Текст книги "Арабская поэзия средних веков"

Автор книги: Тарафа

АБУ-ЛЬ-ВАЛИД АЛЬ-ВАККАШИ

* * *

 
О Валенсия, ты в ожиданье последнего часа!
На тебя, ненаглядную, бедствий обрушился град.
 
 
Если чудом спасешься теперь от превратностей рока,
Подивится свидетель печалей твоих и утрат.
 
 
Не тебя ли творец благодатью взыскал в изобилье?
Не тебя ль всемогущий избрал для щедрот и наград?
 
 
Стар и млад в Андалусии пели тебе славословья.
Ты стояла веками, лаская и радуя взгляд.
 
 
Под напором врага величавые рушатся башни.
Грудой камня становится кладка их стройных громад.
 
 
Помутнела прозрачная влага твоих водоемов.
Кто от ила очистит каналов запущенных ряд?
 
 
Волчья стая подрыла деревьев развесистых корни.
Оскудели сады, обветшал твой зеленый наряд.
 
 
За оградами – ветви сухие, а прежде оттуда
Пахло свежей листвой и плодов долетал аромат.
 
 
Над округой твоей, что тебя госпожой величала,
Вьется пламя пожаров, клубится удушливый чад.
 
 
Нет на свете лекарства – тебя исцелить от недуга.
Я стою на распутье, сомненьем жестоким объят.
 
 
Если двинусь направо – стремнина мне будет могилой.
Если двинусь налево – лишенья мне смертью грозят.
 
 
Если прямо пойду – погребут мепя волны морские.
Стану жертвою пламени, если вернусь я назад.
 

ИБН КУЗМАН

* * *

 
Что эта жизнь без милого вина?
Клянусь пророком, лучше стать мне прахом!
Лишь во хмелю утешен я сполна,
И смертный час не оскверню я страхом.
 
 
Куда ни взглянешь, видишь лишь одно
Гнетущее тебя несовершенство…
Так пользуй время, что тебе дано,
Да будут ночь и день – одно блаженство.
 
 
Что может быть ужасней: этот мир
Останется, когда уйдем отсюда!
Но буйный и безумный мой кумир,
Спасение мое – на дне сосуда.
 
 
Мне жизнь не в жизнь, и каждый миг мой пуст,
И нет ни в чем ни смысла и ни прока,
Покуда не коснется жадных уст
Единое лекарство против рока.
 
 
О, если бы Аллах мне даровал
Без счета, без конца благую влагу!
Хоть сладостен девичьих губ фиал,
С красавицей на ложе я не лягу.
 
 
Надолго ли останется она
В моем дому и хватит ли надолго
Столь ревностно любимого вина,
Которое я чту превыше долга?
 
 
Обманщица отказывала мне,
Но вот в руках благословенный кубок -
И я уже впиваю в тишине
Дыханье из ее покорных губок.
 
 
В объятиях моих лежит луна,
И месяц я держу в моей ладони…
О чем мечтал – всего достиг сполна,
И что мне Сулейман в своей короне?!
 
 
Из кубка пьет любимая – и сон
Смежает вежды, тихо клонит к ложу.
Из сладких уст несется сладкий стон,
И зайчик золотой щекочет кожу.
 
 
Безжалостною жаждою томим,
К ее устам я приникаю снова,-
Но слышу: над безумием моим
Смеется кто-то и ворчит сурово.
 
 
То голос старой сводни… О Аллах,
Ночей и дней пожалуй мне без счета,
Чтоб мог я превзойти отца в грехах,
В людской молве изведать сласть почета!
 

* * *

 
Привет, привет! Я скоро к вам приду!
Ликуйте же, сильнее бейте в бубен!
Виновных нет, досужему суду
Никто из грешников отныне неподсуден.
 
 
Коль пьешь без меры,– значит, щедр душой.
Вино – мой рай, таящий ключ к Познанью.
Скорей же, друг, плащом его укрой,
И ты, флейтист, играй над зыбкой тканью.
 
 
Запомните, что в полдень пить нельзя.
Так пейте в полночь – не теряйте время.
Пусть вас ведет блаженная стезя,
И всех забот пускай спадает бремя.
 
 
Кровопусканье ждет того, кто пить
Не хочет вволю, кто поет фальшиво.
Святая Дева не могла грешить -
И потому была благочестива…
 
 
Пора и мне в тот нечестивый круг.
Наставник ваш возляжет на подушки.
Эй, мальчик, где кувшин – мой лучший друг
Из всех друзей на дружеской пирушке?
 
 
Меч на боку и боевой убор -
Из вас любой моей хвалы достоин.
Но целой рати не страшится взор -
Ведь я и сам победоносный воин!
 
 
Я нападаю сразу, напрямик,
Я отвергаю долгую осаду.
А тот, кто к винопитью не привык,
Внушить способен только лишь досаду.
 
 
Стихи читает – брызжет прочь слюна,
Берет кувшин – а сам дрожит от страха.
Но тот, кто не осилит мощь вина,
Не одолеет и врагов Аллаха!
 
 
Когда же наконец закончим бой,
Насытив чрево, напитав утробу,
Вас призовем, забвенье и покой,-
Перехитрив коварную хворобу.
 
 
К забору на ночь привяжу собак,
Пускай лежат и дремлют вместе с нами.
Но только лишь рассвет рассеет мрак -
Они умчатся гончими стезями.
 
 
Всех вас люблю – любите же меня!
Без вас нет счастья, без меня – веселья.
Нам друг без друга не прожить и дня,
Пока не грянет смертное похмелье.
 

* * *

 
Любимая покинула меня -
И вот вернулась, чтобы мучить снова,
Вновь отвергая и опять маня
Из одного лишь любопытства злого.
 
 
Остер как бритва был всегда язык,
Но ты к устам приникла вдруг – и сразу
Он онемел, в гортани замер крик,
Я даже не успел закончить фразу…
 
 
Что сладостней и горестней любви,
Спокойней и мучительней разлуки?
И радость и печаль благослови,
Все искусы таинственной науки.
 
 
Сиянием затмившая луну,
Подобно ей уходишь с небосвода.
Открой мне наконец мою вину!
Ведь я твой раб, мне не нужна свобода!
 
 
Жестокая и добрая, равно
Ты дорога мне. Приходи и мучай,
Ввысь поднимай, и увлекай на дно,
И, как луна, скрывайся вновь за тучей.
 
 
Приемлю всё, одной лишь не хочу
Молвы досужей и заботы вздорной,
Советуют, судачат – я молчу,
Не слушая бессмыслицы тлетворной.
 
 
Ведь им и мне друг друга не понять.
Ты неверна – зато тебе я верен.
Воистину, мне не на что пенять,
И в торжестве конечном я уверен.
 
 
К чему лукавить и зачем спешить?
Соперник мой насмешливый напрасно
Пытается меня опередить -
Любовь к нему пребудет безучастна.
 
