лица до кончиков пальцев.

Мужчина поднял два больших пальца в одобряющем жесте.

Отец всегда так делал.

Боже правый. Это день ее первого отбора.

По правую руку от них сидело трое нетронутых временем вершителей судеб потупивших взгляд на носки собственных туфель. Кажется, кто-то из хореографов, тренеров и независимых судий. Молли не помнила никого из них, и образы прошлого расплывались, но неуклонно выполняли свою работу.

Эхом в памяти отдавалась то, что уже когда-то происходило. Завершенное время мира абстракций и гипотетически человек рядом с ними мог быть ее отцом, живым и невредимым в вариации другой вселенной подвластной собственным законам.

Молли дернулась в их сторону, преследуемая желанием разобраться с тем было ли у нее видение, нарушая главное негласное правило: шоу должно продолжаться.

Сила словно притяжение не дала ей ступить и шаг в сторону. Сильные руки дернули ее вверх, приподнимая на считанные дюймы над землей, как куклу. Угол обзора не менялся, и тело отказывалось слушаться, повинуясь кому-то другому.

Руки, округленные в локтевом и лучезапястном суставахподнялись над головой, резко опустились и проделали это движение вновь. Почти «аронди».

Она хотела вырваться, прекратить движения и опустить руки, почувствовать твердую землю под ногами.

Марионетка.

Вот кем она стала. Безвольная деревяшка управляемая чужими руками. Тонкая леска как паутина заставляла выполнять движения, впившись под кожу невидимыми крючками.

Все были игрушками под властью единого кукловода, который оставался сердцем Дерри.

Ее резко опустили вниз, заставив выполнить непроизвольно «плие». По согнутым в коленях ногам пробежала дрожь напряжения.

У отца была бутылка абрикосового бренди 70-х годов с фигуркой внутри. Ее заводили с нескольких оборотов на радость гостям и отвлечению детей на Рождество, и раздавалась музыка Штрауса «На прекрасном голубом Дунае». Маленькая балерина, нанизанная как жучок на большую иглу, двигалась против часовой стрелки. Красная бархатная юбка, золотые пуанты и такого же цвета корсет. Ее носки никогда не касались дна бутылки, а движения были неизменны. Художник не утрудил себя подарить балерине лицо, а создатель музыкального чуда накрыл маленькую танцовщицу прочным стеклянным куполом, препятствуя попаданию пьянящей жидкости.

Молли в детстве часто играла с этой бутылкой, часами слушая неизменную мелодию. Каждый раз, смотря за тем, как балерина кружится, иногда запинаясь с треском, она хотела разбить прочные стены и даровать свободу. Отец вовремя прервал ее акт вандализма во благо, разубедив, что в реальном мире балерина погибнет и больше никогда не сможет танцевать.

Девочкой Ригс не понимала слов родителя, но последовала им, оставив бутылку в целости, но теперь, в безропотном повиновении она была этой балериной, кружащей вокруг своей оси, намекая зрителям на «фуэте». Голова шла кругом, к горлу подкатывала тошнота и перед глазами образы сменились черными пятнами.

Каллиопа сменилась Чайковским и резко оборвалась.

Молли остановилась и опустила голову, борясь с желанием согнуться пополам и прочистить желудок. Тяжелая рука легла на талию, а другая, перехватив ее кисть, приказала пройти чуть в сторону для поклона публике.

Она попыталась натянуто улыбнуться, учащенно моргая, приходя в норму.

«Полнейшее отсутствие грации»; «Нелепость»; «Это зовется танцем в Америке?».

Недовольные возгласы доносились со стороны судей. Детям было все безразлично. Они смотрели за происходящим пустыми безжизненными глазами, не шевелясь, как будто их могли выпороть за движение.

Молли попыталась поклониться в реверансе, как ладонь в белой перчатке коснулась ее затылка, заставляя склонить голову ниже.

Боже, дай мне высвободиться, и я, блять, клянусь, что сломаю ему руки.

– Они тобой недовольны, Молли, – в голове прозвучал голос клоуна с деланной досадой. – Папочка тоже тобой недоволен.

