Текст книги "Арабская поэзия средних веков"

Автор книги: Тарафа

ИБН АЛЬ-МУТАЗЗ

* * *

 
Тоска. Вином излечится она.
Ты свет воды смешай с огнем вина.
 
 
Вино старо? Но новых сил полно!
В земле хранилось много лет оно.
 
 
Его лишь чище делали года,
В нем тонок вкус, в нем сила молода.
 
 
Сейчас в кувшине только чистый свет!
Осела муть, и ни соринки нет.
 
 
Оно горит средь ночи смоляной,
Как Марс горит средь темноты ночной.
 
 
Как золото, бежит его струя
Или, точней, как желтая змея.
 
 
Вон пробка запечатала сосуд,-
Как яблочко, ее сейчас сорвут!
 
 
Об утреннем питье не говори,
Дай кубок мне под вечер, в час зари!
 
 
Ты, соглядатай, ум топя в вине,
Друг с другом оставляй наедине
 
 
Влюбленных. Душной ночь тогда была.
Сплетались их горячие тела.
 
 
Они расстались с проблеском луча,
Стеная, плача, жалуясь, крича…
 
 
А нас всю ночь тревожило одно:
Блестевшее в глазах друзей вино!
 

* * *

 
Та звезда, что во мраке – как глаз, ожидает: вот-вот
Соглядатай устанет следить и покойно уснет.
 
 
А рассвет, что тихонько во тьме уже начал вставать,-
Как клочок седины, проступившей сквозь черную прядь.
 

* * *

 
О глаза мои, вы мое сердце предали страстям!
Плоть иссохла моя, так что кожа пристала к костям.
 
 
Стан ее – как тростник, что возрос на откосе крутом,
Он склонился под ветром любви, но поднялся потом.
 
 
Пожалей же влюбленного,– я ведь опять ослеплен,
Хоть кричат обо мне: «Он спасется! Опомнится он!»
 
 
Написала слеза на щеке моей: «Видите, вот,
Это пленник любви,– он под гнетом страданий живет!»
 
 
Ничего не достиг я, лишь вздрогнул случайно – едва
Мой коснулся рукав дорогого ее рукава.
 
 
Я твоей красотою, безумец, оправдан вполне.
Равнодушье других – не твое! – даже нравится мне.
 
 
Дай свидание мне – за тебя готов душу закласть!
До предела уже довела, меня, бедного, страсть.
 

* * *

 
Вот и юности нашей уж добрая четверть прошла.
Что нам плакать о ней?! Ну, подумаешь, право, дела!
 
 
Как светильники, светит уже на висках седина.
Пусть! Вот зрелость. Смотри: впереди ожидает она.
 

* * *

 
Не пугайся греха, я б хотел, чтоб ты в жизни прошел
Не как тот, кто идет, подбирая брезгливо подол.
 
 
Не чурайся же малого – здание строят из плит,
И из камешков мелких большая гора состоит.
 

* * *

 
Уязвляет меня, как змея, переменчивый рок.
Изменили мечты. Я мечты растерял, не сберег…
 
 
Человек наслаждался, он с жизнью всегда был в ладу
За свои наслажденья – прощал ей любую беду.
 
 
Но в мгновение то, когда пьющий питье смаковал,
Жизнь толкнула его, не жалея, в бездонный провал.
 

* * *

 
Люди, вы выполняли приказы, вы слушались, люди, меня
Возле стремени шли вы, сопровождая коня.
 
 
Я скрывался от вас, исчезал, ожидая подчас:
Кто поднимет завесу,– да есть ли смельчак среди вас?
 
 
Жизнь меня оставляла в покое, но лишь иногда,
Для того лишь, чтоб снова, как пес, меня грызла беда.
 
 
Я оставлю в наследство одну лишь большую беду.
Вместе с жизнью, приевшейся мне,– я навеки уйду.
 

* * *

 
Ночью молнию видел, блеснувшую вдруг из-за гор,
Словно сердца удар, словно быстрый влюбленного взор.
 
 
А потом ее ветер смелей подогнал, и тогда
Засияла вся ночь, как летящая в небе звезда.
 
 
Блещет молния смехом, а полночь грустит, исходя
Бесконечными, злыми слезами дождя.
 
 
И потоки дождя – как столбы в этом небе ночном.
Словно шумных два спорщика: полночь и гром,
 
 
Из которых один все кричит и кричит, а другой
Все рыдает – с терзающей душу тоской.
 
 
Полночь, важно явившись, сурово глаза подвела,
Но от слез нескончаемых полночь вдруг стала бела.
 
 
В свете молнии полночь нежданно напомнит змею,
Что ползет по бархану и греет утробу свою.
 
 
А лишь снова сверкнет среди облачных клубов густых,
Ночь предстанет как груда прекрасных цепей золотых.
 
 
Вот и ночь присмирела, звезду кто-то в небе зажег.
Утро, спрятав лицо, собирается сделать прыжок.
 
 
Оно встало пред ночью с полоской зари впереди,
Словно конь белоснежный, с полоской ремня на груди.
 

* * *

 
О души моей думы, поведайте мне: неспроста
Погибает любовь и меня оплела клевета?
 
 
Нет, клянусь высшей волей, наславшей несчастья на нас:
Я-то клятвы не предал и в мыслях своих ни на час.
 
 
О, когда бы посланец, что гнал, обезумев, коня,
Передал бы мой взгляд вместе с тайным письмом от меня
 
 
Мой бы взгляд рассказал, сколько я пережил в эти дни!.
Излечи же меня и прошедшую радость верни.
 

* * *

 
Тонкий лотос долины у чистого родника,
Напоит тебя вьюга и мертвого сердца тоска.
 
 
Я бы был недостоин любви, если б здесь я не побыл чуть-чуть
Обижаясь на страсть,– хоть к друзьям и не близок мой путь
 
 
Здесь какое-то время я побыл под утро, когда
Начал сумрак редеть и на отдых клонилась звезда.
 

* * *

 
О, когда ты, душа, образумиться сможешь, когда?
Отвечала на это душа мне вот так: «Без труда
 
 
Только юноша в силах со страстью поладить своей.
Говорят, то любовь, а ведь это уж смерть у дверей!»
 

* * *

 
Я проверил друзей, я любимых друзей испытал.
Стал от них я скрываться, от встреч я увиливать стал…
 
 
Если ж их испытать – то нельзя подавать им руки…
Ведь в глаза все – друзья, за глаза все – враги.
 

* * *

 
О душа, ужаснись и живи, вечный ужас неся.
Опасайся людей, сторонись, о душа, всех и вся!
 
 
Разве люди они? В мире – хищников нету лютей.
Это звери, надевшие платья людей.
 

* * *

 
За тягу к наслаждению не порицай меня.
К чему мне слушать проповедь твою день изо дня!
 
 
Ты все бранишься, сетуешь и все клянешь вино.
Занятие тяжелое, бессмысленно оно!
 
 
Бывали ведь советчики! И каждый был неправ.
Им ли понять достоинство и благородный прав?
 
 
Вино – отдохновение от бедствий и труда.
Я рядом с виночерпием уже с утра всегда.
 
 
И из кувшина тянется, прозрачна и темна,
Как бы цепочка жемчуга, святая нить вина.
 
 
Но в кубок наливается потом еще вода -
И пузыречки жемчуга со дна встают тогда!
 
 
И люди хвалят господа тогда на все лады,
Огонь вина смешавшие с огнем простой воды.
 
 
Вино старо, и кажется, что то густой туман:
То ль существует истинно, а то ль простой обман?…
 
 
Народом ад из Ирема нам создано вино,
До наших дней хосроями оно сохранено.
 
 
В кувшине закупоренном, во мраке погребка,
На боль в ногах не сетуя, оно стоит века.
 
 
Такое одинокое, оно ведь неспроста
Средь нынешнего времени стоит, как сирота.
 
 
В нем мудрое раздумие, и шутка в нем. Лишь тот
Серьезным будет истинно, кто шуткою живет.
 

* * *

 
С утра играет мелкою резьбою тихий пруд.
Ему покоя ветры не дают.
 
 
То с севера, а то подует с юга.
И пруд под солнцем блещет, как кольчуга.
 

