Текст книги "Я, арестант (и другие штуки со Скаро) (ЛП)"

Автор книги: The Wishbone

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

Я останавливаюсь, отбивая каблуком ритм. Странно, но мелодия, которую он играет, перекликается с тем, как я себя чувствую.

– Классно звучит, – говорю я ему. Он поднимает голову, и во взгляд его голубых глаз вкрадывается испуг. Нельзя не заметить «дорожки» на его неуклюжих руках.

– Ага, – медленно соглашается он. – Играть музыку. Создавать настроение. Это незаконно, офицер?

Я опускаю глаза, неожиданно вспомнив, что на мне все еще полицейская форма.

– Э? О! Нет, серьезно! Я не шутила. – Пытаюсь засмеяться. Он улыбается: широкая, острая усмешка. – Очень красиво.

Он поднимает бровь. Неожиданно мне становится стыдно.

– Вы молодчина, сэр. Так держать! – говорю я.

– Не могу спорить с законом.

Я поворачиваюсь, чтобы идти дальше. Нет, стоп. Он вроде выглядит знакомо. У меня хорошая память на лица.

– На самом деле, прошу прощенья; мы не знакомы? – спрашиваю.

Мой неопрятный приятель моргает, надувает щеки.

– М-м-м, все объявления «Познакомлюсь» в газетах? Это я. Нет, конечно; не думаю. – Мимо с воем пролетает пожарная машина: еще одна штука, которой можно бояться. Потом он говорит: – Льюис Коулман?

Я улыбаюсь. Ублюдок. Потом качаю головой.

– Нет, извините. Хорошего утра.

Направляюсь в сторону моей будущей бывшей работы, ломая голову над тем, кто же этот белобрысый страдалец. Может, мы виделись в старших классах. Может, он уже играл здесь раньше. А может, ничего особенного в нем нет, хватит уже концентрироваться на всякой фигне! Гр-р-р.

Солнце ползет над улицей, отклоняя тени в другую сторону.

Ну еще бы! Я его знаю! Я его видела! Шестой класс! Должно быть, мне тогда стукнуло двенадцать.

О. И еще это значит…

Это случилось тогда…

Был июнь. Тони О’Нил тогда увязался за мной; Мелани слегла с какой-то болячкой, и я осталась одна. Тони О’Нил, парень классом постарше, напоминал мне что-то типа павиана – темные волосы, выпирающая нижняя губа. Любимое времяпровождение: использовать младших в качестве боксерской груши. Было слишком жарко. Из-за жары люди легче злятся. Наша школа, зажатая между двух огромных зданий, превратилась в натуральный солярий. Все плыло.

Понятия не имею, с чего он прикопался ко мне. Денег у меня не было, а чтобы сделать что-нибудь пострашнее, у него не хватало винтиков. Как только я прошла автобусную парковку, он закричал:

– Эй, ты! Ага, ты, с косичками! Поговорить надо!

Кругом завертели головами. Девчонки в обручах, увешанные разноцветными бирюльками, захихикали, пытаясь разглядеть, кто шумел; кто хищник, а кто – жертва. Никто не собирался помогать мне – не хотел, чтобы ему тоже досталось.

Батюшки, подумала я, когда О’Нил начал продираться сквозь толпу. А потом я сделала кое-что… немного необдуманно.

Я выскочила на дорогу.

Капот красного «крайслера» впечатался в остановку слева от меня, водитель выругался. Пофигу; я была уже на другой стороне. Но продолжала бежать, стуча подошвами светящихся кроссовок, расталкивая матерей с колясками, ребят из старших классов. Кто-то кричал позади; не знаю, был это тот придурок Тони или нет. Дышать стало больно.

Я скользнула в переулок, запоздало осознав: не туда. Там было пусто, солнце отражалось от битого стекла и пивных жестянок; драные пакетики из-под чипсов ухмылялись мне своими попсовыми этикетками, а обрывки газет и прочие бумажки шуршали, когда я проходила мимо.

Я резко затормозила и остановилась, едва не упав, но даже не пискнула: Механизм стоял в десяти метрах от меня.

Просто ждал, как припаркованный автомобиль; темный силуэт на фоне крыш, окон и вентиляционных шахт за ним. Моментально узнаваемый. Меня он не видел.

