Текст книги "Roses and Thorns (СИ)"

Автор книги: thewestwindchild

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

«Время посещений иссяк»

«Я – опекун»

Два слова действовали на медицинский персонал как «Сезам, откройся!» и те беспрекословно отступали, предупреждая, что, как и у опекуна, так и у родителя время общения ограничено.

***

Во вторник к Джейн подселили девушку с минимальными повреждениями. Как в насмешку та перемещалась на ногах и не требовала к себе внимательных взглядов и не использовала кнопку вызова медсестры, чтобы ей принесли или вынесли ебаную утку.

Скрывать свою коллекцию препаратов становилось сложнее под чужим взглядом, но если ее ловили на чем-то странном, то Джейн по-детски закрывала свое ладошкой и продолжала делать вид, что вокруг шло «как надо». Как у лгущей напропалую Молли.

Джейн придавалась только тоске и размышлениям о пропавших жизнях. Она всегда боялась чего-то такого. Когда она станет обузой и перестанет испытывать прелести жизни на полную катушку, хотя бы в своем понимании.

Фобии сестер в собственной ущербности не были пустыми. Каждая видела мир под своим углом, но это не мешало им пересекаться как диагоналям в точке отчаяния. Пусть и умело спрятанного за улыбкой, весельем и тоннами колкостей.

Будучи в Дерри она наткнулась на какую-то программу, рассказывающую о людях с отсутствием конечностей от рождения в результате патологии или каких-то травм полученных в сознательном возрасте. Они были несгибаемыми, несломленными как Луи Замперини* и говорили о том, что это кардинально изменило их жизнь, научило делать выводы (очевидные), ценить каждый прожитый день, словно тот был последним на их долю.

Джейн не испытала ничего из списка выдуманной для телеэкрана лжи. Только ужас, ненависть к своему телу, которое и так было не идеальным до родов, растяжкам, маленьким шрамам. Она до последнего не верила, касаясь повязки на том, что когда-то было ее ногой.

Молли предупреждала. Да, кажется, но не настаивала, как должна была настоять старшая сестра.

Но Молли всегда молола языком точно грязным помелом и говорила ужасные вещи, называемые у некоторых истиной, и всегда находила выход из ситуации, пусть зачастую и не верный, о котором после жалела, пока не забывала.

Часы одиночества и монолога с бетонной стеной напротив подсказывали, что нужно скрыться, забиться в угол и избавить сестру от этой ноши. Но у Джейн как всегда любила повторять старшая Ригс: «кишка тонка».

Молли ворвалась в палату такая, какой была всегда. Кривляющаяся, потная, пахнущая улицей и свободой черт подери.

Она рухнула на край кровати, отчего матрас скрипнул, тяжело дыша с безумной улыбкой на губах. У нее были короткие объятия как просьба «отстать» от нее на какое-то время с нежностями, но сейчас старшая сестра крепко сжимала ее руку, посылая короткие импульсы.

«My life will never be the sa-ame…»**

В этом была вся Молли, бубнящая под нос песни от заезженной попсы, что была у всех на слуху до песен из мультфильмов. Джейн не помнила, откуда была эта строчка, но, возможно, она уже ее слышала раньше.

Лицо сестры было немного припухшим, глаза красными от бессонницы, а еще руки немного дрожали, но от нее совсем не пахло алкоголем или длительным запоем, который бы в конце наградил таким списком.

«In my dreams I have a plan if I got me a wealthy man»**

Джейн пожала плечами, пока Молли не отводя глаз, вынимала из кармана пластиковую карту «Visa», продолжая мычать мелодию напеваемой песни.

– Деньги, деньги, деньги, – Молли нараспев произнесла каждое слово и победоносно покрутила карточкой в руке, пока младшая сестра пыталась разобрать выбитую на пластике фамилию и имя. – Все сияет в мире богачей.**

Вот снова. Старшая сестра нашла выход и деньги там, где их и быть не могло. Когда бы у них водились деньги, а особенно крупные суммы? Как выпускной бал в «Плазе»? Она на миг предположила, что это краденая карточка, но немного потертые серебряные буквы сложились в их общую фамилию.

