Текст книги "Я, арестант (и другие штуки со Скаро) (ЛП)"

Автор книги: The Wishbone

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

– Взял его у старины Майки, который живет напротив, – похвастался он. – Стырил прямо через окно спальни. Солдатика подарили на день рождения его младшему братишке, а Том поспорил, что я ни за что не сделаю этого.

Эсме была в ужасе. Забраться в окно спальни означало вскарабкаться по водосточной трубе, а всем известно, какая она непрочная, и еще это почти наверняка означало, что тебя словят. Но он это сделал. Теперь он настоящий воришка.

Несмотря на это, брат стал для Эсме новым кумиром.

Назавтра старина Майки Дин, выйдя на улицу, потребовал вернуть собственность его младшего брата. Лерой вышел из дому, словно мученик в ожидании пыток. В то время ему было двенадцать.

– Верни солдатика, ты, мелкий недоносок! – Майки был здоровенным пацаном, в два раза крупнее брата, и с ним была его шайка – стена из сбитых костяшек, грязных коленок и перекошенных, уродливых лиц. Эсме смотрела, стоя в дверях – идти за братом было слишком страшно.

Окинув взглядом полдюжины лиц, Лерой больше не казался таким храбрым. Они ударили его первым, потом пнули по ребрам, сунули лицом в грязь. И все это время Лерой крепко сжимал в кулаке свой приз. Они били его, пока отец, Диагорас-старший, не приехал на своем мотоцикле и не прогнал их.

Эсме вспомнила, как водопадами лилась вода с одежды, которую отжимала мать, покрасневшая от крови вода в большом стальном тазу. Эсме больше не считала Лероя храбрым – просто безрассудным.

Кровь, хлеставшая из носа Лероя, была такой густой, что казалась почти черной. Но его это не волновало. На самом деле он улыбался. Майки быстренько все забывал, стоило ему сорвать злость. Лерою не придется отдавать солдатика.

И это было последним из его воровских похождений.

И все же, Лерой так и не стал по-настоящему культурным. Может, он и бросил шорты ради длинных брюк и вознесся на cursus honorum системы оценивания, но коварство осталось при нем. И оно изменилось. Превратилось в инструмент, который он бережно использовал, чтобы получить желаемое – со случайными угрозами и вульгарным обаянием. К собственному отвращению, Эсме обнаружила, что многие девушки находят подобное чрезвычайно привлекательным. Как-то раз она застукала свою подругу, Вилму – та подхалимничала перед Лероем, – и Эсме пришлось разорвать с ней отношения на целую неделю, потому что это было противно. Не то чтобы на Лероя стоило посмотреть. Он просто казался человеком, у которого есть план.

И план действительно был.

Однажды, когда Лерою было четырнадцать, а Эсме – двенадцать, он в очередной раз позорился, привычно провожая ее домой. С того места, где они стояли, был виден весь остров. В полуденном тумане верхушки небоскребов выглядели особенно огромной рощей.

– Знаешь, кем я хочу стать, когда наконец выберусь на свободу? – внезапно спросил Лерой. Весьма привыкшая к его философским монологам, Эсме продолжала идти.

– Президентом?

Он рассмеялся.

– Неа. Само собой, у президента куча власти, но это такая должность, на которой слишком много придется вкалывать. Нельзя делать что хочешь, когда мир от тебя зависит. Неа. Я просто хочу стать самым богатым человеком в мире.

Эсме хмыкнула.

– Этого все мальчики хотят. А как ты собираешься разбогатеть?

Лерой пожал плечами.

– Не знаю. Пойду в банду, ограблю банк.

Эсме сообщила ему, что не думает, что такое случится. Это ни на миг не поколебало Лероя.

– Ну, спорим, у меня получится? Только вот ты не станешь спорить. Как бы сказала мама, это не в стиле леди.

Так уж вышло, что спустя три жалких года мечтам Лероя суждено было отправиться в долгий ящик. Кое-каким людям за океаном нужна была помощь против некоего кайзера Вильгельма, и это было все же лучше, чем перебирать бумажки в «Хуберте и сыне», сражаясь в колледже с пыльными учебниками. Должно быть, в тот день, когда Лероя завербовали, весь район слышал, как он хвастался, как ударил кулаком по столу, споря с отцом.