* * *

 
Вот зрелый апельсин: раскалена
Одна щека, а рядом желтизна,
 
 
Как лик у той, что страстно влюблена:
То вдруг красна, то вдруг бледна она.
 

* * *

 
Как тяжек путь туда, откуда нет возврата,
Как тяжко потерять товарища иль брата,
 
 
Как тяжко ложе тех, кто одинок,-
На нем шипы, и камни, и песок.
 

* * *

 
Развлеките меня, еще смерть не пришла ведь за мной,
Еще дом не построен для тела, чтоб в мир отправляться
 
 
Утешайте меня! Сколько раз утешаем я был,
Не добившись свидания с той, что любил…
 
 
Так утешьте меня, так утешьте, прошу еще раз,
Когда знаю, что смерти ничем не отсрочится час.
 
 
Погубило меня то, что губит, быть может, весь свет:
Смена алчных желаний, погоня за тем, чего нет.
 
 
Я дружил с хитрецом, что в груди своей злобу таил,
Что вредил мне, насколько хватало коварства и сил.
 
 
Только другом моим становился он день ото дня,
Хоть когда-то он злобствовал и ненавидел меня.
 
 
Много раз в своей жизни я добрые делал дела,
Много раз сторонился позорных деяний и зла.
 

* * *

 
Я видел, как они за дичью мчались мимо,
Как будто дикий ветер, влекли неудержимо,
 
 
И захотелось мне принять участье в лове,
И захотелось мне отведать тоже крови.
 

* * *

 
Могила красотой пестрела небывалой:
Тюльпан и мак сплетались с розой алой!
 
 
Спросил я: «Кто лежит?» Земля заговорила:
«Поплачь – перед тобой влюбленного могила».
 

* * *

 
Будь глупцом иль невеждой прикинься – и будешь спасен,
Ведь на этой земле предназначен лишь глупому трон.
 
 
Смотрит разум обиженный в этой юдоли земной,
Как с тоской на наследника смотрит смертельно больной.
 

* * *

 
Коль завидует враг, то терпи что есть силы, и вот
Терпеливость твоя непременно злодея убьет.
 
 
Так огонь пожирает себя с дикой алчностью. Вдруг
Он себя истребит, не найдя себе пищи вокруг.
 

* * *

 
Любишь ли ночь, озаренную ликом луны,
И небеса, что серебряным светом полны?
 
 
Любишь вино, что дает благодатный покой,
Кубки с которым – как будто бы с пеной морской?
 

* * *

 
О газель, искусившая душу газель,
Я поклялся, я был ведь спокоен досель!
 
 
Но явилась без спросу она и как в бой
Красоты своей войско ведет за собой.
 
 
Жизнь и смерть моя в том получили ответ:
Состоится ль свидание с ней или нет?
 
 
Мечет стрелы смертельные прямо в упор,
Как стрелок авангарда, безжалостный взор.
 
 
А над нею стоят, и святы и чисты,
Золотые знамена ее красоты.
 
 
Слева желтый цветок оттенил ее лоб,
Справа родинка черная, как эфиоп.
 
 
Как легко ты идешь, приносящая смерть! -
Надо бегством спастись благочестью успеть
 
 
Добродетель от ужаса вмиг умерла!
Это дьявол явился, исчадие зла!
 
 
Раньше я сомневался – сейчас убежден:
Пусть не дьявол она, но послал ее он!
 
 
Дьявол мне говорит, что нельзя обороть
Вожделений своих. Все прощает господь!
 
 
«Ты греха не страшись! И дела и слова -
Всё в руке милосердного божества!»
 

* * *

 
Невольником страстей мой разум стал.
Я, полюбив, ложь истиной считал.
 
 
Охотник, я попал в силки газели.
Вся жизнь моя лишь выкуп? Неужели?
 
 
Она уже познала в мире страсть:
Во взоре обещание и власть.
 
 
Себе простил безумство, но со зла
Любовь я проклял,– лишь она ушла.
 

* * *

 
Только ночью встречайся с любимой. Когда же с высот
Смотрит солнце, не надо встречаться: оно донесет!
 
 
Все влюбленные мира встречаются ведь неспроста
Только ночью, когда все уснут и вокруг темнота.
 

* * *

 
Ты, скупец, ради денег себя обокрал, но поверь,
Что готова судьба за тобой затворить уже дверь.
 
 
Ты собрал много золота. Видишь: близка уже смерть!
Но собрал ли ты дни, чтобы деньги потратить успеть?
 

* * *

 
Слаще кубка с вином и приятнее, чем аромат
Миртов, роз и гвоздик, и милее, уверен, в сто крат
 
 
Безнадежно любимой, которой попался ты в сети, -
Скрыть лицо свое, быть одиноким на свете.
 

* * *

 
Хохотала красавица, видя, что я в седине.
«Черный дуб в серебре»,– так сказала она обо мне.
 
 
Я сказал: «Нет, я молод! Еще ведь не старый я, нет!»
«То поддельная молодость»,– резкий услышал ответ.
 
 
Ну так что же, ведь юностью я насладиться успел,
Был когда-то я радости полон и смел!
 
 
Был с хаттийским копьем схож мой стан, и тогда
На щеках у меня не росла борода.
 

* * *

 
Вот я плачу и плачу, и облако плачет со мной.
Я-то плачу от страсти, а облако – шар водяной.
 
 
Мы не схожи друг с другом, но внешне как будто одно.
Туча скоро иссякнет, а мне перестать не дано.
 
 
Плачешь ты просто так, а меня заставляет беда.
Словно кровь, мои слезы, а слезы твои – как вода.
 
 
Ты пройдешь над страною, поля своей влагой поя,
А моими слезами напьется могила моя.
 

* * *

 
Дьявол душу мою покорил – и безумствовать стала она,-
Люди дьяволу преданы издавна.
 
 
Стал бы я добродетельным – но не позволит вино:
Красотою своей на павлина похоже оно!
 
 
Сохранилось вино с той поры, когда жил еще Ной.
А кувшин этот – мрак, свет в котором хранится дневной.
 
 
Открывают гяуры другие кувшины, а тут
Сохраняют вино, как невесту, его берегут.
 
 
То святое питье, о котором заботится всяк -
И священник, и все прихожане, и дьяк.
 
 
Дикий огнепоклонник вино называет огнем,
«Это кровь Иисуса!» – твердят христиане о нем.
 
 
А по-моему, это ни то, ни другое – оно
Просто чистое счастье, которое людям дано.
 
 
Загляни-ка в кувшин – он тебя поразит красотой.
Поразит красотой тебя пенистый кубок простой!
 
 
Так налейте, друзья, этот кубок, пусть пенится он.
Уже утро настало, стоит колокольный трезвон.
 
 
Так налейте же в кубок скорей золотого вина,
Чтобы вверх пузырьки поднимались, как жемчуг со дна
 

* * *

 
Ночь хорошей была, лишь одно мне не нравилось в ней
Что была коротка,– я б хотел, чтоб была подлинней.
 
 
Я ее оживлял, убивая, как плащ, я на руку мотал…
Рядом с кругом луны, вижу, солнечный круг заблистал
 
 
Это длилось недолго – мелькнула секунда одна:
Словно чаша воды, словно кубок вина.
 

* * *

 
О богатые люди, о гордая, мощная знать,
Вам дано измываться, приказывать, жечь и карать.
 
 
Вы, наверное, черти, принявшие облик людской,
Вы рабы своей похоти, полные скверны мирской.
 
 
Погодите – на небе восторжествует закон.
Мир уже подготовлен: отмщеньем беременен он.
 

* * *

 
С воинами из дерева бьются воины из огня,
Искрами рассыпается на поленьях броня.
 
 
Но вот поленья упали, путь открывая врагам,-
Так вот падает платье девичье к ногам.
 

* * *

 
Мы свернули на луг, на лугу же блестела роса,
Вдалеке среди мрака светилась зари полоса.
 
 
В полутьме вдруг нарцисс предо мною возник,
Как жемчужная трубочка, а посреди сердолик.
 
 
И на этом нарциссе глазам показалась роса
Вдруг слезой, увлажнившей подсурьмленные глаза.
 