 
Никто из них со мною несравним.
Свидетельством тому – вот эти строки.
Прими же их – и с автором самим
Ты будешь дружен все земные сроки.
 

* * *

 
Любовь моя, ты мне дала обет -
И обманула, не сдержала слова.
Казалось бы, тебе прощенья нет,
Но, все простив, тебя зову я снова.
 
 
Упорствуй же, обманывай, гони,
Скупись безбожно, обделяй дарами,
Ругай отца и мать мою кляни,
Меня чести последними словами,
 
 
Кощунствуй своевольно, прекословь,
Своди с ума и насылай несчастья -
Все испытанья выдержит любовь,
Не находя ответа и участья.
 
 
Кто видит молодой луны восход
В ночь праздника, тот прославляет бога.
По праздники бывают дважды в год -
Ты неизменно рядом, недотрога.
 
 
Я славлю этот день и этот миг,
Когда тебя увидел я впервые.
Уста – что сахар, не лицо, а лик,
И аромат – как травы молодые…
 
 
Любимая, будь с любящим нежна,
Не помышляй о гибельной разлуке!
Повсюду обо мне молва слышна:
«Всех мудрецов он превзошел в науке.
 
 
Все испытал, все знает, все постиг -
Историю, Коран, искусство слова…
Рассказ его – струящийся родник,
Стихи его – из жемчуга морского.
 
 
И сравнивать его ни с кем нельзя -
Ученость безгранична, мощен разум.
Там, где других в тупик ведет стезя,
Он все вопросы разрешает разом»,
 
 
Все лучшее во мне воплощено,
И даже зависть не колеблет славу.
Достойного награды все равно
В свой срок однажды наградят по праву.
 
 
Не поливаешь поле – никогда
Хорошего не снимешь урожая.
Путь к совершенству – это путь труда.
Всегда трудись, познанья умножая.
 
 
Но забывая сокровенный долг,
Я вижу лишь в тебе свою надежду.
«Себя не жалко – пожалей хоть шелк.
Зачем же с горя раздирать одежду?
 
 
Все жалобы напрасны. Ты ведь был
Уже допущен мною в дом однажды».
Насмешница! Утишь любовный пыл -
Сгораю я от неизбывной жажды!
 
 
И эта милость краткая – сама
Мучения мои усугубила.
Зачем сводить несчастного с ума,
Когда бы и взаправду ты любила?
 
 
Клянусь в любви, но ты не веришь мне.
Ведь я не вор, укрывшийся Кораном.
Любовью ранен по твоей вине -
Позволь же исцелиться этим ранам!
 
 
Быть может, заблуждаюсь я.
Ну что ж, Я молод, и Аллах простит ошибку.
Доколе мне сносить хулу и ложь,
Сто унижений – за одну улыбку…
 
 
Да что там я, когда и аль-Ахнаф
До дна испил из этой горькой чаши!
У всех красавиц одинаков прав,
Что им страданья и мученья наши?
 
 
Мой покровитель, посочувствуй мне.
Ты добр и мудр, ты кладезь совершенства,
И как ни славить – ты велик вдвойне,
С тобою рядом быть – уже блаженство.
 
 
Смысл жизни для тебя всегда в одном -
Помочь, утешить, проявить участье.
Твои щедроты золотым дождем
Текут на землю, умножая счастье.
 
 
Ты благодетель мой, и на тебя
Я уповаю страстно и всецело.
Коль будет нужно – жизнь отдам, любя,
Они твои, душа моя и тело.
 
 
А ты, читатель строгий этих строк,
Вновь подивишься мастерству поэта
И скажешь: «Ибн-Кузман, жестокий рок
Напрасно тщится сжить тебя со света.
 
 
Пусть выкупом я буду за тебя,
Чтоб отступили прочь твои невзгоды,
Чтоб, недругов безжалостных губя,
Ты был на высоте своей природы.
 
 
Благословен твой несравненный дар,
Свободный от лукавства и притворства.
Что перед ним тщета враждебных чар
И клеветы бессмысленной упорство?
 
 
Завистник, каждый ненавистник твой
Пусть в плутовских сетях бессильно бьется
(Кот гонится за мышью в кладовой,
Но с полки упадет и разобьется)».
 

* * *

 
Встречаясь с ней, не поднимаю глаз,
Безмолвствую. К чему слова привета?
Когда бы не любил ее – отказ
Навряд ли вызвал отчужденье это.
 
 
Но я люблю и нахожу в ответ
Капризы, своеволие, коварство.
Ужели от болезни этой нет
Нигде на свете верного лекарства?
 
 
Какую власть над нами дал господь
Красавицам безбожным и жестоким!
В них нет души – всего лишь только плоть.
Что ж делать нашим душам одиноким?
 
 
На этом свете их любви не жди
И не надейся даже на свиданье,
Обещанное где-то впереди,-
В загробном мире сдержат обещанье!
 
 
Постигнув это, вывод сделал я
Единственно разумный и возможный -
И сразу изменилась жизнь моя,
Рассеялся туманом призрак ложный.
 
 
Не любит, любит – ах, не все ль равно?
И как могла тревожить эта малость?
Я развлекаюсь вволю, пью вино,
Не ведая забот, забыв усталость.
 
 
Что пользы от бессмысленной любви?
Что эта жизнь презренная без денег?
Коль ты богат – судьбу благослови,
А нищ – мытарствуй, мыкайся, как пленник.
 
 
Всего важнее золото – и вот
Властителей восславил я по праву,
Которые от всех своих щедрот
Лишь одного не делят с нами – славу.
 
 
Ибн-Фарадж, благ её достоин ты.
Ты праведен и мудр, ты щедр безмерно
И лишь увидишь скверну нищеты,
Как сразу отступает эта скверна.
 
 
Все, чем владею,– мириады слов,
Которыми тебя я славлю ныне.
Хоть не судил мне рок иных даров,
Что выше этой дивной благостътни?
 
 
Моих стихов чудесное вино
Таит в себе усладу и блаженство.
Ничто с ним не сравнится – ведь оно
Является залогом совершенства.
 
 
Так будь же щедр и милостив ко мне,
А если ты ответишь мне отказом -
Уж лучше бы тогда сгореть в огне,
С собою и с нуждой покончив разом!
 

* * *

 
Вздыхала ласково, но тут же, спохватись,
От страсти собственной мгновенно отреклась,
 
 
От слов, которые еще не отзвучали,
От клятв, которые давала мне сейчас.
 
 
Давно не верю я обетам вероломным,
И ласковым речам, и блеску женских глаз.
 
 
Она когда-то мне лукаво обещала,
Что ночью встретимся и ночь укроет нас.
 
 
Я долго ждал тогда, забылся, истомленный,
Но только не пришла она и в этот раз…
 
 
Что делать мне теперь? Мучительно и горько
Читать в глазах ее насмешливый отказ.
 
