Текст книги "Roses and Thorns (СИ)"

Автор книги: thewestwindchild

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Говорят, языки пламени задели и крыло детского отделения больницы.

Очередная черная дата в истории существования города Дерри.

Он не удивлялся, но всю ночь не мог сомкнуть глаз в дешевой гостинице, слыша вой сирен. Он задумывался о судьбе тех, кто умер и представлял себя на их месте, вглядываясь в тени и блики на стенах после очередной проехавшей мимо машины. Ночь всегда прессом давила на сознания, играя с нашими страхами, но в Дерри это ощущалось особенно сильно.

За глаза он назвал это «синдром Дерри».

И после бессонной ночи, садясь за руль, он планировал передернуть пару раз на загруженное порно благодаря wi-fi свободного доступа в гостинице и пропустить парочку ебучей смеси энергетика и кофе с временным интервалом в двадцать минут. Но стоило отъехать от Дерри на считанные дюймы, как под колеса бросилась эта девица, которая как нельзя лучше подходила под описание местного контингента. Эдакая потерянная дочь Дерри высранная людишками этого города.

Если бы от нее несло мочой или запахом немытой вагины и потом, то он даже не впустил бы ее в салон, но она просто выглядела помятой. Не без помощи жизни и Дерри.

– Откуда ты? – ему было откровенно похуй, что не скрывалось в голосе.

– Бостон.

Чем дальше они были от Дерри, тем меньше Молли могла вспомнить хоть что-то.

Дерри, Дерри, Дерри.

Какое странное название для города. Когда-то там ей выпадало проводить свои летние каникулы, но потом бабушка и дедушка умерли, а их прах развеяли в Канаде.

Жизнь не существует за пределами Гудзона.

У нее есть сестра Джейн, которая умерла в семнадцать лет. Всего семнадцать. Наверное, умерла от рака. Бич современного поколения.

– Штаты или Англия?

– Массачусетс. Там рядом еще Куинси и залив Кейп-Код.

– Да, точно. Любимое место туристов, что не протолкнуться коренным американцам. Был там раз или два. Люблю бостонские хот-доги. Они вкуснее, чем на матчах в Нью-Йорке. Ну, знаешь, возможно, то, как «Янкиз» размазывают по стенке куда приятнее, чем хот-доги.

Он ненавидел вылазки с семьей, когда жена трахала мозг, а теперь праздновал каждую годовщину развода бутылкой пива или выходом в бар. И девка этим молчанием напоминала бывшую жену, когда та обижалась на какую-то хуйню и молча смотрела за дорогой.

– В Дерри проездом?

– Сестра умерла. Я приехала к ней, – Молли сказала это слишком легко потому, что уже знала это откуда-то и смирилась. Как вообще выглядела сестра? Наверное, также как и она сама только младше. – Как вы думаете, какой город дальше всех от Дерри?

– Понятия не имею. Новый Орлеан? Портленд, Орегон? Лос-Анджелес? Ебись он конем.

(Там жила бывшая жена с новым мужем в прошлом известным диджеем с радио)

Достаточно городов, которые далеки от этой клоаки. Но я сам с Конкорда и знаю эти земли от и до. Прародители занимались укладкой дорог во время кризиса и позже здесь обосновались. Помню я часто ездил в Манчестер со школьными экскурсиями…

И он стал рассказывать историю своей неинтересной серой жизни, которая была как у всех. Женился на подружке с колледжа, двое детей, неудачный брак, развод, смерть родителей, заработок на жизнь при помощи «баранки» и повторяющиеся пейзажи.

Молли слушала его краем уха, думая о тех, кто родился, прожил жизнь и умер в Дерри, а после стал доказывать, что существует какая-то вечность в этой жизни. Истории повторяются, когда ты мертв и погребен.

Необъятное и неощутимое время не останавливается и не позволяет изменить свой ход.

Сквозь приоткрытое на четверть окно врывался первый осенний холодок, приглашая начать все сначала. В подаренном забвении было что-то хорошее, например, Это. И под «Этим» понималось начало нового времени, лишенного какой-то неурядицы.

