Текст книги "Я, арестант (и другие штуки со Скаро) (ЛП)"

Автор книги: The Wishbone

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

Но как бы то ни было, в любом месте города возможно найти путь на поверхность.

Я знаю, что далеки медлительны. Вряд ли они нас настигнут, если мы продолжим путь в том же темпе. Элиза бежит, и я слышу ее дыхание. Думается, она в отличной форме. Но моя грудь болит. Я старше и слабее Элизы. Еще одно преимущество брони – отсутствие необходимости питаться. Я не понимал, что это так отрицательно повлияет на меня. Я истощен, и голод, когда я обратил на него роскошь своего внимания, начинает ощущаться болезненно.

Нужно быть сильным. Я набираю скорость, потому что Элиза начинает меня обгонять. В конце туннеля виднеется тусклый свет, но он не оттуда, куда мы направляемся. Вероятно, это снова искусственное освещение. Здесь должен быть поворот направо. Затем подъемник, который мне, возможно, придется активировать: судя по состоянию туннеля, ни один далек много лет сюда не заглядывал. Пол холодно покалывает босые ступни, каждый шаг как укол. А слой слизи грозит мне возможностью поскользнуться. Тяжело дышу, и, к собственному раздражению, неожиданно осознаю, насколько неприглядно, должно быть, я выгляжу. И тогда кляну себя за эмоции, за то, что отправился на Землю, за зависть к людям, за попытки быть умнее.

Мои колени подгибаются.

Мне приходится крикнуть, потому что Элиза, скользнув, тормозит. Мотнув головой, она испускает ругательство.

– Ты в порядке? Ебана, блин, Сек, только не сейчас!

Я смогу добраться до зияющего входа в коридор, по которому ведет наш путь. Пытаюсь подняться, но это требует слишком больших усилий. Представляю, как появляются другие далеки. В белых наростах на гниющей броне. Интересно, как скоро я умру?

– Иди! – задыхаясь, говорю я, каждое слово на выдохе. – Только поверни направо.

– Черт возьми, нет, – отрезает Элиза, и, когда она хватает меня на руку, поднимая, я едва не вздрагиваю. Не люблю контакт. Не люблю, когда меня касаются. Ничто не касается далека, я – уникальный случай. Но Элиза осторожна и, ведя меня вперед, продолжает держать меня за руку. – Идем. Понятия не имею, куда, и бросить тебя сейчас будет сволочным поступком. Боже, ты тощий, как скелет. Когда ты в последний раз ел?

Мы сворачиваем за угол. Я молчу.

Прямо перед нами, освещенный столбом света, находится подъемник: обычный, сконструированный для далеков металлический диск, поднимающийся по четырем гидравлическим стойкам. Рядом с ним – небольшой пульт управления.

– Забирайся, – говорю я Элизе.

– Как мы его запустим?

– Ударишь по сфере на пульте. Наш общий вес включит подъемник.

Стиснув зубы, Элиза подтаскивает меня к пульту, потом мы карабкаемся вверх. Я оглядываюсь в коридор и вижу отблески света на полу – словно там горят факелы. Подъемник слегка покачивается под нашим весом. По сторонам и вниз тянется пустое темное пространство. Лучше бы подъемник работал.

Первый далек сворачивает за угол.

– Он не реагирует, – предупреждает Элиза, и я вижу в ее глазах страх перед далеком.

Все, что я могу, это смотреть. Все годы я скучал по этим очертаниям. Белый глаз сияет, и остальное тело на контрасте кажется темнее. За ним горит белым светом глаз следующего далека – зловещая подсветка. Его форма искажена гнилью, растущей на боку.

Но тут же появляется следующее воспоминание.

Как меня тащат, закованного, задыхающегося.

Унижение.

Свет ослепляет, рявкают, катятся барабанной дробью голоса.

Я не хотел верить. Похоронил память об этом, романтизировал, тосковал, ностальгировал по тому, что невозможно более. Пытался забыть, как мои собственные далеки убили меня.

И вот, пожалуйста, снова то же самое.

Но в тот миг Элиза, сердито и испуганно вскрикнув, бьет по пульту ногой. Подъемник вздрагивает. И тогда мой желудок проваливается: мы начинаем подниматься.