 
Ужель, жестокая, она не понимает,
Чей взор сразил меня и душу мне потряс?
 
 
О боже праведный, умножь мои богатства,
Чтоб злата у меня не иссякал запас.
 
 
Она не устоит перед оружьем этим,
И успокоюсь я, победой утолясь.
 

* * *

 
Влюблен я в звездочку. Любой, ее заметя
И полюбив ее, повержен и убит.
 
 
Я знаю, и меня она не пощадит.
Смогу ли от нее найти надежный щит,
 
 
Или не властен я рассеять чары эти?
Сальвато, весельчак,– ужели быть беде?
 
 
Блуждаешь, как в бреду, никто не знает -
Не прикасаешься к напиткам и еде,-
 
 
Ты молчаливее, ты всех мрачней на свете!
И так ответил я: «Увы, свидетель бог,
 
 
Я не стерпел моей тоски, не превозмог.
Зачем к ее дверям иль в винный погребок
 
 
Теперь влечет меня так властно из мечети?
Одна лишь страсть к тебе теперь во мне жива
 
 
Ты вавилонского чудесней волшебства,
И музыкой твои мне кажутся слова,
 
 
И пенье слышится всегда в твоем привете.
А грудь – как яблоки. А пежная щека,
 
 
Как мрамор, белая, как мел или мука.
Улыбка светлая лукава и сладка.
 
 
И зубы как алмаз. И красота в расцвете.
Когда б велела ты нам всем, отбросив страх,
 
 
Забыть, как нужен пост и всемогущ Аллах,-
В мечети в тот же миг, в ее пустых стенах
 
 
Остался б только тот, кто связан, кто в цепях
Кого крепчайшие опутывают сети.
 
 
Что слаще на земле дыханья твоего?
Ты госпожа моя, царица, божество.
 
 
А кто не верит мне и спорит – я того
Сражаю наповал одним ударом плети.
 
 
Зачем же прячешься куда-то от меня?
Я изнемог уже от страстного огпя…
 
 
Когда ж благословит нас бог, соедини,
И ниспошлет любви взаимной долголетье?
 

* * *

 
Покинут я – как мой удел суров!
Ни строчки, ни записки, ни ответа…
 
 
О, если бы хоть знать, что в мире где-то
Найду тебя, о, если б вера эта,
 
 
Что ты опять откликнешься на зов…
Ты бросила меня, и сердцу ясно,
 
 
Что все мечты бесплодны и напрасны,
И лишь тоска со мною ежечасно,
 
 
И догореть последний луч готов.
Убийственны любви моей мытарства.
 
 
О, выслушай без злобы и коварства,
Ведь гибну я,– бессильны все лекарства…
 
 
Любовь и смерть – страшнее нет врагов.
 

* * *

 
Мой милый весельчак, поторопись заране
Отправить тучного барана на убой,
 
 
Чтоб долгожданный гость доволен был тобой,
Так поступить тебе назначено судьбой.
 
 
Я богу и тебе свое открыл желанье.
Его исполнит бог, со мною согласись,
 
 
Но если от тебя вдруг получу отказ,-
Но если скажешь ты, что некогда сейчас,-
 
 
Тогда, изволь, я сам, нарушив предписанье,
Барана твоего зарежу, как мясник.
 
 
Искусства этого секреты я постиг.
Зажарим, испечем, съедим в единый миг
 
 
И сварим кушанье из головы бараньей.
На кровле мясо мы разложим, просушив,
 
 
И бурной радости почувствуем прилив.
Как жемчуг, каждый стих мой светел и красив,
 
 
И стану я певцом твоих благодеяний!
Поэзии лишь мне доступно мастерство,-
 
 
Ты равного нигде не сыщешь никого.
Я перлы юмора рассыпал моего,
 
 
Из самых ярких слов стихи свои чеканя.
 

АБУ ДЖАФАР АХМАД ИБН САИД

* * *

 
Пусть небеса приют любви благословят!
Вчера нас не смутил ничей докучный взгляд.
 
 
Из Неджда долетал к нам с ветерком вечерним
В долину темную гвоздики аромат,
 
 
И, вдохновенные, о счастье пели птицы,
И с ивами играл весенний водопад.
 
 
Блаженства нашего единственный свидетель,
Был радостно смущен гостеприимный сад.
 
 
Так милой я сказал, она же отвечала:
«Ужель ты думаешь, что мир и добр и свят?
 
 
Нам сад завидовал – любви взаимной нашей,
И пенистый ручей нам тоже не был рад.
 
 
Нас ненавидели за то, что мы любили,
И в криках птиц ночных был горестный надсад.
 
 
И звезды пристально шпионили за нами,
И даже небосвод был завистью объят».
 

ИБН САФАР АЛЬ-МАРИНИ

* * *

 
Упаси меня бог разлучиться с долиной Альмерии!
Как индийская гибкая сабля, дрожу от волненья.
 
 
Милый друг, мы – в раю. Упивайся утехами здешними!
Разве подлинный рай нам такие сулит наслажденья
 
 
Пей густое вино, восхищаясь воркующей горлинкой.
Слушать голос голубки приятней, чем ангелов пенье.
 
 
Посмотри на речную волну, беспокойством объятую.
Меж деревьев склоненных журчит, не смолкая, теченье.
 
 
Над бегущей водой изогнулись они, как танцовщицы,
И ветвей рукава уронили в поток на мгновенье,
 
 
Чтобы их унизать в изобилье жемчужными брызгами.
Быстрину временами рябит ветерка дуновенье,
 
 
И поверхность воды отливает булатом узорчатым,
И блестит, что кольчуги серебряной частые звенья.
 

* * *

 
Как только заалел закат, я деве подал знак:
«Приди, когда взойдет луна, рассеивая мрак!
 
 
Коль скоро слово ты дала, хочу, чтоб навестила
Меня, как навещает мир полдневное светило».
 
 
Она пришла, как луч зари на смену тьме ночной,
Как ветерок, что пролетел над сонною волной.
 
 
По всей округе разлилось тогда благоуханье,
Как будто о себе цветок оповещал заране.
 
 
И каждый след ее стопы я целовал, склонясь,
Под стать прилежному чтецу, что разбирает вязь.
 
 
Ночь дремлет – бодрствует любовь. Я разделил с ней ложе
Подобен ветви гибкий стан, лицо – с луною схоже.
 
 
И поцелуев до тех пор я расточал запас,
Пока зари пунцовый стяг не потревожил нас.
 
 
Кольцо объятий разомкнув, мы опустили руки.
День Страшного суда! С тобой сравнится час разлуки!
 

ИБН АЛЬ-АРАБИ

* * *

 
О голубки на ветках араки, обнявшейся с ивой!
О, как меня ранит ваш клекот, ваш голос тоскливый!
 
 
О, сжальтесь, уймите тревожные песни печали,
Чтоб скорбь не проснулась, чтоб струны души не звучали.
 
