Текст книги "Roses and Thorns (СИ)"

Автор книги: thewestwindchild

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

За считанные недели она косвенно была знакома со Стогом,

Балаболом, Бев Марш, Стэнли, астматиком Эдди и чернокожим парнем с фермы (к сожалению, Денбро так и не вспомнил его имени). Он рассказал о своем брате Джорджи, который пропал, когда мать играла на пианино «К Элизе».

Молли рассказала о Джейн. О своей младшей и непутевой Джейн, которая так и не повзрослела, но осталась любящей матерью в ее представлении. Она говорила не так много как Денбро, не могла похвастаться тем, как собиралась размазать Оно по стенке или как устраивала соревнования «кто громче отрыгнет» или решилась на дымовую яму, чтобы узнать скрытое от людского глаза прошлое.

Ригс решилась на видео звонок, когда осталась обнаженной от большинства своих секретов.

– Я думал, что вы моложе, – немного печально произнес Билл, являя и себя, не видя веской причины скрываться более во тьме.

– Могу сказать то же самое о вас, – она закурила, вспоминая того юношу с интервью и его жену, о которой они никогда не говорили. – На заднем форзаце книг вы куда привлекательней.

– Вы хотели сказать на обложке?

– Не наплевать ли?

– У вас ведь тоже нет детей, – не то вопрос, не то констатация печального для кого-то факта, – Не любите детей?

– У вас я тоже ораву молокососов не вижу, – игнорируя «тоже» съязвила Молли, вспоминая о старом диагнозе, который был только на руку. – Мне они ни к чему были.

– Мы пробовали с Одрой. Тщетно пробовали. Но нам сказали, что у нее рак шейки матки, а умерла она от рака молочной железы. Иногда мне кажется, что наше желание.… Нет, МОЕ желание мщения за Джорджа что-то нарушило в мировом балансе или как это называется сейчас в мире седовласых профессоров? Мы тогда обогнали дьявола, но его же нельзя обогнать, верно? Какая-то временная петля или то, что могло нас отдалить друг от друга (как вы говорили) заставило ее отдаться нам всем.

Откровенность за откровенность.

– Я всю жизнь только и делала, что тешила свое самолюбие и сношалась со всем, что дышит и двигается, если оно было не против вставить. Мне сказали, что там какие-то повреждения не то влагалища, не то матки. Я уже не помню.Они подумали, что кто-то засунул мне в пизду кусок ржавого трубы и спрашивали про изнасилование. А я не помнила и глупо улыбалась, как если бы сидела на тесте по химии и не знала правильного ответа, а учитель поймал меня на списывании.

– Только не говорите, что вы с ним кончали.

Она растянула губы в описанной гримасе, но теперь не считала нужным назвать правильный ответ. Как если бы Заика Билл стоял у доски, пока преподаватель готовился бы отправить его к директору из-за непонимания химических реакций, а не то хорошистка, не то лживая подсасывающая и подлизывающая учителям отличница, забавлялась тем, что не подсказывала верный ответ, используя прирожденный талант лицедейства.

Будто два старых любовника, которые встретились и не могли наговориться, выливая из ночи в ночь одно и то же, надеясь, что темы никогда не закончатся. И каждый чувствовал, как потерял годы жизни на погоню за собственным успехом, бесчисленные лавры, деньги.

«Вижу, вы ученей меня»

Они были бы рады прожить во лжи, тыкаясь подобно слепым котятам в поиске груди жизненных перспектив, а после бы умерли от голода, онкологии или старости. Блудные брат и сестра, дети многострадальной земли штата Мэн. Адам и Ева, прильнувшие губами к запрещенному познанию, отравленному плоду.

– Я думаю, что нам помог Черепаха, – поделился он наблюдением, рассматривая под лупой марку. Пинцет дрожал в пожилых руках. – Может у него миссия такая? Помогать тем, кто смог выжить после встречи с Оно и не умереть в муках сумасшедшего дома как Г… Генри Бауэрс. Он убил своего отца ножом (ох, ебать), а жил по соседству с Майком или Марком. Да, тот чернокожий парень, который был в нашем «Клубе».