Эсме помнила, как стояла среди тесных, ликующих городских толп – море флагов, транспаранты горделиво натянуты между окнами. Она проталкивалась вперед, мимо кричавших возлюбленных, чтобы встать рядом с Бетти Луиз. Эсме презирала эту женщину, но, где бы та ни находилось, Лерой оказывался неподалеку.

– Не видела его еще? – выкрикнула она сквозь топот ботинок и здравицы. Бетти кивнула в ответ.

– Боже, боже, боже, Эсме! Разве это не здорово? Они будут героями!

Эсме уже собиралась ответить, когда зеленый грузовик, битком набитый солдатами, проехал мимо них. И он там был. Лерой в щегольской шляпе, опиравшийся на ружье, улыбался и махал рукой. Бетти вскрикнула так громко, что, должно быть, у нее еще много дней потом болело горло.

Эсме посмотрела прямо на брата и ей повезло встретить его взгляд. Он ее заметил и улыбнулся по-особенному, блеснув зубами. Такое выражение означало: он вот-вот сделает что-то отчаянное или глупое – и знает об этом, а еще ему плевать, что скажет сестра. Эсме часто видела это выражение – такое знакомое, что она опознала бы его и за милю.

И тогда она видела его в последний раз.

Конечно, никто не хотел думать о том, что пишут в газетах. О том, как девятнадцать тысяч британских мужчин были безжалостно истреблены, под дождем, в грязи, в местечке под названием Сомма. Это было слишком далеко и приносило деньги. Люди старались не обращать внимания.

Еще один день. Газета валится, как снег на голову. Они это сделали. Первая мировая закончилась.

И неожиданно Лерой снова был на кухне, обедая за постыдно крошечным столиком. На Эсме он не смотрел. Он ни на кого не смотрел. Жевал пищу, словно ее отравили. И вскоре мама перестала пытаться вовлечь его в разговор.

Был у него вот этот взгляд. Не такой, о которых Эсме слышала. Он молилась каждую ночь, и в некотором роде получила вознаграждение за свои старания. На лице Лероя был порез, но шрама не осталось. Руки и ноги остались на месте, и внутри тоже ничего всерьез не повредилось. Эсме рассказывали о мужчинах, которые убаюкивали себя криками, которые тряслись, передвигались рывками. Лерой вернулся живым. Майки Дин – нет.

Но его глаза говорили о другом. Они не стали огромными, пустыми черными дырами, нет. Не в этом крылась проблема. Эти карие окружности были полны – полны чем-то слишком страшным, чтобы спрашивать об этом, да даже и думать. Это был гнев. И, хотя Эсме и не догадывалась еще об этом, этот гнев никуда не денется. Зато догадывался ее брат.

К концу недели Лерой Диагорас съехал. Бросил колледж и уехал. Мистер Хуберт замолвил за него словечко, так что ему больше не придется перекладывать бумажки и выносить мусор.

Прошли года. Все изменилось. За благословенные десять лет Нью-Йорк стремительно вырос – только чтобы увянуть, как цветок, побитый заморозком. Здания выстреливали из почвы, словно новые побеги; некоторые так и не дожили до расцвета.

Эсме перебралась в Сити: работала стенографисткой в докторском кабинете, сделала «химию» и курила «Лаки Страйк».

Одним прекрасным днем этот постоянно оправдывающийся слюнтяй Элджернон из офиса этажом ниже доказал, что все ошибаются, и пригласил Эсме на танцы. И, пятью годами позже, спустя множество оттоптанных пальцев, он сделал ей предложение. Ради собственной репутации ей стоило бы сказать «нет». Но, опять же – Эсме его любила.

Вечеринку по поводу помолвки они устроили в ресторане «Карлайла». Это стоило уйму денег, но время было выбрано идеально, потому что спустя четыре месяца никто бы себе не смог такого позволить. Сквозь звон бокалов и смех Эсме увидела Лероя – и поняла, что это он, только взглянув на него еще раз. Это было как призрака увидеть. Что-то из прошлого, проступающее сквозь дым, в каком-то смысле прежнее, но неузнаваемое в другом. Лерой носил смокинг – такой остромодный, что об него можно было порезаться, – и, когда обернулся и увидел ее, улыбнулся по-другому.