 
О, душ перекличка! О, зовы тоскующей птицы
На тихом восходе и в час, когда солнце садится!
 
 
Я вам откликаюсь всем трепетом, жилкою каждой,
Всем скрытым томленьем и всей неуемною жаждой.
 
 
Сплетаются души, почуяв любви дуновенье,
Как пламени вихри над глыбами черных поленьев.
 
 
О, кто мне поможет пылать без угара и дыма
В слиянье немом, в единении с вечно любимой!
 
 
Кто даст потеряться, утратить черты и приметы
В калении белом, в горенье единого света?
 
 
Вокруг непостижного кружатся пламени шквалы.
Стремятся вовнутрь, но целуют одно покрывало.
 
 
Так, камни лобзая, пророк предстоял перед Кабой,
Как перед подобием чьим-то, неверным и слабым.
 
 
Что значат, сказал он, священная Каба и Мекка
Пред истинным местом и высшей ценой человека?
 
 
Бессильны все клятвы, и тленный не станет нетленным.
Меняются лики, и только лишь суть неизменна.
 
 
Как дивна газель! О, блеснувшее длинное око,
В груди у меня ты как будто в долине глубокой.
 
 
И сердце мое принимает любое обличье -
То луг для газелей, то песня тоскливая птичья;
 
 
То келья монаха, то древних кочевий просторы;
То суры Корана, то свитки священные Торы.
 
 
Я верю в любовь. О великой любви караваны,
Иду я за Кайсом, иду я дорогой Гайляна.
 
 
Вы, Лубна и Лейла, для жаркого сердца примеры.
Любовь – моя сущность, и только любовь – моя вера.
 

* * *

 
Луноликие скрылись в своих паланкинах.
Чуть качаясь, плывут у верблюдов на спинах.
 
 
Там за легкой завесой от взоров укрыты
Белый мрамор плеча, и уста, и ланиты.
 
 
Паланкины уходят, плывут караваны,
Обещанья вернуться – пустые обманы.
 
 
Вот махнула рукой, обнажая запястье,
Гроздь перстов уронив… Я пьянею от страсти!
 
 
И свернула к Садиру, вдали пропадая,
И о скорой могиле взмолился тогда я.
 
 
Но внезапно вернулась она и спросила:
«Неужель одного тебя примет могила?»
 
 
О голубка, дрожит в твоем голосе мука!
Как тебя ворковать заставляет разлука!
 
 
Как исходишься ты в этих жалобных стонах,
Отбирая н сон и покой у влюбленных!
 
 
Как ты к смерти зовешь… О, помедли, не надо!
Может, утренний ветер повеет прохладой,
 
 
Может, облако с гор разольется над сушей
И дождем напоит воспаленные души.
 
 
Дай пожить хоть немного, чтоб в ясные ночи
Стали зорки, как звезды, неспящие очи;
 
 
Чтобы дух, пробужденный в немое мгновенье,
Вместе с молнией вспыхнул бы в новом прозренье.
 
 
Благо тихому сну, нам дающему силу!
Нет, не надо душе торопиться в могилу.
 
 
Смерть, довольно добычи ушло в твои сети,-
Пусть улыбкою доброй любовь нам ответит.
 
 
О любовь! О таинствеппый ветер весенний!
Ты поишь нас вином глубины и забвенья,
 
 
Сердце к свету ведя, в благовонье степное,
Тихо шепчешься с солнцем, щебечешь с луною…
 

* * *

 
В обители святой, в просторах Зу-Салама,
В бессчетных обликах изваяна газель.
Я вижу сонмы звезд, служу во многих храмах
И сторожу луга бесчисленных земель.
 
 
Я древний звездочет, пастух степей, я – инок.
И всех троих люблю, и все они – одно.
О, не хули меня, мой друг, перед единой,
Которой все и всех вместить в себе дано.
 
 
У солнца блеск ее, и стройность у газели,
У мраморных богинь – белеющая грудь.
Ее одежду взяв, луга зазеленели
И пестрые цветы смогли в лучах сверкнуть.
 
 
Весна – дыханье той, невидимо великой,
А проблеск молний – свет единственного лика.
 

* * *

 
О, ответь мне, лужайка, укрытая в скалах,-
Чья улыбка в покое твоем просверкала?
 
 
Чьи шатры под твоею раскинулись тенью?
Кто расслышал твой зов и затих на мгновенье?
 
 
Ты, над кем беззакатное золото брезжит,
Так свежа, что в росе не нуждаешься свежей.
 
 
Бурным ливнем тебе омываться не надо,-
В зной и в засуху вся ты – родник и прохлада,-
 
 
Так тениста, что тени не просишь у склона,
Как корзина с плодами, полна, благовонна,
 
 
И тиха до того, что блаженные уши
Каравана не слышат и криков пастушьих.
 
 
Ранним утром смятенье в долине Акик.
Там седлают верблюдов, там гомон и крик.
 
 
Долог путь по ущельям глубоким и скалам
К неприступной вершине сверкающей Алам.
 
 
Даже сокол не сможет добраться туда,
Только белый орел долетит до гнезда
 
 
И замрет на узорчатом гребне вершины,
Как в развалинах замка на башне старинной.
 
 
Там на камне седом прочитаешь строку:
«Кто разделит с влюбленным огонь и тоску?»
 
 
О забросивший к звездам души своей пламя,
Ты затоптан, как угль, у нее под ногами.
 
 
О познавший крыла дерзновенного взмах,
Ты не в силах привстать, утопая в слезах,
 
 
И, живущий в горах, над орлиным гнездовьем,
Ты в пыли распростерт и раздавлен любовью.
 
 
Вы, уснувшие в тихой долине Акик,
Вы, нашедшие вечности чистый родник,
 
 
Вы, бредущие к водам живым вереницей,
Чтобы жажду забыть, чтоб навеки напиться!
 
 
О, очнитесь скорей! О, придите сюда!
Помогите! Меня поразила беда
 
 
В стройном облике девы, чей голос и взор
Застигают врасплох, как набег среди гор.
 
 
Запах мускуса легкий едва уловим,
Вся она – точно ветка под ветром хмельным;
 
 
Словно кокон – плывущая линия стана,
Бедра – будто холмы на равнине песчаной.
 
 
О хулитель, над сердцем моим не злословь!
Друг, уйми свой укор, не брани за любовь.
 
 
Лишь рыданьями только могу отвечать я
На упреки друзей и на вражьи проклятья.
 
 
Точно в плащ, я в печаль завернулся свою.
Пью любовь по утрам, слезы вечером пью.
 

* * *

 
О, смерть и горе сердцу моему!
О радость духа, о бесценный дар! -
В груди моей живет полдневный жар,
В душе – луна, рассеявшая тьму.
 
 
О мускус! Ветка свежая моя!
Что благовонней в мире, что свежей?
Нектар сладчайший – радость жизни всей
С любимых уст твоих впиваю я.
 