– Та, что выблевала эту вселенную? – она пробовала вязать, а точнее училась держать эти ебаные спицы в руках. Хизер сказала, что это помогало ее матери успокоиться, но Молли лишь бесилась, когда спица била ее по локтям. Хоть, по словам той же треклятой Хизер это невозможно. – Знаешь, когда-то в молодости я вытирала кладбищенскую грязь, насыпавшуюся с чужих ботинок, в приемной юридической конторы Дерри, – (Да, там есть контора, Билл, а ты просто давно не был в городе своего детства), – А теперь, блять, сколько не трать, а все равно деньги есть. Я не жалуюсь, ты не подумай, и не собираюсь помогать страждущими. Мне все до пизды. Той великой пизды, из которой мы все родом.

– Знаешь, – Билл был каким-то серьезным, когда начал это говорить, словно решил повторить свою историю. – Может, стоит снова размазать Оно по стенке? Я вспомнил утром Ритуал Чудь.

Рассудка лишился, старик?

– А разве в этом будет смысл? – Молли выглядела помятой и достала ноутбук вслепую из-под кровати, когда звонок раздался в тишине. Она даже не спросила, что такое Чудь. Ей хватило того известия, что Оно – Паучиха (со слов ебанувшегося Денбро) и это его форма, приближенная к нашему, человеческому восприятию.

– Да, никакого, но я тут подумал, – он снова стал серьезным, и его лицо выглядело желтым и болезненным в свете настольной лампы. – Я тут узнал, Молли, что почти весь наш клуб мертв. А я ведь жил с уверенностью, что их жизнь ничем не хуже моей.

(Соболезную?)

Стог оказывается архитектор и еще жив, как и Ричи Балабол, который вроде бы в Лос-Анджелесе и если верить интервью, то «прогревает старческие кости и готовится жариться в аду». А Бев, помнишь, Молли, Бев Марш? Ее убил собственный муж, и она умерла как Беверли Роган. Не знал, что она была дизайнером. Феминистка и лучшая подруга Кей Макколл все еще пытается доказать, что это было убийство, а не несчастный случай. Ты знала о компании автомобилей в аренду Каспбарка для знаменитостей? Он умер всего пару лет назад от сердечного приступа. Я ничего из этого не знал, Молли Ригс. Надеюсь, что Майк или Марк еще жив. А Стэн Урис… Он почти Джералд, мать его, О’Хара в своей сраной Атланте, если бы тот был евреем, а не ирландцем, но скончался по естественным причинам, оставив неплохой бизнес о котором говорят. Ты хочешь умереть по естественным причинам?

Последние слова он произнес едва уловимым шепотом, перегнувшись ближе к камере, надеясь, что она впитала каждое его слово. Денбро закончил пылкую речь устало откинулся на спинку офисного кресла, а Молли почувствовала себя в чужих слюнях, будто бы их разделяло не шесть с половиной часов на самолете и океан, а пара дюймов. Ригс прикусила губу, подбирая слова, которые бы подошли им обоим.

– Я не хочу затеряться в мертвых огнях.

Боже, да позволь же ты умереть от чего угодно! Рак, сифилис, СПИД, сердечный приступ, пневмония. От чужой, но родной руки, у обладателя которой бьется сердце (такое же, как и у нас!) и реки артерий. Пусть это будет быстрая и безболезненная смерть, как у всех людей, что умирали веками напролет.

Только не мертвые огни. Не то место, где не отыскать покоя, оказавшись вечным сгустком энергии в метавселенной.

Если, конечно, у нас у всех не единый конец.

Они оба боялись этого. Она боялась снова оказаться в той иллюзии цирка, а он там, где уже был когда-то. В той материи, плоскости, времени, вселенной, животном супе времен? Как писатель Уильям был ни на что не годен.

(Никогда больше не пишите Ваши книги)

– Я тоже, Молли, я тоже.

***

Джейн хлопнула ладонью по колену, победоносно взмахивая рукой с зажатым смартфоном.