 
Я антилоп увидел пред собой,
Что к озеру сошлись на водопой…
 
 
Они стремглав промчались в стороне,
Да быстро так, что показались мне
 
 
Полоской черною издалека,
Начертанной пером из тростника.
 

* * *

 
Это рыцарь! Из славных богатырей
Он, быть может, всех лучше – щедрей и храбрей.
 
 
Всем приносит богатства. И все-таки страх
Он вселяет на родине в маленьких птах.
 
 
Он вгоняет их в воду, слегка лишь пугнув!
Кровью жертвы окрашены когти и клюв.
 
 
Птахи бились, поняв, что спасения нет…
Мы скакали всю ночь – подымался рассвет.
 

* * *

 
Мучительница велела замолкнуть устам поэта,
Но сладостность искушенья еще возросла от запрета.
 
 
Безумствует шалое сердце, любя развлеченья и плутни,
Кощунствуя в лавке винной под возгласы флейты и лютни.
 
 
Оно возлюбило голос, который нежней свирели,
Волшебный голос певуньи, глазастой сонной газели.
 
 
Края своей белой одежды влачит чаровница устало,
Как солнце, что распустило жемчужные покрывала.
 
 
Браслетов ее перезвоны, как звоны обители горной,
Которые господа славят, взмывая в простор животворный.
 
 
И вся она благоухает, как те благовонные вина,
Что зреют в смолистой утробе закупоренного кувшина!
 
 
То вина тех вертоградов, в прозрачную зелень воздетых,
Где зреют темные гроздья, в тени свисающих веток.
 
 
То сладкие лозы Евфрата, где струи, гибкие станом,
Таинственно и дремотно змеятся в русле песчаном.
 
 
Вокруг этих лоз заветных бродил в раздумье глубоком
Старик с неусыпным сердцем, с недремлющим чутким оком.
 
 
К ручью он спешил с лопатой, чтоб, гибкость лоз орошая,
К ним путь обрела окольный живая вода большая.
 
 
Вернулся он в августе к лозам сбирать это злато земное,
И стали сборщика руки как будто окрашены хною.
 
 
Потом на гроздьях чудесных, былые забыв печали,
С жестокостью немилосердной давильщики заплясали.
 
 
Потом успокоилось сусло в блаженной прохладе кувшинной,
От яростных солнечных взоров укрыто надежною глиной.
 
 
И это веселое сусло угрюмая ночь охладила,
И зябкая рань – мимолетной прозрачной росой остудила.
 
 
И осень звенящую глипу дождем поутру окропляла,
Чтоб сусло в недрах кувшина ни в чем ущерба не знало!
 
 
Вином этим – томный, как будто оправившись от недуга,-
Поит тебя вииочерпий со станом, затянутым туго.
 
 
Вино тебе всех ароматов и всех благовоний дороже,
Ты пьешь его, растянувшись на благостном розовом ложе.
 
 
Смешав пития, улыбнулся младой виночерпий толковый:
Так льют на золота слиток – сребро воды родниковой!
 
 
О друг мой, пожалуй, твоей я набожности не нарушу:
Любовь к вину заронили в мою надменную душу!
 
 
Ах, как хорош виночерпий, чей лик, в темноте играя,
Подобен луне взошедшей, чуть-чуть потемневшей с края!
 
 
Лицом с нолполуиьем схожий, глядит виночерпий кротко,
Румянец его оттеняет юношеская бородка:
 
 
Она с белизною в раздоре и, утомившись в споре,
Грозится укрыть его щеки, красе молодой на горе!
 
 
Темнеет щек его мрамор, все больше он сходен с агатом,
Вели ж белизну оплакать всем плакальщикам тороватым!
 
 
О, если б мне дьявол позволил, мои взоры не отвлекая,
Оплакивать эти щеки: была ж белизна такая!
 
 
Ах, вижу я: в благочестье многие преуспели,
Над ними не властен дьявол, меня ж он уводит от цели!
 
 
Как мне побороть искушенья – несчетные – сердцем гордым,
Как мне – греховному в жизни – пребыть в раскаянье твердым?!
 

* * *

 
Я столько кубков осушил, похожих на небес пыланье,
С лобзаньем чередуя их или с мольбою о свиданье:
 
 
В их озаренье просветлел судьбы моей постылый жребий,
Они, как солнышка куски, упали из отверстий в небе.
 
 
Наполнив кубок до краев, укрыть попробуй покрывалом:
Сквозь ткань игристое вино проступит пламенным кораллом!
 

* * *

 
Виночерпий в одеждах из шелка, я вино уподоблю огню
Или с яхонтом в белой жемчужине этот горний напиток сравню,
 
 
А луну на небесном своде в сходстве явственном уличу
Я с дирхемом серебряным, брошенным на лазоревую парчу.
 
 
Сколько раз побывал виночерпий в моем доме, кутя и смеясь
Нe страшась завистников злобных, соглядатаев не боясь;
 
 
Сколько раз я, бывало, подталкивал, улыбаясь душой заодно
Друга юного с тонким станом, чьи уста сковало вино!
 
 
Я будил его: «Просыпайся, Собутыльников Торжество!»
Сонный, он изъяснялся жестами; трудно было понять его.
 
 
Ах, как будто внезапно заикой этот добрый юноша стал,
Отвечал он мне с болью великой, преневнятно он бормотал:
 
 
«Понимаю все, что толкуешь, все, что ты мне велишь, отец,
Но вина последние капли доконали меня вконец!
 
 
Дай уж мне очнуться от хмеля, я от вин золотистых ослаб,
Завтра вновь я служить тебе стану, как покорный и верный раб!
 

* * *

 
Когда забрезжил робкий свет вдали
(Как бы уста улыбкой расцвели!)
 
 
И сумрак выцвел, поседел… Когда
Вздремнуть ночная вздумала звезда,
 
 
Мы все напасти мстительной земли
К трепещущим газелям принесли.
 
 
Мы к ним послали черную стрелу,
Как скорпион язвящую иглу,-
 
 
Что тоньше оторочки бахромы,
Прямей, чем строчки, что выводим мы.
 
 
Она, обрызгав травы на лугу,
Добычу поражает на бегу,
 
 
А вслед за ней, гудящей, как оса,
Проворноногого мы вышлем пса;
 
 
Он скор, похож на быстрый метеор,
Науськан, разумеет разговор,
 
 
Свисают уши у него, легки,
Как лилии прозрачной лепестки.
 
 
Когтями, что острей сапожных шил,
И зреньем – никогда оп не грешил:
 
 
Глаза его ясней воды живой,
Струящейся в пустыне огневой,
 
 
Воды – она, змеясь, ползет в простор
Между миражем и подножьем гор.
 
 
Мы пса – а он поджар и узколоб -
Науськали на стаю антилоп.
 
 
Там, на лугу, как бы плывущем ввысь,
С детенышами – робкие – паслись.
 
 
Тот луг – в цветах, расцветших широко,
Темно-зеленый, как змеи брюшко.
 
 
В лугах цветы – как желтых змеек зной,
Как косы, тронутые сединой.
 
 
Играючи, наш пес, не тратя сил,
Нам пятьдесят газелей изловил.
 
 
Добычу разделили пополам:
Ведь мясо их за кровь он продал нам!
 

* * *

 
Прелестной, встреченной во сне, я говорю: «Добро пожаловать!» -
Когда б она решилась мне миг благосклонности пожаловать!
 
 
В ней все – до зубочистки вплоть – влечет, прекрасное и сонное,
Благоухающая плоть, души дыханье благовонное!
 

* * *

 
Кто горькие слезы унять мне поможет?
Шурейра, увы, мои горести множит!
 
 
Недоброй душою судьбину кляня,
Шурейра решила покинуть меня.
 
 
Но воле судьбы, подчинения ради,
Она под замком очутилась в Багдаде;
 
 
Ведь нашей судьбой, как стрелой – тетива,
Превратности рока играли сперва!
 
 
Теперь она занята чуждой судьбою,
Теперь ее чувства в разладе со мною.
 
 
Ведь ловчего с яростной сворою псов
Газель не боится в чащобе лесов.
 
 
Вот эта газель среди листьев крылатых
Похожа на деву в роскошных палатах:
 
 
Куда как трудней мне Шурейру вернуть,
Чем эту газель приманить-обмануть!
 