Никаких больше временных петель и долговых тюрем.

Молли дала себе слабину под конец года, решаясь, что в следующем все будет иначе. Она займется танцами, а после начнет преподавать хотя бы что-то. Или уйдет в розничную торговлю какой-нибудь парфюмерии или косметики. Продавщица звучит не так уж и постыдно.

Она подымет старые связи, отыщет телефонный номер папули Юстина, возможно, отправится в Париж и еще не раз напьется и перед каждым последующим шотом текилы будет театрально креститься, возводя глаза к небу, веселя окружающих, но в сердце что-то кольнет, напоминая о постыдном пробуждении на помойке.

Ригс не вспомнит ничего о Дерри в ближайшие двадцать семь лет. Не вспомнит ни одной половой связи, когда в первую неделю проживания в Новом Орлеане приобретет страховку, а на медицинском осмотре в гинекологическом кресле пожмет плечами на вопрос: «Было ли это изнасилование?»

Нет.

Наверное, нет.

Возможно, разум заблокировал это как нечто дурное. Такое же случается с жертвами изнасилования? Они забывают все кроме обезображенных страстью и увлеченных процессом лиц своих насильников.

Ей поставили бесплодие почти сразу, утешив, что это лечится. А еще много детей нуждаются в заботе и любви матери.

Молли было наплевать.

Бесплодие и бесплодие. Дети и дети. Нет и не надо.

Она просыпалась, задыхаясь от ночного кошмара, где был сам Дьявол и какие-то дети. Девочка без ноги знала ее имя и твердила куда-то вернуться. Но уже утром все отступало, и Молли лишь пожимала плечами на вопросы очередного любовника, которых она меняла с завидной частотой.

И будучи тридцатилетней или сорокалетней она не замечала признаков старения, надеясь, что ей будет подарена вечная молодость.

Раньше и дня не проходило, чтобы Молли Ригс не вспомнила своего отца бесчеловечно вырванного из жизни одиннадцатого сентября. Его светлый лик принялся стираться из памяти, когда ей перевалило за тридцать пять.

Она приезжала в Нью-Йорк, игнорируя штат Мэн на карте и в электронных табло международных аэропортов, и думала о том, что когда-то этот город – Большое яблоко – был ее домом.

Мемориал больше не нес того сакрального смысла как раньше. Молли отыскивала выбитое имя отца, вспоминала его живым и горько улыбалась, думая, о том, что он так многого не узнал в этой жизни. Она видела туристов, которые с задумчивыми физиономиями высчитывали, сколько лет прошло с 9/11, а еще матерей, что не позволяли детям касаться этих имен, словно холодный гранит мог быть живым и обидеться на такое отношение к себе. Для этих случайных людей жертвы были теми же случайными людьми, которым не повезло оказаться не в том месте. Но для нее этот мемориал был той тонкой материей, когда она не видела и не слышала отца, но чувствовала его присутствие здесь, в Нью-Йорке.

Когда-то здесь жил не совсем везучий Юстин, сбежавший из Сербии к лучшей жизни.

Они увиделись в тот же год, когда Молли перебралась в Новый Орлеан. Он постарел, прибавил седины (если это еще было возможным) и пигментных пятен на лице, но сразу узнал ее.

« – Думал, что ты забыла старика.

– Ну что ты! Никогда »

Его акцент никуда не исчез, как и та отцовская доброта во взгляде, мягкость рук и нрава. Его жена все также не знала английского, чтобы поддержать беседу и лишь изредка вставляла отдельные фразы, не вписывающиеся в контекст разговора, и одаривала улыбкой. Не такой теплой и ничуть не материнской.

Юстин умер от рака легких через пару месяцев, породив в Молли страх и уверенность, что она умрет от того же заболевания. Его жена вернулась на родину не в силах поддерживать прежний уклад и купить рулон туалетной бумаги без помощи других. Ригс попросила ее писать ей хоть на ломанном английском, хоть на сербском языке. Даже купила пачку марок, чтобы та не тратилась на купоны и не обменивала их на почтовые марки.