– Вот и она, счастливица!

Они обнялись, и это ощущалось так неловко – всего лишь вежливо.

– Ну что ты, Лерой, я...

Время, казалось, замерло. Она словно пыталась увидеть в этом человеке того, который стоял под транспарантами бельевых веревок, которые когда-то расчерчивали небо возле их жилья. И не могла. Конечно, Эсме кое-что слышала. Даже видела фотографии в газетах. «Мистер Лерой Диагорас: успех за одну ночь». Слышала и другое: неоплаченные счета, никаких компенсаций за сломанные руки. Рабочие, выброшенные на помойку, словно стоптанные ботинки. Он это сделал. Сколотил состояние, сколотил крепко и сильно. Эсме и не догадывалась, что это так сильно меняет людей.

Когда атмосфера стала неспокойной, а разговор с матерью Элджи утомил до слез, Эсме направилась в угол, к Лерою, поправлявшему запонки.

– Давно мы не виделись, – сказала она. – Ты бы хоть позвонил или что.

Лерой тихо рассмеялся.

– Ну, я ж не знал, что ты переедешь, – небрежно заметил он. В его позе крылась какая-то незаинтересованность, даже фальшь. Эсме не знала, нравится ей это или нет – это казалось незнакомым. Она зажгла сигарету.

– Ну, я слышала кое-что о небоскребе. О куче людей, до смерти загнанных на работе Большой Шишкой.

Это прозвучало как едкая, злая шутка, но всего лишь шутка. Лерой ненадолго замолчал.

– Чертовы индейцы. Филонят целый день, потом ранятся обо что-нибудь и хотят, чтобы я и за это платил.

– Четыре этажа в неделю. Не похоже, что они филонят.

– О, слушай их больше. Серьезно, ты выходишь замуж и хочешь говорить об этом?

– Я просто разговариваю.

Эсме остановила взгляд на «ролексе» Лероя, потом посмотрела на рамку, висящую на стене. Где-то на фоне пианист наигрывал «Черничный холм*».

– Запомни одну вещь, сестренка, – внезапно нарушил молчание Лерой. Он медленно произнес: – Взбираясь на вершину, не позволяй никому себя тормозить. Не позволяй никому вставать у себя на пути. Ни на поле битвы, ни в офисе, ни на чертовом небоскребе.

У Эсме не было времени спросить про войну: она чувствовала, что не сможет полностью понять – или не захочет. Но сейчас Эсме начала понимать. Лерой поднял голову, подобрался, глядя на всех и в никуда. Эсме окинула его долгим, тяжелым взглядом.

– Лерой, когда ты успел превратиться в такого громадного мерзавца?

Он ни на миг не помедлил с ответом.

– Блин, должно быть, уже давненько. Давай, иди к своему жиртресту.

– И пойду.

И, затушив сигарету, она пошагала прочь от Макиавелли, сидящего в углу, в сторону новой жизни, и поклялась Богу всегда стараться избегать его. Вечеринки ему никогда не нравились, так что, соответственно, так и не появился на свадьбе. Наверное, у него были дела поважнее.

Как-то вечером, спустя год после того, как разразился кризис, из кинохроники во Флориде они узнали, что в театре на Бродвее случилось массовое убийство. Историю сняли не как что-то серьезное, а просто как интересный сюжет. Так или иначе исчезало множество людей: бросались со зданий, выигрывали деньги и уезжали из города или просто... исчезали. Куча разного вздора – люди твердили, что видели омерзительных чудовищ. Случился какой-то налет на лагерь бродяг в Центральном парке, и суеверные идиоты утверждали, что видели летающих дьяволов. Следующим утром обнаружилось триста двадцать мертвых тел – и еще четыре сотни пропавших без вести.

Эсме притворилась, что ком не застрял в ее горле, когда в газетах сообщили, что Лерой был одним из них.

Комментарий к Глава 15. Диагорас * Анахронизм. Песня «Черничный холм» была написана в 1940 году, десятью годами позже событий, описанных в фике (прим.пер.)

====== Глава 16. Алая лента ======

Над головой жужжит потолочный вентилятор. Старомодная штука, заменить бы ее. Шум меня бесит, а сейчас совсем не время.