– Откуда?

– Тебя интересуют только деньги, моя меркантильная сестричка?

Молли широко улыбнулась и коснулась ее кончика носа, подмигивая. К запаху улицы и свободы добавился табак и что-то еще.

– Это такая же интересная история, как и с телефоном?

Валять дурака дальше Джейн не планировала.

Старшая сестра отмахнулась и пододвинула ближе к себе сумку, с трудом справляясь с заевшей молнией. Она снова вернулась к дурной привычке грызть ногти и отдирать кутикулу самостоятельно.

Молли принесла несколько свежих комплектов одежды, будто бы Джейн только и делала, что выходила в свет, покидая пределы комнаты. Она принесла несколько пар носков. Предусмотрительно по одному. И начала говорить о светлых перспективах, когда они покинут это здание и о поездке в Бостон в юридическую фирму. И о том, что она присмотрит неплохой протез, но на первое время нужно будет ограничиться инвалидным креслом-коляской.

(Джейн вздрогнула на последних словах, отгоняя ночной кошмар в виде этих самых колясок)

Сестра говорила так восторженно, все еще прижимая к себе пластиковую карту как ребенка, что та не посмела ее перебивать. Джейн не хотела уходить. Уже не хотела.

– Выглядишь не очень, – зачем-то произнесла она, глядя на раскрасневшееся от переизбытка эмоций при мысли о триумфе лицо сестры. – Плохо даже.

– Зато ты все расцветаешь, и вес набрала, – Молли ткнула ее в выпирающую ключицу, обтянутую болезненного цвета кожей. – Аппетитная как куропатка.

Плохое излюбленное сравнение.

Кто-то из медперсонала позвал ее, крикнув что-то о времени. Старшая сестра закатила глаза и, перебросившись уже стандартной парой фраз о самочувствии, наклонилась ближе, оставляя поцелуй на щеке. Не слюняво, не так как целует мать свое чадо или французы во время приветствия.

Молли поправила на плече сумку, указав взглядом на стопку чистой одежды, на которой были сплетни о богатых и знаменитых. Медсестра снова позвала ее.

– Время, мисс Ригс, – Молли попыталась изобразить высокий голос медсестры, но безуспешно чем вызвала улыбку.

Такой надо ее запомнить. Она будет хорошей заменой матери для Иззи.

Как только дверь затворилась, рука автоматически отправилась под наволочку подушки. Розовые таблетки обезболивающего, которые ей приносили каждый день по две штуки в перерывах между антигистаминными и антибиотиками. Она всегда оставляла одну, имитируя прием вовнутрь. Еще несколько белых кругляшей, кажется, простые витамины или бактерии для поддержания микрофлоры.

Сколько лекарств переведено зря. Они могли помочь кому-то другому.

Джейн отправила в рот сразу две розовые таблетки (наверняка дети путают их с конфетками или драже), чувствуя, как те застревают в горле и слюны не хватает, чтобы их проглотить. Горько. Мерзость.

В голове раздался голос сестры из последнего телефонного разговора.

«Ты же знаешь, что я люблю тебя, Джейн»

Это было не то вопросом, не то утверждением. Она должна была знать это, ведь родные друг друга любят, не так ли? Вынуждены любить и терпеть.

Обладательница высокого голоса – пепельная блондинка медсестра поинтересовалась ее самочувствием, наверное, уверенная, что после посещения сестрицы можно забиться в истерике.

Как она себя чувствует?

Прекрасно.

A little death without mourning

No call, no warning

Baby, a dangerous idea

That almost makes sense.

Маленькая смерть без единого стона,

Ни окриков, ни предупреждений.

Крошка, это опасная идея,

В которой почти есть смысл.

– U2 – “Love Is Blindness”

________________________

* – Луи Замперини – американский бегун на длинные дистанции, оратор-мотиватор, военнопленный, выживший после пребывания в лагерях Японской империи.

Существует фильм “Несломленный” снятый Анджелиной Джоли, основанный на реальных событиях из его жизни.