Далеки бессмысленно повторяют свой боевой клич, их выстрелы освещают вспышками коридор – и исчезают, сменившись стенами шахты.

Элиза трескуче смеется – в этом звуке что-то маниакальное. Устроившись рядом, поджав ноги, я ловлю себя на том, что тоже еле слышно смеюсь.

Она опускается на колени. Над нами – крохотный круг света, который постепенно растет, освещает все вокруг. Он сероватый – ни следа искусственной стеклянной желтизны. Мы движемся к поверхности. Мы достигнем задуманного.

Теперь, когда я могу наконец разглядеть Элизу, вижу ее улыбку. И все же по ее щекам текут слезы. Как у нее получается быть счастливой и несчастной одновременно? Недоумеваю все сильнее.

– Совсем на волосок были, – замечает она странно высоким голосом.

Киваю.

– Да. Немного не хватило.

Что-то хрустит: Элиза сует руку в карман брюк и достает цилиндрическую упаковку.

– На, возьми. Тебе нужен сахар.

Я с подозрением оглядываю предложенное. Еще секунды назад нас едва не убили. Выглядит так, словно она решила отметить это событие.

– Что это? – Мне хочется знать.

– Да просто «ментос». Единственное, что мне удалось стибрить с работы. Забыла, что взяла их.

Она вытряхивает содержимое в ладонь – небольшие белые предметы, – и предлагает их мне.

– Давай, ты как выжатый лимон.

С благодарностью беру один и отправляю в рот. Раскусываю и едва не выплевываю – язык охватывает ледяным холодом.

– А!

– В чем дело? Ну же, не устраивай из этого драму.

– Мне не нравится. Оно жжет рот!

– Да это же просто мята. Пара секунд – и будет сладко. Давай, надо его доесть.

Я проглатываю как раз в тот момент, когда возникает сладость, и холодок опускается по горлу.

– Это… это было мерзко. Тебе они и правда нравятся? – спрашиваю я с содроганием.

Элиза фыркает, ее лицо весело морщится. Странно. Мне вовсе не кажется, что я вел себя смешно. Она просто пыталась меня отравить.

– О, божечки. Ты все пытаешься быть крутым и таинственным, но на самом деле ты просто пуся.

– О.

Не знаю, как на это реагировать. Но неважно, насколько ужасной была мята – я чувствую легкий прилив энергии.

Элиза вручает мне остаток смятой упаковки.

– Тебе они нужнее, – поясняет она.

Сердце все еще колотится о грудную клетку, несмотря на забавность этого обмена. Только поверхность, на которой мы сидим, отделяет нас от далеков внизу. Мы вовсе не в безопасности. Успокаиваю себя тем, что это единственный известный выход из этого сектора. Я и остальные из Культа подробно изучили городскую планировку. Наиважнейший фактор – то, что в экстренном случае мы были обязаны выжить и для этого изучить расположение выходов. Остальные далеки не видели особых причин путешествовать наружу.

Тем не менее, подъемник двигается до боли медленно.

– Итак, – начинает Элиза, глядя вверх. – Думаю, наш план – подняться на поверхность и сбежать от далеков. Окей. Лишь бы ты знал, что делаешь.

Я утвердительно киваю, восхищенный ее внезапной жизнерадостностью.

– Эй, просто подумай, – продолжает она, – на прошлой неделе я отправилась на поиски одного далека, а нашла сразу четверых. Или трех с половиной. Так или иначе, мне повезло.

Гляжу на Элизу. Ее нижняя губа мелко дрожит.

– Думаешь, это хорошо? Они представляют для тебя большую опасность.

– Ага, Эйнштейн, я типа пытаюсь в сарказм. Но мне казалось, что ты единственный.

– Так и есть.

Она замолкает, теребя в пальцах подол рубашки. Молчание неловкое, хочется, чтобы оно закончилось, и Элиза снова заговорила.

– Не слишком-то они были рады тебя видеть, – замечает она негромко.

– Действительно, не рады.

– Почему?

– О… моя кровь недостаточно чиста. – Я устраиваюсь в более удобном сидячем положении. – Я наполовину человек, а им это не нравится. Далеки должны сохранять чистоту.

– Прям как в Третьем рейхе.

Смутно, но понимаю ее отсылку, так что отвечаю утвердительно. Тогда повисает даже более долгая тишина.