Но так и не получила ни одного письма.

Она занялась танцами в Новом Орлеане, чувствуя себя немного далекой от современных течений, и планировала больше уделять времени собственной растяжке. У нее были планы открыть свою студию к тридцати.

Будто бы это не она еще год назад продавала все на своем пути, чтобы закрыть долг и собиралась воровать, чтобы не платить, не она билась за сраный доллар, чтобы после победоносно вскинуть рукой со злосчастной ценной бумажкой.

Все это было с кем-то другим, в другом мире, далеком от ее настоящего.

У нее появлялись деньги точно из воздуха или если бы росло денежное дерево с настоящими купюрами на ветках. Молли могла тратить сколько угодно и у нее всегда оставалась припрятанная сумма или же быстро возвращалась в руки.

Она могла купить себе любое платье, любой фасон, любой брючный костюм и вообще расширить гардеробную из одного шкафа до целой комнаты. У нее была двуспальная кровать со всеми прилагающими, а не матрас на холодном полу.

Молли помнила, как изменила собственный гардероб подобающе человеку, который может позволить себе многое. Если не все при большом желании. Как училась ходить в той одежде, в которой нельзя присесть на корточки, светя нижнем бельем, и отучалась харкать себе под ноги, когда надевала кожаные сапоги по цене ее долга за медицинские услуги оказанные сестре.

Ригс боялась стареть. Этот страх пришел в тридцать пять, когда она проснулась с ощущением того, что прожила уже на пять лет больше, чем планировала в двадцать, ставя негласное условие умирать на пороге тридцати. Она могла часами смотреть в собственное отражение, касаться линий лица на зеркальной поверхности и бояться того, как все это станет иным. Сократиться выработка коллагена и в один день проступят все морщины. На лбу, под глазами, носогубные складки, впадут щеки и поредеют осветленные волосы.

Она говорила, что ей меньше тридцати. Двадцать восемь, двадцать девять. Или чуть меньше.

С тридцати шести пришла в голову идея проверяться на наличие онкологических заболеваний. Уж они-то точно должны появиться как напоминание о прошлой жизни! Но ей говорили, что она здорова, а все что имелось – незначительно.

Молли казалось, что они все врут ей и перед каждым обследованием представляла, что сейчас ее похлопают по плечу и достанут планшет для записи истории болезни. Или обнадежат, но вначале обязательно скажут, что у нее рак. Молочной железы, головного мозга, костей, легких, желудка, кишечника. Да чего угодно! Это не имело значение.

И последним в списке, но не по значимости стал страх потерять внимание. Она была уверена в юности и молодости, что все женщины по достижению какого-то возраста теряют интерес к любому виду отношений, превращаются в наседок и достопочтенных матрон.

Но в сорок Молли с тем же азартом продолжала свой разгульный образ жизни, выбирая новых любовников и любовниц, которые были не похожи друг на друга. Это были девушки младше и старше, рыжие, блондинки, шатенки, покрытые веснушками и куколки с фарфоровой кожей.

Это были мужчины, призрачно напоминающие Юстина или первого парня, какого-то цыгана и француза, испанцы и выходцы из Германии, вчерашние студенты, модельеры, художники, отцы ее учениц или их старшие братья. Она готова была платить за час утех, надеть на себя любые ремни или перья, не стыдясь и получая весь букет любви.

Один из них даже был готов жениться на ней, пока не сказал, что она – мерзость. Кто-то так уже называл ее раньше. Грязной крысой подъедающей объедки и вылезшей прямиком из водостока.

В сорок пять Молли проснулась с мыслью о писателе Уильяме Денбро. Он еще был жив, но был уже глубоким старцем, который был старше ее на целых шестнадцать или семнадцать лет.

Сейчас все, кто был старше на пару лет, казались стариками волочащими бремя жизни.

Ригс не читала ни одной его книги, да и вообще не понятия не имела, где могла слышать о нем. Его жена умерла еще лет десять назад от рака груди, подкинув спустя годы новую почву для размышлений и выискивания симптомов онкологии.