Когда мы в прошлый раз виделись с капитаном Джонсоном, когда я просила отставки, он весь сверкал улыбками. Но сейчас он сидит, разглядывая меня, и презрительно сжимает губы. Я по уши в дерьме.

– Чудовища, – говорит он, почти сплевывая это слово. – Ты занималась расследованием чертовых чудовищ.

В животе что-то переворачивается. Я делаю вдох.

– Сэр, я понимаю, что это звучит смехотворно. Но вы видели рапорт, видели, на что похожа та штука из Рэд Хук...

Взмахом руки он заставляет меня умолкнуть.

– Слушай, мне плевать, что это была за фигня. Важно, что оно кое-кого убило. Плевать, на что оно похоже, важно, откуда взялось и кто его владелец, если такой вообще есть. Суть в том, что ты самовольно продолжила расследование. – Он глядит мне в глаза; его собственные, большие и карие, слегка воспаленные, даже усталые, но всегда пронизывающие насквозь. Его взгляд почти обжигает. – Итак, я ценю инициативность. Правда. Но ты взялась за чужую работу. У тебя и свое место есть, Бирчвуд.

– Сэр, я была в увольнении...

– Ты была в увольнении! – ревет он. У Джонсона невероятная способность заставить стены дрожать, а стекло – бренчать, если нужно. – Не нужно было ничем заниматься во время увольнительной! Нужно было к врачу пойти, а не играть в Скуби-ду! А еще я слышал, что ты расспрашивала нариков про чертовых пришельцев!

Мне хватило возмущения, чтобы ответить:

– Сэр, пришельцы существуют! Вы же помните атаку киберлюдей.

Он медленно выдыхает.

– Не в этом дело, Бирчвуд. Суть в том, что ты ничего не делала без приказа. А раз уж ты делала, это не значит, что у тебя будет еще один выходной по болезни. Может, тебя и тигр отметелил, мне плевать, но пока ты можешь стоять на ногах и соображаешь ясно, ты будешь работать. Я понятно изъясняюсь?

Раны под повязкой все еще дергало. И я не спала двое суток.

– Да, сэр.

В словах Льюиса имелся смысл. Теперь я обдумываю это. Уродливый, скрюченный, в пятнах и мозолях, он все же достаточно походил на человека. Про себя я называю его гибридом.

Но я предполагала, что он только напоминает человека. Если это действительно так, что все только хуже. Особенно зная, что мы с этой штукой повязаны кровью. Зная, что он один из нас, но не совсем. Недостаточно.

А что, если когда-то он был полностью человеком? Должно быть, его родителям довелось пережить немало трудных ночей. Но знаю, что это не так. Все по-другому. Других далеков я ни разу не видела.

А что, если он – результат эксперимента, и его укололи наркотиками, а может, разорвали пополам, прямо как тупой учебник, по которому мы учились в старших классах? В него что-то внедрили, а потом убрали? Содрали старую кожу, обнажив поблескивающую слизью плоть: Нет, хватит.

А что, если я, или кто-нибудь еще, станет как он?

Слезы наворачиваются на глаза. И тошнота подкатывает к горлу. От таких новостей с души воротит.

А я-то позволила этой штуке спать на моем диване, в моей собственной квартире, и нас разделяла всего-лишь тонкая фанерка. Тогда я не боялась, зато теперь – да.

Джонсон встает, и реальность хватает меня за пятки. Вставая, он превращается в великана: выше шести футов ростом, мощная грудь под синей рубашкой. На его груди – огромное пятно пота. Лучше бы он остался сидеть.

– Знаю, что ты хотела уйти, – продолжает Джонсон, – но не думаю, что ты хотела, чтобы тебя с треском выставили из полиции, разве что так и было задумано. Верно я говорю?

Пытаюсь выбросить из головы картинку с извивающимися щупальцами. О машине, которая раскрывает черные острые лепестки, словно орхидея.

Я утвердительно киваю.

– Ну, мы и не собираемся тебя выгонять, Бирчвуд. Не сейчас.

После этих слов я чувствую в пальцах дрожь облегчения.

– Но это приводит нас вот к чему. – Джонсон протягивает руку и берет со стола папку.