** – Песня шведского музыкального квартета ABBA – Money, Money, Money

========== XX ==========

Дождевые капли били по оконному стеклу, оповещая о приближении осени, приход которой не удастся избежать.

Автобус до Бангора уходил в пять утра, и Молли так и не смогла сомкнуть глаз за ночь. Перевозбуждение, которое охватывало перед каждой поездкой дальше, чем в соседний округ не позволяло расслабиться, подкидывая как угли мысли о том, что она может опоздать на поезд, проспать до субботы от изнеможения или случится что-нибудь еще.

Идентичную нервную дрожь она испытывала, отправившись в первый раз самостоятельно в Нью-Йорк, а еще перед первым полетом на самолете в глубоком детстве.

Тогда отец сорвал ветку из сада, чтобы она могла вертеть ее в руке высоко в небе, поднявшись выше облаков.

Кажется, так и было.

Она не могла вспомнить, когда в последний раз спала больше пяти часов, и сейчас бездумно бродя по дому в поисках чего-то важного, Ригс била себя по рукам за желание выпить очередную чашку кофе или смешать бурду из кофе и чая, служившей когда-то аналогом энергетику.

Все жестяные и стеклянные банки с сублимированным кофе опустели, и только в одной старой жестянке было немного зерен на дне, но они были старыми и больше походили на крысиный помет.

На обеденном столе все еще пылились окурки сигарет «Лаки-Страйк», источая неприятный запах. К ним добавился старый брелок, болтавшийся на автомобильных ключах, последние пять лет. Банальная Эйфелева башня, привезенная старой подругой из Парижа.

До встречи в Париже.

Молли покрутила в руке потертую медную башню, не решаясь представить, что когда-нибудь окажется в другой стране или на другом континенте. Это всегда было так нереально в мире, где решали деньги и нужные знакомства. В тот год ей подарили ловец снов, купленный на каком-то фестивале.

Паутина из шелковых ниток должна была запутывать дурные сны и пропускать хорошие.

В это, по крайней мере, верил народ оджибве.

Ригс с недавних пор держала его у изголовья кровати, подвесив на криво забитый ржавый гвоздь. Со своей задачей амулет не справлялся и точно специально притягивал еще больше ужаса в сновидения.

Ей снились все те же часы срываемые порывом ветра, осколки впивались в детские ладони, документальные кадры разрушения Всемирного торгового центра и слишком реалистично под пальцами чувствовалось выбитое имя отца на мемориале.

И пепелище.

Она поежилась от ужаса прошлого, что таила в себе ночь, скрывающая сияющие звезды грозовыми тучами. В темное время суток все казалось куда глобальней и устрашающей как та музыка в фильмах ужасов, воздействующая на сознание.

К четырем ливень кончился и лишь по зеленым листьям деревьев изредка стекали дождевые капли, спадая на лужу ложной тревогой наступления непогоды снова.

Тонкая подошва кроссовок быстро пропитывалась влагой и заставляла сожалеть, что обуви относящейся к «практичной» у нее давно не имелось. На безлюдных улицах было слишком тихо и в отличие от Куинси здесь не проезжало даже пары машин, дружелюбно поблескивающих фарами. Лишь мокрая рыжая кошка с грязной шерстью пробежала к мусорным бакам неподалеку от автобусной остановки, опрокидывая крышку и под мяуканье, утыкалась носом в отходы.

Морозить задницу на сырых прогнивших брусьях остановки не было никакого желания, как и стоять на одном месте, чувствуя, как зубы стучат от холода, а ноги дрожат. Бросив сумку на сидение, она вынула зажигалку, поднося руку к пламени в надежде согреться. Было бы неплохо сейчас выкурить парочку сигарет и переобуться. Носки были сырыми.

Та кошка обладательница лишая, блох и глистов, опрокинувшая крышку мусорного бака, подбежала к остановке, пронзительно смотря на единственного человека, которому пришло в голову провести здесь какое-то время. Животное мяукнуло и потерлось мордой о штанину, ожидая, что ее непременно захотят погладить.