Сжав губы в тонкую линию, она облизнула их, чувствуя, что помада немного скаталась, потеряв былой вид. Человек, который гипотетически мог быть ее отцом (если бы тот не покоился в сырой земле) в первом ряду, не сводил с нее глаз. Он был хмур и позволил между темных бровей затаиться глубокой морщинке.

Это всего лишь шоу, – говорил папа после первого этапа. – И поражение не сделают тебя хуже, а успех может позволить гордыне затаиться в твоем сердце.

Не поддавайся чарам.

Рыжеволосая женщина поглаживала его руку, сжатую в кулак до побелевших костяшек. Теперь на ней было не застегнутое серое пальто, длинные полы которого касались чуть ниже колен. Пышный бюст был упрятан в платье из черного крепа с корсетом.

– Кто это?

Молли задала этот вопрос мысленно, вновь обведя взглядом собравшихся, она обернулась к Пеннивайзу, чьи глаза вспыхнули золотом.

– Разве ты не помнишь, Молли-Полли, эту прекрасную леди? Салли Шарлитц – личный помощник. Она часто приберегала для тебя конфеты, когда ты сидела в конференц-зале и ждала папочку. Ты любила помогать ей. Например, вынимать еще горячие листы из ксерокса и была без ума от плоттера в офисе… – Яркие воспоминания пролетели огненной птицей и угасли. Салли, конечно. Молли помнила эту женщину, с которой проводила время, если после школы вместо автобуса, ее забирала именно она и приводила на работу к отцу. Шарлитц работала с ним лет десять и была знакома пятнадцать. Молли когда-то даже заявила, что хочет быть как она и всегда крепко обнимала женщину как близкую родственницу. Салли подарила ей заколку с кошечкой с изумрудными глазами (увы, та быстро почернела и отправилась на дно шкатулки с украшениями). –Ты любила наблюдать за ее работой и сидеть на ее коленках, а она, – (Пеннивайз продолжал свой рассказ, не размыкая губ), – Любила поскакать на члене твоего папули. Что скажешь, Моллс? Идиллия, да?

Молли хотела было повернуться и прочесть во взгляде отца достоверность сказанного, но шея не послушалась.

– Ты лжешь. Все сказанное тобой – ложь.

– Ха-ха! Какой мне резон лгать Тебе про твою идеальную семейку? Ха-ха! Правда режет глазки, Молли? И дражайший папочка, которого ты т-а-а-а-к любила и идеализировала, оказался обычным ублюдком? Ты ведь такого мнения об изменах в семье.

– Закрой рот, – она прошипела это вполголоса, подойдя ближе. – Отец любил нас и дорожил семьей.

– Ошибаешься, – клоун чуть подался вперед, всматриваясь в испуг и злобу в глазах. – Папочка любил тебя и только тебя. Если бы так жалко не умер в один день со своей возлюбленной, то подал бы на развод. Глупец даже думал, что вы поладите со сладенькой Салли, и ты будешь называть ее «дорогой мамочкой». Видишь, как рождение второго ребенка не скрепляет трещащий брак по швам?

Молли была слишком мала, чтобы рассуждать о прочности родительских брачных уз и вряд ли теперь докопалась бы до истины. Джейн не знает кто такая Салли, а те, кто знали либо погибли, либо позабыли или чернила выцвели на номерах в телефонных книжках.

– Ну, Моллс, ты будешь спасать шоу или позволишь с треском провалиться?

От известий об отце (неважно достоверных иль нет) ее сердце разбивалось на части. Молли чтила его память по-своему и тщательно обеляла его лик, позабыв, что человек по своей природе соткан из пороков.

Шоу должно продолжаться, хотя грим, наверное, уже испорчен.*

Она вернула широкую улыбку, которой всегда найдется место на лице лгуна.

Слева от нее материализовалась стойка с обручами, покрытыми блестящей самоклеющейся обмоткой. В руках клоуна была шляпка из черного атласа (неверно принятая с первого взгляда за вуалетку) с широкими лентами, завязывающимися под подбородком. Предмет был неуместным и сочетался разве что с клоунским нарядом своей нелепостью.