 
О, луны щек, блеснувшие на миг
Из-под шелков нависшей темноты!
Нас ослепить собой боишься ты
И потому не открываешь лик.
 
 
Ты – солнце утра, молодой побег,
Хранимый сердцем трепетным моим.
Я напою тебя дождем живым.
Водою светлой самых чистых рек.
 
 
И ты взойдешь, как чудо для очей.
Увянешь – смерть для сердца моего.
Я в золото влюбился оттого,
Что ты в венце из золотых кудрей.
 
 
И если б в Еве видел сатана
Твой блеск, он преклонился б и поник;
И, созерцая светоносный лик,
Где красоты сияют письмена,
 
 
Свои скрижали бросил бы Идрис,-
Ты для пророка вера и закон.
Тебе одной бы уступила трон
Царица Сабы, гордая Билькис.
 
 
О утро, подари нам аромат!
О, ветра благовонного порыв! -
Ее дыханьем землю напоив,
Цветы и ветки нас к себе манят.
 
 
Восточный ветер шепчет и зовет
В путь к дальней Кабе… Ветер, усыпи!
О, дай очнуться где-нибудь в степи,
В ущелье Мины, у крутых высот…
 
 
Не удивляйтесь, что в тоску свою
Я вплел всех трав и всех ветров следы,-
Когда поет голубка у воды,
Я дальний зов и голос узнаю.
 

* * *

 
Лишь следы на песке да шатер обветшалый -
Место жизни пустыней безжизненной стало.
 
 
Встань у ветхих шатров и в немом удивленье
Узнавай их – свои незабвенные тени.
 
 
Здесь со щек твоих мог собирать я когда-то,
Как с душистых лужаек, весны ароматы.
 
 
Просверкав, ты ушла, как в засушье зарница,
Не даруя дождя, не давая напиться.
 
 
«Да,– был вздох мне в ответ,– здесь под ивою гибкой
Ты ловил стрелы молний – сверканье улыбки,
 
 
А теперь на пустых обезлюдевших склонах
Жгут, как молнии, гребни камней раскаленных.
 
 
В чем вина этих мест? Только время виною
В том, что стало с шатрами, с тобою и мною».
 
 
И тогда я смирился и стихнул, прощая
Боль мою омертвелому этому краю.
 
 
И спросил, увидав, что лежат ее земли
Там, где ветры скрестились, просторы объемля:
 
 
«О, поведай, что ветры тебе рассказали?»
«Там,– сказала она,– где пустынные дали,
 
 
Средь бесплодных равнин на песчаниках диких
Есть шатры нестареющих дев солнцеликих».
 

* * *

 
О, светлые девы, мелькнувшие сердцу мгновенно!
Они мне сияли в дороге у Кабы, священной.
 
 
Паломник, бредущий за их ускользающей тенью,
Вдохни аромат их, вдохни красоты дуновенье.
 
 
Во тьме бездорожий мерцает в груди моей пламя.
Я путь освещаю горящими их именами.
 
 
А если бреду в караване их, черною ночью
Полдневное солнце я на небе вижу воочью.
 
 
Одну из небесных подруг мои песни воспели -
О, блеск ослепительный, стройность и гибкость газели!
 
 
Ничто на земле состязанья не выдержит с нею -
Поникнет газель, и звезда устыдится, бледнея.
 
 
Во лбу ее – солнце, ночь дремлет в косе ее длинной.
О солнце и ночь, вы слились в ее образ единый!
 
 
Я с ней – и в ночи мне сияет светило дневное,
А мрак ее кос укрывает от жгучего зноя.
 

* * *

 
Я откликаюсь каждой птице
На песню скорби, песню горя.
Пока напев тоскливый длится,
Душа ему слезами вторит.
 
 
И порывается, тоскуя,
Сказать певице сиротливой:
«Ты знаешь ту, кого люблю я?
Тебе о ней сказали ивы?»
 

* * *

 
Когда воркует горлинка, не плакать я не в силах,
Когда воркует горлинка, я в горестях унылых;
 
 
И слезы катятся, и я горючих слез не прячу.
Когда воркует горлинка, я с нею вместе плачу.
 
 
Осиротела горлинка – запричитала тонко;
И мать бывает сиротой, похоронив ребенка!
 
 
А я на горестной земле за всех сирот печальник.
Хоть бессловесна горлинка – я вовсе не молчальник.
 
 
Во мне неутолима страсть к той горестной округе,
Где бьют ключи и горячи в ночи глаза подруги,
 
 
Чей взгляд, метнувшись, наповал влюбленного уложит,
Чей взгляд – булат и, как кинжал, вонзиться в сердце может.
 
 
Я слезы горькие копил, я знал – настанет жажда,
Я в тайнике любовь хранил, боясь охулки каждой.
 
 
Но ворон трижды прокричал, и суждена разлука;
Расстались мы, и мир узнал, кого терзает мука…
 
 
Они умчались, в ночь скача, верблюдов погоняли,
И те, поклажу волоча, кричали и стенали.
 
 
А я поводьев не рванул, почуяв горечь скачки,
А я верблюда повернул, дышавшего в горячке.
 
 
Когда любовью ранен ты, тебя убьет разлука.
Но если встреча суждена – легка любая мука!
 
 
Запомни, порицатель мой: доднесь, вовек и ныне
Она одна любима мной – и здесь и на чужбине!
 

* * *

 
Когда душа вернулась в тело, они оставили меня.
Я, плачась на судьбину, плакал, происходящее кляня.
 
 
А тот, из-за кого я плачу,– он для меня родней отца,
Невыносима с ним разлука, жизнь солонее солонца.
 
 
Забыть не мог я взор опасный и сладостный румянец щек.
И сумерки волос прекрасных, и ясный лоб забыть не мог.
 
 
И вот снялось терпенье с места, и объявилась скорбь взамен,
А меж терпением и скорбью любовь мне учинила плен.
 
 
Кто горю моему поможет? Есть милосердный кто-нибудь?
Кто маету мою разделит? Влюбленному укажет путь?
 
 
О! Всякий раз, когда в тревоге я одиноко слезы лью,
Слепя, выплакивают слезы страсть и бессонницу мою.
 
 
И если я молю о взгляде, как молят в засуху дожди,
Мне отвечают: «Все обрящешь, но сострадания не жди!
 
 
И взгляд ие даст успокоенья, твоя неутолима боль!
Взгляд – это молния, не боле; от сострадания уволь!»
 
 
Но я, увы, забыть не в силах, как умолял и уповал,
И к молниям искал дорогу – я, пораженный наповал.
 
 
Назло всем воронам разлуки, ищу я молнию в песках!
Пускай за карканье и злобу карает воронов Аллах.
 
 
Верблюд, ты ворону подобен, усугубителю разлук,-
Невесть куда любовь уносишь, а с пей – моей надежды вьюк.
 