 
Подобны мечам языки человечьи,
Мы гибель обрящем в своем красноречьи!
 
 
Душа человека – коварный тиран,
Ты этой душе не давайся в обман!
 
 
На недруга беды надвинулись тучей -
Тебе повезло! Не проспи этот случай!
 
 
И если ты в дверь не успеешь скользнуть,
Твой враг непременно найдет этот путь.
 
 
Пускай убавляется юная смелость,
Зато приращаются мудрость и зрелость.
 
 
Сбираюсь в пустыню отправиться я,
Ну что же! Седлайте верблюдов, друзья!
 
 
Иль, может, с утра я копя оседлаю,
Стремительных стрел обогнавшего стаю,
 
 
Иль, въявь оседлав кобылицу мою,
Пощады сопернику я не даю.
 
 
Бегут, потрясая единою гривой,
Конь, гордый как черт, с кобылицей игривой;
 
 
Бегут вороные, бегут, не устав,
Косматые гривы с рассветом схлестав!
 
 
И ей и ему тяжело в поединке,
Так ножниц сближаются две половинки!
 
 
Летят они рядом, в мелькании дней:
На ком же верхом я, на нем иль на ней?
 
 
Увидев их, вздумаешь в облаке гула,
Что тайну коню кобылица шепнула!
 
 
В сомненье повергла нас гонка в чаду,
Ристалище храбрых, себе на беду;
 
 
Твердили одни: «Он подругу обставит!»
Другие: «Она его сзади оставит!»
 

* * *

 
Средь войска в лучах рассвета они увидели нас
Сверкающими, как злато, выставленное напоказ.
 
 
Был этот, всю землю заливший, рассвет яростно обнажен:
Ибо это блеснули наши клинки, выхваченные из ножон!
 
 
Непременно станут наши клинки причиной гибели их,
Ибо мы щеголяем в ярких шелках, затмевая всех щеголих, -
 
 
И спускаем с беснующейся тетивы тучи стрел, беспощадных притом,
А они от сечи укрытье найдут в холодке – за бегства щитом!
 
 
Мне сердце из огня извлечь какой наукой?
Изменница меня пытает смертной мукой!
 
 
Разлукою полны, увы, ее деянья,
Посланья ж влюблены – и в них обет свиданья!
 
 
Язычнице, господь ей страсть ко многим выдал,
Она же мой один, мой неизменный идол,-
 
 
О нет, не презирай любви моей блаженной,
Коварно не играй с моей душою пленной!
 

* * *

 
О ночь моя в Кархе, останься такой, останься такой навсегда!
Но смей никуда уходить от меня, не смей уходить никогда!
 
 
Мнился посланец и мне возвестил, что, после разлуки и ссор,
Он непременно войдет в мой покой, внесет свой сияющий взор.
 
 
Войдя, она яблоко в смуглой руке надушенное держала,
Зубы ее были дивно остры, как скорпионовы жала!
 

* * *

 
Чтоб успокоить угрызений пламя,
Сей список, испещренный письменами,
 
 
Она мне примирительно вручила…
О, ежели б свернуть мне поручила!
 
 
Чтобы и я, в своей бесславной славе,
Поцеловать бы оказался вправе,
 
 
По праву исстрадавшихся в разлуке,
Писца очаровательного руки!
 

* * *

 
Душа моя исстрадалась по той, что не отвечает мне,
Эта мука из мук все муки мои превосходит вдвойне и втройне.
 
 
Я только сказал ей: «Ответь мне»,– и вот она молвила мне в ответ:
«Ответ мой: нет, и ответа не жду от тебя на него, мой свет!»
 

* * *

 
О ты, надменная, на меня ты больно гневаться стала,
Будь мною довольна, ведь я теперь раскаиваюсь устало.
 
 
«Разлука с тобою убила меня»,– сказал я, а ты рассердилась,
Но, если вернешься, невольный лжец, я сдамся тебе на милость!
 

* * *

 
Был счастья день, когда судьба моя забыла покарать меня жестоко,
Когда смежились веки бытия, когда ослепли очи злого рока;
 
 
Был день, когда, едва лишь пожелав, обрел я, усмирив души мятежность,
Вино, охапки благовонных трав, певуньи голос и любимой нежность!
 
 
Она, желанна для очей моих, подобно ясным звездам всеучастья,
Несла мне наслажденья краткий миг и обаянье истинного счастья.
 
 
Увы, мы были не наедине, был вежливый посредник между нами,
Словами он высказывал все то, что не могли мы выразить очами,
 
 
И мы решили встретиться опять, когда уснет свидетель нашей встречи
И снова будет ночь торжествовать, пришедшая к любимым издалече!
 

* * *

 
Распрощался я с вами, безмерно и скорбно печалясь,
Что ж, со мною с тех пор очень многие люди встречались,
 
 
Проклинали легко, восхваляли же несколько туго,
А плясали они на груди закадычного друга!
 

* * *

 
Собутыльника-друга я разбудил – и он на ложе привстал,
И на пламенный мой он откликнулся зов: к развеселому кубку припал!
 
 
Гибкость стана хмельного его спорит в дремоте мирской
С веткой зеленой в весеннем чаду, согнутой ветра рукой.
 
 
Дрема и одурь еще до сих пор валят его с ног,
Изо всех сил от него их гоню и уже почти изнемог!
 
 
Я напоил его терпким вином из кубка пьяных времен,
Дабы развеять похмелье его,– и не отказался он.
 
 
Макушка ночи еще черна, но – внимательней посмотри -
Уже пробивается на висках седина молодой зари!
 

* * *

 
Седина взойдет, как дурная трава: не сокрыть ее в жизни земной,
Ты прости – побелела моя голова, хоть она и окрашена хной.
 
 
Промелькнула юность мимо меня, хоть пошел я навстречу ей,
И господь мне оставил от всех щедрот лишь терпенье взамен страстей!
 
 
Право, если б не терпкость земного вина и сладчайших бесед распев,
Я простился бы, юность развеяв мою, с наслажденьями, отгорев.
 
 
Так не разбавляй же вино водой: оставляй его так, как есть,
Виноградному соку и суслу его мы охотно окажем честь!
 
 
На невесту монарха похоже вино – все в венце из жемчужных пен,
В исполинском кувшине томилось оно, забродив меж глиняных стен.
 
 
Милый друг, в Кутраббуле нас посети, если хочешь обрадовать нас,
Хорошо там будет тебе и нам, если в ханжестве ты не погряз!
 
 
Ах, по кругу, по кругу будет ходить непрестанно хмельной кувшин,
Все заботы изгонишь в единый миг, вечных радостей властелин!
 
 
Чтобы после вернуться к любимой, когда жизнь, презревшая винную муть,
Благочестьем представит тебе миг услад, выдаст блуд за истинный путь!
 
 
Впрочем, как же тебе устоять, дружок, если с чашею круговой
Нынче девственно юная ходит газель и кивает тебе головой?
 
 
Ах, из кубка первой она отпила и остатком тебя поит,
На плече ее шаль шелестит, как плащ, лоб притворно хмур, не сердит!
 
 
Льет в прозрачные кубки струю вина, щедро льет, прикрывшись платком:
Сделай жадный глоток – и по жилам твоим тот глоток пролетит огоньком!
 
 
Ты зачем отворачиваешься и бежишь, разве я с тобой не хорош?
Тот, кто скажет, что я другую люблю, тот заведомо скажет ложь!
 

* * *

 
Кто защитит и спасет пораженного горем жестоко,
Если его растерзали превратности скорбного рока?
 
 
Ежели радости дни наяву испытавший вначале,
Нынче повергнут он в бездну глухой и безмерной печали?
 
 
Коль незнакома ему жизни любовная милость
И у тревожных судеб явно попал он в немилость?
 
 
Стал он желаний рабом, суетных, лживых и мнимых,
Много налгавших ему и по-прежнему – неисполнимых!
 
 
Вечно неласковы с ним даже прежние добрые братья,
Дышат забвением их вялые рукопожатья!
 
 
Их от него отвлекли дела человеческой доли:
Алчущим, хочется им урвать себе в жизни поболе!
 