Молли благодарно приняла ее, крепко повязав бант. Теперь она снова как кошка с бантом на шее, играющая с лентами. Почему же не с клубком ниток?

Она прокрутила над головой один из обручей. Все гимнастические элементы вылетели у нее из головы, и на ум приходил банальный шпагат или не менее примитивный «мостик». Ей хотелось повторить трюк, подсмотренный на соревнованиях, но обруч никак не держался на теле и при попытке прокрутить его на ноге, тот лишь бил по лодыжке и соскальзывал.

Старые фокусы с количеством обручей на теле тоже не подходил из-за костюма и неудобных танцевальных туфель. Ремешками Ригс растерла обе ноги до крови, окрасив телесный атлас в красный цвет.

Судьи неодобрительно цокали и отрицательно качали головой.

– Шоу, Молли, шоу! – воскликнул Пеннивайз. Он бросил в ее сторону ленту. Переход от светлого к алому цвету почти бордовому как высохшая кровь.

Ригс нелепо крутила инвентарь как волшебную палочку с широкой улыбкой, несмотря на ноющее запястье. Стоило перевести взгляд на ленту, как та испарилась и на ее месте оказались прицепленные человеческие кишки покрытые слизью и ничем не уступающие иллюстрациям в учебниках биологии.

С визгом она отбросила палочку в сторону, поежившись от омерзения. Бант под подбородком стал туже и будто сдавил горло, мешая проглотить слюну с привкусом желчи.

Блять.

Визг клоуна вновь напомнил о непрекращающемся шоу, которое на грани краха, а она же не хочет быть опозоренной. В руки прилетел мяч, блестящий от слизи, природу происхождения которой не хотелось знать.

Элементы. Молли подбрасывала его одной рукой и ловила другой, судорожно вспоминая все чему когда-то училась. Перекаты и «выкруты». Ушедшие годы тренировок исчезли из памяти, а тело не помнило и не двигалось интуитивно. Происходящее вокруг вопило, что она – худшая ученица и ко всему еще прогульщица каждой репетиции неизвестно каким образом допущенная на просмотр.

В завершение Молли хотела встать на руки и после одной удержать мяч, чтобы после поставить жирную точку неизгладимого впечатления, скрываясь от пережитого позора от которого горели щеки.

Ослабевшие мышцы вновь заныли как после натирки полов и взывали к отдыху, когда она попыталась совершить задуманное на трясущихся руках. Ригс сорвала редкие аплодисменты, победоносно держа предмет в ладони, избавившийся от слизи.

Не смотри. Не смотри. Не смотри.

Страх того, что на самом деле представлял собой мяч, побудил спешно отбросить его в сторону. Боль в руке нарастала.

Клоуна нигде не было видно, арена опустела, оставив ее в лишенном звуков одиночестве. Яркий свет вновь ворвался в помещение.

Дети.

Боже правый, спаси мою душу.

Причина, по которой они отличались хорошим поведением – абсурдна. Они мертвы. Они, блять, мертвы все до одного. Крик застыл в горле и все, что она смогла сделать – поднести дрожащую от охватившего страха и прежнего напряжения руку ко рту не в силах произнести ни единого слова. Даже привычная брань оказалась неуместной. После такого она навеки не уснет.

Глаза вылезли бы из орбит как у этой девочки в третьем ряду или у мальчика во втором оставшегося без них совсем. Наполовину обглоданные крысами и червями, наполовину съеденные кем-то со вспоротыми животами. У некоторых не хватало конечностей, как у мальчика в желтом дождевике виднелась круглая головка плечевой кости, а на коленях покоился гнилой бумажный кораблик.

Нужно было убираться отсюда и не смотреть, не смотреть, не смотреть. Куда угодно. В пол, на потемневшие носки атласа телесного цвета, посчитать дырки на сетчатых колготках. Только не смотреть на детское кладбище.

Ряды смыкались ебаным кругом.

Она же откуда-то вышла. Где-то был выход и при этом вход в коридор. Молли вертела головой из стороны в сторону, подавляя возникшую клаустрофобию, и, боже правый, отыскивала выход из шатра.

Нереально. Абстракция. Кислотное видение. Иллюзия.

