Текст книги "Арабская поэзия средних веков"

Автор книги: Тарафа

АБУ ФИРАС

* * *

 
Так ты утверждаешь, отмеченный лихом,
Что мы о войне не слыхали и слыхом?
 
 
Побойся Аллаха! И денно и нощно
Готовы мы биться отважно и мощно.
 
 
В бою применяя прорывы, охваты,
Мы множим во вражеском стане утраты.
 
 
Не нами ль племянник твой схвачен? Не мы ли
Мечами отца твоего заклеймили?
 
 
Разбитого войска покинув остатки,
Не ты ли от нас удирал без оглядки?
 
 
Грозить нам войною – смешного смешнее:
Мы связаны крепкими узами с нею;
 
 
Мы вскормлены ею, как матерью львята.
Презренный! Тебя ожидает расплата.
 

* * *

 
Состарилась ночь, побледнела, поникла устало,
И – неотвратимое – время прощанья настало.
 
 
Две ивовых ветви, что ветер колышет над лугом,-
Сплетаясь в объятьях, мы так упивались друг другом,
 
 
Так счастливы были, что, завистью черной объятый
Невольно от нас отвратил бы свой взор соглядатай…
 
 
Как быстро, о ночь, одеянье твое прохудилось,
Под краской линялой твоя седина обнажилась!
 
 
Но слух твой не будем язвить укоризненной речью.
Тебе же, о утро, ни слова привета навстречу!
 

* * *

 
Изъязвила бессонница веки мои.
Я взываю к тебе, благородный… Пойми:
 
 
Как ни тяжко влачить заточенье в темнице,
Мне случалось и с худшей бедой породниться;
 
 
Не единожды видел я смерть пред собой
И вовек: «Пощади!» – не шептал ей с мольбой.
 
 
Стрелам грудь подставляя на поприще брани,
С неизбежным концом я смирился заране.
 
 
Мне ль страшиться, что чашу сию изопью?
Лишь хотел бы, как братья, погибнуть в бою
 
 
На лихом скакуне, весь изрублен, иссечен,
А не здесь, христианами раненный в печень…
 
 
Время грабит меня, оставляя без сил,
Но терпенья бурнус я пока не сносил;
 
 
А гонителей не убавляется рвенье,
И смятенные мысли мои – в раздвоенье:
 
 
То надеюсь, что гибель минует меня,
То в отчаянье жду я последнего дня.
 
 
И, с тоскою взирая на всеми забытых
Сотоварищей-пленников, в цени забитых,
 
 
Я взываю к тебе: полный братской любви,
Безграничное великодушье яви!
 
 
Ты – прибежище всех, обделенных судьбою,
Я ж достоин спасенья любою ценою.
 
 
Что мне жизнь? Удержать неудержное тщась,
Не молю об отсрочке – хотя бы на час.
 
 
В жарких сечах мой меч машрафийский иззубрен.
Он давно уж в ножны поржавелые убран;
 
 
Все же горестно мне, обессилев от ран,
Погибать на чужбине, среди христиан.
 
 
Не разверстой могилы боюсь – их злорадства.
Помоги же, во имя священного братства.
 
 
Ты немало свершил благороднейших дел,
Возврати же меня в мой родимый предел!
 

* * *

 
Приюта просил у любви я в напрасной надежде;
Не сжалилась – и меня утесняет, как прежде.
 
 
Я помощи ждал, но ничто не поможет тому,
Чьи тяжкие вздохи пронзают полночную тьму.
 
 
Бедняга как будто пылает в огне лихорадки,
А если спускается сон, то неверный и краткий…
 
 
И вот наконец, преисполнясь печали великой,
Пустился я в путь, чтоб забыть о тебе, луноликой,
 
 
О бедрах твоих, двух песчаных холмах, позабыть,
Но лишь убедился: страданий моих не избыть.
 
 
Вернувшись, я вижу, сдержать изумленье не в силе,
Что долгие ночи разлуки тебя изменили.
 
 
Воспел бы тебя я стихами, но как описать,
Не знаю, твою – молодая верблюдица – стать.
 
 
Ты сердце мое отклонила своей красотой
От юных затворниц, чей дом – за зубчатой стеной.
 
 
В тоске по тебе я ложусь на тернистое ложе
И, сон раздарив беззаботным, взываю: «О боже!
 
