Текст книги "Арабская поэзия средних веков"

Автор книги: Тарафа

АНДАЛУССКАЯ (ИСПАНО-АРАБСКАЯ) ПОЭЗИЯ

АБД АР-РАХМАН

* * *

 
В Кордове, в царских садах, увидал я зеленую
Пальму-изгнанницу, с родиной пальм разлученную.
 
 
«Жребии наши,– сказал я изгнаннице,– схожи.
С милыми сердцу расстаться судилось мне тоже.
 
 
Оба, утратив отчизну, уехали вдаль мы.
Ты чужестранкой росла: здесь чужбина для пальмы.
 
 
Утренним ливнем умыться дано тебе благо.
Кажется звездной водой эта светлая влага.
 
 
Жителей края чужого ты радуешь ныне.
Корень родной позабыла, живя на чужбине».
 

* * *

 
«Плачь!» – говорю. Но не плачешь ты, пальма немая,
Пышной главою склонясь, равнодушно внимая.
 
 
Если б могла ты сочувствовать горю собрата, Ты зарыдала б о пальмах и водах
Евфрата.
 
 
Ты очерствела, лишенная почвы родимой. Близких забыл я,
Аббасовым родом гонимый.
 
 
Примчавшись на родину, всадник, ты сердцу от бренного тела
Привет передай непременно!
 
 
Я западу тело доверил, востоку оставил я сердце
И все, что для сердца священно.
 
 
От близких отторгнутый роком, в разлуке очей не смыкая,
Терзаюсь я нощно и денно.
 
 
Господь разделил наши души. Но если захочет Всевышний,
Мы встречи дождемся смиренно.
 

АЛЬ-ГАЗАЛЬ

* * *

 
Когда в мое сердце вошла любовь,
От прежних страстей не осталось примет.
 
 
Норманнку-язычницу я полюбил,
Ее красота – лучезарный рассвет.
 
 
Но чудо живет в чужедальном краю,
Куда не найдешь, не отыщешь след.
 
 
Как юная роза, она хороша,
В жемчужные росы цветок разодет.
 
 
Она мне дороже и сладостней всех,
Вдали от любимой мне жизни нет.
 
 
С другими сравнить ее – значит солгать,
А ложь непривычна мне с малых лет.
 
 
Любимая шутит: «Твои виски
Белы, словно яблони вешней цвет!»
 
 
А я отвечаю: «Ну что ж, не беда,-
Иной жеребенок с рояеденья сед».
 
 
Смеется она, а ведь я и хотел,
Чтоб рассмешил ее мой ответ.
 

* * *

 
«Я люблю тебя»,– лгунья твердит без стыда,
Хоть давно поседела моя борода;
 
 
Но я знаю: не любит никто старика,
Легковерных обманешь, меня ж – никогда.
 
 
Кто поверит тебе, коль похвалишься ты,
Что на ветер надета тобою узда,
 
 
Что замерз полыхающий жарко огонь
Иль охвачена пламенем в речке вода?
 

* * *

 
Ты с забвеньем вечным не смирился,
Хоть уж близок час твоей кончины.
 
 
Повелел воздвигнуть на кладбище
Каменные плиты-исполины.
 
 
Как тебя тщеславье ослепило!
Видишь – смерть витает над тобою.
 
 
Неужели хочешь и в могиле
Над чужой глумиться нищетою?
 
 
Встали рядом – пышная гробница
И раба нагого погребенье;
 
 
Но законы смерти справедливы:
Всех удел – могильный червь и тленье,
 
 
Как же мне с судьбой не примириться?
Вижу я, напрасны ухищренья:
 
 
Те дворцы, что строились веками,
Бури разрушают за мгновенья.
 
 
Проросла трава в костях истлевших.
Как теперь узнаешь среди праха
 
 
Богача и нищего бродягу,
Воина, певицу иль монаха?
 
 
Где надеждой сердце трепетало,-
Ныне лишь сырой песок и глина,
 
 
Как узнать эмира и вельможу,
Различить раба и господина?
 
 
Нищего рассыпались лохмотья,
И парча румийская истлела.
 
 
Как узнать, кого нужда терзала,
Кто в шелках бесценных нежил тело?
 
 
Всех поглотит алчная могила.
Все уснут до часа Воскресенья.
 
 
Что же стоит знатность и богатство,
Если нам от смерти нет спасеньж
 

* * *

 
К тебе невежда, льстец и мот
Бегут, едва блеснет восход,
 
 
За подаянием к тебе
Спешат гадатель, виршеплет.
 
 
Лжецов, бездельников, глупцов
В твоих покоях – жадный рой;
 
 
И каждый норовит развлечь
Тебя пустою болтовней.
 
 
Но ты им в лица посмотри -
Кто их, скажи, людьми назвал?
 
 
Вот морда хитрая лисы,
Вот волка хищного оскал,
 
 
Вот злой шакал, а вот хорек,
А этот – словно жирный кот,
 
 
Что изготовился к прыжку
И мышь в потемках стережет.
 