– Я решил, что раз уж тебя так привлекает наука, стоило бы тебе взглянуть вот на это. – Его голос обманчив, но, когда Джонсон достает содержимое папки, оттуда выпадает вырезка из вчерашней газеты. Он вручает мне папку, словно учебник, который я должна вызубрить от корки до корки.

– Завтра пресс-конференция, – сообщает он и садится, скрипя креслом. – И – кто бы мог подумать! – ее проводят в Колумбийском университете. Ясно тебе? Будешь там.

Унижение опаляет лицо. Конечно, он издевается.

– И какое отношение одно имеет к другому? – спрашиваю я.

Джонсон откидывается на спинку кресла. На его лице нет и тени веселья. Только внимание.

– Там будут обсуждаться две темы. Первая – теории насчет нападений того здоровяка, которого называют слайзером. С этой темой ты без сомнения знакома.

После этих слов я съеживаюсь. И едва замечаю, что слово «слайзер» употребляет мой шеф. Не Сек, единственный, который при мне так называл это существо. Господи, снова Сек.

– Но ты пойдешь на другую встречу, – продолжает Джонсон. – По поводу весьма спорного запуска «Вэллианта». Постоишь там в охране. Уверен, это тебя отрезвит.

Не знаю, как к этому относиться. Лекции мне никогда не нравились. Я уже работала в службе безопасности и всерьез думала, а не выстрелить ли себе в ногу, чтобы стало поинтереснее. Но сейчас все иначе. Если будут обсуждать текущие события, резонанс должен быть ого-го.

Теперь Джонсон сует мне под нос фотографию. Снова вырезка из газеты, но на этот раз на ней женщина перед микрофоном в огромном зале. Крупная, но полнота ей к лицу. Я бы сказала, что ей чуть за сорок, у нее римский нос и маленький, крепко сжатый рот. Темные волосы связаны в тугой хвост, взгляд почти без эмоций.

– Доктор Дениз Алсуотер, – говорит мне Джонсон. – Получила «нобелевку» по физике в девяносто восьмом. При постройке двигателей воздушного судна она помогала по всяким техвопросам, но это было давненько, и с тех пор общественность потеряла ее из виду.

Киваю. Кажется, я ее видела недавно: в новостях или документалке. Джонсон делает жест подойти ближе, и я возвращаю вырезку ему.

– А теперь, Бричвуд, вот чего я от тебя хочу: будь при ней весь день. Утверждают, что «Вэлиант» выбрасывает в атмосферу сраную уйму углекислого газа. Гринписовцы не в восторге. Так что... прикрой ее от пуль. Дай по роже парочке хиппарей. Да все то, что ты уже делала. Хотя в основном нужно будет стоять с угрожающим видом. Ты же справишься? Или это слишком сложно?

«Вэлиант»! Вспоминаю мультики, которые я в детстве смотрела по субботам. Плавучая крепость. Чтобы поверить, надо увидеть. Но я многое повидала в последние дни. И не уверена, во что я теперь верю. Может, мне нужно добрую пару часов послушать что-нибудь сложное и занудное, чтобы забыть обо всем. Да и выбора особого нет.

– Есть, сэр.

Джонсон улыбается. Губы у него широкие и толстые, и улыбка у него всегда получается немного нервной. Не идет ему это выражение.

– Вот это я и хотел услышать. Первым делом тебе выдадут пропуск. Вопросы есть?

Я молчу.

– Этот звук мне даже больше нравится.

– Да, сэр. Я буду там.

Решив, что совещание окончено, я направляюсь к двери.

– О, просто чтоб ты знала, Бирчвуд.

Огромный, грозный, всевидящий, Джонсон садится в кресло.

– Вчера вечером арестовали мистера Льюиса Коулмана.

Мое сердце замирает, и такая реакция изумляет меня сильнее прочего.

– Повторное совершение преступления, связанного с наркотиками, – говорит Джонсон. – Весь прошлый год на героине. Никак не пытается с этим бороться. О тебе ни слова не сказал. Зато сказали его друзья – что какой-то коп по имени Элиза заходила до полудня.

Ну конечно. Как бы еще он узнал о случившемся?

О Господи. Я этого не хотела. Надеюсь, это ему поможет – то, что его поймали. Сколько его могут у нас продержать?

До меня доносится лающий, гортанный звук: кажется, это смех Джонсона.