Если ад выглядит не так то, что это? Плоть не вынесет Инферно.

– Молли, – детский голос позвал ее, и она не хотела признавать обладателя. – Тетя Молли. Почему ты оставила меня? Почему? Почему ты оставила меня одну?

Ригс посмотрела на свои руки перепачканные кровью по локоть, словно в перчатках. Столкнуться взглядом с мертвой племянницей – выше ее сил.

– Ты оставила меня одну дома, а потом в тоннелях. Почему ты ушла без меня? Почему, тетя? Почему ты не заявила полицию? Тетя Молли?

Прекрати. Иззи, перестань, пожалуйста. Умоляю. Прекрати. Прекрати.

Пре-кра-ти!

«Что с твоим платьем, милая? Что с твоими пальчиками, Иззи?»

Слова и музыка движутся и существуют только во времени, но первые любят трещать по швам, ломаться и разбиваться, не выдерживая грубости слов, а последние распадаются и гниют от громкости и скверной игры музыкантов.

Колеса, передвигаемые силой изящных рук, скользили по опилкам и сами по себе требовали смазку силиконовым маслом.

В покрытой следами мочи, крови и гноя больничной тонкой сорочке сквозь которую отчетливо выделялись ареолы сосков, и длина одеяния не скрывала обрубка вместо левой ноги напоминавшая ту круглую головку кости только обтянутую кожей.

– Ты сделала меня уродливой, сестрица, – холодно отчеканила Джейн, скрестив руки с синими исколотыми венами на груди. – Ты и только ты.

– Я же, – голос предательски срывался. – Я предупреждала тебя, Джейн. Я предупреждала.

– Свои предупреждения можешь засунуть себе в задницу. Ты не спасла ее и все, что произошло – только твоя вина. Только ты причина всех наших сраных проблем.

Нет. Нет. Нет.

Джейн бы так не сказала.

Джейн любила. Девочка с жаждой жизни и добрым сердцем. Она бы не стала винить. Джейн, Джейни, Дженни.

А Молли обезобразила ее, превратила в калеку, инвалида. Обломала крылья на любую попытку зажить иначе, завести большую семью, смотреть, как вырастает дочь. Джейн впустую потратит свою жизнь, перебиваясь на пособия и довольствуясь жалостливыми взглядами на уродливую молодую женщину.

– Ты безобразная артистка, гуттаперчевая Молли.

Колокольчики, припрятанные в одежде, возможно, в пышных рукавах зазвенели, когда Пеннивайз обратился к ней. Увлеченный своим занятием, он разглаживал сгиб на бумажном самолетике, сложенном из старой афиши и не обращал внимания на разразившуюся трагикомедию под куполом цирка.

Не поддавайся.

Отец все это время сдерживаемый любовницей-секретаршей Салли Шарлитц подал голос, отбросив ее руку, пытающуюся осадить. Он выглядел серьезно как на важных переговорах и совсем не так. Сцепив руки на груди, глава семьи оглядел обеих дочерей, вопросительно изогнув бровь, и покачал головой.

– Довольно. Ты очень расстроила меня, Молли, – (он никогда не говорил ей таких слов серьезным тоном с нотками жестокости) – Ты расстроила всех нас. Ты поступила крайне плохо со своей сестрой и нарушила обещание. Ты не подготовилась к выступлению и заставила меня сгорать от стыда.

Ты, ты, ты, ты.

Отец отчитывал ее прилюдно, разве что не выпорол для пущего эффекта, что равнозначно имеющемуся унижению.

Клоун истерично хихикал себе под нос, кивками соглашаясь с каждой репликой. Он продолжал корпеть над самолетиком, в результате чего на одном крыле виднелась надпись авиакомпании «AmericanAirlines», а на хвосте две буквы «А».

«Молодчина, Моллс»

Молли подняла глаза на ехидную физиономию клоуна, и бешеная злоба обожгла ее языками пламени.

Пеннивайз прищурив один глаз и прикусив кончик языка, предугадывал траекторию полета, вытянув руку с готовым самолетиком. На другом крыле добавилась надпись модели «Boeing 767-223ER».