Молли ненавидела домашних животных у себя в доме.

Когда-то папа принес ей котенка, но она быстро избавилась от него, перепродав за двадцать долларов. Продешевила. Котенок был породистый, и можно было поразмыслить и продать его за сотню. Еще девочкой Ригс выдумала историю, обвинила малыша, что он сам сбежал, и долго терла глаза до прихода родителей, выжимая из себя слезы.

Молли так часто рассказывала эту историю, что поверила и, в конце концов, стала рыдать по настоящему, жалея себя и тоскуя по коту, которому так и не придумала имя, оставив его безымянным героем своей сказки.

«Брысь»

Она притопнула ногой, животное фыркнуло, но лишь попятилось. Бродячей живности не привыкать к грубому отношению и у них давно выработался собственный иммунитет к происходящим угрозам, камням, которые кидают соседское хулиганье или агрессорам.

Почти как самой Молли.

Ригс раздраженно топнула ногой и, схватив сумку, отошла к дороге, высматривая очертания автобуса во мраке. Кошка довольно прыгнула на отчасти нагретое место и принялась вылизывать себя.

Дожилась. Ее согнала кошка.

***

Она добралась до Бангора в начале шестого утра. Автобус был наполовину пуст, и всю дорогу ее клонило в сон, как и остальных попутчиков. Кто-то, не стесняясь, храпел, запрокинув голову, кто-то рисовал на запотевшем стекле какие-то узоры и после стирал улики рукавом.

Молли считала попадающиеся на глаза, не горящие фонари, коих было немало на пути.

На перроне смешалось возмущение, рев уходящих поездов, механический голос, объявляющий о платформе и о том, что поезд скоро отправляется.

Здесь всегда шумно, но эта суета не имеет ничего общего с той, когда ты приезжаешь в аэропорт. Один безнадежный романтик сказал, что искренние слезы и поцелуи можно увидеть лишь там и, возможно, на вокзале. Провожающие, встречающие, командировочные и те, кому повезло меньше остальных, кто вынужден ездить на скорых поездах на работу или домой каждый день.

Рядом с Молли стояла пожилая женщина очевидно бабушка, крепко державшая за руку своего внука, который в свою очередь прижимал к себе большую коробку с «Лего». Мальчик, не умолкая говорил что-то о поездах, видах транспорта и полицейских машинах, которые завораживали его в силу возраста и не испорченности. Пройдет пара лет и от восторженного мальчишки не останется и следа, а появится раздражение и крик: «Блять, копы!».

Не исключено, что она утрировала. Ригс была склонна к прогнозам будущего маленьких детей, маленьких ангелов как их называли их родители и умиляющиеся старушки. Они вырастали во взрослых, несчастных, ненавидящих мир. Проститутки, алкоголички, наркоманы, воры, убийцы, маньяки и педофилы. Они все когда-то были детьми, которыми умилялись.

Которыми восхищались.

Молли всегда подкрепляла свои рассуждениям собственным примером. В семь лет она тоже не думала, что будет такой гадостью, какой выросла. Когда-то одноклассница, чьи родители были приближены к правительству, сказала, что Ригс – герпес в их идеальном благополучном классе. Молли тогда промолчала, но после попросила парня в кинотеатре за стойкой попкорна харкнуть ей в газировку. И вспоминала об этом эпизоде снова и снова, будто бы боялась забыть свой триумф, смешанный с позором.

Грязная месть жалкого человека.

Мальчик снова привлек ее внимание, когда случайно задел своей коробкой ее ногу. Он пытался объяснить бабушке какое-то слово, но та не могла разобрать детский лепет.

– Рация.

Ригс произнесла это вполголоса, вспоминая, как училась понимать то, о чем говорит Иззи. Сердце пропустило удар, и дышать стало тяжело.

– Спасибо, – пожилая женщина дотронулась до ее плеча и растянула тонкие губы в улыбке. Носогубные складки были чересчур ярко выражены.

Молли выбрала один из свободных вагонов, где число вопящих детей было приближено к нулю и оставались те, кто лишен всяких эмоций, смотря в окно на еще зеленые деревья и выжженную солнцем траву.