Он. Да. Я считала его личностью даже тогда, в нежном возрасте.

Я замерла, не зная, что делать. Дом позади него я узнала, так что могла просто пройти мимо и пойти дальше. Но эта штука стояла на моем пути, и даже мысль о том, чтобы пройти рядом, пугала меня.

«И что? – подумала я. – Всего лишь дурацкая уборочная машина или типа того. Слабачка! Что он тебе сделает?»

И все равно я сомневалась. Хотя и чувствовала себя довольно самоуверенно. Меня почти сбила машина. Я едва не погибла. В тот день я была бессмертной. Так что решила кое-что попробовать.

Я осторожно нагнулась. Подобрала старую жестянку из-под газировки. Ее покрывал тонкий и неприятный слой грязи, но мне было пофиг. Довольно легкая, но веса, чтобы забросить подальше, хватит. Я подняла ее, готовясь засандалить подальше своим фирменным супер-броском Бирчвуд. Механизм издал гудящий звук и повернул голову в другую сторону.

– Эй!

Крик донесся до меня в тот же миг, когда жестянка угодила в цель – прямо в решетку, клацнув как надо и заставив механизм круто повернуться. От изумления я подпрыгнула на полметра и развернулась: мне казалось, что я одна.

Прямо на стене, в добрых нескольких метрах над землей, сидел парень. Тощий и бледный. Волосы стрижены под Ди Каприо в «Титанике». Одетый в черную байкерскую косуху и рваные джинсы. Глаза словно лед. Нагнувшись вперед, как ворона, он окинул меня взглядом, полным легкого презрения.

– Знаешь, что это за штука? – спросил он меня. Его голос великолепно отражался эхом от стен переулка. Неожиданно я почувствовала себя очень невзрачной. Гораздо хуже, чем этот скальный божок надо мной. Я окинула его взглядом. Ровесник О’Нила. Я, кажется, задрожала?

Нервничая, я осмелилась взглянуть на свою цель. Синий круг смотрел прямо на меня, неистово сияя.

Я покачала головой.

Небрежно, словно с лавочки, парень спрыгнул со стены и приземлился с громким стуком. Мусор и пыль вокруг него поднялись в воздух.

– Ну я тебе расскажу, – сообщил он мне так, словно я завела чрезвычайно ядовитое насекомое. – Это машина-убийца.

Его голос отдался эхом. В моей детской, одиннадцатилетней голове. Я так вытаращила глаза, что они, казалось, вот-вот выпадут. Мальчик заявил это так легко и ясно. Убийца.

Парень возвышался надо мной, и в ту минуту я не была уверена, что именно пугает меня сильнее. Он? Или та… штука в переулке. Штука, которая убивает.

– Т-ты этого не знаешь, – с трудом пробормотала я. Он пытался меня запугать. Должен пытаться.

– Конечно, знаю, – возразил он. Помню каждую веснушку на его лице, как его льняные волосы занавешивали лицо. Как он щурился – словно хищный зверь. – Это не прикольно. Эти чуваки кричат. И дергаются. Гребаная гадость. – Он шагнул вперед, а я назад, чувствуя, как дергаются глаза.

– Иногда он использует вантуз. Превращаешься в пыль, кожа трескается, как фарфор, как у гребаной мумии. А если он проделает это с такой мелкой засранкой, как ты, никто не заметит, всем будет насрать.

Мне хотелось кричать, а когда моя нога ударилась о мусорный бак, я поняла, что бежать не могу.

Мне хотелось, чтобы он прекратил.

Он должен прекратить!

Мне нужно бежать отсюда, хоть куда-нибудь. Подальше от этой кошмарной штуки.

– Так что на твоем месте я бы свалил подальше, – закончил парень. – И не трепал языком о вещах, о которых нихрена не знаешь, окей? Иначе…

В конце переулка вспыхнул свет.

– ЛЬЮИС!

Резкий, металлический окрик. И его издал механизм. Машина-убийца. Я не знала, что он умеет говорить. Меня ошарашило. А он как раз развернулся к нам и двигался по переулку; его мотор пел низким, мурлыкающим голосом. Я заметила, что парень сжал кулаки. Грудь сдавило. Вот-вот, и меня стошнило бы.

Механизм замер, и мальчик встал перед ним и сглотнул, дернув кадыком. На меня уставился еще один голубой глаз – тот, который был у Механизма. Навелся на меня, как линза фотоаппарата.