– Так ты ставил опыты на людях, верно? – в конце концов говорит Элиза ожесточенно. Я киваю.

– Да. И я за это заплатил.

– Ну, раз уж вам надо сохранять чистоту, зачем ты это сделал?

Перед тем, как ответить, ненадолго задумываюсь. Те же обоснования, которые я делал последние двадцать шесть лет.

– Потому что устал находиться в клетке. Мы не могли больше так выживать. Слишком непрактично.

Ответ вовсе не полон. Отчаяние и страх вымирания тоже имели место. Вместе с чрезмерным анализом целей Культа, в числе которых были выживание, возрождение и умение мыслить как враг. Настолько, что ты сам становился врагом. Все это сыграло свою роль.

– Настанет время, – с уверенностью бормочет Элиза, – и ты мне все расскажешь. Понятия не имею, откуда взялись далеки, или зачем покинули свою планету, или зачем вам убивать все живое вокруг, или кто такие талы. И, раз уж я тут застряла, нам придется какое-то время составлять друг дружке компанию.

Она выжидающе глядит на меня. Мне было невдомек, что она ничего из этого не знает. Все потому, что я так долго размышлял об этом, что позабыл, что являюсь единственным существом, знакомым с этой информацией. Я восхищен спокойствием Элизы, тем, как легко она приспособилась к ситуации. Не паникует слишком сильно, пытается вести себя рационально. И ее преданность делу, желание рискнуть ради того, во что она верит – в данном случае, в справедливость, – отличное качество. Думаю, она права.

Но вся история моего вида? С чего бы начать?

– Расскажу в свое время, – обещаю я, полуприкрыв глаз. Элиза коротко кивает.

– Хорошо. Хотя, думаю, я понимаю, зачем тебе броня.

– И зачем?

Она машет рукой.

– Из-за мозга, он высовывается из черепа. Это же… совершенно непрактично. Не говоря уж о том, что, если ты ударишься головой, даже совсем несильно, то, скорее всего, умрешь.

Ее наблюдение несколько ошибочное, и я собираюсь сказать ей об этом, но тут шахта подъемника неожиданно заканчивается. Вздрогнув, окружность платформы замирает на месте.

– Все? Мы добрались? – спрашивает Элиза, и я киваю. Она помогает мне подняться: теплая ладонь на моем предплечье.

Пространство вокруг нас столь же утилитарно, как и в остальном Городе. Разве у механизмов есть нужда в мебели или украшательстве? Панели на полу покрыты слоем тонкой белой пыли, балки над головой искривляются, формируя купол. Кабели и провода свободно свисают с брошенных кронштейнов, похожие на лишенные тела конечности. Я не чувствую ностальгии по архитектуре далеков: будучи в этом месте в последний раз, я не воспринимал подобные нюансы. Но, когда мы сошли с подъемника, я все равно кое-то заметил. Изменения.

Шипение, едва слышное, но заметное на фоне безмолвия, к которому мы привыкли. Прислушиваясь, я замечаю стон металла – его колеблет какая-то иная сила. Ветер. Во мне растет новая эмоция. Предвкушение.

«Дети Скаро снова встанут на ноги».

Элиза делает пару шагов вперед, неуверенно балансируя сухощавым телом. Она больше не дрожит, и я понимаю: здесь еще и теплее.

– Вот так мы выбирались на поверхность, – объясняю, подходя к ней и становясь рядом. – Мы заперлись в Городе, потому что веками воевали с другими видами. А потом, когда война закончилась, уровень радиации на поверхности сделал ее необитаемой.

Элиза окидывает меня сомневающимся взглядом.

– Так… ты уверен, что нам стоит сейчас туда выходить?

– Конечно, – отвечаю я, пытаясь преодолеть дрожь в животе. – Прошли века. Уровень радиации должен снизиться настолько, чтобы там могла существовать жизнь. Слайзер, которого мы видели, был вполне здоров, и магнодоны тоже.

– Что? А, те металлические гады.

– Да, – перебиваю я. Предвкушение нарастает. – И мы станем первой разумной формой жизни за многие века, которая выйдет на поверхность. Ты должна понимать, насколько это… невероятно, так?

Человек пожимает плечами.

– Как скажешь. Но поездка в Диснейленд тоже пришлась бы кстати.