* * *

 
О погонщик верблюдов, не надо спешить, постой!
Я за вами бреду спозаранку, больной и пустой…
 
 
Стой, погонщик! Помедли! Вниманьем меня удостой!
Богом я заклинаю тебя и любовной своей маетой!
 
 
Слабы ноги мои, но душа окрылилась мечтой -
Милосердья прошу и молю об услуге простой;
 
 
Ведь не может чеканщик узор проковать золотой,
Если сбиты чеканы и крив молоточек литой.
 
 
Ты в долину сверни, к тем кострам – там их мирный постой.
О благая долина! Мне сладостен дым твой густой.
 
 
О долина, ты всех собрала, кто мне верный устой,
Кто – дыханье мое и души моей жаркий настой!
 
 
Я любовь заслужу, коль умру со своей тяготой
На коне ли, в постели иль в сирой степи, как святой.
 

* * *

 
Остановись у палаток, развалины обрыдай,
Стенам обветшалым вопрос вековечный задай;
 
 
Узнай ты у них, где твоих ненаглядных шатры,
Где след их в пустыне, поклаяса, стада и костры.
 
 
Все словно бы рядом, но это всегдашний мираж:
И пальмы, и люди, и груды лежащих поклаж.
 
 
Все так далеки, а пустыня окрест горяча,
Они на чужбине кочуют у чудо-ключа.
 
 
Я ветер восточный спросил: «О, скажи, задувавший с утра,
Где встретил ты их – на пути или возле шатра?»
 
 
И ветер ответил: «Они на вершине холма
Поставили нынче свои кочевые дома.
 
 
Они над любимой раскинули полог цветной,
Чтоб ей не во вред оказался полуденный зной.
 
 
Верблюдов усталых уже разгрузили они.
А ты собирайся! Седлай! Разыщи! Догони!
 
 
Когда же устанешь гостить по заезжим дворам,
Когда поплутаешь по долам, пескам и горам,
 
 
Тогда их стоянку почует замученный конь -
Увидишь костер их, похожий на страсти огонь.
 
 
Седлай! Собирайся! Ты страстью великой объят.
А страхи пустыни пред нею беспомощней львят!»
 

* * *

 
Там, где в былые дни я ублажал прелестниц,
Ни кровли, ни двора, ни галерей, ни лестниц,-
 
 
Лишь пустота и стон, и стены обвалились…
А в прежние года здесь пели, веселились…
 
 
Но караваи ушел, и я не знал об этом.
Не знали и они, что связан я обетом
 
 
Не забывать их, звать, стремиться в их пороги.
Так будь, моя любовь, им проводник в дороге,
 
 
И в час, когда в степи поскачут под ветрами,
И в час, когда в шатрах устелют пол коврами.
 
 
Поставь они шатры среди сухой долины -
И травы зашумят, и закричат павлины,
 
 
И зацветет досель пустынная округа,
И станет их привал благоуханней луга.
 
 
Но стоит им уйти – и место обратится
Кладбищем для того, кто сердцем к ним стремится.
 

* * *

 
Из-за томной, стыдливой и скромной я тягостно болен.
Вы сказали о ней – я утешен, польщен и доволен.
 
 
Стонут голуби горько в полете крутом и прощальном;
Их печали меня навсегда оставляют печальным.
 
 
Мне дороже всего это личико с мягким овалом,
Среди прочих красавиц сокрыто оно покрывалом.
 
 
Было время, глядел я влюбленно на это светило,
Но оно закатилось, и душу печаль помутила.
 
 
Вижу брошенный угол и птиц, запустения вестниц;
Сколько прежде в шатрах я знавал полногрудых прелестниц!
 
 
Жизнь отца своего я отдам, повинуясь желанью,
Повинуясь пыланью, в душе моей вызванном ланью.
 
 
Мысль о ней в пламенах, осиянпая сказочным светом.
Разгорается свет – и пылание меркнет при этом…
 
 
О друзья, не спешите! Прошу вас, друзья, ие спешите!
У развалин жилища ее – вы коней вороных придержите!
 
 
Придержите, друзья, скакуна моего за поводья,
Погорюйте со мною, друзья дорогие, сегодня!
 
 
Постоимте немного, оплачем мою неудачу,
Или лучше один я свою неудачу оплачу!
 
 
Словно стрелы калепые, выстрелы яростной страсти,
И желания меч порассек мое сердце на части.
 
 
Вы участьем меня, дорогие друзья, подарите,
Вы отчасти хоть слезы мои, дорогие друзья, разделите!
 
 
Расскажите, друзья, расскажите о Хинд и о Лубне!
О Сулейме, Инане и Зейнаб рассказ будет люб мне.
 
 
А потом, когда станем блуждать, как блуждали доселе,
Расскажите о пастбищах тех, где резвятся газели.
 
 
О Маджнуне и Лейле скажите, мое утоляя иыланье,
Расскажите о Мейй, и еще о злосчастном Гайляне.
 
 
Ах, сколь длительна страсть к той – которой стихов моих четки,
Россыпь слов, красноречье и доводы мудрости четкой.
 
 
Родовита она, ее родичи царского сана,
Властелины великого града они Исфахана.
 
 
Дочь Ирана она, и отец ее – мой же учитель.
Я же ей не чета – я пустынного Йемена житель.
 
 
И отсюда тревожность моя и счастливых минут невозможность;
Мы неровня друг другу – мы просто противоположность.
 
 
Если б ты увидал за беседою нас, в разговорах,
Где друг другу мы кубки любви подносили во взорах,
 
 
Где в беседе горячечной, пылкой, немой, безъязыкой
Наша страсть оставалась взаимной и равновеликой -
 
 
Был бы ты поражен этим зрелищем дивным и странным,
Ведь в глазах наших Йемен соединился с Ираном!
 
 
Нет, не прав был поэт, мне, наследнику, путь указавший,
Нет, не прав был поэт, в достославное время сказавший:
 
 
«Кто Канопус с Плеядами в небе высоком поженит?
Кто порядок всегдашний в чертогах небесных изменит?
 
 
Вековечный порядок незыблем, един и всевремен:
Над Ираном – Плеяды, Канопуса родина – Йемен».
 

* * *

 
В Сахмад веди, погонщик, дорога туда не долга„ Там тростники зеленые и сладостные луга,
Яркая молния в небе сверкает жалом клинка, Утром и вечером белые скопляются облака.
Песню запой, погонщик, в песне этой воспой Стыдливых дев длинношеих, сияющих красотой.
В черных глазах красавиц черный пылает свет, Каждая шею клонит, словно гибкую ветвь.
Каждая взглядом целит – не думай сердце сберечь! Ресницы – острые стрелы, взгляд – индостанский меч.
Шелка тоньше и мягче, белые руки нежны – Алоэ и мускусом пахнут, как у индийской княжны.
Заглянешь в газельи очи – грусть и влажная тьма, Их черноте позавидует даже сурьма сама!
Чары их столь убийственны, столь карминны уста! В ожерелья надменности убрана их красота!
По одной из красавиц желанья мои не милы. Она холодна к человеку, сложившему ей похвалы.
Черным-черны ее косы, каждая – словно змея; Они следы заметают, а это – стезя моя…
Аллахом клянусь, я бесстрашен и презираю смерть! Единственное пугает – не видеть, не ждать, не сметь.
 