* * *

 
«Двое сватов прислали,– сказал мне отец,-
Оружейник-бедняк и сосед наш купец.
 
 
Хоть немолод купец, но он щедр и богат,
Он жене молодой угождать будет рад.
 
 
Ты ведь любишь наряды – и шелк и парчу,
Не упрямься – отдам я тебя богачу».
 
 
Не сердись, мой отец,– если все решено,
Значит, век мне с купцом горевать суждено.
 
 
Хоть и знаю, что жизнь с бедняком не легка,-
Легче бедность терпеть, чем любовь старика.
 

* * *

 
Когда на дружеском пиру мы допили вино,
Под мышку взяв пустой бурдюк и распалив отвагу,
 
 
Я к винной лавке подошел, хозяина позвал,-
Тот рысью побежал ко мне, не убавляя шагу.
 
 
Он дни и ночи служит тем, кто тешится гульбой,
Кто ценит выше всех даров наполненную флягу.
 
 
Я крикнул властно: «Эй, живей!» Он налил мне вина,
Я плащ и платье дал в залог за пламенную влагу.
 
 
«Но дай мне что-нибудь надеть,– торговцу я сказал,-
Я ни с одной из жен моих, клянусь, в постель не лягу,
 
 
Пока с тобой не разочтусь!» Но я ему солгал,
Аллах свидетель,– я солгал, я обманул беднягу.
 
 
Вернулся я в кружок друзей с тяжелым бурдюком,
И мы смеялись, говоря, что мой обман ко благу.
 

* * *

 
Клянусь Аллахом я, что стало мне завидно
На тех, что по земле свой краткий путь прошли.
 
 
Я столь давно живу, что затерялся где-то,
Среди живых людей – я ото всех вдали.
 
 
Расставшись с кем-нибудь, не думаю, чтоб снова
На этом свете мы друг друга обрели:
 
 
Увидит он меня, завернутого в саван,
Иль место, где мой прах когда-то погребли.
 
 
Взгляни и убедись: как мало их осталось,
Таких, чтобы мой гроб к могиле понесли.
 
 
Все заняты собой; они, еще живому,
Швыряют мне в лицо сухую пыль земли.
 

* * *

 
Люди – созданья, что схожи друг с другом во всем,
Только деяньями разнятся те и эти.
 
 
Все обо всех говорят и правду и ложь,
Судят по зыбкой черте, по неточной примете.
 
 
Каждый поступки другого рад осудить,
Каждый проступки свои держит в секрете.
 
 
Совесть его отягчают сотни грехов,
Но за малейшую малость ближний в ответе.
 
 
Каждый доволен собой, счастлив собой
И наслаждается жизнью беспечно, как дети.
 
 
Злобное слово жалит подчас, как змея,
Сплетни сплетаются в нерасторжимые сети.
 
 
Если отравленным словом ты не убит,
Радуйся – ты счастливее всех на свете.
 

САИД ИБН ДЖУДИ

* * *

 
Кознелюбивы и хитры, военной вы пошли тропой,
Но вы нашли в конце тропы позорной смерти водопой.
 
 
Восстанье ваше подавив, мы правую свершили месть,
Мы разгромили вас – рабов, отринувших закон и честь.
 
 
Рабы и сыновья рабов, вы раздразнили львов и львят,
Что верность братьям, и друзьям, и соплеменникам хранят!
 
 
Сгорите ж в пламени войны, упрямства буйного сыны,-
Теперь пылают и мечи, враждою к вам раскалены!
 
 
Сражался с вами ратный вождь, которого послал халиф:
Он славы жаждал – и погиб, сердца друзей испепелив.
 
 
Пришли мы с мщением за тех, чья жизнь для славы рождена,
Их возвышают с детских лет великих предков имена.
 
 
Погибель тысячам из вас мы принесли, ведя борьбу,
Но разве смерть вождя равна той смерти, что дана рабу!
 
 
Вы изувечили его, а он с почетом принял вас.
Вам страх пред ним не помешал убить его в кровавый час.
 
 
Вы в верности ему клялись, злодеи, черные сердца,
Предательством напоены, вы умертвили храбреца.
 
 
Наипрезреннейшим рабам, вам вероломство помогло,
Убийство совершили вы, призвав себе на помощь зло.
 
 
Всегда от благородных раб той отличается чертой,
Что раб не соблюдает клятв, для низких клятва – звук пустой!
 
 
Поэтому да поразят везде, и всюду, и всегда
Клятвопреступников-рабов гнев, и возмездье, и вражда!
 
 
Был полководец храбрым львом, опорой башен крепостных,
Он был защитой бедняков, оплотом слабых и больных.
 
 
Он кротость сочетал с умом, бесстрашье – с мудрой добротой.
Кто в мире обладал такой душой – отважной и простой?
 
 
О Яхья, мы сравним тебя с богатырями преяших дней…
О нет, и витязей былых затмил ты славою своей!
 
 
Да, бог тебя вознаградит и место даст тебе в раю,
Что уготован для мужей, погибших в праведном бою.
 