– Я заказала нам пиццу и тебе минимальный набор не скоропортящейся еды, чтоб ты тут с голоду не подохла. Можешь гордиться своей мамочкой, – она засмеялась собственной шутке, стряхивая свободной рукой невидимую пыль с плеча.

В помещении было достаточно света из-за той доброй дюжины свечек с различными запахами и нескольких светильников, которые были собраны ею для Наны. Джейн догадывалась, что Молли не возьмет с собой ничего действительно необходимого и уютного, а предпочтет набрать откровенного мусора, жаждущего антикварного магазина.

– Тебе нужно будет поспать перед приездом такси. Иначе завтра будешь чувствовать себя разбитой.

Несвойственное проявление доброты и заботы, будто бы Молли на самом деле было не все равно. С годами она стала слишком сентиментальной.

– Оу, Нана, ты становишься душенькой!

– Если бы не моя врожденная скупость, то я бы избила тебя этой ебаной палкой до посинения, чтоб потом еще неделю не могла сидеть.

Джейн усмехнулась под нос, рассматривая темноту за окном, в надежде, что скоро прибудет мальчишка-курьер.

Нана.

Молли ненавидела это прозвище. Оно было самым отвратительным из всех, которые приходились на ее душу. Лучше уж быть крысой, чем Наной. Она ей не ровня. И не родня.

Все началось с обычной руки помощи, когда Молли решилась помочь одной из девочек, обучавшейся под руководством ее коллег. Ригс было тридцать, и она тратила все свободное на свою школу, где были все популярные на тот момент танцевальные направления. Сама она все еще занималась растяжкой и училась танцевать на каблуках. Не из-за карьеры.

Анастазия, которую все упорно звали Анастейшей, а она сама предпочитала вариант Хизер была ее собственным проектом. Почти что Галатеей, талантливой детской тенью самой Молли, которая собиралась все забросить из-за ультиматума родителей и навязанного стремления выучиться на политолога.

Ригс со своим врожденным упорством и нацеленная на результат была готова оплатить любое учение, чтобы почувствовать себя создателем. Созданная чтобы создавать, она победила и здесь с какой-то легкостью, которая перестала радовать довольно быстро, но Хизер оставалась лучшей.

Лучшей Одиллией, лучшей Одеттой, лучшей Жизель, лучшей Кларой.

Хизер называла ее матерью.

А Молли посещая выступления, заламывала пальцы и превращала программку в горстку порванных бумажек. Хизер считали совершенством, идеальной балериной, которая достойна была большего. Всегда большего.

Ее фигуру, ее идеальные фуэте, которые она могла докрутить до тридцати пяти, не покидая «почтовой марки», мягкую улыбку и шелк волос, который умудрялись замечать и чувствовать те, кому предначертано восседать на галерках.

Хизер была предназначена для сцены и только для нее, а в простом быту, жизненных трудностях, общении с социумом, который не был заполнен балетмейстерами или балеринами она никогда не сталкивалась.

Вышла замуж, родила двоих детей (вопреки убеждениям Молли, что это не самое лучшее решение на вершине славы) и была счастлива, оставив их на нянек. Не идеальный, но хороший муж-француз, который предпочитал заниматься семейным делом и продвижением сетевого бизнеса, который почему-то вновь оказался на пике популярности.

Молли тогда никак не проявляла себя в качестве няньки. Ей тогда и пятидесяти не было, чтобы тратить себя на чужого ребенка, а тем более мальчика, которому она понятия не имела, что можно сказать.

Она дарила ему какие-то развивающие наборы по совету продавщиц в детских отделах, как это делают дальние родственники, и предпочитала находиться в тени, не приставая с поцелуями и объятиями.

И Джексон был благодарен ей за это.

Истории стали повторяться, когда Хизер родила девочку и попросила у Молли совета по поводу имени, считая, что давать ребенку какое-нибудь особенное имя – наказание.

« – Я хочу назвать ее как-то просто и по-американски, чтобы больше не было никакой Анастазии.

– Джейн. Назови ее Джейн. Английское имя»

Девочка была другой. Эта Джейн была почти как сама Молли, когда ей было пять.