Она купила его «Черную стремнину» на eBay чрезвычайно гордясь собой, что ей удалось отыскать бумажную книгу с автографом, которую кому-то было неудобно держать на полках. Издание нулевых с портретом автора на обложке и кратким описанием с сопутствующими лозунгами «Бестселлер по версии The New York Times». Молли была уверена, что если сложить весь список бестселлеров газетенки, то в нем найдется место и туалетной бумаге с описанием состава и инструкцией по применению. Парочка журналистских сук даже припишут драматизм и броское сходство с реальной жизнью.

Ригс нашла эту книгу бесполезной и не стоящей своих денег.

Она купила вторую и третью книгу, прочитывая их в свободное время, за завтраком или перед сном, иногда, забывая о раннем пробуждении.

Какая же это была редкостная поебота. Молли постепенно скупила половину написанных книг, удивляясь тому, что тратит на это деньги, но иногда ловя себя на мысли, что просто бегает глазами по строчкам, не улавливая информацию и представляя автора.

«Жаль, что у него не стоит сейчас. У мужчин появляются проблемы с потенцией с возрастом»

Она посмотрела несколько ранних интервью, где молодой автор, переполненный харизмой и уверенностью в себе, говорил о новом романе и о том, что занят адаптацией сценария. Удивительно, что у него нет золотой статуэтке «Оскара». Где ее глаза были раньше, когда она пропустила очередного красивого мужчину? Ах, да. У него была своя актриса, которую спустя годы сочли второсортной и бездарной.

Молли лишь на последней купленной книге обратила внимание на небольшую аннотацию «Об Авторе», где черные буквы похожие на червяки сложились в Дерри.

Боже.

Она захлопнула книгу, так и не прочитав ее, решив, что это было слишком, отправила свою коллекцию в коробку и подальше с глаз, чувствуя, как ее предал Билл Денбро лишь тем, что родился в Дерри, прожил жизнь не в Дерри и собирался умирать в Англии. Настоящей Англии, а не Новой, оставив город без своего героя, обогнавшего дьявола, но догнавшего время.

Он стукнул кулаком об стол, крича, что призрак вновь пришел.

«… в моих снах ты истекая кровью плача возвращаешься из плавания по автострадам сквозь Американскую пустыню к дверям моей обители в Западной ночи..»

– Аллен Гинзберг «Вопль»

__________________________________________

* – Своеобразная игра слов ‚New Haven‘ и ‚Heaven‘.

Heaven – небо, а также как значение места, где живут ангелы, Боги и куда попадают все безгрешные.

Комментарий к XXVI

Большое спасибо всем, кто оставлял свой отклик. Ваши невероятные слова во многом помогли ускорить работу.

========== XXVII ==========

«Скворцы знают твое настоящее имя»

Декабрьский ветер пронизывал насквозь. Забирался под полы распахнутого черного пальто широкий пояс, которого касался земли, когда девушка наклонялась к фургону за очередной коробкой. Водитель отошел отлить и пропустить чашку кофе в ближайшем кафе перед дорогой, оставив в распоряжении добрый час, чтобы отгрузить все необходимое.

Ей приходилось впервые бывать в когда-то известной Новой Англии и сталкиваться лицом к лицу с бесснежными морозами, от которых твердела земля. Дорога была тяжелой, хотя бы из-за того, что какую-то часть пути приходилось ехать, опираясь на дорожные знаки по обеим сторонам трассы, а не уповать механическому голосу навигатора, чтобы не побеспокоить свою спутницу по чьей инициативе она сейчас находилась здесь, а не бегала по городу в поисках какой-нибудь ерунды перед сочельником.

За это девушка была отчасти благодарна. Она безнаказанно с уведомлением и последующим разрешением отца и матери прогуляла два школьных дня, ссылаясь на то, что она – выпускница и на ее присутствие уже мало кто надеется из преподавателей.

Мать дала согласие, не раздумывая, готовясь к очередному балетному сезону, отец был занят, а старший брат проводил каникулы в Принстоне.