И тогда я впервые рассмотрела его – полностью, наверное. До того – не больше, чем мимолетный отблеск с тротуара. А сейчас он был так близко, так по-настоящему и прямо передо мной; и я видела, какой он массивный. Геометрический, сделанный искусственно объект, местами не слишком изящный. Но сейчас было видно его строение и то, что он изношен. В нижней части, под колоннами черных полушарий, украшавших его кузов, разрослось пятнышко ржавчины, похожее на лишайник, маленькое, но заметное. Заклепки и планки выглядели точно так же. Краску покрывала сеть царапин. Городская пыль придавала Механизму угрюмый, изношенный вид. Он был похож на старую, подержанную машину, о которой не слишком хорошо заботились. Врал ли парень? Умру ли я сейчас?

Механизм повернул свой ужасный глаз-камеру прочь от меня и навел на парня, отбрасывая на его лицо круглый синеватый отсвет.

– НАМ ПОРА, – объявил он громким, металлическим голосом. Затем, ворча, удалился прочь по улице. Мальчик пошел за ним, напоследок одарив меня хмурым взглядом еще раз.

– РАДИ ТВОЕЙ ЖЕ ПОЛЬЗЫ НЕ ОТКРЫВАЙ ОГОНЬ В СЛЕДУЮЩИЙ РАЗ. ДАЛЕКИ НЕ ЗНАЮТ МИЛОСЕРДИЯ, – объявил Механизм, посверкивая лампами на куполе.

Я ждала, пока они не исчезли.

Все еще стою. Живая. Облегчение!

Ни разу до того я не прибегала домой так рано. Следующие несколько месяцев я не могла спать, прогуливала школу и вообще стала трусихой, которая с крыльца сойти боится.

Тот парень был чуваком, играющим на гитаре. Он не узнал меня. Не то чтобы это было важно. Считаю, что это забавно – видеть его таким, играющим на улице. Совсем не Аксель Роуз, скорее, Шэгги из «Скуби-Ду».

Начав эту историю, я говорила о страхе. Именно это я и имела в виду. Я пошла работать в полицию, чтобы доказать, что я не боюсь. Я могла бы управлять всем миром! Знать, как бороться с роботами-убийцами. Попинывая их между делом.

Как же я ошибалась.

Начало седьмого, и я прохожу овощной базар, разрастающийся здесь по субботам. Вот она, Адская кухня. Я как будто из солярия ныряю под приятную прохладу лёгкого тента и гляжу на белые шатры впереди, пока толпа толкается и кружит вокруг меня. Как здорово, что я оставила форму в своей ночлежке, иначе ее бы просто изорвали в клочки. У всех на глазах. Вышло бы очень неловко – множество ни в чем не повинных прохожих узрели бы ужасную, ужасную угрозу – мое пузо и небритые ноги. Адская кухня и звучит сейчас очень уместно – со всеми этими многоэтажками красного кирпича, едой и моей злостью. Всего лишь сотню лет назад именно здесь обитало беспринципное племя ирландских иммигрантов, и даже у дьявола тряслись поджилки от их гневливого, жестокого нрава. Тут до сих пор, если знать где, можно найти порносалоны и бордели. Но когда цены на аренду взлетели до небес, жить здесь стало дорого – и это еще больше усилило гнев.

Разговоры, разговоры… счастливые люди, молодые парочки, друзья, пенсионеры – все в поисках пищи. Над головой проносятся нахальные вопли торговцев о скидках и последних шансах. Почему я сама не могу кричать, как они? Мне хочется крикнуть. Или хотя бы пнуть парочку щенков.

Скажем так. Моя отставка не удалась.

Пошатываясь, я ввалилась в кабинет шефа. Когда я объяснила, что хочу уволиться, он поднял бровь; телефоны надрывались, звеня, воздух в тесной коробке комнаты перемешивал вентилятор. Кондиционер поломался.

Когда я закончила, капитан наклонился вперед, сложив темные ладони пирамидкой.

– Хочешь уйти. Отлично. Могу я спросить, почему?

Я закатила глаза.

– Сэр, я просто не подхожу для этой работы.

– У тебя огромный потенциал. Я был впечатлен. Теперь ты офицер – и твоё повышение случилось в очень удачный момент.