 
От горестей ту, что люблю всей душой, огради!»
И жгучие слезы в моей закипают груди.
 
 
Рыдаю я, как сирота, как униженный пленник
При мысли о всех нанесенных ему оскорбленьях…
 
 
О брат мой, Зухейр, укажи мне какой-нибудь путь -
Уклончивой этой лукавицы милость вернуть.
 
 
Ведь ты же всегда помогал мне и делом и словом,
Ты был мне заступой, опорой, надежным покровом.
 
 
Щедрейший из щедрых, ты множество слал мне даров
Дороже тончайших шелков, и парчи, и ковров,-
 
 
Отменные рифмы, приятнее влаги прохладной,
Слова, что жемчужины,– прелести полны усладной.
 
 
Не только Фараздак и Ахталь – но даже Джарир
Такими стихами еще не счастливили мир.
 
 
Ты страшен врагам, словно лев, нападающий дерзко,
Зато обездоленным ты – и оплот и поддержка.
 
 
Искуснее всех ты, мой брат, во владенье мечом,
Славнейшим воителям ты не уступишь ни в чем.
 
 
Достоинства есть ли на свете – твоих совершенней?
Ты создан, я знаю, для самых великих свершений.
 

* * *

 
Та ночь новогодняя в сердце навеки останется.
Мы были вдвоем с томноокой моею избранницей.
 
 
Пригоршнями сыпало темное небо жемчужины,
В наряде камфарном лежали поля, неразбуженны;
 
 
И спорил нарцисс красотою своей беззаботною
С вином, что играло в бокалах – огня искрометнее.
 

* * *

 
Решил: благоразумным стану,
И так сказал себе: «Обману
 
 
Отныне верить перестань.
Ты заплатил безумству дань».
 
 
С обманщицей, водившей за нос,
Вступив на путь добра, расстанусь.
 
 
Не зваться мне Абу Фирас,
Когда поверю ей хоть раз.
 

* * *

 
Зачем ты терзаешь меня За какие провинности?
Себе изумляюсь: как смог я подобное вынести.
 
 
Но пусть я отвергнут – по-прежнему сердце в пылании:
Дороже богатства ты мне и победы желаннее.
 
 
За что же ко мне, справедливая, несправедлива ты?
Надежда моя, от меня отвернулась стыдливо ты.
 

* * *

 
Кто видел, скажите на милость,
Чтоб счастье у нас загостилось?
 
 
Все знают, великий и малый:
Такого еще не бывало.
 
 
Меняется мир этот бренный -
И к худшему все перемены.
 
 
Сегодня богач-повелитель,
А завтра ты нищий проситель.
 

* * *

 
В черных моих волосах все заметней, видней
Белые нити – предвестницы старческих дней.
 
 
Так не пора ли прогнать искушенья с порога
И облачиться в бурнус добродетели строгой?
 
 
Знаю: пора, но слаба многогрешная плоть:
Чары красавиц не в силах она побороть.
 
 
Что же мне делать? Аллаха зову на подмогу:
«Праведную укажи, всемогущий, дорогу».
 

* * *

 
Отныне удары судьбы я сношу, не противясь.
О муках, которые выдержал я, терпеливец,
 
 
Никто не дознался еще, любопытством томим.
Запрятанным в сердце – нет выхода чувствам моим;
 
 
Лишь только порою во мраке – к чему оправданья?
Надменно победу свою торжествуют рыданья,
 
 
И ярко пылает, глубокие тени гоня,
Огонь, разожженный безумьем в груди у меня…
 
 
Свиданье ты мне обещала не раз и не дважды,
Но тщетно я искал утоленья мучительной жажды.
 
 
Оседлый – скитался, покинув родимый свой кров,
Но мир без тебя мне казался безлюдней песков.
 
 
Зачем ты с родными меня разлучила враждою?
А прежде мы были – как сок виноградный с водою.
 
 
Скажи, отчего ты поверила злым шептунам?
Исполненным веры, пристало ль неверие нам?
 
 
О, как отменить приговор, надо мною нависший!
Красавица, что родовитее всех в становище,
 
 
В твоих подозрениях истины нет и зерна.
Зачем же ты часто, как юная лань, озорна,
 
 
Меня вопрошала: «О, кто ты?» – в нелепых стараньях
Унизить презреньем: мол, что за неведомый странник?
 