Своенравная. Упорство и грубость к ней пришли чуть позже.

Иной раз ее поступки оправдывали недостатком материнской любви и внимания, но Молли считала, что ей не хватало ремня. Джейн была милой девочкой лет так до четырех, когда не слезала с колен женщины, которую позже назовет Наной, но что-то в ней испортилось.

Дьявол вселился.

Она возвращалась со ссадинами на руках и щеках, грезила подсыпать стекла конкуренткам в пуанты и начала критиковать собственную мать, называя ту слишком неповоротливой для примы. Джейн не была обижена жизнью, обделена, не осиротела в шесть или двадцать.

Родители делали для нее слишком много, чтобы та смогла когда-то перенять «корону» матери в балете и стать лучшей, но она уходила в дебри своенравия. Молли не учила ее напиваться до посинения, курить травку и говорить, что когда-нибудь она порвет свидетельство о рождении, чтобы только не знать свою мать. Ригс было страшно, будто бы это было ее собственное отродье, возненавидевшее ее за пороки.

Но Джейн не чаяла души в своей Нане, выбрав ее единственным кумиром.

В юном создании Ригс видела свои проступки со стороны. Грязь случайных быстрых связей, порочность, циничность, тщеславность, эгоизм. Подбирай любой синоним и это будет часть другой Джейн, которая в шестнадцать лет перед получением прав решила изменить фамилию, надавив на родственников.

Она вбежала к ней в каком-то неопрятном тряпье, которое сплошь пропиталось травкой, и прыгнула на кремовый диван в грязных ботинках. Джейн еле сдерживала приступ гогота, но старалась не обнажать зубы и брекеты, затаив обиду, что отец предпочел обычные металлические, сэкономив на ней и лингвальной брекет-системе.

– Всегда ненавидела свою фамилию, – сдавшись под раздражительным взглядом, пробубнила она, протягивая недавно полученное водительское удостоверение на новое имя. – Никто теперь не сравнит меня с ней. Я – не она.

Так появилась очередная Джейн Ригс, подавшая единственный урок своему идейному вдохновителю.

Благими намерениями вымощена дорога в ад.

***

– Когда я лежу на полу, то мне кажется, что сейчас вечеринка у Дерека, – подметила Джейн, устроившись на матрасе в старой комнате Молли.

В помещении было чертовски холодно и сыро, отчего Джейн предпочла остаться в верхней одежде. Молли оставила свое пальто на стуле, решив, что так все напоминает ей прошлый интерьер.

Ей было необходимо вернуться в эту комнату.

Она лежала рядом, чувствуя, как тянет холодом с пола и легко застудить все, что возможно в этом аварийном здании. В двадцать мысли об этом не приходили в голову. Или не задерживались там.

Когда-то Молли лежала так рядом с Иззи, а еще когда-то рядом с Джейн в Куинси и рядом с Робертом Греем, который видел в ней пустоту и паразита. Теперь с ней была другая Джейн. Прекрасная и юная Джейн, унаследовавшая черты обоих родителей. Она смотрела в экран смартфона, набирая кому-то сообщения, и лукавая улыбка Будды играла на ее губах, а после, отложив гаджет в сторону, посмотрела на нее, пытаясь понять что-то в сумасбродном поступке пожилой женщины.

Молли коснулась жилистой прохладной рукой ее молодого лица как в слиянии прошлого и настоящего. Она ведь тоже когда-то была так красива, когда-то была юна и лежала на этой половине кровати, всматриваясь в окно.

Джейн закрыла глаза.

Некоторым нравится спать с молодыми девушками. Секс неизменен, но тот краткий миг между миром сновидений и явью рядом с кем-то, кто еще молод, имеет особую интимность, которая познается лишь позже.

Молли с трудом поднялась на ноги, надеясь, не наделать особого шума и прихрамывая, засеменила к порогу, стремясь к колючей тьме, подстерегающей ее.

Она слышала завывание ветра и сирены где-то вдали, а стоило повернуть голову и зацепиться взглядом за единственный горящий фонарь в конце улицы, можно было разглядеть поблескивающее серебро снега и те снежинки, что все еще стремились соприкоснуться с землей.