– Но сэр, за мной закреплено место в КУ, и если я соглашусь, они возьмут меня назад.

Шеф вытаращился на меня, его черный лоб поблескивал в лучах солнца. Потом захихикал, качая головой.

– Тебя приглашали в Колумбию?! Елки, и ты молчала, Бирчвуд! Уверена, что они не ошиблись? Потому что ты-то сама точно ошиблась уже потому, что не рассказала об этом.

Я стояла там, потная и с горящим лицом, надеясь, что вот-вот растекусь лужицей из-за жары. Пыталась улыбаться. Но потом капитан Джонсон посерьезнел.

– Кроме того, все не так уж просто. Давай-ка я тебе напомню: все увольнения происходят через неделю после подачи заявления.

Я моргнула. Совсем забыла об этой детали системы.

– Меня… не предупреждали.

– Что ж. – Он начал возиться с миниатюрным садом камней, затерявшемся посреди беспорядка на его столе. – Строго говоря, можешь сдать значок прямо сейчас. Но, честно говоря, сейчас я не приму его.

– Прошу прощения?

– Нет. Обдумай это решение. Это реальный мир, Бирчвуд. Тебе будет лучше здесь, в нормальном мире, а не сидеть взаперти со всеми этими книжками и прочей ученой мутью.

Вот ублюдок! Он меня не отпускает! Но у меня есть права, не так ли?

– Но…

– Неделя. Потом сможешь уйти. Но не вздумай бить баклуши: уж я-то знаю, что именно этого ты и хочешь. – Он надменно улыбнулся. – Говорю тебе: ты хороший коп.

– Я и так это знаю.

– Посмотрим.

Я поджала губы. Пыталась обдумывать эту неожиданную новость. Как бы выразилась Мелани? Все мимо.

– Спасибо, сэр, – пробормотала я, а потом вышла из кабинета, дуясь, как обиженный ребенок. Ринулась в шум и суматоху, протолкнувшись мимо серых турникетов – обратно в свою конуру. Так я и чувствовала себя. Запертой в крохотной коробочке.

Запах фруктов щекочет ноздри: я неспешно прохожу мимо овощного киоска. Кипа ящиков, один за другим, стопка за стопкой; уйма цветов: красные и зеленые яблоки, пучки спаржи, бананы, апельсины, сладкий перец и груши, артишоки, даже кабачки, патиссоны и тыквы, каждая запакована в белый контейнер. Продавец, пузатый мужик в клетчатой сорочке, горланит с ужасным акцентом. Интересно, зачем они так орут? Это такой вид шантажа?

Я брела обратно тем же путем, как и пришла, решив разыскать гитариста. Льюиса, бродячего музыканта. Типа мне было дело. Естественно, он давно ушел.

Раз уж я здесь, почему бы не осмотреться? Я не фанат готовки. И не фанат овощей, если уж на то пошло. Но цены не слишком ужасали, и все это богатство было выложено так красиво, словно только что высыпалось из Рога изобилия. Невысокая женщина в толстых очках, стоящая рядом со мной, укладывала груши в бумажный пакет и счастливо болтала с продавцом. Я пожимаю плечами и делаю то же самое, тянусь к ящикам. Это что, звон колокольчика? Как странно. Откуда это он? Из-под стола?

И тогда происходит что-то странное.

На самом краю поля зрения, где мелькает рука дамы с пакетом, начинают шевелиться груши. Двигаются, словно что-то в них прячется. Тогда…

Оттуда высовываются глаза на стебельках, словно у серебряной улитки. Они подергиваются; в центре каждого мигает маленькая черная точка. За глазами показывается голова – размером и формой примерно со среднюю дыню.

«Динь-динь», – продолжает звенеть оно.

Женщина застывает на месте. Маленькое морщинистое личико, и на нём – открытый рот. А я понимаю, что забыла дышать.

А теперь и продавец. Таращится с открытым ртом, словно раздумывая, пьян он или нет.

Но все мы думаем об одном.

Что это, к хренам, такое?

Существо неожиданно выскакивает из ящика, происходит грушевый взрыв; какие-то люди начинают кричать. За звяканьем оно приземляется на все четыре лапы, а потом изучает нас глазами-антеннами. Оно все покрыто крохотными серебряными чешуйками. Телом оно напоминает приземистого динозавра или крокодила. На его спине раздувается большой плавник – каждый отросток как нож. Существо примерно с терьера. И вроде бы, насколько я понимаю, оно целиком из металла.