От вида заботливых матерей, которые заправляли блестящие не испорченные многочисленными окрасками локоны своих чад и не менее переживающих отцов старающихся не показывать эмоции, но мягко рассказывающих элементарные вещи хотелось выть.

Она бросила сумку на соседнее сидение, прислоняясь виском к холодному стеклу, покрытому отпечатками рук. Кто-то неприлично тыкал пальцем в проносящиеся мимо объекты, а может просто водил пальцем, думая о чем-то своем.

Мысль о том, что совсем скоро округ Пенобскот останется позади, как и штат Мэн через пару часов показалась какой-то нереальной. Молли помнила, как впервые приехала в Дерри после смерти стариков и полчаса плутала по узким улицам, пытаясь сравнить, так ли выглядел тот или ной объект раньше.

В смутном образе Дерри ее детства.

Она отправилась обратно в Куинси в пять или шесть вечера, проклиная тот раз, когда пошла на поводу у сестры и согласилась на эту глупость. Молли почему-то не вспоминала этот эпизод после, но сейчас он всплыл в памяти, будто бы случился с ней вчера не иначе.

Неподалеку от указателя, в котором желали счастливой дороги и Дерри оставался позади, шла женщина в длинном платье, напоминающем сорочку. Светлый атлас был мятым и подол весь покрыт грязью, а также в глаза бросались яркие рубины свежих брызг крови. Длинные сожженные светлые волосы были нелепо зачесаны назад грязными руками и старили ее лицо, прибавляя пару лет.

Ригс проклинала себя за то, что стала случайным свидетелем этой картины, и воображение возрождало из памяти сюжеты фильмов ужасов, предлагая наихудший исход вмешательства. Женщина могла быть жертвой насильника, а могла быть городской сумасшедшей. Или блять призраком.

Молли затормозила и, опустив окно, привлекла внимание незнакомки.

– Вам помочь?

Женщина изумленно посмотрела на нее и приоткрыла рот, намереваясь что-то сказать. Она отрицательно помотала головой и обняла себя руками в попытке защититься от внешних раздражителей.

Ригс обратила внимание, что лицо неизвестной было каким-то знакомым, точно отражение ее самой через лет тридцать. Блять. Не дай Бог, она будет выглядеть так хуево.

«Надеюсь, что я не доживу до первых морщин»

– Это Денвер?

– Боюсь, что Денвер, – Молли вышла из салона и покрутилась на месте, пытаясь вспомнить в какой точно стороне нужный город. – Где-то там. Это Дерри. С вами все в порядке?

– Д-Дерри?

Женщина сделала к ней шаг ближе, и на ее лице отразился испуг, смешанный с удивлением и ужасом. Возможно, она приняла это за неудачную шутку, так как верхняя губа изогнулась в кривой усмешке.

– Так точно. Штат Мэн.

Ригс махнула на щит-указатель впереди на противоположной стороне, где белыми крупными буквами было написано: «Добро пожаловать в Дерри».

Женщина медленно пошла в сторону указателя, протягивая к листу дрожащую руку. Ее ноги были босы и покрыты мелкими порезами и шрамами, словно проделанный путь пролегал по ножам. Она перепугано обернулась, беззвучно шевеля губами в попытке что-то сказать.

Молли хотела спросить что-то еще, но зазвенел мобильный телефон.

Джейн просила заехать в «Севен/Элевен» и купить несколько банок детского питания для Иззи. На встречный вопрос, почему бы ей не сделать это самой, сестра сослалась на то, что носить сумки с продуктами и везти коляску одновременно слишком сложно. А еще у нее нарывает грудь.

«Избавь от подробностей»

Разговор с Джейн выбил из колеи, и Молли вспомнила об этой женщине, лишь отъехав на приличное расстояние. Женская фигура все еще была у указателя.

Похуй.

***

Поезд резко остановился на одной из станций. Тело Молли по инерции откинулось назад и ударилось о сидение, на что она нехотя открыла глаза. Те, кто были с ней в одном вагоне, не обратили ни малейшего внимания на торможение.