 
Даже любовь их прошла, как проходит, развеявшись, каждый
Образ миражный – в краю истомленных безводьем и жаждой.
 
 
Многие также из тех, кем ты, мое время, блистаешь,
Из сотрясавших скамью в разгаре пиров и ристалищ,
 
 
Расположились в земле, в темных могилах забыты,
Хоть имена их досель испещряют могильные плиты.
 
 
Горестно вспомнить других, уязвленных стрелой смертоносной,
Юных когда-то, теперь – сединой убеленных несносной.
 
 
Некогда были они благородных деяний зерцалом,
Искренней дружбе верны были в великом и малом.
 
 
Зная пришедших им вслед, я убеждаюсь, что, право,
Это – в обличье людском – хищники волчьего нрава.
 
 
Те, что ушли от живых с любовью и верностью вместе,
Гордо не ведали лжи, низкопоклонства и лести!
 
 
Щедрыми были они, давали не зря обещанья,
Лишняя щедрость была причиною их обнищанья!
 
 
Ужели с просьбой какой приставали к ним, добрым владыкам,
Просьбу встречали они с ясным и доблестным ликом.
 
 
Пусть же, обилен и свеж, из туч, нависающих низко,
Ливень, щедрей моих слез, омоет гранит обелиска!
 
 
Воины были средь них и военачальники были,
Скал сокрушенную мощь в бархат они превратили.
 
 
Миру земному скажи: «Ты победил меня в схватке,
Делай что хочешь со мной, свои прививай мне ухватки!»
 
 
Пусть же безумствует мир, как невежда, объятый экстазом:
Эти безумства стерпеть поможет мне вдумчивый разум!
 
 
Сколько внезапных тревог, приносимых судьбою угрюмой,
Опыт мой смог одолеть, ублажить всесмиряющей думой!
 
 
Не подноси же мне, друг, кубка с вином темно-красным:
Спросит отчета душа в каждом деяиье напрасном!
 
 
Темя сребрит седина,– что мне в младости, что мне в крылатой
Если ругатель замолк и опочил соглядатай?
 
 
Что ж я сошел со стези, где владычат Любовь и Досада?
Бросил безумствовать я – и признался: «Раскаяться надо!»
 

* * *

 
Была нам небом ночь дарована, и мы уверовали в шалость
Решили мы, что это – золото, но это ложью оказалось.
 
 
Ведь эта ночь, где звезды блещут, совсем как золотая сбруя:
Я в эту ночь еще раскаюсь, потом… А прежде – согрешу я!
 

* * *

 
Я пробудился. Ночь была черней вороньего крыла,
Вся в темных тканях покрывал, густых и липких, как смола
 
 
Задернув занавеси все, надежно запиралась Ночь,
Но Утро все ее замки сумело гневно превозмочь -
 
 
Как стая ловчих молодых с проворноногим белым псом,
Как пестрый зной, как метеор, и не ударив в грязь лицом!
 
 
Вслед за падучею звездой – чуть видного мерцанья след:
О, скольким вороным ночей рассвет переломил хребет!
 
 
Зубасто Утро – и оно вонзило белость в черный круп,
Коням угрюмым помешав опять замкнуть небесный круг!
 

* * *

 
Годы меня отрешили от веселья, любви и вина,
Пылую пылкую юность похитила седина,
 
 
На лице моем буйная свежесть начертала красы урок,
Только сам я стер в Книге Жизни самый след этих ярких строк!
 

* * *

 
Жизнь прошла и отвернулась, я забыл, что знался с лаской,
И седин моих сверканье никакой не скроешь краской,-
 
 
Ненавистен стал мне дурень с бородою белоснежной…
Как же этакого старца полюбить красотке нежной?
 

* * *

 
Время больше ждать не в силах, ты ж, заботам вопреки,
Бремя жизни золотое разменял на медяки,-
 
 
Сколько раз твердил: «Уж завтра я возьмусь за ум, друзья!»
Только с каждым днем все ближе вечный миг небытия!
 

* * *

 
Заклинаю тебя своей жизнью, жизнь моя, мой друг дорогой,
Осуши этот сладостный кубок и немедля подай мне другой!
 
 
Изменять мне не смей – заклинаю, чтобы ты мне верность берег,
Прежде чем разлукой и смертью поразит нас безжалостный рок.
 
 
Пусть умру я, не изменяй мне, в миг, когда от людей унесу
И мир иной из этого мира всех достоинств своих красу.
 
 
Помни, что лишь того сочту я всем обетам верным вполне,
Кто и после моей кончины ни за что не изменит мне!
 

* * *

 
Как прекрасна сонная вода:
Лотос на поверхности пруда!
 
 
День, расширив влажные зрачки,
Смотрит на тугие лепестки,
 
 
А на стебле каждом, как закон,
Благородный яхонт вознесен.
 

* * *

 
Сколько храбрых юношей, чьи души никогда не ведали сомнений,
Что могли б решимости решимость научить без всяческих смятений,
 
 
Сдержанною рысью подвигались на конях средь сумрака ночного
В миг, когда созвездья погружались в предрассветный сумрак вновь и снова.
 
 
И заря своим дыханьем свежим войско Ночи в бегство обратила:
Зарумянившись от упоенья, воздымаются ее ветрила!
 
 
Крыльями захлопал ранний кочет, он охрип от горя и досады,
Кажется, он ночь оплакать хочет, будто просит для нее пощады!
 
 
По-петушьи он взывает трубно, захмелев от сновидений черных,
Словно бы карабкаясь по бубну, заплясавшему в руках проворных!
 
 
Так сломи ж, сломи ж печать, которой горлышко кувшина знаменито, -
Где вино, наследье давних предков, век хранимо и почти забыто!
 
 
Знаешь, от одной такой бутыли сколько горя и отрады, если,
Отхлебнув, живые опочили, ну а полумертвые – воскресли!
 
 
Как насущного прошу я хлеба у всемилостивого Аллаха
О любви газелеокой девы, чье кокетство гибельно, как плаха!
 
 
Есть любовь в моей безмерной боли и в слезами ослепленном взоре,
Так, дружок, не спрашивай же боле, что со мной стряслось, какое горе…
 

* * *

 
Напои меня прохладой золотистого вина.
Полоса на небосклоне влажной мглой обрамлена.
 
 
А созвездия похожи в дивном сумраке нетленном
На серебряные бусы, окаймленные эбеном!
 

* * *

 
Паланкином на спине верблюдицы кажется созвездие Плеяд,
А за ними мне погонщик нудится, их на запад гонит наугад.
 
 
А они блестят, мерцает пыль их; а они так светятся хитро,
Будто в переполненных бутылях вьется ртуть – живое серебро!
 

* * *

 
Я жаждал, я ждал – ив конце концов постиг, что был глуп, как дитя.
А ты всерьез обманула меня, мне дав обещанье шутя.
 
 
Увы, бесконечной была моя ночь, как ты и хотела вчера, -
Ведь ты поскупилась, не разрешив этой ночи дойти до утра!
 

* * *

 
Прочь этого ахового певца и других, подобных ему,
Бок о бок с ними существовать, по-моему, ни к чему!
 
 
Когда он вопит изо всех своих сил, но с музыкою не в лад,
Мне кажется – это безумствует кот, которого холостят!
 

* * *

 
До первых петухов я кубок осушил,
Дремотою хмельной печали утишил -
 
 
Сверкает Сириус, Плеяды спят крылато,
Как острие копья над головой солдата.
 
 
Мы нынче пьем с утра: дом ходит ходуном,
Прочь воду, кроме той, что смешана с вином!
 
 
Хмелейте поскорей, смакуя сласть живую,
Тяжелый кубок наш пускайте вкруговую!
 
 
Струите ток вина, струите слов ручей:
Ах, кроме похвальбы, не надобно речей,-
 
 
Верней всего ведут к спасению во благе
Святые имена сладчайшей винной влаги!
 

* * *

 
Нас обносит любимая родниковой водой и вином,
Ароматы смешав в благовонном дыханье одном.
 
 
Вся она – совершенство, вся – свежести нежной намек,
Спелых яблок румянец сквозит в смуглоте ее щек!
 