Ригс тяжело выдохнула, содрогаясь от холода, но всматриваясь в кромешную темноту, надеясь, как и раньше уловить краем глаза движение. Жаль, что сейчас те шавки померли и разложились, а их блохи переметнулись с мертвого на живое, но и они умерли.

Где-то над ухом раздался звон колокольчиков.

Она облизнула сухие губы, ощущая, как сама смерть часто задышала в затылок.

«Это же ты, Пеннивайз?»

Too long I roam in the night.

I’m coming back to his side, to put it right.

I’m coming home to wuthering, wuthering,

Wuthering Heights.

Слишком долго я скиталась по ночам.

Я возвращаюсь к нему, чтобы все исправить.

Я возвращаюсь в грозовой, грозовой,

Грозовой Перевал.

– Kate Bush ‘Wuthering Heights’

Комментарий к XXVII

* – Нана (Nana, Granny, Nanny (сленг)) – бабушка.

Некоторые фразы взяты непосредственно из книги Стивена Кинга “Оно”.

Несмотря на то, что события происходят в далеком будущем придумывать летающие автомобили или то, что мир изменится к лучшему/худшему я не сочла уместным.

========== XXVIII ==========

Taste me drink my soul, show me all the things that I

shouldn’t know, when there’s a new moon on the rise

I had everything, opportunities for eternity and I

could belong to the night

Попробуй меня, испей мою душу, покажи мне то,

Чего я никогда не должна была узнать, когда молодой месяц восходит,

У меня было всё, возможность жить вечно,

И я могла принадлежать ночи

– The Pretty Reckless – Make Me Wanna Die

– Боже, Молли, – Джейн быстро спустилась вниз по ступеням, накидывая на плечи пожилой женщины пальто. – Заболеть решила?

Она заметила ее отсутствие почти сразу, но думала, что та просто пошла в ванную (у стариков же часто недержание) или решила прикончить в одиночку остатки пиццы, но Нана мало того, что открыла дверь настежь, впуская ледяной воздух вовнутрь, так еще и сама предпочла выбраться в легкой одежде.

Джейн заприметила ее дрожащую фигуру и сразу же ринулась на помощь, решая, что это будет разумным решением. Она не хотела, чтобы Молли умерла. Ей было больше плевать на мать, отца и брата, но только не на Нану.

У Молли был какой-то безумный взгляд, когда она развернула ее к себе, набрасывая на плечи верхнюю одежду. Джейн растерла ее предплечья, надеясь, что это никакой не инфаркт или инсульт.

Надо попросить человека улыбнуться.

Она попыталась скорчить какую-то гримасу или самой выдавить улыбку, но Молли попятившись назад, выронила трость из рук (та упала с каким-то несвойственным дереву грохотом) и прислонила левую руку к виску.

– Молли! Молли, все хорошо? – Джейн чувствовала, что сейчас, блять, свихнется, если бабка не подаст каких-то признаков жизни и будет продолжать строить из себя умирающую лебедь. – Молли, пошли в дом, ты заболеешь. Идти не можешь? Я сейчас принесу кресло, если нужно. Молли!

Женщина отрицательно покачала головой, крепко зажмуриваясь, точно отгоняла какую-то навязчивую мысль и, переведя дыхание, выпрямилась с необычайной легкостью.

– Блядь, ты чего разоралась? – наконец, выдала Молли немного гнусавым голосом, запустив одну руку в карман пальто. – Вышла подышать свежим воздухом, а ты уже меня пугаешь тут до смерти. Что ты, что твоя мать любите устроить шум из ничего.

Лицо Джейн в одночасье стало серьезным, а от сравнения с родной матерью снова стало тошно и обидно. Как там говорится? Против генетики не пойдешь? Она нехотя подняла трость, протягивая ее обратно Нане, но получила лишь отрицательный кивок.

– Ладно, детка, перегнула палку, – уже мягче произнесла Молли, уловив печаль на лице самозванки внучки. – Просто давно не была в этих краях и что-то нахлынуло.