– Да не сомневаюсь, он-то в инопланетянах дока. Самое то для таких разговоров. Вы о зеленых человечках говорили? Нет, думаю, о лицехватах. Думаю, он их постоянно видит.

Образ человека, чей мозг едва держится в голове, остается у меня перед глазами. Образ существа с щупальцами и мудрым голубым глазом, которое сидело на моем подоконнике перед рассветом.

И я не сомневаюсь, что это случилось по-настоящему.

Вежливо улыбаюсь.

– На самом деле тогда мы обсуждали фиолетового слизня, который разорвал Карлосу плечо, – попраляю его я. Джонсон тут же обрывает смех.

– И как же я позабыла упомянуть о гигантской черной солонке, вроде тех, которые убили в прошлом году в Лондоне триста человек? Тот момент мы оба видели, Льюис и я. До завтра, сэр.

Со второй попытки она набирает в наладоннике верную комбинацию. Затем заходит в комнату А-44, совершенно не удивляясь темноте, которая там царит.

Далек был рожден в темноте, так что, вероятно, гибрид ее предпочитает. Она часто, но ненадолго задается вопросом, кем же был человек – участник того эксперимента. И осталось ли от него что-нибудь.

Она шарит рукой по стене в поисках выключателя. Находит.

Словно экран монитора, прямоугольное окно камеры оживает, озаряется светом. Сек, сидящий на краю койки, вздрагивает от неожиданности.

– Я думала, ты спишь, – говорит она без всякой попытки извиниться. Сек, с его кожей цвета сырых внутренностей, бросает на гостью резкий, недовольный взгляд и трет глаз, потом отворачивается.

– Я не спал, – отвечает он. Стекло толщиной в два сантиметра, но гибрида отлично видно.

Дениз усаживается: окно расположено достаточно низко, чтобы себе это позволить. Ее взгляд блуждает по запястьям гибрида. Какими они стали костлявыми! А рубашка висит на нем, как больничный халат. Он теряет в весе.

– Прошлым вечером ты отказался принять пищу, – отмечает она. – И утром то же самое. Могу я спросить: почему?

Сек делает вдох, опираясь локтями о колени. Он выглядит очень спокойным. Уже не впервые она замечает в его движениях странную медлительность, практически изящество. И вспоминает: по слухам, когда-то он был великим предводителем. Теперь они знают немного больше.

– Я не был голоден. У далеков нет понятия об употреблении пищи, так что с твоей стороны глупо считать, что я стану есть.

– Ты должен поесть. Так нельзя. – Если голос и звучит настойчиво, Дениз тут же прячет эмоцию. Сентиментальностью ничего не добьешься. – Если нет, то нам придется кормить тебя силой, и я уверена, никто из нас этого не хочет. Верно?

Теперь он к ней оборачивается, смотрит на нее лениво, почти с превосходством. Она научилась читать его эмоции.

– Уверен, ты и до такого опустишься. Я никогда не просил приводить меня сюда.

– Мы дали тебе свободу.

– И комендантский час.

– И все же, кажется, ты готов сотрудничать.

– В какой-то мере.

В Дениз начинает вскипать недовольство. Она трет ладонью лицо, стараясь успокоиться. Делает глубокий вдох.

– Сек, завстра в университете состоится пресс-конференция.

Без предупреждения Сек поднимается на ноги. Он не слишком рослый, но выглядит пугающе.

– Мы будем обсуждать запуск воздушного корабля и саммит, который будет на нем проводиться. По поводу отношений с Великобританией.

Сек начинает ходить по камере туда-сюда. Его щупальца в знак понимания слегка вздрагивают. Дениз втягивает носом воздух. Вспоминает развод. Сказать Элли, что папа больше с нами не живет.

Но сейчас немного иначе.

– Чуть позже, после обеда, будут обсуждать и другую тему – атаку слайзера. Конференция широко освещается прессой. Вряд ли они возложат ответственность на нас. Но...

Она замолкает. Гибрид оборачивается и вопросительно глядит на нее.

– Что «но»?

Она с трудом глядит ему в лицо.

– Мы можем... прервать эксперимент с Разломом.

Вот, он проскальзывает. Всего лишь на миг – изумленный, даже испуганный вид. Сек опускает голову, сглатывает, его взгляд мечется по полу.