* * *

 
Печаль меня объяла, когда она запела:
Изгнанницею стала, ушла душа из тела!
 
 
Я о Джейхан мечтаю, хотя мечтать не смею,
Хотя еще ни разу не виделись мы с нею.
 
 
Ее твержу я имя и плачу, потрясенный,
Я – как монах, что шепчет молитву пред иконой.
 

* * *

 
Терпенье, друзья! Пусть свобода – не скоро,
Терпенье – сердец благородных опора.
 
 
Немало томилось в цепях бедняков,
Но вызволил узников бог из оков.
 
 
И если я ныне – беспомощный пленник,
То в этом повинен презренный изменник;
 
 
И если б я знал, что случится со мной,
Пришел бы с копьем и в кольчуге стальной.
 
 
Соратники, верьте словам моим правым:
Я – ваш знаменосец в сраженье кровавом!
 
 
О всадник, тоскуют отец мой и мать,
Привет им от сына спеши передать.
 
 
Жена, я тебя никогда не забуду,
С тобой мое сердце всегда и повсюду:
 
 
Представ перед богом, достигнув конца,
Сперва о тебе вопрошу я творца.
 
 
А если зарыть меня стража забыла,
У коршуна будет в зобу мне могила.
 

ИБН АБД РАББИXИ

* * *

 
О, как он страшен для врагов, меч грозный полководца!
Пред ним разверзнется земля, рекою кровь прольется.
 
 
Он карой для неверных был, когда в душе их черной
Горела ненависть огнем, вздымаясь непокорно.
 
 
Как будто нападает лев, вдруг выскочив из чащи,
И грозен гневный рев его, и грозен взор горящий,
 
 
Который словно бы узрел, что смута за собою
Ведет людей во всех краях и всех готовит к бою.
 
 
Как много блещущих мечей в огромном войске этом!
Не надо зажигать огня – мир озарен их светом.
 
 
Начав поход во тьме ночной, вел полководец войско.
В груди у воинов его пылает дух геройский.
 
 
Лавиной мчатся кони их, поджары и высоки,
И каждый всадник – как валун в грохочущем потоке.
 
 
Когда кипит на копьях бой и смерть простерла крылья,
Глаза у воинов горят, как угли в тучах пыли.
 
 
И, разгромив своих врагов, они им платят местью,
И если здесь не отомстят, в другом захватят месте.
 
 
Победоносный Насир их ведет, не зная страха,
И войско следует за ним под знаменем Аллаха.
 
 
Когда отряды на конях то знамя окружают,
Мрак всеобъемлющий они в тот миг напоминают.
 
 
Все дальше движутся войска, идут в ночи беззвездной,
Клубится облаками пыль над их громадой грозной.
 
 
Они на вражескую рать обрушатся жестоко,
Как будто сшиблись две реки, смешались два потока.
 
 
Но храбрых битва не страшит, и воин настоящий
Подобен льву, чей рев летит над потрясенной чащей.
 
 
Завеса темная висит, и смутным стало зренье -
То между небом и землей повисла пыль сраженья.
 
 
И распростертые тела, уж ничему не внемля,
Как облетевшая листва, здесь устилают землю.
 
 
Людские головы в ныли валяются повсюду,
И кажется, что диких тыкв здесь раскидали груду.
 
 
А по реке плывут тела, которые когда-то
Гордились силой, а теперь истерзаны, разъяты.
 
 
И кони наступают здесь на кости человечьи,
Которые индийский меч так яростно увечил.
 

* * *

 
Как заставляют встать верблюдов на колени,
Так всадников с коней срывает вихрь сражений.
 
 
Они неслись вперед, как вестники беды,-
Сраженье грозно разбивает их ряды.
 
 
Поля селений превращаются в пустыни,
Где пронеслись войска, подобные лавине.
 
 
Как яйца страуса, сверкают шлемы их,
Кольчуги крепкие на их телах сухих.
 
 
Их скачущий отряд в потоке слит едином,
В пылу сражения они подобны джиннам.
 
 
От предков их мечи, которых крепче нет,
Узоры на мечах – как муравьиный след.
 
 
И выдержать их блеск глаза не в состоянье,
Ведь это смерть сама, ее звезды сверканье.
 

* * *

 
Вздымаются гибкие копья. На их остриях
Погибель сверкает и сеет смятенье и страх.
 
 
А если их древки о землю ударятся разом,
То рухнут холмы, помутится у робкого разум.
 
 
Лев грозный ведет это войско. Всегда он готов
Вперед устремиться и дерзко напасть на врагов.
 
 
Мечи по приказу его вдруг взлетают, как птицы,
И смерть они сеют, еще не успев опуститься.
 
 
Белы их клинки, но от страха чернеют сердца,
Едва только сталь засверкает в руке удальца.
 
 
Слетаются воронов стаи и кружат над нами:
Враги наши будут кормить их своими телами.
 
 
Я в гущу сраженья бросаюсь, когда даже лев
Пред бездной зияющей смерти стоит, оробев.
 