– Нахлынуло?

Джейн вынула из кармана сигарету и немым неуместным во тьме кивком поблагодарила за зажигалку, которая никогда не искрила. Она шмыгнула носом, отворачиваясь к единственному источнику сырно-желтого света в виде фонаря в конце улицы. Такси приедет через час или два и наверняка водитель примется молиться, когда автомобиль начнет заносить из-за снегопада.

Белые мокрые комья снега быстро растаяли на шерстяной ткани пальто.

Молли смотрела в ту же сторону, ощущая несвойственный последние годы прилив сил. Рука в кармане пальто нашла холодной ремешок все еще тикающих часов ни разу не потребовавших замены батарейки в течение полувека. Удивительно.

Без лишних просьб Джейн оставила ей несколько затяжек и выпустила дым в сторону, смотря, как тот слился с паром, а сахарная пудра снега продолжала сыпаться с небес, тая на благородно седых волосах Наны.

Водитель как не странно позвонил на полтора часа раньше, предупредив, что дорогу может быть заметет снегом и спросил, может ли подъехать через двадцать минут. Джейн согласилась, чувствуя, что все эти прощания плохо влияют в первую очередь на нее саму, а не на Молли.

Последняя не противилась и даже как-то была рада выпроводить ее за порог, чтобы остаться в пустом и мрачном доме, поддаваясь унынию.

– Деньги на дорогу у тебя есть? – вновь с несвойственной заботой и не вязавшейся с возрастом бодростью (как у подростка, который рад бы отослать родителей подальше и устроить вечеринку) спросила Молли уже стоя у порога. Колкую тьму разорвал свет автомобильных фар. – Позвони матери, как доберешься до аэропорта.

Джейн закатила глаза. Снова матери. Нет бы, блять, сказать: «Позвони мне, когда доберешься». Нет, позвони матери. Может быть, еще отцу, который две недели назад наградил звонкой пощечиной за то, что она не захотела идти в миллионный раз на постановку «Лебединого озера»? Нет, блять, она позвонит брату. Джексон кончит от счастья в штаны, когда она скажет ему, что в аэропорту.

– Ага, – она стояла, сжимая руки в кулаки в карманах пальто. – Ты уверена, что все-таки не хочешь вернуться поближе к цивилизации?

Молли промычала в знак согласия, понимая, что больше никогда не увидит эту девчонку. Скандальную, самонадеянную и несносную. Как бы там ни было, они почти были семьей, когда Джейн приходила к ней с какими-то историями и иногда делала какие-то моменты ярче.

Какой-то безумец сказал, что дети – наши маленькие копии и только благодаря им, мы можем обрести бессмертие. В этом был какой-то смысл, который сейчас отдавался звенящей пустотой где-то внутри.

– Только, блять, не говори, что ты плачешь, Нана, – с кривой улыбкой и серьезностью в голове произнесла Джейн, обнимая ее плечи. – И не грози засунуть эту трость в мою задницу, хотя бы в такой-то момент.

Она почувствовала, как Молли усмехнулась и почти крепко сжала ее в своих объятиях.

Чувство прощания овладевало ими обеими, и если Джейн ссылалась на какую-то внутреннюю глупость и чересчур сентиментальность момента, то Молли знала правду и также точно знала то, что расскажи ее кому-либо, то никто бы не понял сути идти добровольно на смерть. Даже не во имя мнимой идеи.

Почему-то ей вспомнилась последнее выступление Хизер, на которое Джейн приволокли буквально силой. Нерадивая дочь снова выплюнула что-то неприятное в адрес матери и громко хлопнула дверью, давая волю своему бунтарскому и необузданному духу. Хизер не произнесла ни слова и лишь вернулась к букету, переданному курьером от одного из поклонников.

« – Разве тебе не обидно? – спросила одна из скромных наблюдательниц-солисток драматической сцены между матерью и дочерью. – И не хочется ударить ее за эту дерзость?

– Она ни в чем не виновата. Это я сделала ее такой»

Щеки и нос Джейн были красными не то от мороза, не то от подступивших слез, которые всегда норовили вырваться наружу в момент как этот. Нана выглядела прежней, и лишь в глазах появился какой-то нездоровый блеск.