Чтоб тебе сгинуть в аду.

Усмехаясь ее пожеланиям (особенно той полюбившейся части про ад), он повернулся в пол-оборота и запустил свое творение в ее отвлеченного гневной тирадой отца. Тень от самолетика превосходила в размерах сам предмет летящий прямиком в лицо.

Боинг. Совсем как шестнадцать лет назад при теракте.

– Папа, нет!

Молли закричала это слишком поздно, когда бумажное судно приобрело вполне реалистичную оболочку и взорвалось со свистом как при поджоге пиротехники, разрывая тело отца точно воздушный шар на кровавые ошметки. За мгновение до гибели его лицо исказилось в удивленной и отчасти задумчивой гримасе без следа былой злости, как если бы за завтраком прозвучал вопрос о деторождении или заведен разговор о реальности Санта-Клауса и Зубной феи.

Закрыв рот руками, она завопила, что больше походило на мычание, не в силах оторвать глаз от зрелища: рыжие волосы Салли воспламенились как спичечная головка, и запахло жареным мясом.

Клоун зашелся в приступе истерического смеха, запрокинув голову и хлопая в ладоши, отчего звон колокольчиков лишь усиливался. Он смеялся все громче, переходя на визг, уже ударяя себя в грудь по помпонам.

Не поддавайся чарам.

Белокурая девочка с пустой левой глазницей шумно поднялась со своего места и как заведенная пластмассовая кукла вытянула гниющую руку, указывая пальчиком на арену. Рот приоткрылся.

«Мамочка, – ее голос ничем не отличался от голосов тех больших кукол, умеющих закрывать глаза и восклицать: «Мама!», если оттянуть нитку. – Это же уроды!»

Молли крепко зажмурилась и прижала дрожащие руки к ушам не в силах слышать больше. Сердце колотилось так быстро, словно готовилось навсегда остановиться и набирало темп напоследок.

Боже.

Она широко распахнула глаза, от пощечины жадно хватая ртом воздух. Расплывчатые силуэты склонились к ней и показывали три пальца, задавая вопрос как в кино.

«Сколько пальцев я показываю?»

Губы пересохли, а по лбу стекала капля пота. Щеки тоже были влажными, но скорее от солоноватых дорожек слез.

Ей снова дали приводящую в чувство пощечину, заваливая чередой вопросов, которые Молли никак не могла разобрать. Образы становились чуть яснее. Какие-то женщины в возрасте и та бабушка с перрона. Внук выглядывал из-за ее спины, прижимая крепче коробку с «Лего».

Она снова облизнула губы.

Поезд. Она все еще в поезде. Поезд не двигался. Остановился. Почему.

Прерывистый поток мыслей и одна из женщин снова показала три пальца.

Ебаная ты дура. Блять. У меня же не сотрясение.

Если бы у нее были силы, то Молли послала бы каждую нахуй или вежливо попросила бы отъебаться удалиться. Горячая капля коснулась кончиков пальцев и скатилась вниз на ткань джинсовой куртки, предусмотрительно наброшенной на плечи, чтобы не упариться в дороге.

Молли чуть наклонила голову, которая стала в одночасье чугунной или налитой свинцом или еще черт, блять, пойми какой.

Плечо. Левое плечо было прокусано как нога Джейн в коллекторе. Кровь пропитала материю насквозь и останется только отправить на мусорную свалку. Да, хуй потом отстираешь.

Осталось только себе ампутировать руку.

Она прислонилась затылком к сидению, по-прежнему не стремясь отвечать на вопросы, сыпавшиеся как конфетти из хлопушек.

– Не теряйте сознание, мисс, – донеслось до нее, когда веки норовили сомкнуться и погрузить ее во тьму. Молодая девушка стояла перед ней на коленях, затягивая на руке жгут из собственного ремня не совсем уверенная в его необходимости, но так рассказывали в школе, когда речь шла об оказании первой помощи.

Если бы была задета артерия.… Кровь била фонтаном, и она бы умерлаот кровопотери.

«Отойдите. Ей нужен свежий воздух»

Сколько шума.