 
На вражеских всадников яростно меч свой обрушив,
Я вижу, как холод смертельный объемлет их души.
 
 
Смерть в разных обличьях встает средь кровавых полей.
Герой ненавидит ее – и стремится он к ней.
 

* * *

 
С каким терпением тупым судьбы несешь ты бремя!
Но и упрямее тебя и терпеливей время.
 
 
Так пусть же разум победит желанья, страсти, бредни.
Живи, как будто этот день – твой день уже последний.
 
 
Жизнь – это нива, и на ней, чтоб стать тебе счастливей,
Сей то, что хочешь пожинать на этой трудной ниве.
 
 
Когда уходим мы во тьму бездонного колодца,
Что, кроме наших дел, еще как след наш остается…
 
 
Ты разве не слыхал о тех, кого давно не стало?
Одним хвалу мы воздаем, других же ценим мало.
 
 
И если ты свое добро растратил неумело,
Ни людям пользы, ни тебе – ты лишь испортил дело.
 

* * *

 
Как щедро одаряет тот, кто щедр на самом деле!
Всегда он щедр, хотя концы сам сводит еле-еле.
 
 
Но много ль стоит щедрость тех, кого просить нам надо?
Пусть даже щедры их дары – им все равно не рады.
 

* * *

 
Самою скупостью разведены чернила,
Рукой писавшего невежество водило,
 
 
Листы сворачивала скаредность того,
Кто обещанья не исполнил своего,
 
 
Чей злополучен вид, чья близость – оскорбленье
И с кем знакомство вызывает омерзенье.
 
 
Остаться гостем в доме у него – беда!
В желудке камнем застревает там еда.
 
 
А встретится твой взгляд с его скользящим взглядом,
Почувствуешь, что он насквозь пропитан ядом.
 
 
Зато приправами не будешь обделен:
Приправил голодом все угощенья он.
 

* * *

 
Упаси меня боже защиты искать и опоры
У подобных тебе, от беды отвращающих взоры.
 
 
Мои рифмы оделись в кольчуги из черных колец
И блуждают, не зная, где кров обретут наконец.
 
 
Разве, слыша стихи мои, стал ты добрей хоть немного?
К милосердью взывали они, в них звучала тревога.
 
 
Если б сотая доля души твоей стала щедрей,
Твою черствость и скаредность люди забыли б скорей.
 

* * *

 
На них надеяться ты и не думай даже:
Их обещания обманчивей миража.
 
 
Настали времена, когда у худших власть,
И волки алчные рычат и скалят пасть.
 
 
Куда бы ни пошел, повсюду зла засилье,
Псы поделили мир, всю землю захватили.
 
 
Попросишь горсть земли у этих злобных псов,
Они ответят: «Нет!», других не зная слов.
 
 
Ты порицаешь тех, кто платит им хулою,
Но зло назвать добром – ведь тоже дело злое.
 

* * *

 
Стихи мои, шатаясь, встали в ряд.
Стихи мои и стонут и скорбят.
 
 
Среди тупоголовых пропадают
Мои стихи. Скупцы их отвергают.
 
 
От алчности рука скупца дрожит.
О, пусть удача от таких бежит!
 
 
Как будто в сговор все они вступили -
Не дать просящим, попирать бессилье.
 
 
К делам высоким звал я их не раз,-
Мои стихи, они отвергли вас.
 
 
Мне мерзко рядом с ними находиться;
Но мир велик, в нем есть куда укрыться.
 
 
Не первый я, кому пески пустынь
Нашептывают: край родной покинь!
 
 
Аллах меня всех милостей лишает -
Невежд он любит, дурней возвышает.
 
 
А ты, погрязший в алчности своей,
Ты, не творящий блага для людей,-
 
 
О, не видать бы мне тебя вовеки!
Умрешь – ничьи от слез не вспухнут веки.
 
 
К тебе дорогу щедрость не найдет,
Свет славы над тобою не взойдет.
 

* * *

 
Вот речь, в которой что ни слово,
То радость для ума живого,
 
 
И что ни слово – волшебство,
Бальзам для сердца твоего.
 
 
Речь эта – правды отраженье,
И нет в ней темных выражений,
 
 
И так остра вся эта речь,
Что подражать ей может меч.
 
 
Но кровь он только проливает,
А эта речь от зла спасает.
 

* * *

 
Хоть мускус был в мешок упрятан,
Распространяет аромат он.
 
 
Так и людей достойных слава:
Ни злой, ни лживый, ни лукавый
 
 
Не смогут скрыть ее сиянья,
И не нужны ей оправданья.
 
 
Бывает и луна порою
Сокрыта облачной грядою,
 
 
Но озарится лунный лик -
И мрак ночной развеян вмиг.
 
 
Без корабля, себе на горе,
Переплывать не станешь море.
 
 
Коль нитки у тебя сгорели,
Без ниток нет и ожерелий.
 
 
Чтоб чистыми металлы стали,
Их на огне переплавляли.
 