 
«Я тот, кто тобою сражен»,– отвечал я без зла.
А ты: «В самом деле? Который же? Нет им числа».
 
 
«Ну, полно меня изводить. Отрицанье напрасно.
Ты знаешь меня, без сомненья,– и знаешь прекрасно!»
 
 
Смеялась ты: «Может быть. Время тебя не щадит».
«Ни время, ни ты,– говорил я,– обоим вам стыд».
 
 
Всю гордость свою растерял, до последней крупицы,
Однако желанного так и не смог я добиться.
 
 
Куда бы ни брел я, причудами рока влеком,
Дыханье твое обдавало меня холодком.
 
 
Я понял тогда: мне осталось одно – положиться
На волю судьбы – и на волю твою, прихотница.
 
 
И сам я не знал в удрученье: во сне ль, наяву
Газель, что стоит на вершине холма, я зову.
 
 
Пугливая прочь отбегает – и смотрит скорбяще,
Как будто она потеряла детеныша в чаще…
 
 
Неужто и впрямь ты со мной незнакома, сестра?
Меня восславляют под сводом любого шатра.
 
 
Ведь я не из тех, кто робеет в опаснейшей схватке,
Я первым из первых врывался во вражьи порядки.
 
 
Пускай у коней обессиленных – ноги вразлет,
Не зная усталости, я пробивался вперед.
 
 
Когда же, разбитый, бежал неприятель, я следом
Скакал во главе ратоборцев, привыкших к победам.
 
 
Терзался я жаждой, пока не напьются мечи,
Алкал я, пока не насытятся все сарычи.
 
 
Но чужд вероломства, пред тем как начать нападенье,
С гонцами всегда посылал я врагам упрежденье.
 
 
Бывало, на стены твердынь, осажденных тесня,
Взбирался я вместе с лучами – посланцами дня.
 
 
На вражьи кочевья свершал я набеги, бывало,
Но ясенщицам, прячущим лица свои в покрывала,
 
 
Я зла не чинил, не обидел из них ни одной.
Немало красавиц искали свиданий со мной;
 
 
Нередко я с ними делился своею добычей
И от оскверненья спасал их – таков мой обычай.
 
 
Богатство всегда от меня отвращало свой лик,
Но гостеприимством и щедростью был я велик,
 
 
Достоинство чтил я превыше даров наилучших,
Ведь доброе имя не купишь на рынках толкучих.
 
 
И вот я в плену. Ни друзей. Ни коня, чей чепрак
Не робкий юнец застилал – а бывалый смельчак.
 
 
Ну что ж, не ропща, принимаю назначенный жребий,
От власти судьбы не укрыться ни в море, ни в небе…
 
 
Напрасно товарищи в голос твердили: «Беги!
Жестокой расправой тебе угрожают враги».
 
 
А я им: «И бегство и гибель мне хуже отравы.
Не знаю я, что предпочтительней»… Боже всеправый!
 
 
Свидетелем будь: изо всех угрожавших мне зол
Я то, что всего безобиднее,– плен,– предпочел.
 
 
И мне yж недолго осталось томиться в неволе:
Несчастья не медлили – смерть не помедлит тем боле.
 
 
И все ж ей не праздновать час своего торжества:
Мы живы, пока наша добрая слава жива…
 
 
Румийцы пытались меня обобрать – от их крови
Мое одеянье закатного солнца багровей,
 
 
Об них иступил я меча своего острие,
Об них изломал я разившее метко копье;
 
 
И верю: меня не забудешь ты, племя родное.
Бродящим во мраке я стану звездой путевою…
 
 
Останусь в живых – снова будет остер мой клинок,
По-прежнему будет любимый мой конь легконог.
 
 
Умру? Ну так что же? Со всеми – и с юным и старым
Равно расправляется смерть неотвратным ударом.
 
 
Одно лишь обидно – что я неоплакан паду,
Не ценится золото там, где медяшки в ходу.
 
 
А я ведь из рода, где нет слабодушных и хилых.
Мы либо над всеми возвышены – либо в могилах.
 
 
За дело благое мы жизнь отдадим самое:
Посватал красавицу – выкуп плати за нее.
 
 
И людям известно: славнейшие мы среди славных,
Мы самые щедрые – нет нам поистине равных.
 