Несколько человек отошли в сторону, оказывая повышенное внимание вместо первой помощи.

Двери между вагонами вновь хлопнули.

Оно в приветственном жесте махнуло левой рукой как ебаная победительница конкурса «Мисс Америка», так как в другой находилась голубая сладкая вата прямиком из цирка.На пыльных рюшах подсыхала кровь, накапавшая с подбородка.

Клоун провел пальцем по нижней части своего лица, пачкая когда-то белоснежную перчатку кровью, чтобы после поднести к губам, слизывая остатки.

Она поежилась, когда Оно сняло с кончика языка непрожёванный кусок сладкой ваты пропитанной кровью и поместило обратно к общей консистенции.

Гадко, но не самое худшее, что ей приходилось испытывать за последнее время. Куда хуже то, что она проиграла.

Оно добралось до нее.

Ты должна была проиграть

Нельзя выигрывать все время.

Ты должна была проиграть

Нельзя выигрывать все время,

что я говорил!

– Джон Ли Хукер «Ты должна была проиграть»

____________________________

* – Немного измененная строчка из песни Queen – The Show Must Go On

Комментарий к XXI

За публичную бету расцелую и все исправлю по возможности.

========== XXII ==========

Sister, sister, oh so fair, why is there blood all over your hair?

Пробуждение всегда отвратительно.

По будильнику или от криков, от ночных кошмаров или после попойки, когда хочется вывернуть содержимое желудка и желчного и отмыть с каким-нибудь моющим средством, чтобы больше не чувствовать съеденный впопыхах тако или пакет чипсов и желчь.

Она спотыкалась во сне, падала и в тот момент, когда следовало бы открыть глаза и схватиться за сердце, которое бы забилось сильнее обычного, сон не прекращался и все больше затягивал в эту ебаную черную дыру, лишенную времени и пространства.

Молли, словно Алиса, летевшая вниз в кроличью нору, тщетно хваталась за яркие предметы, которыми стали обрывки воспоминаний. Даже дурацкий цирк, который, скорее всего, был чертовски реалистичным сном затесался среди тлеющих углей школьных лет и первого неудачного собеседования.

Она с трудом заставила себя вынырнуть из этого путешествия в никуда и учащенно заморгала, отгоняя яркие пятна, пляшущие перед глазами. Тело ныло как после первого урока физкультуры в старшей школе после череды прогулов или после драки, из которой вышла явно не победителем.

Голова, челюсть, рука, желудок, нога.

Желудок сводило спазмами и сколько не глотай воздух, все равно создается впечатление, что ты разучился дышать. Это кислородное голодание?

Предплечье онемело, а ногу тянуло как после неудачной растяжки или еще черт знает чего. Тело еще недостаточно одеревенело, но отказывалось слушаться.

Ей хотелось бы подняться и осмотреться, чтобы увидеть что-то кроме белого потолка в трещинах и вспомнить, что произошло и какой блять сегодня день. Необходимо было восстановить мутную картинку минувших дней. Так ведь говорят копы в сериалах?

Картина минувших дней.

Могло ли быть так, что она попала в аварию, пока отгоняла машину в Йорк? Занесло на повороте и все. Да, могло.

Мог ли Эдвин или Элвин или как-его-там бармен угостить ее паленой выпивкой или дешевым порошком? Да, легко.

Это все было комой, видением, бредом, да и еще черт знает чем. Джейн, наверное, волнуется и ноет, что нет денег, и Иззи перевернула все комоды. Ах, да назойливая племянница.

Все это ей приснилось.

Осознанные сновидения, астрал или другая чепуха, о которой твердят в паранормальных телешоу. Наверняка, это все последствия неудачной пьянки в пятницу. Сознание сгенерировало другой мир, основываясь на привычных локациях.

Оставался цирк и Роберт Грей.

Окей. Парня, вероятно, она видела уже на улице или в каком-то фильме, а цирк.… А хуй с ним, с цирком. Цирк и цирк. Вся ее жизнь как цирковое представление.

Молли приподнялась на локте, игнорируя боль в левой руке, перевязанной бинтами, которые приобрели бледно-розовый оттенок.