Очередная коробка, заполненная дорогими туфлями, обернутыми в бумагу, точно были хрустальными, полетела на землю с грохотом, отчего девушка поежилась и покосилась в сторону автомобиля неподалеку. Кажется, не заметила. И хорошо.

Она закурила сигарету, позаимствованную из кармана Наны, и осмотрелась по сторонам. С недавних пор это считалось нежилым кварталом (так было сказано в интернете) с домами под сдачу. Последние жильцы из дома напротив умерли пару лет назад, и теперь никому не хотелось связываться с безлюдной территорией, когда центр активно застраивался.

Обнаженные деревья, заросшие лужайки с кусками выжженной сухой травы и земля. Ржавые почтовые ящики и таблички «Продается».

Штат Мэн, крошечный Дерри даже ненанесенный на карту, а лишь затерявшийся в сносках литеры «Д».

Девушка крепко затянулась в последний раз, отбрасывая окурок в сторону соседского участка, используя возможность, когда никому не будет дела до маленького акта хулиганства. Она оценила количество работы, которое сократилось до пары коробок. Одна из них была заполнена книгами. Уильям Денбро.

Нана гордилась последнее время своей коллекцией и перечитывала их, отмечая какие-то фрагменты, и не подпускала никого к ним, сказав, что это ее сокровище.

Несколько книг она бросила на заднее сидение автомобиля и даже сейчас перечитывала одну из них. Кажется, она называлась «Черная стремнина».

Она тоже пыталась прочесть одну из них по дороге в школе, но это было набором слов, который каким-то образом собрался в целую книгу. Да и сейчас почти никто не читал подобный жанр, называя его сказками и отправляли в корзину «туалетного чтива».

– Переезжаете?

Девушка вздрогнула от неожиданности и чуть не выронила коробку из рук.

– Блять, – она резко обернулась, натыкаясь взглядом на мужчину, что стоял позади и всматривался в опустевший кузов. – Вы меня испугали.

Запахнув пальто, девушка смерила взглядом незнакомца, который миролюбиво поднял обе руки вверх, извиняясь за собственную неосторожность и оправдываясь тем, что не собирался пугать, а просто решил посмотреть, что тут происходит.

В ней было что-то от нее. Возможно, этот тяжелый взгляд и нависшее веко, не умение начинать разговор и эти светлые волосы. Правда, жидкие и по плечи, но ухоженные и отливали несколько иначе в тусклых лучах декабрьского солнца. Она выглядела дороже и старше своих лет. Любила веселиться не меньше нее, но была человеком своего времени.

– Временная смена обстановки никому не повредит. Вы живете неподалеку?

Это прозвучало совсем как давно брошенная фраза: «Избавь меня от этого».

– А, да, – мужчина подошел ближе, и теперь она могла заметить, что за ухо у него заправлена сигарета, а глаза немного косят, что в принципе его не портило. – Я ваш ближайший сосед с Нейболт-стрит 29, если вам это о чем-то говорит.

Нейболт-стрит.

Она попыталась представить карту города Дерри и по памяти определить, где может быть Нейболт-стрит, но с трудом могла вспомнить, как нашла необходимую улицу, консультируя по телефону и водителя фургона. Кажется, это параллельная улица. Да, точно.

– Я город не знаю, но спасибо за полезную информацию, – (из вещей оставалась еще одна коробка с какими-то ценными вещами и сложенная инвалидная коляска, которой изначально не было в списке вещей), – Вы не представились.

Как иронична судьба, а истории очень любят повторяться. Говорят, что колесо Сансары не перехитришь. И приблизишься к финалу, которого избежал в прошлый раз.

Мужчина участливо помог вытащить инвалидную коляску и отряхнул руки в черных кожаных перчатках как после длительной пыльной работы и как-то странно улыбнулся, будто бы вспомнил что-то забавное, что могло рассмешить даже в самую неподходящую ситуацию.

Она переняла его улыбку не в силах не ответить.

– Вы тоже, – подметил он, подмигивая, и достал сигарету из-за уха, протягивая в знак знакомства. – Я – Роберт, Роберт Грей, но также известен как Боб Грей.