Я ускоряю шаг. И неустанно оглядываюсь по сторонам. Что я ищу? Воздушный шлюз? Провал в кровле? Выход наружу. Никогда не думал, что войти и выйти так просто.

Сводчатый потолок коридора свидетельствует, что мы близки к поверхности. О куполе или очертаниях структуры наружной кровли. Три взаимосвязанных купола. Выход должен быть неподалеку от третьего. Они огромны. Вспоминается внутреннее убранство Пантеона в Италии – я видел иллюстрацию, предложенную мне персоналом исследовательского центра Колумбии. Они постоянно давали мне книги, напрасно надеясь, что мне будет чем заняться. Это не сработало, но, тем не менее, было интересно.

Когда мы приближаемся к центру второго купола, меня настораживает столб света, спускающийся со свода. Я с опаской останавливаюсь и даю сигнал Элизе замедлить шаг.

Здесь провал. Время или древняя стычка повредили купол. Всего в шести футах от пола треугольная впадина. Белый, ослепительный свет льется из дыры, легкий сухой ветерок дует оттуда, щекоча щупальца, и мое сердце бьется быстрее. Но это еще не все. Внутрь просыпалось что-то белое, похожее на пудру, а может, его занесло ветром. Оно песчаной грудой загромождает пульт, рассыпается по полу.

– Снег? – выдыхает Элиза, растерянно глядя на субстанцию. Слишком тепло для снега. Качаю головой и беру пригоршню: оно прилипает к слизи на моей ладони, течет сквозь пальцы. Легкое, как мука, но все же довольно зернистое.

– Нет. Это пепел.

– Там кто-то развел костер? – Она глядит вверх, щурясь против света. Он не слишком яркий, словно снаружи пасмурно, но мне все равно заметны повреждения на коже на тех местах, куда, должно быть, Тайер ударил ее. – Он же снаружи, так?

Итак, поверхность планеты все еще покрыта пеплом. Я гашу вспышку сомнения.

– Ну, уверена, здесь мы точно сможем выбраться, – говорит Элиза. – Разве что с другой стороны обрыв.

– Нет, ты выберешься на кровлю. Она не слишком высокая.

– Окей. Подтолкни меня, и я затащу тебя наверх.

Я прячу упаковку конфет в задний карман брюк и, опустившись на колени, вытягиваю руки. Элиза на удивление тяжелая: встав на мои ладони, она подтягивается через край и поднимает голову, разглядывая мир за стеной.

– Господи Иисусе, – шепчет она. Что там? Что вызвало такую реакцию? – Сек, тебе стоит на это взглянуть.

Элиза опасливо понимается на ноги и поворачивается, ее глаза горят. Хватаюсь за протянутые руки, и она втаскивает меня наверх. Слегка морщится, касаясь меня, но мне теперь все равно. Плевать на нее и на ее пустячные человеческие эмоции! Я вот-вот увижу Скаро. «Поверхность, снова оживающая после стольких лет полной нетронутости. Прогуляться под небом, увидеть живые, покрытые листвой деревья. Жить по-настоящему, не выживать, но жить!»

Меня встречает новое дуновение сухого ветерка, похожее на вздох. Чувствую, как дрожит и стонет металл, когда Элиза прыгает с уступа.

А я просто смотрю.

И понимаю, насколько сильно заблуждался.

Свет тускнеет, уже не ослепительно белый, а красный. Красный, как кровавое небо, раскинувшееся над нами. В нем нет огня земного заката, оно кажется огромным, бесконечным. Никогда не замечал, что небо красное – все, что я видел, казалось голубым. Черные слоистые облака ползут по небу, тяжелые, загрязненные.

Вокруг нас – город колоссальных масштабов. Даже горизонт кажется зубчатым. Шпили и пролеты, которым позавидовал бы любой земной город, пронзают туманную атмосферу. Все они острые, как иглы, и беспощадные, и тянутся куда видит глаз, теряясь вдали. Стоять перед ними – как стоять перед горой, чувствовать себя крохотным, незначительным и уязвимым. Они различны по форме и образу, одни – стройные и прямоугольные, а более высокие сооружения изгибаются волнами. Почти настоящее чудо – множество изгибов и спадов, луковиц куполов и швартовочных мачт. С того места, где мы находимся, глупо глядеть вниз, но землю, окрашенную красной пылью, все равно видно. Тот самый пепел, покрывающий цитадель, отражает небо. Здания сооружены из металла, сплава, который крепче усиленного бетона, а фундамент каменный. Даже окидывая взглядом горизонт, вижу, что окон в них нет, никаких нефункциональных деталей. Стены сооружений совершенно ровные, если не считать балок и неровностей в тех местах, где их повредило коррозией. Между ними свистит сухой ветер, и металлические изгибы превращают свист в скорбный вой.