Вчера она принимала товар, перед тем как пойти в бар и порезалась канцелярским ножом, а чтобы не тратить вечер пятницы на остановку крови замотала руку наспех попавшимся бинтом за доллар.

Да, так и было.

От других коек ее отделяла старая ширма. В ногах лежала джинсовая куртка с высохшими пятнами крови, которые напоминали пятна шоколадного коктейля. Под кроватью рядом с обувью стояла сумка, которую она собирала для поездки.

Поезд.

Она с трудом дернула молнию сумки, обнаруживая там документы, паспорт, водительское удостоверение и нетронутый кошелек, в котором по сути ничего и никогда не лежало. Наверное, приехала с Куинси. Вот, точно. Молли искала в их старом доме все документы и встречалась с парнем, чтобы пропустить пару коктейлей и переборщила. Пикап занесло на повороте, но до этого они подрались в баре, а отсюда кровь на куртке.

Блять. Но она же продала пикап. Старьевщик. Он нашел покупателя из Йорка, кажется. В субботу нужно отвезти машину в пригород.

Какой сегодня день?

Молли откинулась обратно на подушку, пропахшую чужим телом и стиральным порошком. Боль в челюсти и желудке почти сошла, пока голова все еще давала о себе знать на пару с ноющей рукой.

Лучше бы отрезали, чем оставили с мучениями.

Джейн.

Страховка.

Деньги.

Пикап.

Она резко дернулась, отчего руку пронзила боль, но даже та померкла при одной мысли, что ее могли обчистить в поезде. Съездила, блять, к Баттерли. Александр или Хью? Или Хьюго? Похуй.Наверняка у нее вытащил карточку тот мальчишка с коробкой конструктора или его дружелюбная бабуля с ангельской улыбкой. Или кто-нибудь из проводников или случайных зевак.

Воспользовались шумихой и вынули из кармана под предлогом «прочитать фамилию», а сейчас всласть тратят ее деньги на «eBay» или «Amazon», где не требуется пин-код и документы, удостоверяющие личность.

Или переводят с карты на карту.

Ебаные американские жиды. Сраные республиканцы. Хуевы демократы.

Молли поливала дерьмом вперемешку с проклятиями каждого, кто был в поезде и имел к этому отношения или был нечист на руку. Она уже пошарила по всем карманам и переключилась на сумку, надеясь, что карточка запряталась где-то в рваной подкладке сумки. Но попадались лишь чеки, автобусный билет, расписание поездов и адрес необходимой юридической конторы.

Блять. Блять. Блять.

Ее снова интересовали только деньги, которые никогда не доставались легко как некоторым и не сыпались с неба или с рога изобилия, так и пузатый Джин не исполнял желания за освобождение.

Боже.

Она резко замерла, удерживая в руке скомканную груду чеков, и истерически засмеялась, пробудив парочку такого же биологического мусора на соседних кроватях.

Молли вернулась весь хлам обратно в сумку и потянулась к пуговицам на одежде, просовывая руку к чашкам бюстгальтера. Тем же вечером, покинув стены больницы, она спрятала банковскую карточку поближе к сердцу, куда прячут поролоновые подкладки, создающие обманчивое впечатление пышной груди из нулевки.

Горячий пластик с выбитыми серебряными буквами, хранящий чуть больше трех тысяч долларов.

Она была готова расцеловать карточку и еще громче рассмеяться.

«Меня не наебешь»

– Ух ты. Продолжение будет?

Голос принадлежал парню-парамедику, который согласился забрать и помог пристроить Джейн. Одетый в темно-синее форменное поло и почти черные штаны, он скрестил руки на груди, с усмешкой смотря на нее. Они разговаривали лишь однажды, но этого достаточно. Сейчас для нее достаточно просто увидеть однажды человека, чтобы зацепиться за него, словно рыбацким крючком и вытянуть на поверхность памяти.

Девушки падки на внимание и желание, а еще на комплименты. Похвали ее, похвали же.

Нужно было бы резко застегнуть верхние пуговицы и попросить помочь собрать частицы головоломки воспоминаний. Их всего несколько, но слишком легко запутаться в поиске истины.