Кажется, в школе ее одноклассника звали Роберт, а соседскую собаку Боб и эти два факта ее невероятно веселили. Однажды она засмеялась, когда узнала про Роберта Кеннеди, которого звали Бобби, и представила какого это быть соседской псиной и братом президента штатов одновременно.

– Джейн, – девушка забрала протянутую сигарету, сопровождая это действие кивком благодарности. – Просто Джейн.

Джейн ненавидела называть свою настоящую фамилию, но за год так и не привыкла представляться чужой, которую примеряла не один год раньше. Со старой фамилией было куда хуже. Зачастую все вспоминали ее знаменитую мать, спрашивали, а когда же младшее поколение сможет сразить своими балетными познаниями и зажжется новой звездой на сцене. Хизер оставила длинный шлейф хорошей репутации, которую сложно будет запятнать.

– Любишь цирк, Джейн?

Этот вопрос прозвучал равнозначно вопросу, верила ли она в Бога. Джейн покосилась на машину стоящую неподалеку и пожала плечами. В такие моменты ей однозначно не хватало умения язвить и отбивать у собеседника желание продолжать разговор. Цирк – что-то из пережитков прошлого, о котором она слышала, но куда никогда не ходила, как и на оперу, которая осталась развлечением для богачей. Как и балет, который она любила и ненавидела всей душой.

– Тогда, что на счет фокуса? – не дожидаясь ответа, он поднес мизинец к концу сигареты. Бумажная оболочка вспыхнула.

Маленькая искорка перескочила на фитиль жизни в ее глазах. Она почти захлопала в ладоши все еще, полагая, что это какое-то волшебство.

– Вау! – Джейн рассчитывала на фокус с монеткой, оторванным пальцем или зажигалкой из носа или уха. – Блеск! А еще сможешь показать…

Она не успела договорить, как раздался сигнал автомобиля. Они сошлись на том, что через каждые пятнадцать минут она будет сигналить ей, напоминая, что водитель может скоро вернуться и запросить за простой.

А еще у нее самолет в половину четвертого утра и такси прибудет аккурат в полночь или в половину двенадцатого, чтобы довезти ее до Бангора, а потом предстоит провести какое-то время с семьей без возможности сбежать в нужный момент.

– Слушайте, мне пора, – в извиняющемся тоне сообщила она, втаптывая когда-то столбик пепла в землю, предварительно сброшенного щелчком с тлеющей сигареты. – Нана уже заждалась меня.

– Нана?

– Ну, я ее так называю. Она не моя бабушка, конечно,* но это не отменяет того факта, что я так обращаюсь к ней. Правда, она ненавидит это, но звать по имени как-то странно, – (при незнакомцах), – Тем более я считаю ее своей бабушкой так, что все в порядке.Она сделала слишком много для нашей семьи.

В этом была доля правды.

Так раньше говорила мать, когда ссылала ее на пару недель жить отдельно. Джейн бунтовала, топала ногами и всхлипывала, что хочет провести это время с матерью, а не с женщиной, которая даже не ее бабушка, пусть иногда и хорошо относится к ней. Поддаваясь воспоминаниям о детстве, она помнила только ее и отрывками старшего брата, который вечно все портил. Нана провела с ней достаточно времени, чтобы успеть нахвататься всевозможных выражений, колких фразочек, которые с годами стали неотъемлемой частью собственного образа наравне со страстью к сигаретам «Лаки-Страйк» и склонностью к пессимизму.

Джейн прикоснулась к кожаной спинке инвалидного кресла, сдерживаясь, чтобы не отпрянуть, как если бы ее ударило током.

Это была недорогая портативная модель, которая появилась, наверное, лет пятьдесят назад и напоминала марсианский вездеход. Прикованные к креслам чаще отдавали предпочтение моделям с электроприводом, но она отказалась. Сказала, что это не про нее, а еще то, что она будет танцевать, если захочет хоть до девяноста.