Край города далеко отсюда: загораживая едва видимые горы и предгорья, в тумане виднеется чудовищный, неровный силуэт. Громадная изогнутая балка, похожая на коготь, торчит из земли – одна из сломанных опор разрушенного внешнего купола, ограждавшего город, первейшее средство защиты. Горы на краю города кажутся из-за расстояния мрачно-серыми.

В момент отчаяния я прыгаю со стуком на крышу – пепел колет ступни, – и мчусь вокруг купола. Элиза следует за мной, возможно, из желания не оставаться в одиночестве. Она считает, что я знаю, куда иду. Что я отлично знаком с окружающим.

Но нет.

Забежав на другую сторону, я попадаю в тень и в надежде разглядываю остальную часть города. Те же зубчатые сооружения. Но зато горы видны гораздо лучше. Записей о том, какого цвета была растительность на Скаро до войны, не сохранилось. Каледы, наши предки, считали, что не забудут об этом. Раньше в этом месте находились джунгли. Город был меньше и стоял в долине, словно крепость, окруженный древними деревьями высотой в несколько сотен футов. А затем нейтронные бомбы превратили их в хрупкий камень, белый, как покрытая пеплом земля, из которой они росли.

Теперь я гляжу на холмы – игра света окрашивает их серым. Но ничего не выросло. Те же окаменевшие деревья стоят растрепанными колоннами, вечная гробница сами себе.

Я снова оглядываюсь назад, ища солнце, и тогда понимаю, что его нет. Наше солнце разрушено. Скаро – аномальная планета, существующая только благодаря парадоксу. Даже сейчас, глядя в небо, я вижу останки звезды: красноватый мазок в небе, более глубокого оттенка, расползающийся, словно радужное масляное пятно в дождь. Энергия взрыва дает сверхновой светить столь же ярко, как и солнцу, которым она была. Но теперь все, что осталось, это последствия взрыва.

Я опускаюсь на колени. Элиза садится на землю рядом со мной, сканируя горизонт. Ветер так силен только из-за высоты, на которой мы находимся, он дергает Элизу за похожие на стебли папоротника волосы. Под красным сиянием неба она выглядит неестественно.

– Это, – шепчет она, – самая потрясная вещь из тех, которые я видела.

Потрясный – не то прилагательное, которое я бы использовал. Неподвижный горизонт заполняет мое поле зрения.

– Манхэттену он точно нос утрет, – замечает Элиза.

Я не смотрю на нее. Неожиданно всплывает в голове слово – единственное, которым можно описать увиденное.

«Мертвый».

Скаро – мертвая планета.

Разумеется, ничего не изменилось. Разумеется, ничего не выросло. Как оно смогло бы – без солнца?

Мертвым не стоит возвращаться к жизни.

Я прячу лицо в ладонях.

Теперь моя очередь терять надежду.

====== Глава 21. Гуманизм ======

– Что случилось?

Яростный ветер, перекатываясь через крышу, угрожающе дергает расшатанные панели под нашими ногами. Постоянно истончает, разрушает пыльную оболочку города. Ветер не холодный, но несет зерна песка и пыль, так что его порывы обжигают. Я чувствую себя так, словно карабкаюсь на труп. Карабкаюсь на тысячу трупов – всю свою карьеру, всю жизнь, – и слышу вопль каждого несчастного. Но только сейчас я понял, что среди них была и моя родная планета. Зачем?

Зачем?!

Как можно этим гордиться?

Далеки уничтожили слишком много миров.

И даже не смогли заметить, что их родина оказалась среди них.

Что-то трется об мою руку: это Элиза прикоснулась ко мне. Пытается успокоить. Бессмысленный гуманизм. Я отстраняюсь. Прочь, человек! Возвращайся на свою идеальную планету, живи в благословенном неведении. Ступай и умри там, мне плевать.