 
Примеры эти может каждый
В беседе привести однажды.
 
 
От них все речи стали схожи
И в Йемене, и в Мекке тоже.
 
 
Их андалусец сочинил,-
Нe житель Акки их сложил.
 

* * *

 
Один достойный сделать шаг – для благородных мало:
Все дальше надо им идти во что бы то ни стало.
 
 
Желанной цели не достичь – нет хуже наказанья;
Каким бы сильным ни был страх, еще сильней желанье.
 
 
Не потому ли Моисей просил когда-то бога:
«Явись мне! Дай мне лицезреть тебя хотя б немного!»
 
 
А бог ведь с ним беседы вел и странствовал с ним вместе…
Чего же Моисей хотел? Добиться большей чести!
 

* * *

 
Хотя от близких я далек и в трудном положенье,
Дай оградить мне честь мою от горьких унижений.
 
 
Сказали мне: «Покинул ты родных, друзей и брата».
Ответил я: «Мне брат теперь… то, что в руке зажато».
 

* * *

 
Ты меня упрекаешь… О, горе тебе! Эта боль хуже всех.
Но вина бедняка ведь не так велика, как язычества грех.
 
 
На тебя потеряла любовь моя всякое право отныне,
Как должник неоплатный она, как покинутый странник в пустыне
 
 
Если тот, кто был щедрым и честным, кровавыми плачет слезами
Извинить его можно: он видит, что мир наш захвачен скупцами
 
 
Негодяи богатством гордятся, и нет им отказа нигде,
А хороших людей можешь только увидеть в нужде н в беде.
 

* * *

 
Свет седин у меня на висках проступает.
Но без света дневного ночь разве бывает?
 
 
Получил этот свет я за прежнюю тьму,
Вместо черней он белую дал мне чалму.
 
 
Зрелость в новый наряд мою плоть облачила,
Сняв одежды, что в прошлом мне юность вручила
 
 
И без всяких условий любовь я сменил:
Права выбора я для себя не просил.
 

* * *

 
Мне сказали: «Прошла твоя юность». А я им на это ответил:
«С той поры, как день ночью сменяется, что изменилось на свете?
 
 
Если любите вы, то старайтесь встречаться почаще:
Без свиданий двух любящих жизнь не была б настоящей.
 
 
Если кто-то стал в тягость, то дружбы водить с ним не надо:
Вместе будет вам худо, коль сердце той дружбе не радо».
 

* * *

 
Справедливость забыв, седина на меня нападает;
Как правители наши, нечестно она поступает.
 
 
Словно ночь надвигается властно на пряди мои,
Но еще не расправилась ночь с белизною зари.
 
 
Мрак ночной, уходя, черноту моих прядей уносит,
И уже истощилась она и пощады не просит.
 
 
Мои черные волосы день ото дня все белей.
Мои зубы чернеют, простясь с белизною своей.
 

* * *

 
Остатки радости твоей – как опустевший дом,
Где только стены, и зола, и немота кругом.
 
 
Твои виски с их сединой – свидетели того,
Что близится последний час, не скрыться от него.
 
 
Просроченные векселя – морщины, седина.
Хоть ты банкрот, но смерть твоя оплатит их сполна.
 

* * *

 
Вот всходят звезды в волосах и не заходят:
И день и ночь они на темном небосводе.
 
 
А чернота волос – как будто мрак ночной,
И мрак тот светом весь пронизан – сединой.
 
 
Сначала седина предостеречь нас хочет,
И нам она не лжет, хотя беду пророчит.
 
 
Посланца смерти направляет к нам она,
Но мы не верим ей и не теряем сна.
 
 
«Нам долго жить еще»,– мы говорим ей кротко.
Но ведь любая жизнь нам кажется короткой.
 
 
Как нас обманывает жизнь и предает!
Всё – оболыценье в ней: приход ее, уход.
 
 
Седой старик на жизнь не смотрит безучастно,
Но жизнь свою продлить пытается напрасно…
 
 
Как будто девушки не восхищались мной,
А я не сравнивал их с солнцем и луной.
 
 
Как будто радости и счастья не бывало,
Когда прозрачные спадали покрывала.
 

* * *

 
Ушла твоя молодость – жил ты под сенью ее,
И трудно сказать, где теперь обретешь ты жилье.
 
 
Нет прежней веселости – гонит ее седина.
Считайся с ней: речь ее доводов веских полна.
 

* * *

 
«Промчалась молодость твоя»,– мне люди говорят.
«Промчалась,– отвечаю я,– не возвратить назад».
 
 
О, если бы она со мной осталась навсегда,
Благословенным даром жизнь казалась бы тогда.
 
 
Без покрывала седина пришла средь бела дня,
И те, кто мною помыкал, покинули меня.
 
 
Проходит и уходит жизнь, как тень от облаков,
И кратки радости ее, и призрачнее снов.
 

* * *

 
Я другом молодости был, и вдруг без сожаленья
Она покинула меня, исчезла, как виденье.
 