С этим, конечно, погорячилась и иной раз ее старческие руки дрожали, когда она опиралась на трость. Всему виной возраст.

Джейн каждый раз ощущала приближение смерти, смотря на морщинистое женское лицо, и чувствовала страх того, что однажды и ей суждено проснуться старой телом, но жаждущей жизни душой и нагрянут нежданные воспоминания о годах ушедшей молодости, побуждающие гоняться за нелепыми призраками прошлого.

Лучше не думать об этом. Хизер говорит, что это приближение старческого маразма, когда начинает казаться что-то из религиозных сказок, а в худшем случае, ходишь под себя, забываешь поесть или измазываешь стены дерьмом.

– Вам помочь? – он почти поравнялся с ней, и это показалось слишком навязчивым вниманием со стороны незнакомца, а возможно, она сама была не в настроении, чтобы источать дружелюбие к окружающему миру. Сам город навевал какую-то тоску. – Я – социальный работник и это моя обязанность.

Джейн хмуро посмотрела на него, желая придраться к мелочи, которая служила отталкивающей, но не могла найти ни одной зацепки. К черту.

– Спасибо, конечно, но у нас все есть, – она выделила голосом «нас», стараясь показать то, что это не просто одинокая старушка, которую можно попытаться обмануть и уйти безнаказанным. – Доебщиков никто не любит, а вас пошлют сразу. Даже с благими намерениями. Но, – Джейн остановилась, чувствуя, как колесо инвалидного кресла соприкоснулось с мелким камушком на дороге. – Вы не оставите свой номер? Я хочу знать, что с ней будет все в порядке.

Грей протянул ей смартфон последней модели, который она видела в кубе на Пятой Авеню (Дерек сказал, что на такую модель сосать и сосать), пропуская мысль о том, что должно быть социальные работники зарабатывают достаточно даже в подобной дыре, а ее новый знакомый сломал кому-нибудь ребро, пробегая в «Черную пятницу».

– Как вы сказали? – Роберт наклонился к ней чуть ниже, подняв воротник своего пальто, когда Джейн ударила ладонью по багажнику автомобиля. – Как ее зовут на самом деле?

Она нахмурила светлые брови, потеряв суть, словно их прошлый разговор был вечность назад. Ах, да. Нана.

– Молли, – имя прозвучало как-то не так. –Мисс Молли Ригс.

Говорят, что надо жалеть женщину, которая так и не вышла замуж за свою долгую жизнь.

***

– Пиздец, – прозвучал многозначительный вердикт Джейн, решившей осмотреть дом, начиная с кухни и заканчивая комнатами. – Ты серьезно решила жить здесь? Здесь?

Молли хмыкнула себе под нос, не отрывая взгляд от серости, затянувшей Дерри. Она стояла у окна, прислонившись к холодному стеклу лбом, справляясь с приступами ностальгии и в тайне надеясь, что скоро все закончится. Молодой голос приводил в чувство и словно повторял позабытые фрагменты вновь и вновь.

– Может, все-таки хватит прошлого? На худой конец и в этой щели в заднице Америки можно отыскать гостиницу, а после первым рейсом до дома.

Джейн не унималась как когда-то сама Ригс. Она хотела прервать ее пылкую речь обо всех плюсах гостиницы банальной, но очень правдивой фразой: Я уже дома.

Здесь все было прежним.

Молли казалось, что на кухне тлела сигарета в чужих руках, а она сама перемещалась из комнаты в комнату, припрятав за спиной топор, который должно быть уже сгнил. И пыль кружила в воздухе, словно в вальсе как в «Розе и короне» или еще где-либо.

Матрас все еще был на грязном полу. А занавески, изрядно поеденные молью или временем, говорили о старой хозяйке, которая хотела облагородить все, что могло придать уют. В своем последнем пристанище Молли ничего не делала. За нее работу выполнял дизайнер, который предложил вариант какого-то сраного Версаля, где не хватало только слуг, и мастерски воплотил это в жизнь, придав жилищу искусный и одновременно искусственный внешний вид.

Но в Дерри все было иначе.