– Этого не произойдет. Мы близки к прорыву, – резко возражает он.

– А я и не говорю, что мы прервем. Но, Сек, даже если мы продолжим, сомневаюсь, что получим хоть какой-либо желаемый результат. Рисков слишком много. Эксперимент стоит гораздо больше нашего годичного гранта, и, как мы заметили, привлекает внимание.

На миг Сек выглядит так, словно его предали.

– Мы не можем позволить вот так привлекать внимание общественности, – продолжает Дениз. – Не тогда, когда ты здесь.

– Нет.

– Сек, будь благоразумен. Мы же благоразумно вели себя с тобой.

– Вы били меня током.

– Тебя требовалось усмирить. В то время мы считали, что ты можешь оказаться враждебным. Но это случилось только раз, всего лишь раз. До того, как мы поняли, что ты сдашься без боя. Нет, взгляни на меня!

Сек сжимает кулаки и упирается ими в противоположную стену – так, что испещренные пятнами сосудов костяшки белеют.

Призрак вины на мгновение заглядывает Дениз в лицо.

– Посмотри на меня! – приказывает она. – Сек! Все еще под вопросом. Но нам всем приходится чем-то жертвовать.

Сек молчит. Потом коротко смеется.

– Жертвовать, – сплевывает он. – Не смей читать мне лекции о жертвах, доктор.

Он как-то странно произносит это слово – «доктор». Звучит очень конкретно, даже сокровенно.

Дениз встает. С нее хватит.

– Посмотри на меня! – Он оборачивается, словно окрик вывел его из раздумий. – Сек, мы должны были передать тебя ЦРУ, как только ты у нас появился. Но мы не стали, и нарушаем все уставы, держа тебя здесь. – Она говорит все громче и громче. Почти кричит. – Твой эксперимент никогда бы не сработал. Ты говорил о своих сородичах. Им не нравятся ни изменения, ни примеси в твоем ДНК.Пойми, ты находишься в куда лучших условиях, чем мог бы очутиться. Чего еще мы можем тебе дать?

Сек продолжает стоять, упираясь кулаками в стену, но потихоньку расслабляется. В его глубоком голубом глазу скрывается боль. Поражение. Едва ли не страх. Он медленно опускает руки и снова садится на койку. Дениз замечает, что он дрожит.

Неожиданно она вскакивает, чувствуя странную потребность, стремление. Сказать что-то успокоительное. Но какая в этом польза? Далеки не чувствуют.

Но Сек чувствует.

И раньше Дениз это не беспокоило.

– Завтра тебя выпустят из камеры, – сообщила она. И снова, легкое подрагивание. Он ее услышал. – Но не из сектора А. Твоя броня останется на месте до дальнейших распоряжений. Надеюсь, ты что-нибудь съешь.

Гибрид поднимает голову. Какое-то мгновение останавливает взгляд на Дениз. Разлом для него важен, и потому доверять ему нельзя.

Она замечает выражение его лица. Вспоминает, как задавалась вопросом, осталось ли в нем хоть что-нибудь человеческое. А теперь кое-что замечает. Доброту. Он наклоняет голову, глядя в стену.

– Спасибо, – бормочет он так тихо, что это едва ли шепот.

Дениз не спрашивает, за что, но кивает в ответ.

Дверь камеры закрывается.

Сек остается один.

====== Глава 17. Первопричины ======

– Сегодня мы отмечаем один из величайших триумфов человеческой инженерной мысли! Прямо в этот миг наш президент находится на борту воздушного судна «Вэлиант»…

– Прошу прощения, мисс, но мы еще не в эфире.

– Не в эфире? – расстроенно охает она со сцены.

Мне едва не выбивает глаз тренога, которую проносят мимо, и я, извиняясь, отскакиваю с дороги. Мы с компанией едва успели войти в лекционный зал, но я весь день провела на ногах. Бродя туда-сюда за доктором Алсуотер.

В зале полный бардак. Его заполонили орды фотографов, а репортеры в хорошо подогнанных костюмах и профессора в лабораторных халатах рассаживаются по местам. Съемочная группа ABC налаживает аппаратуру. Не стану притворяться, что мне это не по душе. Быть в центре событий.