АС-САНАУБАРИ

* * *

 
Не будет рад весне светло и безмятежно
Тот, кто осенний день описывает нежно,
 
 
Когда спешит зима и нет уже секрета,
Что нам несет она разлуку с теплым летом.
 
 
Она спешит в плаще непрочного мгновенья,
В рубашке из ветров нагих, как сновиденья.
 
 
И вот уже вода от страха чуть не стонет,
Когда ее рукой холодный ветер тронет.
 

* * *

 
Когда октябрьский серп из облака восходит,
В ночи звезда звезду улыбкой превосходит.
 
 
И воды Тигра, свет в игру звезды вплетая,
Блистают чешуей, как змейка золотая.
 
 
И так глубоко взор всю землю проницает,
Что кажется порой – там небеса мерцают.
 

* * *

 
И как судьба неотвратимо, пришла к нам новая весна,
Стал цвет глубок и свет прозрачен, теперь везде царит опа.
 
 
В листве – смарагда полыханье, в ручьях – живой хрусталь звенит,
Жемчужный воздух в небе тает, и землю яхонт пламенит.
 
 
И вот уже несут по кругу хмельную чашу облака,
Шумит трава, пьянеет зелень, вся – от ствола до стебелька.
 
 
Благоуханье томной розы, гвоздика, мята, базилик…
Как расточает ароматы кругом рассыпанный цветник!
 
 
И скажет тот, кого пленила цветов и запахов игра,
Что мускус нынче уж не мускус, а камфара – не камфара…
 

* * *

 
Спрятала землю надежно зима, но весна на лету,
Сняв покрывало, явила младую ее красоту.
 
 
С девушкой, встретившей милого, спорит глазами нарцисс,
Спорит с ней роза румянцем и яркостью губ – барбарис.
 
 
И кипарисы подобно красавицам у родника
Полы одежд подобрали и ноги открыли слегка.
 
 
Стройными станами южному ветру поклонятся вдруг,
Каждый из них, как невеста, что всех превосходит подруг.
 
 
Ах, если б дали мне в руки над всеми лужайками власть,
То недостойные люди сюда не смогли бы попасть.
 

* * *

 
Когда заметил розу нарцисс среди цветов,
Бедняжка покраснела, стыдясь нескромных слов.
 
 
И, обнажив в улыбке зубов жемчужный ряд,
Кувшинка засмеялась немножко невпопад.
 
 
От ревности такого наговорил нарцисс,
Что лилии от страха смотрели только вниз.
 
 
Тюльпан, подняв головку, промолвил тихо: «Ах…»
Багровый след пощечин остался на щеках.
 
 
По ним катились слезы обильно, как роса,
Сверкали оскорбленно влюбленные глаза.
 
 
И тут цветок гвоздики, хоть сам и был он мал,
Честь розы защищая, к другим цветам воззвал.
 
 
Собрались на лужайке несметные войска,
Чтоб посрамить навеки в бою клеветника.
 
 
Нарцисс, листком махая, все дальше отступал,
Пока пред грозной ратью на землю не упал.
 
 
Тогда, ослабив этой ужасной битвы пыл,
О милости к нарциссу я розу попросил.
 
 
И все мы, помирившись, среди счастливых лиц
Устроили пирушку под пенье струи и птиц.
 

* * *

 
Сказала роза: «Я светла, как утренний рассвет,
Поэт недаром говорил, что краше в мире нет».
 
 
От гнева даже побледнел нарцисс, ее сосед,
И, возмущенный, закричал, забыв про этикет:
 
 
«На что надеется она, когда в расцвете лет
Одни лишь щеки у нее, а глаз и вовсе нет?
 
 
Две красных щечки, тьфу! Ужель их воспевал поэт?
Куда нежней моих очей янтарный полусвет!…»
 
 
Но роза, глазом не сморгнув, промолвила в ответ:
«Румянец алый на щеках не зря воспел поэт.
 
 
Коль зависть так тебя грызет, что больше мочи нет,
Закрой желтушные глаза – вот мой тебе совет!»
 

* * *

 
Вот юноши вокруг жаровни восседают,
И дым ее струю воды напоминает.
 
 
Похожа на фонтан она. Приятно взору
Изящество ее причудливых узоров.
 
 
Когда ее зажгут, от запахов куренья
Сникает базилик, кипит воображенье.
 