* * *

 
Тем, чего уж не достанешь, тщетно душу не тревожь:
Выпей трижды – и от мыслей утешенье обретешь!
 
 
Если спросят мое мненье о хулителях моих,
Я скажу: «Каким-то чудом я избавился от них!»
 

* * *

 
Сетует она, а слезы – зримый след душевных смут,-
Слезы, смешанные с кровью, но щекам ее текут:
 
 
«До каких же пор украдкой мы встречаться будем, друг?
Где найдем мы избавленье от безмерных наших мук?»
 

* * *

 
Старуха молодится, уверяя, что дивно свеж ее лица овал,
Но век прошел с тех пор, как за распутство ее хозяин по щекам бивал.
 
 
Вот семенит она под покрывалом: шажочки спотыкливо-неверны,
А жалкие крысиные косицы, должно быть, из мочала сплетены!
 

* * *

 
О вино в стеклянном платье, о блаженно-молодое,
Нынче ты сыграло свадьбу с родникового водою!
 
 
Было ты – как яхонт алый, а едва с водой смешалось,
В буйную розовощекость превратилась эта алость!
 

* * *

 
О темнокожая девушка, я страстью к тебе сражен,
Тобой ослеплен я, единственной из множества дев и жен:
 
 
Кокетливо растягиваемые, пленительные слова,
Эбеновый торс, эбеновые плечи и голова!
 

* * *

 
Ах, друзья, вы не внимайте повеленьям благочестья,
А, восстав от сна, смешайте душу с винным духом вместе.
 
 
На траве святое утро плащ рассвета расстелило,
И росой отяготились вихрей влажные ветрила.
 
 
Пробил час – и перед кубком преклонил кувшин колени,
А петух вскричал: «Пируйте поутру, не зная лени!»
 
 
Громко флейта застонала от желания и страсти,
Ну, а ей красноречиво вторят струны сладострастья.
 
 
Что вся жизнь, весь мир подлунный, кроме этого мгновенья?
Что милей, чем виночерпий в миг покорного служенья?
 

* * *

 
Туча, чреватая ливнем, свинец вечеров распоров,
Пришла, шатаясь от тяжести, опираясь на плечи ветров.
 
 
Она внесла в мою темень дождей журавлиный стан
И ярость воды, изливающейся, как кровь из отверстых ран.
 
 
И небо в ту ночь, когда туча рассеялась наконец,
И звезды, ближе к рассвету, сплелись в единый венец,
 
 
Внезапно похоже стало на росных фиалок луг,
Где венчики белых лилий пораскрывались вдруг!
 

* * *

 
Седины отца я отдам за твой, скрытый гробницей, прах.
Благостны память, и тело твое, и вихрь на могильных холмах!
 
 
Кем был для меня ты, я знаю один; жаль, душен твой смертный кров,
О, если б я умер, о, если б ты остался жив и здоров!
 
 
Когда ж я с могилы твоей уйду, рыдая, казнясь и любя,
Мой разум и благородство мое оплакивать станут тебя.
 

* * *

 
На моих висках страстотерпца – украшенья сребристых седин,
Но доныне упорствует сердце в заблужденьях былых годин.
 
 
Безобразны седые пятна, но душою потребно пасть,
Чтоб гнедого коня безвозвратно перекрасить в другую масть!
 
 
Это будет поддельная младость, и подлога ничем не скрыть,
Ведь утрачена прежняя радость, порастеряна прежняя прыть!
 

* * *

 
Душу твою чаруют прекрасных очей дары,
Влекут твое сердце ночные и утренние пиры,
 
 
Гибкой ветви подобный тебя привлекает стан
И щеки, похожие дивно на спелых яблок дурман.
 
 
Ты в сорок лет не мудрее, чем двадцатилетний юнец,
Скажи мне, приятель, когда ж ты образумишься наконец!
 

* * *

 
Каюсь, друзья мои, я поступил повеленьям ума вопреки,
Поработил меня кубок, воссев на престоле моей руки!
 
 
Я встретил бродягу по кличке «Вино» и нападки его отражал,
Только прямо в мятежное сердце мое он вонзил свой острый кинжал!
 
 
Ей-богу, не знаю – единственный раз свершил я молитву вину
Или дважды к коварному кубку прильнул – и трижды, пожалуй, прильну?!
 

* * *

 
О ветер отчего края, родных пустынь и урочищ,
Уж лучше забудь меня, если моих дум развеять не хочешь!
 
 
Ведь нынче я свое ложе в ночи разделяю с тоскою,
Мне очи бессонница на ночь подкрашивает сурьмою.
 
 
Лишь страсть мне повелевает – угрюмо, властно и строго,
Я жалуюсь только богу – и никому, кроме бога,-
 
 
Подобно тому, кто томится, живьем от любви сгорая,
И больше не ждет ни покоя, ни дремы, ни вечного рая.
 

* * *

 
Как ночь для спящего коротка – проснулся и все забыл!
Как ничтожен чужой недуг для того, кто болящего посетил!
 
 
Та частица жизни, которую ты оставить во мне смогла,
Будь залогом счастия твоего: благодарность моя светла!
 
 
В ночь свиданья казалось мне, что лежу я в обнимку с душистой травой,
Источающей благоуханья волну в эту тьму, в этот холод живой.
 
 
И когда б облаченными в сумрака плащ нас кто-то увидеть успел,
Он одним бы единственным телом нас счел, хоть сплетенным из двух наших тел!
 

* * *

 
Сколько я ночей без сна проводил, а по постелям
Собутыльники мои полегли, убиты хмелем!
 
 
И под их блаженный храп о любви святой и пылкой
С флейтой вел беседу я да с хохочущей бутылкой.
 
 
Лютня пела о любви, ну а ночь во тьме витала
И огни падучих звезд гневно мне в лицо метала!
 
 
Бросила в меня она рой осколков мирозданья
С возгласом: «Ты Сатана, дух мятежный отрицанья!»
 

* * *

 
Флейте привет и лютне привет, привет воркованью голубок,
И тонкому станом, как гибкая ветвь, юнцу, подносящему кубок!
 
 
Привет виночерпию неспроста и месяцу молодому,
Собой отменившему власть поста, возвестившего радость дому!
 

* * *

 
Приятно охлажденное питье, а отчего – и сам я не пойму,
О да, друзья, я сомневался в нем, но нынче возвращаюсь я к нему.
 
 
Любому возвращению – хвала, подайте ж мне – в сорочке из стекла -
То зелье, что, как яхонт алый, спит в жемчужине, сгорающей дотла!
 
 
Вино, вливаясь в кубок, неспроста сребристую решетку чертит в нем,
Где ледяных колечек суета, то одиноких, то – вдвоем, втроем.
 
 
И кажется порой, что в кубке том поет нам дева абиссинских стран,
На ней шальвары из воды с вином, а их окрасил праздничный шафран!
 
 
Как разостлалась поверху вода, сносящая обиды уж давно,
А под водой бушует, как всегда, бунтарское тревожное вино.
 
 
Мы орошали жажду в сто глотков, и таяла прохлада пузырька,
Когда беспечных этих пузырьков касалась виночерпия рука!
 

* * *

 
Под сенью виноградных лоз мы напивались допьяна,
Лицо возлюбленной моей во тьме мерцало, как луна,
 
 
Любая зреющая гроздь преображалась на глазах
В скопления жемчужных звезд на изумрудных небесах!
 

* * *

 
О судьба, в жизни ты не оставила мне ничего, кроме горя с бедой,
И от горестных дум я к могиле бегу, к расточенью души молодой!
О судьба, ты дотла мои слезы слжгла, ты в глазах угнездилась моих;
Хватит, горестей ты мне сверх меры дала, сбереги их для многих других!
 

* * *

 
О, эта ночь, судьбы подарок, благодеянье горних сил,
Чей образ – он душист и ярок – я ныне в сердце воскресил!
 
 
О, ночь воспоминаний странных, та ночь, когда взнуздал я их,
Ту пару лошадей буланых, ту пару кубков золотых!
 
 
Те кони, устали не зная, свершали путь во мраке свой,
Их огревали, подгоняя, бичи погоды дождевой.
 
 
Рысцой бежали кони эти, пока не оказался я,
Хмелея, в пряном лунном свете – на луговине бытия.
 