Думаю, не позвонить ли маме, но тут же вспоминаю: мы же не разговариваем, да и опять все этим закончится. А Мелани не позвонит, потому что мы поссорились. И на смски она не отвечает. А папа наверняка слишком занят своей невестой…

Друзья осыпаются с меня, как осенние листья.

Пол постепенно превращается в змеиную яму, полную кабелей и проводов. Куча людей шныряет туда-сюда – болтают по телефону, шипя ругательствами.

По левую руку от меня человек, чьей тенью я по идее должна быть – человек с микрофоном на лацкане. Прошло уже пять часов, и я пришла к выводу, что эту женщину не хочу видеть больше никогда. Она та еще сука.

Но сам Колумбийский университет раскрылся передо мной, словно книга. Сочно-зеленые лужайки, густые, свежие после дождя, тропинка, замощенная белой плиткой, скользила между ними к парящим со всем величием колониального особняка пилястрам. Я разглядывала красный кирпич, отвернувшись от воплей протестующих, от бормотания собеседников за спиной.

Я думала: на их месте могла быть и я. Как только уберусь из полиции. Могла бродить по утрам по освещенному солнцем кампусу, с папкой в руках, хлопая шлепанцами по тротуару. Я бы нервничала, но не из-за поножовщины или наркодилеров. Или далеков.

Я закончила школу почти пять лет назад. Но, снова шагая по солнечному кампусу, я поняла – та мечта еще жива. Мне казалось, я утратила невинность, но все не так. Я все еще мечтаю, как подросток.

Но в тот момент моя рация затрещала, и я пошла дальше. Всего лишь полицейский. «Шагай. Хватит загадывать желания».

Мы встретились с мисс Алсуотер в одиннадцать утра. Пожали друг другу руки, и она улыбнулась мне, но улыбка не коснулась холодных серых глаз. Крепкая хватка, резковатый парфюм. Первые впечатления самые важные, так мне говорили. Не то чтобы мое мнение имело какое-то значение.

После этого я узнала о Дениз очень много всего.

Для начала, она известный трудоголик. Это было в ее досье. Со всеми этими наградами, званиями и заслугами – и мне не хотелось быть той, кто прицепит это на вывеску.

Во-вторых, ей плевать. После рукопожатия она не удосужилась и мое имя дослушать.

– Рада познакомиться, – произнесла Дениз так, словно слова не имели никакого значения.

И, что самое важное, вряд ли я когда-либо встречу человека более целеустремленного, амбициозного и холодного. Это видно даже по ее походке. Исключительно уверенный шаг и осанка. И по манере говорить тоже: очень скупа на слова. Не стану врать, в науке я не сильна, едва ли помню что-то со школы.

Но чтобы понимать, что делает эта женщина, кажется, знания и не нужны.

Прямо сейчас съемочная группа показывает ей, куда встать. С ней говорят техники, инструктируют, но ее взгляд скользит мимо них, как мимо невидимок. Дениз сканирует взглядом весь зал, словно это ее вотчина, ее королевство. Она здесь полновластная хозяйка. Все под контролем.

О! Господи, что это? Я моргаю несколько раз, крепко, потом еще раз.

Этот шум, звенящий в воздухе. Низкий, тяжелый гул.

Или, по крайней мере, мне так кажется. Ощущение похоже на то, что в самолете, когда давление действует на слуховой проход. Или на те устройства, которые распугивают кошек в садах. Вот дерьмо, у меня от него глаза болят.

По-видимому, я не одна это замечаю. Сидящий рядом охранник неловко ерзает, трет ухо о плечо. Раньше я пыталась поболтать с ним, но без толку. Кое-кто не имеет никакого представления о социализации. Стыд-позор, можно было хотя бы попробовать.

Как я вижу, люди в зале начинают пригибаться. Головы вертятся туда-сюда, звукооператор морщится и снимает наушники. Кто-то жалуется пронзительным голосом, который эхом катится по залу. Откуда шум? Может, рефлекс из динамиков. Не знаю. Лучше бы он прекратился.

Поначалу мне кажется, что звук чего-то разбившегося – только плод моего воображения. Но потом – хрясь! Белая вспышка. Искры сыплются в воздух. Кто-то кричит. Я не верю своим глазам.