* * *

 
Вот кошка возлежит на шелковой подушке,
Недвижен сонный взгляд, лишь вздрагивают ушки.
 
 
Но схватит в тот же миг добычу, если встретит,
Хотя бы в облаках она ее заметит.
 
 
То нежится она, прильнув на грудь к невесте,
То в зарослях густых кровавой ищет мести.
 

* * *

 
Уж голуби, вкусив весну среди дерев,
Из клюва в клюв несут ее хмельной напев.
 
 
Прочь воду! Дайте мне хотя б глоток один
Той влаги, что вскормил во тьме земли кувшин!
 
 
Пои меня вином пунцовым, как коралл,
Зеленым, как смарагд, и желтым, как сандал,
 
 
Пурпурным, как рубин, и алым, как гранат,
И нежно-золотым, как спелый виноград.
 

АБУ ДУЛАФ АЛЬ-ХАЗРАДЖИ

* * *

 
Излейтесь, кровавые слезы, закройтесь, усталые веки,
Нe кровь потекла по жилам – текучего пламени реки.
 
 
Я вкус любви изведал, но всё не найду решенья,
Не знаю – то сладкие муки иль горькие наслажденья.
 
 
«Утешься,– твердит мне разум,– любви не узнаешь рая,
Погубит любовь чужбина, тобой, как мечом, играя».
 
 
Да, я как сухая ветка, чьи листья уносит ветер,
Я знаю все радости, беды и все чудеса на свете.
 
 
К постам меня приучили скитанья и к разговеньям,
Но славу отцов не забуду ни на одно мгновенье.
 
 
Хранители доблестей древних, в изгнанье сыны Сасана
Бродягами нищими стали, лишенными чести и сана.
 
 
Ведет нас судьбы немилость в чужие дальние страны,
Как ветер горячий гонит в песчаной степи барханы.
 
 
Мы души свои закалили и в радостях и в горе,
И мы – венец творенья на суше и на море.
 
 
В Египте и в Китае от нас откупиться рады,
До дальнего Танжера проникли наши отряды.
 
 
Коль туго придется – не будем мы в том оставаться стане,
Пред нами весь мир склонился, неверные и мусульмане.
 
 
Мы летом в горах, где прохлада, а зиму в низинах проводим,
Мы нищие-попрошайки, но гордостью вас превосходим.
 
 
Кто спросит, тому я отвечу: у нас ремесло непростое,
Но хлеба насущного ради ему научиться стоит:
 
 
На землю бросаться в корчах средь тех, кто в шелка одеты,
На шее носить вериги и кожаные амулеты,
 
 
Выпрашивать миску похлебки и ползать за черствой коркой,
Дрожать нагишом на рынках и клянчить подачки горькой.
 
 
По финику с каждой лавчонки и по грошу с динара -
Мы данью купцов облагаем у каждого базара.
 
 
Мы лица в зелень красим настойкой чечевичной,
Из-под повязки гноем течет желток яичный,
 
 
Лиловым соком ягод умелый спину метит -
И жалость вызывают рубцы от жгучей плети.
 
 
Лопочет безъязыкий – на все ведь нужна сноровка!
Он за щекою левой язык упрятал ловко.
 
 
Кричим мы на площади людной: «К оружью, вперед, на границу!»
Но тихо мы будем ночью пожертвованным делиться.
 
 
Из братии доблестной нашей – и старец благообразный,
Что мускусом в лавке торгует, душистой водицей разной,
 
 
Что бесноватых врачует плодами дикой ююбы,
Умеет читать заклинанья и заговаривать зубы,
 
 
И слепые чтецы Корана, рассказчики древней были
О том, как израильтяне море переходили.
 
 
Кто по дорогам бродит в монашеском одеянье,
Кто, как паломник смиренный, просит на пропитанье,
 
 
Кто мясо вкушает украдкой во время поста Рамадана,
Кто грубою власяницей спину стирает до раны,
 
 
Кто, плача, просит на выкуп жены и детишек милых,
Что пленниками у румийцев томятся в краях постылых,
 
 
Кто, горб приделав тряпичный, постиг безделья науку,
Кто кажет свою за кражу отрубленную руку,
 
 
А кто в пыли и навозе сидит у проезжей дороги
И, видом своим устрашая, хватает прохожих за ноги.
 