– Не прощаемся, – Джейн погрозила как ребенку тонким пальцем перед ее лицом. – На Рождество я не планирую смотреть «Щелкунчика» и изображать, что мне нравится магия балетного искусства.

Молли кивнула.

Во всем была ложь во благо, по крайней мере, ей так казалось. Как с настоящей Джейн и ее дочерью, которую старшая Ригс так и не смогла уберечь, за что корила себя последние лет десять, когда думала об этом.

– Не стой так. Заболеешь, – добавила Джейн, решив, что на сегодня их разговор закончен, а ей предстоит заехать еще в одно место.

Она захлопнула дверь такси, отсалютовав Молли на прощание, и прислонившись виском к холодному стеклу, принялась рассматривать сияние снега, укутавшего шиферные крыши маленьких покосившихся коттеджей Дерри.

Та не оборачиваясь, вернулась в свою обитель и бросила взгляд на отъезжавшую машину, выглядывавшую из не задёрнутых гардин.

Здесь было привычно тихо.

Молли покосилась на отдельно стоящую коробку с книгами Уильяма Денбро (она была готова унести их с собой в могилу, если это потребуется) и вернулась к скрипучей софе. Ей чудилось, что сейчас в окно постучит клоун, а под пыльной подушкой окажется топор, который раньше был любимым средством самозащиты.

Тогда, стоя на крыльце, Молли увидела всю свою жизнь ярким диафильмом, в котором слайды сменялись с небывалой скоростью. Это не были моменты из детства, когда она восседала на коленях отца или тянула мать за золотую цепочку.

Она увидела себя бегущей во тьму с топором и крадущейся со старой винтовкой. Видела снова улыбку племянницы, которая была очарована каруселью и раскладывала товар по акции в супермаркете, справляясь с похмельем.

Ригс снова почувствовала запах, который всегда стоял в супермаркете, почувствовала, как стоит в горле ком после переизбытка алкоголя и тот забытый привкус унижения и бедности.

***

Последняя интерлюдия перед финалом, который был равен неизбежному забвению.

Билл Денбро не отвечал на звонки двое суток после исповеди, переплетенной с вспоминанием ушедших дней, а еще через сутки она узнала, что «Известный писатель Уильям Денбро, подаривший преданным читателям несколько мировых бестселлеров добровольно ушел из жизни».

Барбара призналась, что хотела извлечь хоть какую-то пользу из этого самоубийства и пренебрегла последней волей о закрытых похоронах, позаимствовав у нескольких литературных фондов средства на организацию похорон в одной из католических соборов Шеффилда.

Молли взяла внеплановый отгул на сутки, прилетев на сутки в Англию, чтобы проститься с человеком, который стал ее единственным близким другом. Билл предпочел обхватить губами дуло пистолета и нажать на курок, вышибая содержимое черепной коробки, которое окрасило стены его дома с истекающей арендой, нежели дожидаться естественной смерти или того хуже нового появления Оно в жизни.

Семь часов полета и пять часов разницы с Нью-Йорком того стоили.

Она ожидала толпища журналистов, которых потрясет это известие, как это обычно бывало или множество плакальщиц на церковных лавках, не прочитавших ни единой книги. Но Молли была единственной гостьей в соборе. Здесь было несколько цветочков, которые, возможно, оплатила сама Барбара или кто-то из уважения подкинул, ожидая, что кто-то последует чужому примеру.

Молли сжимала в руках десять роз (изначально их было одиннадцать), купленных неподалеку втридорога, и ободрала одну по дороге, укалывая пальцы о шипы. Темно-алые розы почти как густая темно-алая кровь из раны, например, в голове.

Цветы веяли смертью.

Ее раздражал цокот собственных каблуков об деревянное напольное покрытие собора, который разносился по всему помещению.

Махагоновый гроб в центре помещения был закрытым.

У матери был дешевый гроб, как и у отца.

Боже.