 
Ах, там играла тонким станом пугливоглазая газель,
Косилась, воду уносила и приносила лунный хмель,
 
 
Она влекла созвездий реки к шатрам небесной вышины,
Блаженно трепетали веки, не чарами ль насурьмлены…
 
 
Сродни эбену, благовонии, но неподвластные живым,
Блаженно кудри-скорпионы к щекам прильнули восковым!
 
 
Те скорпионы были с нами, кусая щеки, плечи, лбы,-
О, ночь, украденная нами у роковой моей судьбы!
 
 
Та ночь в моем существованье была лишь проблеском огня,
Меня влечет ее дыханье, медовой свежестью маня.
 
 
Вино и мед, вино и мука, и скорпионов круговерть…
Смерть – это попросту Разлука, Разлука – это просто Смерть!
 

* * *

 
Долгой бессонной ночью моя тайна раскрылась глазам,
И зрачки воззвали на помощь, боясь покориться слезам.
 
 
В пучину тоски и волнений, неведомую досель,
Меня погрузила печали не знающая газель.
 
 
Она припадает к кубку, совсем подобна, смотри,
Месяцу молодому, что тает в багрянце зари!
 

* * *

 
Трезвым не будь, поскольку пьянство всего примерней,
Утреннюю попойку соединяй с вечерней.
 
 
Трезвенник пусть горланит, словно кимвал бряцая,
Слух легковерных ранит, радость твою порицая!
 
 
Пусть сей ничтожный малый, плоше щербатой крынки,
Вздорным своим благочестьем торгует на вшивом рынке!
 
 
Выбрав себе дорогу, занятье или забаву,
Делай лишь то, что по сердцу, что по душе иль нраву!
 
 
В этом я твердо уверен, не испытываю сомненья,
Это мое правдивое и справедливое мненье!
 
 
Выдержанные вина щедро пускай вкруговую
И, осушивши чашу, бери немедля другую!
 
 
Не пей ничего (о благе взывают наши напевы),
Кроме вина и влаги уст возлюбленной девы!
 
 
Разве не слышишь, как утром гудят облака блестящие:
«Эй, протирайте очи! Эй, пробуждайтесь, спящие!»
 

* * *

 
В кубок по уши влюбленный и коленопреклоненный,
Горлышко кувшин распялил, раб из глины обожженной!
 
 
И струна послала нынче флейте нежное посланье,
И они слились в едином развеселом колыханье.
 
 
Благородные особы нынче пьют, вину доверясь:
Трезвым быть в денек подобный – непростительная ересь!
 
 
Развлеките меня, ведь в жизни все – развлеченье, живем пока!
Жизнь, после которой приходит смерть,– отчаянно коротка.
 
 
Берите услады у времени, нам отпущенного взаймы,
Удары судьбы не медлят: пройдем и исчезнем мы.
 
 
Так дайте у этого мира мне взять все отрады его!
Когда я его покину, мне будет не до того.
 

* * *

 
Мою молодость отняло время, я теперь седой человек,
Юность лик от меня отвратила, я простился с нею навек.
 
 
Образумился я на диво после вешней былой суеты:
Стали помыслы благочестивы, целомудренны сны и мечты.
 
 
Приказав позабыть о кубке, запретил мне дурить имам,
И вино от меня вернулось к виночерпиям – просто срам!
 
 
Поневоле я стал воздержан, ведь имам этот между мной
И усладами краткой жизни нерушимою встал стеной!
 

* * *

 
Я наконец опомнился, но после каких безумств настали хлад и грусть.
Так не ищи любви на том погосте, куда я больше в жизни не вернусь!
 
 
Я нынче охладелый седоглавец, и юноши зовут меня: «Отец!» -
Мне нынче места нет в очах красавиц и в теплоте строптивых их сердец.
 
 
Я развлекаюсь, сам себе переча, почти лишен душевного огня.
Подумать только! Никакая встреча совсем уже не радует меня!
 
 
Я всеми позабыт в домах соседних – в своем привычном дружеском кругу,
Но, впрочем, есть веселый собеседник, на шалости его я разожгу!
 
 
Да есть еще хозяйка винной лавки, она исправно верует в Христа,
И постучался к ней, едва зарделась рассветная густая теплота.
 
 
Она услышала, кто к ней явился, узнала забулдыгу по шагам,
Того, которого не любят деньги, да и за что любить меня деньгам!
 
 
Потом она покинула лежанку, с кувшинов сбила хрупкую печать,-
Так сон дурной оставил христианку, ей веки перестал отягощать.
 
 
Ночь распустила крылья в блеске винном, вспорхнула, чтоб лететь в свои шатры,
Медь меж большой бутылью и кувшином был солнца луч припрятан до поры!
 
 
И вот хозяйка принесла мне в кубке такого золотистого вина,
Зрачки которого блестели, хрупки, ресницами не скрыты допьяна!
 
 
Вино хранилось бережно в подвале, и тень его гнала полдневный зной,
Когда чертоги дня торжествовали и душный день кипел голубизной.
 
 
Бутыль, увита в мягкость полотенец, стоит со сверстницами заодно,
А в ней, как созревающий младенец, крепчает вдохновенное вино.
 
 
Так будь подобен утреннему свету, и мрак гони, и пальцы растопырь,
Еще не пробужденный, не воспетый, дух винограда, мальчик-богатырь!
 
 
И подал мне мое вино с улыбкой, как чудо-ветвь сгибая тонкий стан,
Неумолимый виночерпий, гибкий и облаченный в шелковый кафтан.
 
 
И мускус цвел на лбу его широком, и виночерпий был, как солнце, юн,
А на виске его свернулся локон, как полукруг волшебной буквы «нун»!
 

* * *

 
Весна вселяет в нас безумий череду,
Но это лучшее из всех времен в году.
 
 
Отраду и любовь весна тебе дает,
Как бы в залог своих улыбчивых щедрот!
 
 
В проснувшемся лесу щебечет птичий хор,
На зелени лугов – веселых песен спор,
 
 
Лужаек островки расхохотались вдруг:
То благодатный дождь все оросил вокруг!
 

* * *

 
Загорится зорька пламенем-пожаром,
Выеду я утром на коне поджаром;
 
 
Выеду я утром по привольной сини,
На коне буланом с вызвездью на лбине.
 
 
Лихо мы скакали (спали звери в норах).
Нам земля раскрылась в лентах и узорах
 
 
И в цветах – незрячих и еще несмелых:
Вся в бутонах алых, желтых или белых!
 
 
Лепестки бутонов, нежные дремотно,
На уста похожи, сомкнутые плотно.
 
 
А иной – в соцветьях – распустился, зыбкий,
И глядит с опаской иль с полуулыбкой,
 
 
А пруды – прозрачны, луговины – немы,
И, дождем омыты,– блещут, как дирхемы!
 
 
И слезой, что чутко спит в глазу влюбленном,
Кажется нам солнце в воздухе зеленом.
 
 
А потом большими, жадными глотками
Мы вино хлебали, жаркое, как пламя.
 
 
Лишь взглянув на это дьявольское зелье,
Захмелеть возможно, начудить с похмелья!
 
 
Завертела дева смуглою ладошкой -
Взмыл в полет за дичью лунный сокол дошлый!
 
 
Заблистали перья, как кольчуги звенья,
А в очах вдруг вспыхнул светоч нетерпенья!
 
 
Клюв его кинжальный остротою страшен
И порою словно пурпуром окрашен.
 
 
Голова похожа на округлый камень,
И пестреет грудка буквами-значками,
 
 
Будто бы пергамент с тайною крамолой…
Ну, а хвост отточен, как палаш тяжелый.
 
 
Он подвижен злобно, как змея без кожи,
А кривые когти с письменами схожи.
 
 
Крыльев чернь, повыше рукавицы алой,
Оторочкой темной кажется, пожалуй…
 

* * *

 
Мы попали под дождь, утонули в пучине морской.
Нет, не я умолял, чтоб ниспослан был ливень такой!
 
 
Приближаясь к закату, взирая на нас из-за туч,
Солнце шлет нам последний, вечерний, болезненный луч,
 
 
Но не может прорвать облаков непроглядный свинец,
Как бессильный старик, что пошел с молодой под венец.
 