Мгновение Элиза обиженно глядит на меня сверху вниз. Ее очертания на фоне кровавого неба выглядит неуместными. Чуждыми. Элиза хмурится.

– Я просто пыталась помочь, – резко отвечает она, кисло скривившись. – Окей, мы на месте, на поверхности Скаро, как ты и хотел. Что теперь не так?

– Не… так? – шиплю я. – Разве не… очевидно, что не так? Взгляни! – Я раскидываю руки. Шипастое тело города угрожающе простирается перед нами. – Она мертва! Все разрушено! Я… был… идиотом, считая, что смогу тут жить!

Элиза отворачивается, разглядывая город, свет заливает ее лицо румянцем.

– Впечатляюще выглядит для дерьмовой дырищи, надо сказать, – тихо замечает она. О, как же я ненавижу безграмотность слаборазвитых видов! Честно, я мог бы убить ее. Еще один труп в моей пирамиде – но какой в этом смысл?

– Просто… – рычу я, но не могу подобрать слов, чтобы закончить фразу. Враждебность иссякает и приходит следующее чувство. Разочарование. Из всех эмоций, которые начали истязать меня с тех самых пор, как впервые появились, эта, безусловно, наихудшая. Жжет, как кислота.

Элиза продолжает изучать ландшафт. Что она должна о нем думать? Неужели не понимает, что утрачено? Ветер мчится мимо нас, поднимая ужасный вой.

– Не могу понять, почему тебя это расстраивает, – неожиданно замечает Элиза ровным, даже безразличным голосом: ни намека на сочувствие. – Именно ты разрушил свою планету. Тебе было плевать на все, кроме вашей тупой войны, так что выкуси, блин. Нет больше твоей планеты. Привыкай, елки.

– Еще раз скажешь такое, и я тебя убью.

– Ха! Видишь? Постоянно эта жестокость! Мерзко, честно говоря. – Элиза стоит, выпрямившись, на фоне далекого горизонта. – Какое право ты имеешь жаловаться, если сам все это на себя навлек? Если обрек на страдания кучу других? А? Как насчет всех тех убийств? Насчет Лондона? Насчет… насчет того парня, с которым ты слился? Разве у него было хоть какое-то право слова? Ему этого хотелось, а?

Это уже слишком. Я вскакиваю на ноги. Элиза не отступает. Растрепанная от ветра, кулаки сжаты, в глазах тлеет пламя. Не ненависть, как у далека. Обвинение.

– Поверь, если ты не прекратишь, – рявкаю, – то я сброшу тебя с этого здания, и твои раздробленные кости остаток вечности будут белеть на этой планете!

– Ага, вперед! – пожимает Элиза плечами, широко раскрыв глаза. Ее лицо перечеркнуто испуганной улыбкой. – Я все равно умру здесь, так что можно и ускорить процесс. Уверена, это тебе по силам. Ты и так достаточно убивал. Ничем не отличаешься от других далеков.

Последнее замечание причиняет боль, и это ужасно. Почему слова должны ранить?

– Отличаюсь! – выкрикиваю я, чувствуя, как сжимается каждая мышца. Если не проявить осторожность, то можно вызвать трансформацию, и я приму более уязвимую форму. Но мне все равно. – Далеки отвергли меня из-за этого! Я всегда был другим: ни один далек ни за что не подумал бы сделать то же, что я! И я сделал это, чтобы их спасти, но они отбросили меня прочь, словно я какой-то урод!

– Ты и есть урод! – Элиза теперь практически кричит. Ее гневу мог бы позавидовать любой далек. – Мерзкий отморозок, и я тебя ненавижу! Дома у меня была жизнь! Не слишком замечательная, но там были близкие мне люди! А теперь я никогда их не увижу – из-за твоего тупого пролома и засратой планетки! Надеюсь, далеки в аду сгорят, и ты вместе с ними!

Я мог бы свернуть ей шею. Это будет не слишком трудно. Пусть прекратит говорить ядовитые вещи! Ядовитые слова, которые, как я в отчаянии понимаю…

Правда.

Элиза стоит без движения – мышцы шеи напряжены, глаза горят.

– Как так можно вообще? – говорит она. – Почему ты ненавидишь? В чем смысл?