* * *

 
Мы в долине повстречались меж отвесных скал,
Придержи верблюда – пройден трудный перевал;
 
 
Милой больше не воротишь – был и минул шквал,
Туча молнию метнула, гром отрокотал.
 
 
Здесь приют, а свет слепящий – молнии кинжал,
Здесь цветы – что самоцветы: лал, опал, коралл;
 
 
Мягки травы тут, а ветер выше всех похвал,
Веселись и услаждайся, раздувай мангал.
 
 
Вот и волк степной волчиху сладостно позвал,
Вот в ответ с деревьев грянул звонких птиц хорал.
 
 
Вот и дождь благословенный пал на краснотал,
Словно слезы тех влюбленных, чей прибыток мал.
 
 
Что ж! Впивай дурманы луга, осуши бокал,
Радуйся весенним трелям птичьих запевал!
 
 
Первые сыны Адама – те, кто здесь бывал,
Нам в преданьях описали райский сей привал.
 

* * *

 
О, где ты, покинутый старый мой дом?! О, где?!
Светильни твои мне светят в пути везде.
 
 
К тебе из пустыни я жалобу шлю свою,
Тебя вспоминаю и слезы ручьями лью.
 
 
И утром и вечером нету покоя мне,
Скитаюсь и денно и нощно в чужой стране.
 
 
Верблюдицы наши, хоть пища горька, скудна,
Почти не знавали в дороге покоя, сна.
 
 
Их страсть моя гонит навстречу тебе, тебе,
Да только не будет удачи в такой гоньбе!
 
 
О, сколько в пути пересек я песков, пустынь!
Ни разу коню не сказал: «Постой! Поостынь!»
 
 
Но даже усталый не сетует верный копь,
А я изнемог от напрасных надежд, погонь.
 

* * *

 
Среди холмов и долин,
На плоскогорьях равнин
 
 
Бегут антилопьи стада,
Ища, где плещет вода.
 
 
Едва показалась луна,
Я пожалел, что она
 
 
Сверкнула на небесах,
И я почувствовал страх
 
 
За свет неземной, за нее,
За нежную прелесть ее,-
 
 
Зачем сиять для меня?
Мне хуже день ото дня!
 
 
Жилы мои, надрывайтесь!
Глаза мои, не отрывайтесь!
 
 
Слезы мои, проливайтесь!
Сердце мое, страдай!
 
 
Ты, что зовешь, погоди -
Огнь у меня в груди,
 
 
Разлука ждет впереди…
Господи, мужества дай!
 
 
Пришла разлука разлук -
И слезы исчезли вдруг.
 
 
Устрою в долине привал,
Где был сражен наповал.
 
 
Там серны пасутся. Там
Она – кому сердце отдам.
 
 
Скажи ей: «Один человек
Пришел проститься навек;
 
 
Забросило горе его
В края, где нет никого!
 
 
Луна, осиявшая высь,
Оставь несчастному жизнь!
 
 
Взгляни из-под покрывал,
Чтоб взгляд он в дорогу взял
 
 
Увы, не под силу – ту
Постичь ему красоту!
 
 
Иль дай ему сладких даров,
И станет он жив и здоров,
 
 
Поскольку среди степей
Сейчас он трупа мертвей…»
 
 
Умру я от горя и зла,
Плачевны мои дела!
 
 
Был ветер восточный неправ,
Весть о тебе переврав!
 
 
С тобой он был тоже лжив,
Наворожив, что я жив…
 

* * *

 
Отдам я отца за локоны, подобные тени ветвей,
Они над щеками чернеют, черненых подвесок черней.
 
 
Распущенные и убранные, они – как древняя вязь,
И, словно змеи, упруги они, в тяжелых косах виясь.
 
 
Они пленяют небрежностью, нежностью полнят сердца;
За дивные эти локоны отдам я родного отца.
 
 
Они, словно тучки небесные, ее оттеняют взгляд,
Они, словно скаред сокровище, ее красоту хранят,
 
 
Они, что улыбка нежная, словно чарующий смех,-
Как было бы замечательно перецеловать их всех!
 
 
Нежна она обнаженная – восточная эта княжна,
И, солнцем не обожженная, кожа ее влажна.
 
 
Речей ее сладкозвучие дурманит меня волшебством,
Словечки ее певучие туманят меня колдовством.
 
 
И нет ничего нечестивого в ее неземной красе,
И даже благочестивые придут к ее медресе.
 
 
Неизлечимо хворого влагою уст исцелит,
Зубов жемчугами порадует, улыбкою подарит.
 
 
Стрелы очей вонзаются в пылу любовных ловитв,
Без промаха поражаются участники жарких бита.
 
 
А покрывало откинет она – и лик ее, как луна;
Ни полного, ни частичного затменья не знает она.
 
 
На тех, кто ей не понравится, облако слез нашлет,
Бурю вздохов накличет она – бровью не поведет.
 
 
И вот, друзья мои верные, я в путах жаркой тщеты -
Теперь на меня нацелены чары ее красоты.
 
 
Она – само совершенство, любовь – совершенство мое.
Молчальника и отшельника сразит молчанье ее.
 
 
Куда бы она ни глянула, взор – отточенный меч.
Улыбка ее, что молния,– успей себя поберечь!
 
 
Постойте, друзья мои верные, не направляйте ног
Туда, где ее убежище, туда, где ее чертог.
 
 
Я лучше спрошу у сведущих, куда ушел караваи;
Не помешают опасности тому, кто любовью пьян.
 
 
Я не боялся погибели в близком и дальнем краю,
В степях и пустынях усталую верблюдицу гнал свою.
 
 
Она отощала, бедная, от сумасшедшей гоньбы,
И силы свои порастратила, и дряблыми стали горбы.
 
 
И вот наконец к становищу добрался я по следам,
Верблюды высоконогие неспешно ходили там.
 
 
Была там луна незакатная, внушавшая страх красотой.
Была там она – ненаглядная – в долине заветной той.
 
 
Я подойти не отважился, как странник, кружил вкруг нее.
Она, что луна поднебесная, вершила круженье свое,
 
 
Плащом своим заметаючи следы верблюжьих копыт,
Тревожась, что обнаружит их настойчивый следопыт.
 

* * *

 
Кричат куропатки в песчаной долине,
Гнездо красоты в той долине отныне.
 
 
Отныне пасутся на плоской равнине
Газели и страусы в сердце пустыни.
 