 
Под сенью дерева я жил, душа забот не знала,
И неожиданно листва с его ветвей опала.
 

* * *

 
Когда ты порвалась, о молодости нить?
Как мог я черный цвет на белизну сменить?
 
 
Превратности судьбы луг вытоптали юный,
Ночная темнота свет погасила лунный,
 
 
Исчезла молодость – и грусть вошла в мой дом,
Теперь глаза мои разлучены со сном.
 
 
И радость жизни, что сияла мне вначале,
Покинула меня – пришли ко мне печали.
 
 
Как будто, юность, я не знал твоих садов,
Как будто не вкушал их сладостных плодов,
 
 
Как будто луг твой увлажнен дождями не был,
И не всходил рассвет, не пламенело небо!
 
 
О жажда молодости, как ты велика!
О жажда тайная и явная тоска!
 
 
Пора оправданных безумств и заблуждений,
Меня преследуешь ты, словно наважденье.
 
 
Дарила юность мне жар своего огня,
Прельщала силою и красотой меня,
 
 
Была послушна мне, а я был равнодушен…
И нет ее теперь, когда я стал послушен.
 

* * *

 
Он, видно, кается,– и с каждым днем сильнее,-
Что плохо пользовался юностью своею.
 
 
Явилась седина – и словно кто унес
И молодость его, и черноту волос.
 
 
Когда случилась с ним такая незадача,
Былую черноту оплакивать он начал,
 
 
И начал радоваться, если мог опять,
Покрасив волосы, на время черным стать.
 
 
Так в волосах его сражаются упорно
Голубка белая и черная ворона.
 

* * *

 
Если пришел ты к тому, кто правами своими кичится
И не считается с правом твоим – поспеши удалиться.
 
 
Дальше держись от него – и спокойствие ты обретешь:
Он не поможет тебе, справедливости ты не найдешь.
 
 
Если ж стерпел униженье – без носа достоин остаться,
Меньший позор быть с отрезанным носом, чем так унижаться.
 

* * *

 
О небо кровавое! В небе от пыли темно.
Земля станет красной, когда прояснится оно.
 
 
День мраку ночному подобен, и звезды во мгле
На копьях сверкают, на каждом горят острие.
 
 
На битву поднялся я, как поднимается пыль,
Как темные копья, что пишут кровавую быль,
 
 
Как белые лезвия йеменских гладких мечей,
Чья сталь ослепляет сверканьем разящих лучей.
 

* * *

 
Мечи, приютившие смерть под своим острием,
Питаются плотью, а кровь для них служит питьем.
 
 
Когда со знаменами алыми ветер играет,
То вслед за полотнищем радостно сердце взлетает.
 
 
Делами своими герой изъясняться привык:
Отважны поступки – объят немотою язык.
 
 
И если герои врагам уготовили встречу -
Копье говорит, меч блистает отточенной речью.
 

* * *

 
Сень длинных копий над тобою вместо крова,
Спина коня – твой дом, не знаешь ты другого.
 
 
Не плащ со складками – кольчуга твой наряд,
Ты воин истинный от головы до пят.
 
 
Как будто с малых лет ты вскормлен был войною,
И бедствия ее витают над тобою.
 
 
Как велико твое терпение в боях
И жажда гибели в неведомых краях!
 
 
И если каждый год несет походов бремя,
То ты Священную войну ведешь все время.
 
 
А возвратился ты, победой осенен,-
Как будто дух был нашей плоти возвращен.
 
 
Меч, опоясанный мечом, мы созерцали,-
Сталь, озаренную сверканьем грозной стали.
 

* * *

 
Войска – словно море: поверхность покрыта волнами,
В пучине мечи и кинжалы сверкают, как пламя.
 
 
Не двигаясь с места, все море приходит в движенье,
У самого края уже закипает сраженье.
 
 
И витязи кубок кровавый пускают по кругу,
Вручают тот кубок на поле сраженья друг другу.
 
 
Наполнен он влагой, добытой при помощи стали:
Меч белый и черные копья ее добывали.
 
 
И слышится воинам песня средь грохота боя,
Звон стали ей вторит, а песня поется судьбою.
 

* * *

 
Меч смерти полководец взял с собою.
Он сам как меч, и он стремится к бою,
 
 
Стремится на свидание с врагом.
Речей любовных на свиданье том
 
 
Не произносят – там другие речи,
И хочет враг уйти от этой встречи.
 
 
Но вот с ним меч вступает в разговор,
И враг смущен: слова разят в упор.
 
 
В смятенье враг: здесь гибель в каждом слове.
Сверкает меч, он жаждет вражьей крови,
 
 
Он песнь свою поет, врезаясь в плоть,
Всесилен он, его не побороть.
 
 
Так всех врагов, что дерзостно восстали,
Смиряет блеск его разящей стали.
 
 
О, сколько бед готовили они!
Но поднят меч – и сочтены их дни.
 

* * *

 
Был ненавистен – стал любим: так сердце повелело.
Подобны мы одной душе, вселившейся в два тела.
 