Сила ушла из ее слов. Все далековские порывы требуют убить ее. Но не могу пошевелиться. Потому что понимаю, кого именно ненавижу каждым атомом моего тела, и все инстинкты гаснут. Бесполезные. Неуместные.

Элиза тяжело дышит, стиснув кулаки до белизны. Она просто девушка – перепуганная, потерянная девушка. У моей ненависти к ней нет основания. Она всего всего лишь говорит правду. И ненавидит, как далек. Два наших вида всегда не слишком отличались.

«Но нам нельзя оставаться такими».

Мы глядим друг на друга, словно раненные в драке звери, но слишком усталые, чтобы продолжить бой. Я устал от ненависти. Качаю головой.

– Не знаю, – отвечаю я, и голос срывается после крика. – Больше не знаю.

Элиза мерит меня взглядом, и я снова чувствую болезненную неловкость. Она права, в ее глазах я чудовище. В глазах любого существа. Отморозок, урод. Всюду лишний.

И тогда понимаю, что смотрю на Элизу – и смотрю правильно. Не просто вижу ее как другую форму жизни, а как личность. Она все-таки совсем юная. Достаточно взрослая, чтобы служить в полиции собственной планеты, но по числу лет ей осталось еще много. И, несмотря на это, ее лицо испещряют морщины: от беспокойства и усталости. Лицо довольно круглое, покрыто небольшими темными пятнами вокруг носа и глаз. Кожа ее обнаженных рук похожа по цвету на кофе, а пальцы натружены. Ногти не накрашены, даже обкусаны. Тощая фигура, совсем не атлетичная и без особых выпуклостей. Волосы – миллионы мелких кудряшек – упорядочены и уложены – эффективно для нее, или, может, эстетически приятно.

На мой взгляд, Элиза совершенно другого вида, совсем как тал или таймлорд. Мне приходит в голову, что, пусть я и не знаток человеческой красоты, другие могут считать Элизу привлекательной. Вот только она выглядит такой измученной. Элиза живет в идеальном мире. Чем же она недовольна?

– Мне… мне не стоило говорить все это, – отводя глаза, произносит она. – Но это правда. И мне страшно. Не хочу быть здесь.

Откуда-то снизу, искаженный расстоянием, доносится звук. Пронзительный крик – но его источник слишком далеко, чтобы внушать беспокойство. Должно быть, слайзер, убивший добычу.

Видеть становится трудно. Глаз печет, выделяя жидкость. Моргаю, и она течет вниз по щеке, соленая на вкус. Не хочу, чтобы Элиза это видела.

Она едва заметно вздрагивает.

– Думаешь… – начинает она, глядя в направлении звука, – думаешь, нам стоит вернуться внутрь?

– Там далеки, – напоминаю я.

– Пусть. Даже хорошо, если они вмешаются, иначе мы друг дружку поубиваем.

После сияния сверхновой темнота под сводом купола гнетет. Человек принял мудрое решение. У нас нет способа выяснить, насколько высок снаружи уровень радиации; на самом деле нам чрезвычайно повезло, что атмосфера пригодна для дыхания. Эту возможность я тоже оставил без внимания. Я становлюсь наивным, забывчивым, потому что так давно не был здесь.

Помогаю Элизе спрыгнуть с выступа: приземлившись, она поднимает в воздух пыль, скопившуюся горкой внизу. Я не предложил извинений, хотя все, что она говорила, правда. И я ненавижу себя за это.

Сажусь, прижимаясь к стене, подтягиваю колени к груди. Что еще здесь делать?

Несмотря ни на что, Элиза устраивается рядом. Она говорила обо мне с такой глубокой ненавистью, и все равно садится рядом. Почему она может простить меня, или, по крайней мере, переносить присутствие?

– Ты права, – в конце концов говорю я. – Мы были слепы. Мы выбрали смерть и разрушение, так что тоже умерли. Значит, именно этого я заслуживаю? Застрять здесь? Стать отщепенцем?

Человек, прикусив ноготь, делает глубокий вдох. Кажется, она столь же несчастна, как и я, пусть и по другим причинам.

– Нет. Никто такого не заслуживает, – сухо отвечает Элиза. – Кроме того, ты наполовину человек. Земля – твоя родина так же, как и эта планета.