Потом оно убегает, лихорадочно передвигая ногами; люди ахают и кричат, когда оно пробегает мимо, колокольно позвякивая на ходу. Раскалывает толпу пополам. Кто-то фотографирует существо на телефон. Но мне всегда хватает воспоминаний, они – мой хлеб. И этот случай – несомненно самая странная фигня, которую я в жизни видела. Существо бежит, возможно, напуганное, мчится вдоль бульвара, пока не исчезает под скопищем подвальных лестниц. Исчезло.

Толпа приходит в себя. Кто-то нервно хохочет. Другие толпятся вокруг места, где оно спряталось. Девушка с каштановыми волосами и сережками-кольцами льнет к своему парню и ноет, что боится рептилий. Да коровы полетят на юг, если это была рептилия! Раздаются вопросы. Что это было? Откуда оно?

Наверное, стоит рассказать Мелани. Мы собирались встретиться. Ага. Будет неплохо.

Рассказать ей об этом. Она обычно умеет разбираться в подобных вещах.

====== Глава 6. Гибкие правила ======

По кампусу катится гул. Низкое, мурлыкающее жужжание. Едва ощутимое. Как звон комара. Как тиканье часов. Как летнее марево над асфальтом. Огонь заходящего солнца заливает квадратные плиты тротуаров, кирпичи и колоннады. Вызывает головную боль. А порой – кровь из носа.

В радиусе километра эффекты совсем другие. Гаснет электричество в шикарных апартаментах, украшающих Морнинг Сайд Хайтс. Отключаются мобильные. Народные массы студентов в отчаянии воют и изрыгают проклятья, когда мудреные гаджеты в их руках отказываются подавать признаки жизни. Кое-кто начинает страдать от ломки.

Становится опасно: двери лифтов не закрываются. Отказывают противопожарные системы, окатывая прохожих внезапным душем – полы скользят, размокают черновики рефератов.

Техническую службу теперь вызывают почти каждый день, и это странно. Даже пугает.

И никто даже не думает задать вопрос научному отделу.

Полсотни метров под землей; бетонный лабиринт тянется и течет под университетом. Разветвляется, как клинически прямоугольная, но грязная грибница. Это лаборатории. И их используют по назначению; многолетняя грязь тому доказательство. Студенты сюда не ходят. Только избранные профессора знают об их существовании. Правительство? О, разумеется, оно в курсе. То, что здесь происходит, когда любопытные власти и поборники нравственности отводят взгляд, по меньшей мере спорно.

Источник звука располагается в самом сердце комплекса. Раскаленный добела. Бьющийся, словно сердце. Вокруг него жужжат мониторы, щелкают, включаясь и выключаясь, аппараты и приборы. По полу змеятся провода, направляясь точно к штуке посредине. Здесь мало кто носит белый халат. Многие одеты как обычно: в костюмах и повседневных куртках, в очках, сдвинутых на лоб, в их дыхании все еще сохраняется едкий кофейный смрад. Гораздо больше людей в военной форме – черные куртки, бронежилеты, береты на макушках и автоматы через плечо.

Некоторые стоят прямо напротив Разлома. Прекрасного, сияющего белым диска в самом центре, и эти люди носят гораздо больше, чем просто белый халат. Резина под одеждой, под бесформенными белыми защитными костюмами, и поверх всего этого – маски респираторов, торчащие по обеим сторонам лица. Но никто не может отвести взгляда от сияющего, сногсшибательного явления.

Никто, включая и тяжелый черный механизм, украшенный полусферами, усеивающими его юбкообразный низ; свет отражается от поверхности брони.

Это существо достаточно влиятельно, чтобы покидать лаборатории когда ему вздумается. Кто осмелится остановить его? Отдай кошелек, пусть проходит. Спасай свою жизнь. Люди называли его просто далеком. Для очень немногих избранных и себя самого имя его было Сек.

Купол-голова Сека поворачивается, лампы по его сторонам мигают, определяя речь. Человек в респираторе наклоняется вперед, щелкает выключателем. Диск тоже щелкает, жужжит. Потом гудение постепенно стихает. Мурлыкают аппараты, ученые делают шаг назад, глядя, как великолепное, головокружительное явление тает, как дым. Исчезает. Выключается. Пропадает.