 
А кто поссорить хочет нас, не оберется сраму:
Он словно тот, кто в гору лез, а угораздил в яму.
 
 
Недаром каждому из нас теперь он ненавистен:
Никто вовеки двух мечей в одни ножны не втиснет.
 
 
Ну, что ему до наших дел? Мы разберемся сами.
Пусть держится особняком, как нос между глазами.
 

* * *

 
Я думал о тебе: ты море иль луна?
И мысль моя была сомненьями полна.
 
 
Я «море» говорю, но там отлив бывает,
А море щедрости твоей не убывает.
 
 
Я говорю «луна» – а ей ущербной быть,
И потому с луной нельзя тебя сравнить.
 

* * *

 
О смерти кто напомнил мне? Душа о ней забыла,
Когда с женою и детьми так хорошо мне было.
 
 
И вдруг холодная рука моей руки коснулась,
И слезы брызнули из глаз, спина моя согнулась.
 
 
О, мне судьбы не отвратить от начатого дела!
А дело это – отделить мой скорбный дух от тела.
 

* * *

 
Как мог ты пить вино и пировать с любимой
У края гибели своей неотвратимой?
 
 
О ты, кого мечта так долго ослепляла,
Жизнь коротка твоя и дней осталось мало.
 
 
И каждый день судьба, что стольких погубила,
Тебе указывает, где твоя могила.
 
 
Так жизнь устроена: порадует вначале,
А вслед за радостью приходят к нам печали.
 
 
Они отнимут все, что накопил ты прежде,-
Конец твоей мечте, конец твоей надежде!
 
 
Их изгоняет явь, и по ее веленью
Приходит истина на смену обольщенью.
 

* * *

 
Коль ты разумен, то в шелка не облачайся
И благовоньями с утра не умащайся,
 
 
Не надевай колец, чьи камни как лучи,
Плащ за собою по земле не волочи.
 
 
Не чванься. Пусть твой шаг всегда неслышным будет,
Не должен восседать ты с выпяченной грудью,
 
 
Не должен важничать: куда б ни привели
Тебя твои пути, будь скромен, будь в пыли,
 
 
Ходи нечесаный, в невзрачном одеяньи
Из самой что ни есть простой и грубой ткани.
 
 
И пусть твои глаза без зависти глядят
На тех, кто облачен в сверкающий наряд,
 
 
Кто силой наделен и чьи надменны речи,
Кто наслажденьям предается каждый вечер,
 
 
Кто совесть заглушил, но отрастил живот
И кто не думает о том, что завтра ждет.
 
 
Сегодня на коне он будет красоваться,
А завтра под бичом кричать и извиваться.
 
 
То впал в немилость он, то снова на коне…
Нет! Зависть вызывать иль жалость – не по мне.
 

* * *

 
И счастья в жизни не найти,
И от судьбы мне не уйти,
 
 
И сколько б ни старался я,
Другой удел – не для меня.
 
 
Так что же взяться заставляет
Меня за дело, что толкает
 
 
Тащить весь этот груз опять?
Хотелось бы мне это знать!
 

* * *

 
Стары кости мои – только грусть не стареет моя.
Иссякает терпенье, а слез не иссякнет струя.
 
 
О покинувший нас, я не тешусь надеждою ложной:
Лишь на Страшном суде наша встреча с тобою возможна.
 
 
Как была бы прекрасна могила, когда бы не ты
Был сокрыт в ней, а я, твой отец, чьи разбиты мечты!
 
 
Я в великом терпенье пытаюсь найти утешенье,
Но тому, кто в отчаянье впал, не поможет терпенье.
 

* * *

 
О сердце, сердце, что с тобою сталось?
От горя мое сердце разорвалось.
 
 
Хоть мы живем, оплакав мертвеца,
Не оправданье это для отца.
 
 
О милость божья, рядом будь с могилой,
В которой сына сам похоронил я,
 
 
И озари могильный мрак тому,
Кто не нанес обиды никому,
 
 
Не запятнал себя недобрым делом
И непорочен был душой и телом.
 
 
О смерть, зачем тобою призван тот,
Кто в спутники тебе не подойдет?
 
 
Зачем ему ошибки не простила?
Тебя избрать – его ошибкой было.
 
 
Ведь если б не пошел он за тобой,
То им гордился б край его родной,
 
 
Принес бы славу он ему однажды,
О подвигах его узнал бы каждый.
 
 
Какой же меч лишила блеска ты!
Какой рассвет стал жертвой темноты!
 
 
Какая длань отторгнута от тела!
Как все вокруг померкло, опустело!
 
 
Еще до полнолунья полог свой
Раскинуло затменье над луной.
 
 
И чья душа скорбеть о нем не станет,
И чьи глаза печаль не отуманит
 
 
При этой вести? Сам же я с тех пор
Утратил стойкость, и потух мой взор,
 
 
И хоть живу, страданием томимый,
Права мои на смерть неоспоримы.
 