Скорее всего, она дернулась во сне, оттого восприятие происходящего отчасти исказилось.

Ригс провела рукой по лицу и бросила взгляд на непримечательную станцию, надеясь, что они давно покинули Пенобскот, а лучше и штат Мэн. Когда поезд вновь тронулся, ее внимание привлекло несколько ливневок забитых мелким мусором вроде бумажек, фантиков и чеков.

Она вновь прислонилась виском к стеклу, вглядываясь в голубое небо и кучевые облака. В детстве отец обещал принести ей кусочек белого облачка, похожего на кусок ваты перед отъездом в командировку. Молли поверила и рассказывала всем, что папа привезет настоящее облако.

Какая детская наивность.

Смежные двери между вагонами захлопнулись. Проводник или тот, кому его место сделалось в немилость из-за солнечных лучей, от которых невозможно было спрятаться.

Кто-то решил сесть рядом с ней. Только бы не болтливые попутчики или дети.

Не поворачиваясь, Молли потянулась к сумке, убирая ту под ноги.

– Поездки действуют лучше любого успокоительного, пока ты жив, – (ткань рукава коснулась ее лица, заставляя поморщиться), – Согласна, Моллс?

Она распахнула глаза, услышав собственное имя. Рука, облаченная в белую перчатку с когтями, прорезавшимися сквозь ткань вместо ногтей, скользила по стеклу, стирая прежние отпечатки.

Грим и тальк, рыжие пучки волос, красные несуразные пуговицы-помпоны.

Пеннивайз.

Пахло пончиками и свежим попкорном. Как на старой работе, когда ей удавалось застать, как хлопал попкорн в автомате и после сразу же отсыпать себе порцию в красное ведерко, вдыхая этот манящий запах.

Заиграла каллиопа.

Don’t you want to hold me baby,

Disappointed, going crazy,

Разве ты не хочешь обнять меня, детка,

Разочарованного, сходящего с ума?

– Serj Tankian – Sky Is Ove

========== XXI ==========

“Ты никогда не узнаешь, что поразило тебя,

Не увидишь, как я приближаюсь,

Я заставлю тебя страдать в этом аду.

Я под твоей кожей.”

– Digital Daggers “The Devil Within”

Она стояла, опираясь ладонями на холодную поверхность гримерного зеркала, устремив взгляд прямо перед собой.

От собственного отражения ее отделяло несколько дюймов.

Под пальцами ощущались частицы пыли, смешавшиеся с тальком, блестками для тела и рассыпчатой пудрой. Сама виновница была очень близка к краю стола, и золотая круглая баночка была наполовину пуста. На крышке рядом покоилась большая кисть, предназначенная специально для пудры. Переливающаяся ручка выполнена в виде пластмассовой человеческой кости покрашенной чем-то, отчего при нужном угле освещения рукоятка переливалась.

Молли продвинула вспотевшие ладони к самому краю зеркала. Собственное отражение в приглушенном свете ламп выглядело болезненным и каким-то чужим. Губы, накрашенные красной жидкой помадой, стянуло и неестественность в матовом покрытии, забившемся в каждую трещину, придавала карикатурный вид, как и большие накладные ресницы с красными стразами, расположившимися по линии роста.

Она прислонилась лбом к холодной блестящей поверхности, подмечая, как расширились зрачки. Волосы были накручены на самые старые щипцы для завивки, обнаруженные на американской земле. И без того посеченные кончики светлых волос молили быть обрезанными. Стоило провести по волосам и, казалось, можно было услышать, как скрипит лак. Пряди на висках были напомажены чем-то со специфическим запахом.

Все напоминало съемки в немом кино, где предстояло сниматься на черно-белую пленку, и гримеры понятия не имели как на невыразительном лице, легко теряющемся в толпе сделать броский акцент, чтобы зритель, отвлекшийся поневоле, после понял, кто из всех девушек главная героиня.