Снова начинают шуметь голоса. Коллеги кланяются друг другу, жмут руки, стаскивают маски и поздравляют друг друга с удачно проведенным экспериментом. Тем не менее, далеку все равно. Незамеченный никем, он разворачивается и скользит по бетонному полу к лифтам – жуткий черный мазок на фоне цельно-серого декора. Он выглядит очень уместно – танк среди людей в форме. Еще одно хитроумное устройство среди многих других. Только у него есть преимущество: оно способно мыслить.

И убивать, если захочет.

Молодой парень с аккуратно постриженными каштановыми волосами бежит, чтобы догнать его, потом идет бок о бок.

– Пока что это самый большой диаметр, на который открылся Разлом. Мы наконец смогли установить связь с указанным местом, и… наши сигналы вернулись без искажений. Так что… в течение месяца он будет полностью функционировать.

Далек поворачивает купол к нему.

– ПОДТВЕРЖДАЮ.

Парень нервно сглатывает. У него типун на языке, и он продолжает с каким-то болезненным упорством тереть его о зубы.

– Тебе не кажется, что это хорошо?

В качестве ответа Сек поворачивается. Голубой энергетический луч выстреливает в одного из техников. Она вскрикивает, уворачиваясь от него, лучемет верещит, стреляя; но выстрел никому не предназначался. Трудно выражать эмоции. Для него это способ держаться в рамках.

– ЧТО В ЭТОМ МОЖЕТ БЫТЬ ХОРОШЕГО? – отвечает он. Механический голос разносит эхо. Позади него смешные людишки приходят в себя после смертельно опасного эксперимента, кое-кто пялится вслед механизму с ужасом и недоверием.

Он вызывает лифт, касаясь присоской выключателя.

Сила, которой он обладает, превыше этих людей. Давно он не наслаждался этим ароматом. И это вкусно. Не то чтобы далеки славились своими сенсорными способностями.

Эти маленькие ученые. Нерешительные, безропотные, опасные. Они сделают все, если посчитают, что это поможет добраться до истины. Жадно добиваются всего, прогибаясь перед всеми и каждым в процессе. Он изменил свое мнение. Он больше не может относиться к людям с тем же презрением, как и раньше. Худшее – то, что они слишком похожи на далеков.

Какой у него выбор? Законы реальности этого мира – не удобный инструмент в чьих-либо руках. Это хобби, временная работа. Но еще и необходимость выжить.

Стальные оксидированные двери скользят, закрываясь.

По крайней мере, электричество снова есть.

С трудом, но он усвоил, что люди не глупы. Некоторые знали о далеках. Многие в тот туманный день были в Лондоне и видели, как призраки оделись сталью, а с неба посыпались бронзовые дьяволы.

Его, жестянкой мотающегося по большому городу, было нетрудно найти. А вот поймать – трудно. И, вытащив пульсирующее создание из брони, как устрицу из раковины – желтую слизь под крепкой оболочкой, – они обнаружили кое-что, из-за чего их сердца замерли в ужасе.

Что это было? Знамение? Какая-то ужасная шутка, которую послали им как предупреждение из будущего?

Они нашли человеческую ДНК.

Так что чем бы ни была эта штука – поврежденная и раненая, – она оставалась неполной.

Но однажды, январским днем 2008 года, они сумели разгадать эту загадку. И гибрид снова стал целым.

====== Глава 7. Ребра ======

В конце концов у меня так и не получается увидеться с Мелани после того случая. Звонила ей кучу раз; она просто не брала трубку.

Она деловая колбаса. Мы не пересекаемся так часто, как раньше.

Так что я тоже пытаюсь занять себя делами. Стараюсь не думать о металлических аллигаторах или черных механизмах. Или гитаристах по имени Льюис. Вместо этого я патрулирую в понедельник парки. Тащу в вытрезвитель шатающуюся, матерящуюся девчонку: заметно, что алая подошва ее «лабутенов» вовсе не из кожи.

Субботнее утро, час ночи, мы с Карлосом в патруле. Карлос мне нравится. Он лысый и дружелюбный чувак средних лет. Его жена как раз беременна – счастья им обоим. Я стою, облокотившись о крышу машины, держа в руках кофе, радио тем временем потрескивает где-то на заднем плане.