Те же зеркала, где отражения раньше были моложе, а еще неизменные пыль, грязь, ветхость.

Другими словами – старость.

– Как ты думаешь, кто здесь жил, кроме бомжей? – Джейн отчасти успокоилась, заметив, что на ее выпады нет никакой реакции, брезгливо присела на край стола, собрав всю пыль со столешницы. – Ты же знала этот город раньше. Дерри твоего детства, блять.

Мать бы уже пригрозила прикусить язык и подбирать выражения, а отец дополнил, что эта черта не красит девушку. Дерек – блудный бойфренд, планирующий поступление стипендии и грантов от Джульярдской школы порицал невежеством. При такой-то, блять, невъебенной семье, в частности матери.

– Все кто жил здесь – мертвы, – Молли развернулась (хотелось, как и раньше на каблуках, но сейчас все движения были не так быстры еще и от трости, на которую приходилось опираться в последний месяц), посматривая на старый холодильник, предусмотрительно отключенный от сети. Кажется, там должны были сохнуть старые рисунки, если она их не переложила или не уничтожила.

– Смотри-ка, – Джейн вынула из кармана пальто сигарету, печалясь, что зажигалка осталась где-то в квартире любовника (парня, с которым она несколько раз изменила Дереку, исходя из собственной глупости), а включать машину ради прикуривателя показалось неразумным. Жаль, что этого сраного фокусника не было поблизости. – Кто заговорил. Я уж подумала, что ты там подохла от захлестнувших воспоминаний.

Это были не пробелы в воспитании.

Все, что Молли окрестила после «лютым пиздецом» началось к пятидесяти, когда она зареклась меньше думать о Дерри и штате Мэн, будто бы те никогда и не существовали. Выдуманный призрачный город, который если и существовал, то давно забыт. Боже, пусть все о нем позабудут!

Ей потребовалось двадцать семь лет, чтобы вся картинка, которая и раньше являлась во снах, сложилась воедино, обезображенная и леденящая в жилах кровь. Утром причудливая фантазия рассеивалась как туман за окном, хоть вычеркивай ночи или перепрыгивай по часовым поясам как по гладким камушкам в надежде не застать ночь.

Она вернулась к Биллу Денбро, вспоминая, что его имя ей нашептала не метель за окном и не радиоприемник в автомобиле, а тот, кто порождал эти кошмары, кто сам служил ночным ужасом.

Молли искала по ночам номер агента Уильяма Денбро или его самого в социальных сетях, но тот вел затворническую жизнь, переехав после шестидесяти пяти из Лондона в Шеффилд, графство Йоркшир. Ригс забрасывала электронную почту для поклонников, надеясь, что хоть одно, мать его, письмо дойдет до получателя, пока она окончательно не свихнется.

Барбара – особа лет тридцати пяти стала его агентом, когда ей только исполнилось двадцать один, вытеснив прежнюю женщину из его сердца. Он сам позже так сказал, что начал с ней сотрудничать, надеясь, вновь почувствовать себя моложе, чем он был в тот момент. Денбро добавил под конец, что Молли не понять, но та как никто другой знала, что такое таскаться по койкам вчерашних выпускников, чтобы почувствовать огненный задор юности.

Когда ей удалось найти контактные данные под видом журналистки жаждущей поговорить с тем, кто оставил наследие в этом жанре (пылящееся у нее на полках и снятое с производства в Америке), она задала всего один вопрос, положивший начало череды длительных ночных звонков.

Молли не решалась включить видео связь, предпочитая довольствоваться мужским хриплым голосом из темноты ночи, когда тело пораженное дрожью не успокаивалось после пары выкуренных сигарет.

Билл говорил медленно и очень четко, выделяя голосом каждое слово в своем рассказе о том, как он и его «Клуб Неудачников» пытались размазать Оно по стенке. Иногда он замолкал, погружаясь в воспоминания об утерянных годах, иногда усмехался каким-то шуткам, которые были понятны и смешны ему одному, а порой отключал звук, не прерывая звонка, и Молли сделала вывод, что он плачет.