При всем абсурде, сочетающемся с гаснущими огнями на зеркале (некоторые из ламп были неаккуратно закрашены красной гуашью (хотелось верить, что это именно она)) Молли была уверена в реальности происходящего. У нее не было ни малейших сомнений, что окружающие предметы, плотные запылившиеся ткани, и она сама являлись альтернативным вариантом действительности предначертанной свыше еще до ее рождения.

Все было также реально, как и покупка билета на поезд или монотонное расставление товаров на полках в супермаркете.

Она пробиралась как можно тише по лабиринтам коридоров, опираясь исключительно на обоняние и слуховые рецепторы. Вдали можно было разобрать детские голоса, треск попкорна в автомате, шуршание бумажных пакетов и соприкосновение пластмассового совка, отправляющего в пакет или стакан (на выбор) порцию воздушной кукурузы.

Там играла каллиопа.

Запах сладкой ваты, жареных арахисовых орешков и еще жареных каштанов. Их еще предлагают в Париже, да?

Она быстрыми шажками подошла к той части, откуда пробивалась тонкая полоска света, и залп толпы был слышен больше чем в других. Ее детская тень припала ухом к запыленной ткани занавеса, вслушиваясь в голоса в помещении, которое,по определению, должно было быть сценой и ничем иным.

За занавесом непременно окажутся посмеивающиеся над нервно кусающим губы молодняком солистки или девочки-гимнастки в блестящих купальниках со своими матерями, косо поглядывающими в адрес конкуренток. После одного такого взгляда начинаешь радоваться тому, что на ноги не нужно надевать пуанты и в них не обнаружишь маленький подарок от соперниц в виде битого стекла.

Но не было ни тех, ни других.

Зацепившись за маленьким просветом, позволяющим заглянуть и остаться незамеченным, не было ровным счетом ничего. Свет прожекторов был направлен аккурат в центр пустой арены, ожидающий своего героя.

Тянущиеся как нуга приятные запахи сменились вонью животных, дерьма и опилок.

Шатер. Как в цирке.

Лица зрителей скрылись в сладком томлении.

Это напомнило первый показ или пробы или как их называли больше семнадцати лет назад. Тогда Молли находилась по ту сторону занавеса, заламывая пальцы, аккуратно накрашенные розовым блестящим лаком, который смывался теплой водой. Мама все утро приглаживала ей волосы и заставляла съесть хоть что-нибудь.

Отец пообещал лимонный чизкейк, если все пройдет удачно, а в этом он не сомневался.

Но теперь она мало походила на ту запуганную девочку, скрывающуюся между старых тряпок. Полупальцы сменились танцевальными туфлями с открытым носком, напомнившими неудачное выступление в школьной постановке. Ригс получила туда путевку за хулиганство и воспоминания о балетном прошлом, спутанном с гимнастическим. Не так уж много отличий, да?

Почти.

Молли собиралась сорвать чертово выступление, и каблуком забить гвозди в крышку гроба своего партнера с потными ладонями и одышкой после первой танцевальной фигуры. Но по каким-то обстоятельствам исполнила все, что от нее требовалось, и удалилась без лишнего шума, не дожидаясь окончания свистопляски.

Теперь стоя в черных колготках в мелкую сетку и в неудобном платье с корсетом расшитым стеклярусом, шумящим при ходьбе. Будь наряд откровенней, она окрестила бы его выкидышем чертового бурлеска. Все же нужно было отдать должное дизайнеру и глупцу, принявшему решение разрядить ее как рождественскую елку. Благодаря корсету можно легко одурачить, что у нее есть грудь и фигура с пропорциями куклы Барби. Не хватало наивного овечьего взгляда голубых глаз с густыми ресницами.

Молчаливое ожидание как блокаду прорвал свист пиротехники озарившей мрак искрами возникшими откуда-то. Первая ассоциация была с бутылкой дорогого шампанского, которую хорошенько взболтали, перед тем как вынуть пробку, а после пришла мысль о пожарной безопасности и рисках воспламенения в замкнутом пространстве с изобилием тканей. За следующими снарядами зазвучала музыка, проигрываемая на самой медленной скорости с характерным скрипом, действующим на нервы.