День такой тоскливый. Начинается дождь. Сияя в оранжевых уличных огнях, морось падает, словно снежинки. Жаль, что это не снег. Это летнее похолодание – как ожидается, не последнее.

Позже дождь только усилится. Я подавляю дрожь. Тяжелая, обвисшая куртка делает меня похожей на гнома, но пока что льет еще не сильно.

– Нынче все на наркоте, – посмеивается себе под нос Карлос, пьяный от усталости. – Все без исключения. Ё-моё, это все та хрень виновата, которую все время изобретают; все эти айфоны-айшмоны. Ничего их не прет. Слишком скучно им всем.

Я рассеянно киваю. Надо мной в туманной полутьме подмигивают огни кранов. Манхэттен сияет, отражаясь в воде, разливая в небе золотистое сияние. Величественные дворцы будущих веков.

В доки мы не заходим. Каждая косточка в моем теле умоляет о сне. Ненавижу эту работу. Я же должна была уволиться.

Не выдерживая холода, ныряю обратно в салон машины, пока Карлос продолжает капать на мозги.

– Видел пацанчика прошлым вечером. Курил травку. Прямо передо мной, как будто позабыл, что это незаконно. Расскандалился, говнюк, когда я его арестовал.

– Я пару раз курила травку, – замечаю я. Он пожимает плечами.

– Именно. Даже ты. Ты…

В этот момент радио снова трещит, и трещит именно нам. Вызывает наш номер. Секундой позже мы несемся по дороге, и от воя сирены сон тут же с меня слетает. С меня и всего мира вокруг. Я не знаю этого сейчас, да и не ощущаю ничего подобного – только надменное любопытство, которое всегда переполняет усталых и закаленных.

Я не ощущаю себя человеком, чья жизнь вот-вот изменится навсегда.

Мы паркуемся у бордюра, и я выхожу: в воздухе висит свежий холодок. Дождь ненадолго прекращается: хоть какое-то облегчение.

Химчистка – трехэтажное здание на углу широкого оживленного проспекта. Само здание ветхое, с ним до боли контрастирует новенький засов на двери. В темноте все кажется зловещим. Мое внимание привлекает мигалка второй машины, и я замечаю двух офицеров, стоящих дальше по улице, у распахнутых ворот. Уже растянуты желтые тревожные ленты.

– Так что мы пока не знаем, кто это, – излагаю я Карлосу, когда мы подходим к ним. Моя тень исчезает, проглоченная тенями по ту сторону улицы, заставленной автомобилями, поросшей деревьями, тенями, превращающими улицу в черную бездну.

– Не знаем. Сказали, что он работал в соседнем офисе или типа того. Носил длинное шерстяное пальто.

– Как его убили? – Мне хочется знать. Карлос посылает мне из-под козырька фуражки высокомерный взгляд.

– При всем уважении к тебе, милочка, но мне думается, именно за тем мы сюда и приехали…

Мы подходим к двум другим офицерам, и Карлос обрывает фразу. И тут же я вижу две вещи, которые сообщают мне, что здесь действительно, действительно что-то не так. Для начала, выражение лиц этих двоих парней. Как правило, мы, полицейские, не отличаемся особой чувствительностью. После постоянных отчетов об изнасилованиях, нападок общественности, долгих часов и отвратительной сущности нашей работы нужно что-то очень серьезное, чтобы привести нас в замешательство. Но сейчас сквозь полутьму я вижу двух ребят, которых, кажется, вот-вот вырвет. А еще вторая вещь. Темное пятно. Пятно, впитавшееся в тротуарную плитку. Пятно, которое тянется из двора к стене, словно что-то – или кого-то – перетащили через нее. Пятно, которое, кажется мне – это жидкость, все еще вытекающая из чего-то, лежащего по ту сторону.

– Вот дерьмо, – все, что я могу прошептать.

Офицер, который стоит напротив меня – крепкий и чернокожий, с ухоженными усами, – объясняет ситуацию: что судмедэксперты уже едут, и что нам надо перегородить улицу. Он продолжает дергать кадыком.

Не могу удержаться. Смотрю сквозь открытые ворота. Делаю шаг вперед. Отмечаю площадь маленького дворика и его относительную аккуратность.