Она почувствовала, как горлу подступил нервный ком истерии и глаза наполнились слезами. Остановившись в дистанции трех шагов от гроба, Молли крепче прижала к себе букет роз, испытывая острую необходимость в чужих объятиях, и запрокинула голову назад, наивно как в детстве полагая, что слезы так высохнут сами собой, а не превратятся в две уродливые мокрые дорожки.

Это, наверное, было матовое синее стекло или какие-то панели имитирующие стекло на потолке.

Она провела пальцами по стеблям роз, вслушиваясь в шелест листьев и эту звенящую тишину. Тяжело выдохнув, Молли еле заметно дернулась и подошла ближе к гробу, прикасаясь руками к махагоновой наполированной крышке.

Здесь не было никого, кто бы заговорил о приличиях или о том, что так делать запрещено, следуя по последней воле усопшего.

Та без особых усилий поддалась. Мертвые пахнут в морге чуть лучше, нежели в гробу.

Одетый в парадный смокинг, Уильям выглядел больше спящим, нежели мертвым. Его кожа была такого же цвета, как и при свете той настольной лампы, когда он звонил ей из своего кабинета, где когда-то трудился над очередной книгой, увидевшей свет лишь в файле «Microsoft Word».

Руки скрещены на груди, будто бы он читал книгу, уснул, и кто-то заботливо убрал ее. Хорошо выглядеть после смерти почти как живым. Почти.

Молли коснулась рукой его лица, седых висков, глубоких морщин на лбу. Рану в голове хорошо замаскировали. Приложив свою горячую ладонь к его ледяной щеке. Она тяжело сглотнула, понимая, что умирая, человек забирает с собой все, кроме тех до чьей души он успел дотронуться. Ригс испытывала боль, мировую скорбь любящих вдов, ощущающих потерю, когда ты больше не прикоснешься к этому человеку, не обнимешь его, не поцелуешь, не будешь смеяться или плакать с ним, но по-прежнему будешь любить его, будто ничего не произошло. Ведь ничего и не случилось, по крайней мере, с тобой.

Ты жив и можешь любить, радоваться, истечь кровью и почувствовать боль. Много боли физической и моральной.

Однажды мусульманин сказал ей, что Аллах создал человека, чтобы тот был счастлив, но ведь человек слаб и на своем пути только и делает, что испытывает череду страданий.

Молли наклонилась к гробу ниже, позволяя волосам касаться мертвого тела и от этого не становиться такими же мертвыми. Сердце не билось и теперь мысль, что он просто уснул, показалась абсурдной. Он не спит. Билл Денбро умер. Мертв. Тело. До того мертв, что ей, Молли Ригс, этого не вынести. Она убрала в гроб букет цветов, зная, что это было не самым мудрым решением из тех, что посещали ее.

Бутоны быстро увянут, лепестки помертвеют и станут белым флагом для пиршества червей.

Ее испугал работник.

– Вы еще кто?

– Жена. Гражданская жена, – не моргнув глазом, соврала она, заламывая узловатые пальцы.

– Вы собираетесь ехать в крематорий?

Молли кивнула и оставила на чай двум мужикам, которые согласились погрузить гроб в катафалк. Обычно этим занимается кто-то из родственников или друзей.

Водитель предложил ей пересесть на пассажирское сидение, но она предпочла остаться в темной кабине рядом с гробом, открыв крышку еще раз.

Умираешь и превращаешься в тело, которое можно передвигать и распоряжаться им как хочешь.

Когда машина остановилась, Молли последний раз взглянула на него и прикоснулась губами к ледяному лбу. Ей вернули букет цветов, который она отправила в близстоящую урну, вырвав несколько кроваво-красных лепестков. Их быстро подхватил и закружил ветер, унося в сторону запада.

Как выяснилось, что усопший никак не распорядился насчет его праха.

– Заберете или оплатите место?

Она оплатила самую дешевую урну для праха, надеясь, что довезет до аэропорта в целости и сохранности. Ожидая, один из работников крематория сказал, что некоторые делают из праха алмазы или превращают в грампластинки.

«А вы знаете, что эти скоты американцы хранят останки в урнах, напоминающих головы их близких?»