Молли сделала шаг назад и задернула просвет, удерживая край в руке, чтобы при возможности вновь глянуть хотя бы одним глазком на происходящее.

… И слезы, и смех.

И смерть…

Свет софита устремился куда-то в сторону, пробуждая природное любопытство и приглушая желание быть незамеченной. Она тщетно попыталась разглядеть очертания или разобрать слова, принадлежащие голосу из музыкальной шкатулки.

Сегодня на арене Пеннивайз – Танцующий клоун и несравненная Молли.

Ее называли гуттаперчевой.

Ослепительный свет был направлен прямо на нее, сталкиваясь со стеклярусом и подобием на драгоценные камни, отбрасывая блики точно солнечных зайчиков. Молли зажмурилась и инстинктивно прикрыла глаза ладонью. Требовалось сделать шаг назад скрыться в коридорах и запереться в крошке гримерной, но занавес таинственным образом испарился, показывая, что все время она попросту стояла в тени, а выход с круглой арены не предусмотрен.

Каждый страх родом из детства и этот занимал чуть ли не лидирующую позицию в списке – боязнь сцены.

Молли ненавидела первые пробы и первые выступления. С последующими тонкая грань между страхом и уверенностью в собственном успехе становилась тоньше и под конец вовсе исчезала, но выйти самой на сцену было подобно подъему на эшафот.

Она медлила, бешеным взглядом обводя скрытые от вида лица зрителей. От ужаса, как и от фактора неизвестности, перехватило дыхание, а сердце, казалось, стучало где-то в пересохшем горле.

Нельзя показывать свою слабость.

Вот к чему она приучала себя с детства. Сначала это было по наставлениям матери, которая убеждала, что хищники чувствуют своих жертв именно из-за слабостей, потом перед жюри, на похоронах отца, в школе, на работе, с разозленным начальством и психопатами. Этой выправке иной раз позавидовал бы всякий, кто стремился прослыть бесчувственным камнем.

Молли испытала дрожь по телу, но заставила себя расправить спину до боли в лопатках, горделиво поднять голову и с силойприжать руки к бокам (после взглянув на ладони, можно различить отпечатки россыпи каменей с костюма), чтобы проделать несколько фальшиво уверенных шагов.

Стук каблуков раздался эхом. Ни гласа, ни воздыхания. Лишь стук как по наполированному паркету и стихающая игра каллиопы вдали.

Знакомый клоун любящий докучать не менялся даже здесь и вместо глупых фокусов, сальто, кульбитов, смешных реплик или что должен делать настоящий цирковой комик по своему определению пристально оглядывал с головы до ног, тем самым прибавляя драматичности моменту с затянувшимся молчанием.

Он сделал шаг назад, и не отводя взгляда, склонился в шутливом поклоне, отторгнув правила реверанса, вытягивая левую руку. Белой перчатки не оказалось, но теперь имелись когти и жесткий волосяной покров, как если бы его рука обрастала шерстью, родня с оборотнем.

Кажется, кому-то попался на глаза невидимый список ее неприязней и старых страхов.

Молли любила танцевать в барах, ночных клубах, дома, на ярмарках, фестивалях и не постеснялась бы покачивать бедрами или ритмично ударять ногами по любой поверхности в подобии степа. Но бальные танцы с их отточенными до совершенства фигурами, не подразумевающими нововведения, и уж тем более на публике были отдельным пунктиком со времен школьного спектакля.

Никакого расслабления, а лишь ненависть и попытка не запутаться в танцевальных фигурах и не бросаться вальсировать самой, следя за тем с какой ноги начинаешь.

Она нехотя протянула руку в ответ, сгибаясь в реверансе от которого, кажется, заныли коленные чашечки (если это в их компетенции, разумеется). Стоило ограничиться книксеном, а еще лучше кивком головы.

Правило хорошего реверанса – сохранение баланса.

Это выглядело жалко со стороны по всем танцевальным канонам, но комично и соответствовало ситуации, нуждаясь в характерных вскриках всякий раз, когда наступали на ноги.