* * *

 
Платье желтое надела – и очаровала нас,
И пленила, покорила множество сердец и глаз,
 
 
Словно солнце на закате, волоча по нивам пряным
Драгоценные покровы, что окрашены шафраном!
 

* * *

 
Меня взволновала молния, блеснувшая в туче алой,
Когда закатное солнце посылало нам взгляд усталый.
 
 
Свет молнии то показывался, то шастал по дальним нивам,
Как будто скупец какой-то зажигает костер огнивом.
 

* * *

 
Красавице Хинд что-то не по душе густая моя седина:
Мою голову, как плотной чалмой, окутывает она.
 
 
О красавица Хинд, это вовсе не мне скоро так побелеть довелось,
Побелели пока лишь пряди одни, лишь пряди моих волос!
 

* * *

 
Любовь к тебе, о соседка, бессмысленною была,
От нее отвлекали другие помыслы и дела,-
 
 
И узнал я то, во что прежде молодой душой не проник,-
Поседел я, и седина мне подсказала, что я старик.
 
 
Созидающий замки зодчий, собирайся в далекий путь,
Человек, до богатств охочий, распроститься с ним не забудь!
 

* * *

 
Жил я в мире поневоле, будто кто меня заставил,
Я не прилагал стараний, ни хитрил и не лукавил.
 
 
Все изведав, знаю – нечем веселить мне сердце боле,
Жизнь – сосуд, где угнездились страсти, горести и боли!
 
 
Жизнь кляня, уйду однажды в царство вечного ночлега,
Не оставив ни отростка, ни ствола и ни побега!
 

* * *

 
О друг мой, разве не веришь ты, сколь чудесны мирские дела,
Зиждителю мира, его творцу – благодарность и похвала!
 
 
Та жизнь, которую вижу я, заставит влюбиться в смерть:
Завидна мне участь того, над кем уже помрачилась твердь!
 
 
Твердым-тверда глухая скала, и гладки ее края,
По которым скользит дождевая капель и ноженьки муравья,
 
 
Но и эта скала – в миг большой беды – не терпимей меня отнюдь.
Эти боли порой заставляют меня к пряной горечи рта прильнуть.
 
 
Ну так кто ж из объятий рока когда выходил невредим и дел,
Дажe если он в жизни отрады знал и годами жизни владел!
 
 
Жизнь унизит его. Он, что был велик, униженье воспримет вдруг.
Поневоле меч власти придется ему уронить из безвольных рук.
 
 
Беспечный, в пучине невежества ты купаешься, душу губя,-
Так бойся судьбы – я вещаю тебе, предостерегаю тебя!
 

* * *

 
Одинокие люди в доме тоски, ваши кельи невысоки,
И друг с другом не общаетесь вы, хоть друг к другу вы так близки!
 
 
Будто глиняные печати вас запятнали силой огня,
И ничья рука не взломает их, вплоть до самого Судного дня!
 

* * *

 
Предоставь врага его судьбе, чье неотвратимо торжество,
И тебя от недруга спасут все превратности судьбы его.
 
 
Ежели ты обещанье дал, выполни его, пока не стар:
Ведь посулы лживые всегда умаляют сердца щедрый дар.
 
 
Щедрый человек живет в веках, мы щедроты судим по делам,
Ибо подвиг есть в его судьбе, и она – благодеянье нам!
 

* * *

 
Сердце, ты на седину не сетуй, в ней обман, задуманный хитро:
Ведь нельзя платить такой монетой, бесполезно это серебро!
 
 
Я седого не хочу рассвета, страшен мне его угрюмый шаг:
Нет ему привета, нет ответа, враг ты мне, хоть светоносный враг!
 
 
Младость предала меня до срока, пегой сделалась волос река,
Вороненка пестрая сорока прогнала с крутого чердака!
 

* * *

 
Часто случалось, что щедрые люди нищали
И перед ближними уничижались в печали.
 
 
Так завяжи кошелек и не ссужай разгильдяям:
Знай, чем просить у скупца, лучше прослыть скупердяем!
 

* * *

 
Обрадованному большой удачей
Медь горестей еще послужит сдачей.
 
 
Надменный с униженьем незнаком,
Но он к нему все ближе с каждым днем!
 
 
Для скупердяя щедрый – вора гаже,
Что удивительней, чем скупость даже!
 

* * *

 
Я думал, что судьба моя – блаженных развлечений шум,
Но убедился в том, что жизнь – чреда из горестей и дум.
 
 
Теперь я счастьем пренебрег и отодвинул винный чан,
Теперь без стрел оставил я любви пленительный колчан!
 
 
Спросил я душу: «Что? Настал твоих безумств последний миг?»
Она в ответ мне: «Да, ведь я вошла в познания тайник!»
 
 
Перемежая свет и тьму, я с каждым часом все больней,
Вселился в плоть мою недуг до самого скончанья дней.
 
 
На одр болезни брошен я, чего хотел завистник мой,-
Иссох я – и моя душа влекома замогильной тьмой!
 
 
Последний воздуха глоток я сделал – такова судьба.
Над телом горестным моим власть жизни призрачно слаба!
 
 
Я стойкостью внушил врагам, что я еще вполне здоров,-
Но знаю, сколько ран укрыл терпенья моего покров!
 

* * *

 
О душа, человеческая душа, к гибели ты близка,
Но все еще питает тебя упований нетленных рука.
 
 
Человек лелеет надежды свои, и душа расстилает их впрок,
Только вскорости успевает свернуть их злосчастный, безжалостный рок!
 

* * *

 
Ловчего рука копья не мечет:
У него на рукавице – кречет.
 
 
Знает пусть беглец, что эта птица
К ловчему с добычей возвратится!
 
 
Выучен для кровожадной битвы,
Он спешит, летя на зов ловитвы.
 
 
Нет пороков у него нисколько,
Кроме жажды убивать – и только!
 

* * *

 
Солнышко прогнало поутру под воспламененным небосводом
Ночи тьму, подобную шатру с приоткрытым озаренным входом.
 
 
И звезда пылала на заре, украшая лик ее блестящий,
Как светильник в жарком серебре, пламенем томленья исходящий.
 
 
В этот самый миг над головой, словно бы померкнув от досады,
Знаменем, одетым синевой, корчились печальные Плеяды.
 
 
Мы травили дичь в часы погонь; сбруею поскрипывал потливой
Крепконогий и мохнатый конь, мой игрун, красавец густогривый!
 
 
Рысью он пускается подчас иль кичится, на дыбы взвиваясь,
Красоте, утехе наших глаз, в этот чудный миг уподобляясь.
 
 
Так бывают девы хороши, так бывают девы разодеты,
Те, на чьих запястьях не гроши, а неповторимые браслеты!
 
 
Крепок круп у моего копя, грива же в траву струится длинно,
Ребра у него в пылу огня стали как ободья паланкина!
 
 
Крепко связан у него костяк, и пускай дорога вся изрыта,
А над ней в неведомых краях реют бирюзовые копыта!
 
 
В длительном пути являет прыть этот благородный иноходец:
Если надо, может сам отрыть, сам пробить копытами колодец!
 
 
Но в укор ему любая быль; нравный, не смирив своей гордыни,
Тучами он поднимает пыль, что клубится, как песок пустыни.
 
 
Выезжаю с соколом сам-друг, нас теперь влечет ловитвы тропка,
Крылья так изогнуты, как лук, что привык держать чесальщик хлопка!
 
 
Сокол, сокол! Он, как некий царь, тонкою короною увенчан,
Глаз его– сверкающий янтарь – ярок и на диво переменчив.
 
 
Ах, как сокол дерзок и отважен, ах, как веки глаз его легки!
День и ночь на неусыпной страже неподвижные его зрачки.
 
 
Тонок хищный клюв его, как бровь, бровь дугой красотки знаменитой,
Крылья его щедро изнутри пятнышками белыми покрыты.
 
 
Как похож сей окрыленный стан, стан, охвостьем завершенный длинно,
На расшитый золотом кафтан счастьем взысканного властелина!
 
 
Сокол на перчатке у меня, быстрый, он на привязи пирует,
Возвращается быстрей огня и нередко пищу нам дарует!