 
Друзья, постоимте у этих развалин -
Ушедший уклад позабыт и развален,
 
 
И юноша пылкий оставлен любимой,
Оплачемте юношу – прежде любимый,
 
 
Он стал одиноким, угрюмым, недужным,
Ненужным себе и Аллаху ненужным.
 
 
Она снарядила верблюдов средь ночи,
А он проглядел, или не было мочи
 
 
На это глядеть, или, может быть, разум
Оставил его и ушел с нею разом.
 
 
О мысли мои! Вы, отчаясь в разлуке,
Помчались за ней… но пусты мои руки!
 
 
Любой из ветров предо мною в ответе -
Восточный, и южный, и северный ветер;
 
 
Скажите мне, ветры, отдельно иль вместе,
Про горе мое вы не слышали вести?
 
 
И ветер восточный мне тотчас поведал
О том, что в лугах у травинок разведал:
 
 
«Коль страсть захватила и сердце и разум
Себя излечи о любимой рассказом!»
 
 
А после добавил: «Эй, северный ветер,
А нет ли получше отвады на свете?
 
 
Иль, может быть, южному вотру известно
Что сердцу недужному делать уместно?»
 
 
И северный ветер ответил: «Решенье
Поддержит и южный мой брат. Утешенье
 
 
Есть в том, что мученья любви – добродетель.
Мученье любви – наслажденья свидетель.
 
 
Зачем же, впивая столь дивную сладость,
Ты болен, и день твой тебе же не в радость?
 
 
Уж коли сумел обещанья добиться -
Не молнию зришь, а всего лишь зарницу!»
 
 
Как молнией тучи прошиты в ненастье,
Расшиты узором любимой запястья.
 
 
Но ветер в ней вызвал внезапные слезы,
И вспыхнули щеки пунцовее розы.
 
 
Цветут эти розы под дождиком дивным,
Нарцисс ее глаз проливается ливнем.
 
 
Сорвать не пытайся, цветка не ищи ты -
Накинутся змеи волос для защиты.
 
 
Она улыбнулась, и – солнце в подарок!
О боже, как жемчуг зубов этих жарок!
 
 
А пышные черные косы распустит -
И ночь над землею потемки опустит.
 
 
Слюна ее слаще пчелиного меда,
Божественней сласти не знает природа.
 
 
А стан ее гибкий – гибчайшая ива,
Клинки ее взглядов блестят горделиво.
 
 
О, сколько людей поклоняются рабски
Тебе, восхитительный меч мой арабский!
 
 
А я ведь араб, и не мне ли блистали
Клинки аравийской сияющей стали?
 
 
Любви не избуду, куда ни прибуду,-
На юг ли, на север,– где буду, там буду!
 
 
«Любовь я настигну!» – твердил я вначале.
А мне отвечали: «Настигнешь? Едва ли!»
 
 
Но я упирался: «Близки наши встречи!»
А мне говорили: «Пусты эти речи!»
 
 
Но стоило сняться им в Неджд иль в Тихаму,
И я по пустыне искал их упрямо.
 
 
А сердце рвалось, хоть усталые ноги
Искали пути на пути без дороги.
 
 
А сердце вело Искандером Двурогим
По западным и по восточным дорогам.
 
 
Молил я о встрече смиренно и слезно,
Разлуку пророчил надменно и грозно.
 
 
О, житель Багдада! Луна торопилась!
У вас восходила – у нас закатилась!
 
 
О горе мне, горе! Погибну я вскоре!
Я вслед ей взываю: «О господи, горе!»
 
 
О горлица, смолкни – потеряны разом
И сон, и покой, и надежды, и разум!
 

* * *

 
Вот молния блеснет в Зат-аль-Ада,
И свет ее нам донесет сюда
 
 
Гром, громогласный, слоено в битве вождь,
И жемчуга рассыплет свежий донедь.
 
 
Они воззвали к ней: «Остановись!»
Погонщика я умолял: «Вернись!
 
 
Останови, погонщик, караван -
Ведь я одной из ваших обуян!»
 
 
Гибка она, пуглива и стройна,
Лишь к ней одной душа устремлена.
 
 
Скажи о ней – и выпадет роса.
О ней твердят земля и небеса.
 
 
Пребудь она в бездонной глубине,
Пребудь она в надзвездной вышине -
 
 
Она в моих мечтаньях высока,
Не досягнет завистника рука!
 
 
А взор ее – руины возродит,
Мираж бесплотный в явь оборотит.
 
 
На луг ли глянет – и цветов полно,
Вино протянет – усладит вино.
 
 
А лик ее сияет светом в ночь,
День – тьмы волос не может превозмочь.
 
 
Ах, мое сердце больше не вольно -
Оно без промаха поражено:
 
 
Очами мечет дротики она,
Копьеметателем не сражена.
 
 
Без милой обезлюдели края.
И над пустыней крики воронья.
 
 
Она совсем покинула меня,
А я остался здесь, судьбу кляня!
 
 
Я одинок и сир в Зат-аль-Ада…
Зову, ищу – ни слова, ни следа.
 

* * *

 
Дыханье юности и младости расцвет,
Предместье Карх, горячечность бесед,
 
 
Семнадцать мне – не семь десятков лет,
И ты со мной, событий давних след:
 
 
Ущелье милое – приют мой и привет,
Дыханье юности и младости расцвет.
 
 
В Тихаму мчится конь, и в Неджд, и горя нет
И факел мой горит, даря пустыне свет.
 

* * *

 
Господь, сохрани эту птичку на веточке ивы;
Слова ее сладостны были, а вести правдивы.
 
 
Она мне сказала: «Коней оседлав на рассвете,
Ушли восвояси единственные на свете!»
 
 
Я следом за ними, а в сердце щемящая мука,
В нем адово пламя зажгла лиходейка-разлука.
 
 
Скачу я вдогон и коня горячу, что есть мочи,
Хочу их следы наконец-то увидеть воочью.
 
 
И путь мой нелегок, и нет мне в пути указанья,
Лишь благоуханье ее всеблагого дыханья.
 
 
Она, что луна,– занавеску слегка отпустила,-
Ночное светило дорогу в ночи осветило.
 
 
Но я затопил ту дорогу слезами своими,
И все подивились: «Как новой реки этой имж
 
 
Река широка, ни верхом не пройти, ни ногами!»
Тогда я слезам повелел упадать жемчугами.
 
 
А вспышка любви, словно молния в громе гремящем,
Как облачный путь, одаряющий ливнем бурлящим.
 
 
От молний улыбок в душе моей сладкая рана,
А слезы любви – из-за сгинувшего каравана;
 
 
Идет караван, и стекает слеза за слезою…
Ты сравнивал стан ее с гибкой и сочной лозою,-
 
 
Сравнил бы лозу с этим гибким и трепетным станом
И будешь правдивей в сравнении сем первозданном.
 
 
И розу еще луговую сравни в восхищенье
С цветком ее щек, запылавших румянцем смущенья