 
Моя душа со смертью говорит
И на костре отчаянья горит.
 

* * *

 
Судьба наметила его – и он потерян нами.
Достойнейший от нас ушел с закрытыми глазами.
 
 
О, я бы отдал за него отца и мать родную!
Он – мой единственный… Нет слов сказать, как я горюю.
 
 
Был разум светлый у него, и светом озарилась
Могила темная его – тьма в сердце воцарилась.
 
 
Зачем же был судьбы удар не на меня направлен?
Зачем похищен только он, а я в живых оставлен?
 
 
Он был советником для тех, кто ждал его совета.
Кому был нужен свет его, не уходил без света.
 
 
Людей любил он, и они его любили тоже,
Хранил он честь свою и был… в могилу был положен.
 
 
На свете ни один отец сражен так горем не был:
Такого сына никому не даровало небо.
 
 
Никто не радовался так бесценнейшему дару,
Пока преступная судьба не нанесла удара.
 
 
О ты, проливший реки слез, чтоб облегчить страданье,
Тебе забвенья не дадут ни слезы, ни стенанья.
 
 
Но сердце, где бушует боль, горя, как адский пламень,
Не хочет превратиться вдруг в железо или в камень.
 
 
Из памяти уходят дни, что радость мне давали,
Но никогда не позабыть мне о своей печали.
 
 
Такую память на земле ты о себе оставил,
Что и завистников своих ты замолчать заставил.
 
 
В тебе я видел все черты и чистоты и силы,
И благородная душа в чертах твоих сквозила.
 
 
И вот я плачу о тебе, и льются слезы эти,
Когда воркует под окном голубка на рассвете.
 
 
И если бы не мысль о том, что я не понят буду,
Что это ересью сочтут,– я объявил бы всюду
 
 
Днем всенародной скорби день, когда сомкнул ты вежды,
А день, когда родился ты, днем счастья и надежды.
 

* * *

 
Все дома опустели, нигде голоса не звучат.
Всюду скорбь воцарилась, весь мир этой скорбью объят
 
 
О тебе я горюю. Когда б тебя смерть не скосила,
Ты придал бы исламу и добрым обычаям силу.
 
 
Абу Бекр, не хватает мне слез, чтоб оплакать тебя!
Просыпаюсь, стеная, день божий встречаю, скорбя.
 
 
Вспоминая тебя, восклицаю: «О, горе мне, горе!»
Мне никто не ответит, теперь только эхо мне вторит.
 
 
О, души моей светоч, опора в превратной судьбе,
Почему обошла меня смерть, приближаясь к тебе?
 
 
Мы бы вместе тогда погрузились в пучину могилы,
Был бы саван один, и одна бы нас мгла поглотила.
 
 
О, какая душа в оболочке телесной жила!
Приюти эту душу, Аллах, она чистой была.
 
 
Если б даже весь мир за него предложило мне небо,
Он бы тоже за жизнь его платой достойною не был.
 

* * *

 
Я разлучен с ним навсегда. О, горькая разлука!
Страшнее Страшного суда мне выпавшая мука.
 
 
Пришли отчаянье с тоской и сердце сокрушили.
Лишь часть души еще со мной, другая часть – в могиле
 
 
Терпи, мне люди говорят, храни в беде смиренье.
Я отвечаю: «В сердце ад, и кончилось терпенье».
 
 
Неоперившимся птенцом, что набирался силы,
Он был, и вот своим отцом опущен в тьму могилы.
 
 
И если я тебе скажу: боль улеглась немного,
Не верь мне, я с ума схожу, растет моя тревога.
 
 
На что бы взор ни бросил я, повсюду смерти жало,
И кажется, что вся земля его могилой стала.
 
 
Когда бы птицей в райский сад душа моя летела,
Она к могиле той назад вернуться б захотела.
 

* * *

 
Вот маленький колдун, исполнен он отваги,
Хоть слабая рука им водит по бумаге.
 
 
Слова, им сказанные,– немы, но глаза
Способны услыхать все то, что он сказал.
 
 
Звучать и трепетать сердца он заставляет,
Картины яркие в сознанье вызывает,
 
 
Нанизывает не жемчужины – слова,
Велит, чтоб строчками бумага расцвела.
 
 
Захочет кратко ли сказать или пространно,
Красноречивее он может быть Сахбана.
 
 
Пусть ты отсутствуешь, пусть от него далек -
Он не боится расстояний и дорог.
 
 
Ты видишь, он судьбой повелевает даже:
Должна она исполнить все, что он прикажет.
 
 
Хоть тонок он и слаб, зато в делах велик:
Зови его в беде – придет на помощь вмиг.
 
 
И пусть он мал на вид, огромный отклик сразу
Находит речь его, пленяющая разум.
 
 
В людские души проникает эта речь,
Чтоб их утешить и от зла предостеречь.
 
 
Когда с бумагою он в разговор вступает,
На ней он словно черный жемчуг рассыпает.
 
 
Или как будто ты на ней увидел вдруг
Весенние цветы, усеявшие луг.