Очертания того, что было человеком еще двенадцать часов назад, лежат посредине.

– Тебе бы лучше не делать этого, лапушка, – выкрикивает офицер. Поздно.

Ребра. Именно их я успеваю разглядеть лучше всего, прежде чем тело не укрыли. Ребра, дугами торчащие в алом месиве из рваной плоти и ткани. Словно скелет какого-нибудь животного в мясной лавке, и я отмечаю, насколько туманными, импрессионистскими были до этого момента мои познания в человеческой анатомии. Тело лежит прямо, ноги плотно сдвинуты, словно его тащили. На ногах пара довольно стильных туфель. Голова, к счастью, невидимая для меня, осталась целой. Мне говорили: никогда не смотри в лицо. Не смотри в глаза, этот взгляд будет преследовать тебя. Нет, глаз мне не видно. К несчастью, горло я вижу, и оно совсем не похоже на горло. Искромсанное, скрученное.

Я помню новостные сводки. Или фотографии из Айдахо, где фермерских коров заедали волки. Скелеты лежали у дороги, голова нетронута, но живот вспорот, покрыт царапинами и ранами. Именно такое я и увидела только что.

Я вываливаюсь прочь из дворика, от ужаса в голове пустота. Слезы текут по лицу. Ничего не могу поделать. Думаю, меня за это можно простить.

– Следы зубов, – говорит офицер. Я едва его слышу. Я выжата, как лимон. – Мы нашли на теле следы зубов.

Карлос вздрагивает.

– Не самая приятная смерть, – замечает он. Слишком слабое заявление, на мой взгляд. – Так чего тут у нас, нападение собаки?

Краем глаза вижу, как офицер чешет под фуражкой затылок.

– А… ну, я вообще-то не эксперт, но, судя по укусам, челюсти для собаки слишком… широкие.

Я моргаю, пытаясь сообразить, о чем он говорит. Если не собака, то что же это было?

– И еще, – продолжает он, указывая на стену. Мой взгляд следует за его рукой, следует за кровавым следом. – Мне кажется, захудалая шавка не сумеет через это перепрыгнуть. А тело перетащили.

– Так значит, чем бы это ни было… – перебивает Карлос.

– Оно должно быть по-серьезному сильным.

– Ты в порядке, Бирчвуд?

Должно быть, они заметили, как я наклонилась, сдерживая подкатившую к горлу желчь. Я поднимаю голову и киваю.

– Ага, все хорошо.

Первый коп кивает.

– Я ж говорил: не смотри! Господи Иисусе, двадцать лет на этой работе и ни разу такой херни не видел.

Мысли проносятся в моей голове. «Это не собака». Тогда что? Не могу представить, чтобы какое-то другое животное могло обитать в Бруклине, даже если не считать того, что оно должно суметь перебросить тело через стену. Или же это был человек?

В моей голове возникает изображение черного металлического танка. «Механизм, который убивает людей». Может быть. Вполне возможно…

С чем же, черт побери, мы имеем дело?

– Тело пролежало здесь менее трех часов, – говорит один из экспертов, когда они все-таки приезжают. Я стараюсь не слушать больше. Опираясь о стенку, стою как можно дальше от улицы, от места преступления. Мне нужен воздух. Нужно собраться. Слушать все, что говорят, упиваться реальностью, с головой нырнуть в нескончаемый шум машин вдалеке. Словно шум крови в ушах. Живой крови города. Моей крови. А не пролитой на землю. Ну же, Элиза, ты видела вещи и похуже! Правда, похуже. На этот раз тебе страшно только потому, что ты не знаешь, кто это сделал. Изо всех сил стараюсь не думать: «Что это сделало». Потому что если я так подумаю, вариантов станет гораздо больше, и я совсем перестану что-либо контролировать.

Конечно, к этому моменту мы все видели пришельцев. Призраков в прошлом году: тогда никто не знал, что делать. Тогда я всерьез начала считать, что тень, в одно и то же время появлявшаяся в нашей гостиной, – мой дядюшка Джек. В моей квартире призраки не появлялись, но, понятное дело, я гораздо чаще бывала у мамы в гостях – хотелось посмотреть, о чем все бесконечно твердят. Иначе мне было бы пофиг. Это случилось сразу после развода.