 
Бесстрашные всадники наши на львов отважных похожи -
С врага на скаку одежду сорвут они вместе с кожей.
 
 
У нас проходил науку кто, понаторевши в Торе,
На людях ислам принимает и иудеев позорит,
 
 
Кто, будто чудом прозревший, снимает одежду монаха
И громогласно взывает: «Нет бога, кроме Аллаха»,
 
 
Из наших – слепец поддельный, что, веки намазав глиной,
На кошельки подающих бросает взгляд соколиный,
 
 
Кто утром и после полудня сидит у мечетей соборных
И проповедует слезно о грешниках непокорных,
 
 
Кто у дверей возглашает, когда ты сидишь за едою:
«Пророк повелел нам делиться хлебом и водою!»,
 
 
Кто, страстно пороки бичуя, у лавок богатых кружит,
Кто молит о горсточке углей, кричит: «Погибаю от стужи!»,
 
 
Астрологи и ворожеи, гадатели и гадалки,
Что судьбы людские видят в песке и полете галки.
 
 
«Провидец! – вопит сообщник.– Нет равных мудрости этой!»
Оплатит доверчивый дурень обман полновесной монетой.
 
 
И плоть от плоти нашей тот рифмоплет бездарный,
Что чернь увеселяет на площади базарной.
 
 
Вопит на перекрестке шиит краснобородый:
«Убит Хусейн, о боже! Восплачьте, все народы!»
 
 
А рядом суннит правоверный славит халифа Османа,
Они подстрекают на драку и лезут убитым в карманы.
 
 
Ловко приводят иснады члены почтенного братства:
Пением громким отметят дом, где таится богатство.
 
 
Рыдает бедняк: «Налетела грабителей алчная стая…»
Тряпка, политая маслом, слезы страдальца питает.
 
 
Бесчисленны наши ремесла: слепец, поводырь, проповедник
Немой, конокрад, попрошайка, и сейид – пророка наследник
 
 
И нищий, владеющий троном ценой унижений безмерных, -
Пленник Муизз ад-Даула – Муты, халиф правоверных.
 

АШ-ШАРИФ АР-РАДЫ

* * *

 
Поднесло утомленье мне чару напитка хмельного.
Позабылся на миг, но терзаюсь бессонницей снова.
 
 
Веки ласково просят дремоту: «Зрачки притумань.
Пусть померкнут они – словно звезды в рассветную рань»
 

* * *

 
Я знаю край, пустынный край,
где воздух нестерпимо я,туч,
Где редко льется кровь дождя
из рассеченной глотки туч.
 
 
Когда бы, время, твой поток
зубами удержать я мог,
Когда бы мог низринуть власть
твоих предначертаний, рок,-
 
 
Туда бы я направил путь
в притоке небывалых сил,-
И, как стрелу, пустыне в грудь
я караван бы свой вонзил.
 

* * *

 
Жизнь сказала: «Поженимся» Я отшатнулся в испуге:
«Упаси меня бог от такой многомужней супруги!»
 

* * *

 
О, лучше с волками, о, лучше со львами,
Но только, бесчестные твари, не с вами!
 
 
От вас, ненавистных, повеситься впору.
Скорее сыщу в чужаках я опору.
 
 
Хвалы расточал вам, с улыбкой во взоре,-
Зачем не забросил их в пенное море?
 
 
Глядишь, и на гребне высокого вала
Оно бы жемчужину мне даровало.
 
 
На вас я надеялся прежде, но ныне
Надежды развеяны. В сердце – унынье.
 
 
Глаза вытираю, что полны слезами.
Насмешки меня обжигают, как пламя.
 
 
У всех я в презренье, у всех я в опале,
И славу мою на клочки растрепали.
 

* * *

 
Приятели мне надоели с их шумным весельем,
Я – как чужеродец, бродящий один по ущельям.
 
 
На вздохи мои отвечают голубки, стеня,
Но мне безразлична умильная их воркотня.
 
 
В душе до сих пор отзываются острою болью
Надрывные крики верблюдов… Во мгле по ополью
 
 
Все дальше и дальше они уходили, пыля.
Молящие руки им вслед простирала земля,
 
 
И лики красавиц, которых везли в караване,
Лучились, грядущей зари предвосхитив сверканье;
 
 
Неявственио зыбились их очертанья, меня
Своею обманной игрою дразня и маня.
 