Я никогда не думал об этом. Никогда не считал себя человеком. И Землю не считал домом. Но и Скаро – не моя родина, теперь я это вижу.

– Земля – не родная мне. И ты не считаешь меня человеком, – резко отвечаю я.

Элиза глядит на меня. На ее губах блуждает безрадостная улыбка.

– И что? Люди и сами обычно не считают других людей такими. Потому мы и воюем так часто.

– Но не так, как мы.

– Не так. Хотела бы я, чтобы президент Уинтерс это увидел – отличный урок о разоружении. Земля могла бы стать такой же, если бы холодная война… стала горячей.

Смысл в ее словах есть.

– Но все же, – продолжает Элиза, – просто взгляни на Нью-Йорк. Это город иммигрантов. Да вся Америка такая. Фактически она почти никому не родина. Но зато она – дом, дерьмовый, конечно, но какой уж есть. Ты пришелец, ну, и мы все тоже. – Смутившись, она замолкает. – Это, кажется, самая патриотичная штука за всю жизнь, сказанная мной. Вау. Контекст, понимаешь.

Нью-Йорк. Летняя жара. Город в постоянном движении, люди колотятся туда-сюда. Автомобили, постоянно торчащие в пробках. Намертво въевшаяся грязь. Дым с автострад. Как он раздражал меня! Но то, что сказала Элиза, заставляет задуматься.

Я знаю Нью-Йорк. Знаю систему его коммуникаций, название каждой из улиц. Знаю пути проезда и станции метро, тайные ходы под землей – и пустые, и нет. Знаю, что нельзя в туристический сезон появляться на Таймс-сквер, да и вообще когда-либо – куда бы ты ни отправился, люди постоянно фотографируют.

Я жил там дольше Элизы, если судить по возрасту.

Я оставался там дольше, чем здесь, на Скаро.

Где же моя родина?

Я поворачиваюсь к Элизе, видя ее в другом свете. Как равную? Хотя мое заблуждение и выставлено в полную силу напоказ, мысль о принятии я встречаю с теплом.

– Серьезно?

– Конечно, серьезно, – подтверждает Элиза. – И, кстати, я тут заметила, что ты плакал. Не нужно это скрывать.

– О. Так вот что это было.

Я откидываюсь назад, и мы молчим. Звуки снаружи скребутся в купол, и тот потрескивает от старости. Я думаю о городе под нами. О том, что далеки, должно быть, прекратили преследование. В конечном счете они поймают нас. Или мы подвергнемся воздействию радиации или местному вирусу. Нас даже может сожрать проголодавшийся моллюск, или появится слайзер. Интересно, как мы умрем? Я до странного спокойно об этом думаю.

По крайней мере, я не один.

– Эй, Сек! – неожиданно произносит Элиза. Я слегка задремал, но в ее голосе настойчивость. И я поднимаю веко.

– Что?

– Я тут просто подумала. Ты сказал, вернуться через Разлом мы не можем, так?

– Совершенно уверен.

Ее поза изменилась. Элиза больше не горбится, но сидит на корточках, балансируя, словно ловит мысль за хвост.

– Что ж, помнишь ту ночь, когда напал слайзер, и я забрала тебя к себе в квартиру? Ты сделал так, чтобы броня сама приехала ко мне. Как это получилось?

– Психокинетическая связь. Некоторые детали все еще часть моего разума, так что я могу ее контролировать. И позвонил на твой телефон так же.

– Ага, великолепно, а теперь слушай сюда. – Она поднимает руки, используя жестикуляцию для усиления своих идей. – А возможно ли связаться с ней отсюда, так, чтобы открыть Разлом на Манхэттене… с другой стороны?

Моя первая реакция – пренебрежение. Сумасшедшая идея. Ни за что мне не сдвинуть свою броню с расстояния в триста двадцать шесть тысяч световых лет. Несколько секунд я раздумываю.

– Нет, это невозможно, – говорю. Но тут кое-что приходит мне в голову. – Разве что…

Элиза с надеждой оборачивается. Размышляя, я поднимаюсь на ноги, но едва ли смею верить в эту мысль. Пока.

– На другом конце города есть башня. Мы использовали ее для наблюдений за глубоким космосом, прежде чем начать покорение вселенной. Впоследствии ее использовали для передачи военных команд с планеты.