 
А утро – все ближе. Во мраке, похожем на копоть
Открылись прорехи, которых уже не заштопать.
 
 
И стиснул созвездья в объятьях своих небосвод,
Как будто страшился, что некий смельчак их сорвет
 
 
Пока не забрезжил рассвет, золотистый и алый,
Без устали я любовался Медведицей Малой.
 
 
И были все звезды как сестры. Бледна и грустна,-
«Я слушаю. Говори»,– прошептала одна.
 

* * *

 
Ты – да эти бессонные ночи – виною,
Что покрылась моя голова сединою.
 
 
Вновь и вновь мне свои заблуждения клясть:
Страсть еще надо мной не утратила власть.
 
 
Позабуду ль, как,. ранней весною мы вместе
Любовались веселой игрою созвездий?
 
 
А теперь обхожу я твой дом стороной,
Но сгущается тьма – и ты снова со мной.
 
 
Как прекрасен твой лик! К моему изголовью
Он приник, приведенный самою любовью.
 
 
Мой застольник, он выпил все соки из жил,
Мне же только напиток из слез предложил.
 

* * *

 
Расшитая, как серебром, сияньем,
Ты схожа, ночь, с прекрасным одеяньем.
 
 
О небо! Ты подобие реки,
А эти звезды – словно пузырьки.
 

* * *

 
Сердце жаждет излиться в словах, но молчу неспроста:
Безнадежность надежно мои оковала уста.
 
 
Ты как молния, даже вблизи не сулящая влаги.
Что же, если она вдалеке?… Горе мне, бедолаге!
 

* * *

 
Как очаг, пылает грудь,
роднику глаза сродни.
Хочешь, пламени возьми,
хочешь, влаги зачерпни.
На тебя гляжу в упор,
весь в мучительном жару.
Сердце – на похоронах,
взгляд – на свадебном пиру.
 

* * *

 
Судьба сражает всех своею палицей.
С какой же стати о других печалиться
 
 
Скорбеть о воронье презренном надо ли?
Им только бы урвать кусочек падали.
 
 
Пускай уходят – не в моем обычае
Оплакивать утративших величие.
 

* * *

 
Благовониями умащаем одежды нередко,
А в кармане хотя бы одна завалялась монетка.
 
 
Все обширнее наши желанья – и все неуемней,
Но судьбою назначенный срок приближается, помни!
 
 
Руки смерти ко всем подбираются, хватки и цепки.
Что такое мы, люди? Из глины кладбищенской елецки.
 
 
Наша жизнь кратковечна, как молния сумрачной ночью:
Вот сверкнула она, темноту разрывая на клочья,
 
 
Озарила равнины и реки улыбкою бледной,
Подмигнула лукаво – и тотчас пропала бесследно.
 

* * *

 
Прекрасную газель я звал во сне: «Приди!
Отныне пастбище твое – в моей груди.
 
 
Зачем стремишься ты к иному водопою,
Когда потоки слез моих перед тобою?»
 
 
Благоухание заполнило весь сад,
И, уловив – еще сквозь сон – твой аромат,
 
 
Я поспешил к тебе в передрассветной рани
Незарастающей тропой воспоминаний.
 
 
Увы! Нарушила ты глаз своих обет,
И вместо сладости познал я горечь бед.
 
 
Но, пусть обманутый, не затаив обиды,
Я для тебя храню любовные касыды;
 
 
И знай, что – если бы не соглядатай – сам
Я передал бы их сейчас твоим губам.
 

* * *

 
Беспечальна мне стала с друзьями разлука.
Убедился: от них лишь досада да скука.
 
 
Много ль пищи нам надобно? Горстка одна.
А излишняя влага нам только вредна.
 
 
Нас любовью своею судьба не взыскала:
Звери радостней нас, долговечнее скалы.
 
 
Я гонимая лань, я в дороге весь день,
И всю ночь я в пути, чуть приметная тень.
 

* * *

 
Задумчивый, сижу один в застолье
В душе моей – ни радости, ни боли
 
 
И лунному сиянию в ответ
Лицо мое струит неяркий свет.
 
 
Отныне ночь уже идет на убыль,
А я ни разу кубка не пригубил:
 
 
Пускай себе другие пьют вино -
Меня ж от груди отняло оно.