Текст книги "Еретик (СИ)"

Автор книги: слава 8285

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

– Повелитель! – не теряя времени, Ник стал разворачиваться к мучителю лицом. – Скажите, что мне нужно делать? Как мне встать? Как повернуться? Повелитель!

Фигура в балахоне села на кровать и протянула ему левую ногу. Ник благоговейно ахнул, схватил ступню и принялся покрывать ее поцелуями.

«Главное, чтобы не бил! – радостно дрожала мысль. – Чтобы не мучил! Все остальное – пустяк!»

– Вылизывай! – обронил голос.

И Ник самозабвенно, по-собачьи, принялся двигать языком между холеными, чистыми, аккуратными пальцами ног.

В какой-то момент, непонятно по чьей вине, сандалия слетела, и ступня нагло полезла Нику в рот. Он был готов к такому. Он привык, что всякое начальство что-то пихает ему в рот.

Пальцы залезли все и стали долбиться глубже, пока не вызвали рвотного спазма. Ник дернулся, и слезы потекли из глаз. Нога замерла – чувствовалось, что новый хозяин любуется его слезами. Ступня вышла из рта и принялась вытирать слезы с его лица. Ник как собака лег на спину, подставив лицо под ногу. Ступне это понравилось, и она долго гуляла по его лицу, по волосам, по губам, размазывая по нему слезы и слюни.

Вдруг дверь открылась, и вежливый голос сообщил, что кто-то (неразборчиво, кто именно) приехал и ждет.

Ступня похлопала Ника по щеке и вдруг опрокинула ему на голову полный таз воды.

Обладатель серебряных висков, укутанный в безразмерный хитон, поднялся и молча вышел.

И долго еще после его ухода, ползая по полу на карачках и собирая полотенцем воду в таз, мокрый и дикий Ник шмыгал носом, моргал дикими глазами и как счастливый дурак шептал:

– Пронесло! Пронесло! Сёдня пронесло! Пронесло… Не били!..

========== Глава 15 ==========

– Ну наконец-то! Ну наконец! Уф! Как трясло-то, как трясло, думал – душу всю вытрясет проклятущая дорога!

Дядюшка Фрэй, круглый и сияющий, как солнце, розовый, как ветчина, безразмерный, грузно спрыгнул с телеги в грязь, не жалея сапог.

– Иди сюда, племяшка, иди ко мне! – загоготал он.

Вокен – среднего роста, ладный, крепенький, светловолосый и голубоглазый улыбнулся смущенно и тут же попал в медвежьи объятия дядюшки.

– Ах ты, ссучёнышь! – ликовал дядюшка. – Ну, как ты тут? Как?

Прямо перед глазами Вокена возникли крепкие румяные щеки дядюшки и его заплывшие, сверкающие поросячьи глазки, а потом все затмила дикая необузданная дядюшкина борода.

– Дядя… я… – слабо протестовал Вокен.

– Показывай хозяйство, подлец ты этакий! – дядя опустил племянника на землю, но тут же вновь схватил в объятия. – Люблю же я тебя, ссученыша!

Натискавшись, дядя отлип от племянника и осмотрел бесконечный простор, словно бы это были его собственные земли.

– Показывай хозяйство, орел!

– Да нечего показывать, – улыбнулся Вокен. – Говно лето было. Нечего показывать… – повторил он. – Вы лучше про Город расскажите, как там да чего…

– Нет! Сначала выпить! Пока не трахну добрую стопку водки, пока не закушу – ничего говорить не буду! Никаких дел! У тебя все готово, я надеюсь?

– Да уж заждались, – все улыбался Вокен.

– Ну дак веди, веди, чего стоишь, рот раззявил, веди меня! – и дядюшка громогласно рассмеялся.

Вышли слуги, как тени, и принялись разгружать телегу. Распрягли лошадь.

Вокен сошел с грязной дороги на холодную, но все еще зеленую траву, открыл калитку, провел дядюшку под голой и тоскливой черемухой и завел во двор.

Дом его, небольшой, но крепкий, был повернут к дороге задом, и они не спеша пошли по двору мимо погребов и сараев, обогнули дом и встали у крыльца.

– Заткни его! Заведи в сарай. Запри! – недовольно выругался Вокен. И тут же мальчишка-прислужник стал загонять в сарай здорового серого пса, который заходился в лае и рвал цепь.

Грузный дядюшка героически одолел пять ступеней темного крыльца, и они зашли в дом.

– Все мечтал доехать! С утра не жравши! – басил дядюшка, раздеваясь.

Служанка приняла у него кафтан, и они прошли в дом. Тут же у входа стояла большая печь, и около окна – стол с двумя стульями.

– Не было дождей всю неделю… – шумел дядюшка, умываясь, – а тут ехать к тебе – и полилось. И все размокло! Ну что ты будешь делать?! – дядюшка выпрямился, стал трясти руками и обтираться, тяжело охая.

– Говно погода, – кисло согласился Вокен, посмотрев в серое окно и садясь за стол.

– Ну-с, что тут у нас? Чем порадуешь дядьку сваво?

– Да у нас-то… че у нас… у нас по-бедняковски…

Алчно потерев руки, дядюшка уселся и осмотрел стол. Молодая служанка – дородная, крепкая, с черной косой, уже выставляла последние тарелки. Тут был свежий хлеб, соленые огурцы и помидоры, сало, дымящаяся жареная картошка, нехитрые салаты и бутыль водки.

– Сало вижу, вижу, а борщ где? Борщ где, подонок ты мелкий? Погубить меня вздумал? – загремел дядюшка.

– Нида, борщ-то где? – крикнул Вокен.

На его крик тут же появилась служанка с дымящимся горшком.

– О!.. О!.. – сладострастно охал дядюшка, наблюдая, как его тарелка наполняется наваристым борщём. – Жижки не жалей – и картошечки, картошечки! Во! И мясца! Вот эта косточка особенно хороша! – дядюшка ладонью – словно лопатой – стал подгонять запах из тарелки поближе к носу. – О! И сметаны-то давай, дурында! – гаркнул он, и служанка побежала за сметаной.

Вокен молча наблюдал, как дядюшка деревянной ложкой поглощает суп и как его розовое лицо покрывается сладострастным потом.

– Да что ты, сука! – Вокен отмахнулся от мухи. – Уже холодно, как они не перемерзли все? Сучье племя!

Дядюшка поднял тарелку и слил последние остатки борща в рот.

– Ох! – охнул он. Подумал, прислушался к ощущениям в животе и опять охнул. – Ну, рассказывай.

– Да нечего рассказывать, – потянувшись за кусочком сала, вздохнул Вокен. – Лето говенное было. Урожая нет. Людишки ленятся. Когда стоишь над ними с палкой, тогда еще че-то шевелятся, а как отвернешься… – Вокен обреченно махнул рукой.

– Это всегда так, – дядюшка принялся разливать водку, и, не теряя времени, они чокнулись и выпили.

– Вы про город расскажите! – опять попросил Вокен, отправляя в рот щепотку хрустящей квашеной капусты. – У нас-то тут нет новостей. Утром встал – шары продрал и в поле. А вечером пришел с поля, рожу умыл и упал спать. А утром опять все заново. Вот и вся жизнь. Чё рассказывать?

– Да… – согласился дядя, присосавшись к помидору. – А у нас новости… Ну, а у нас вот недавно жрец помер.

Вокен приподнял брови:

– Это который?

– Сам Иссахар, первый помощник старшего жреца и сам в ближайшем будущем старший жрец! Был бы… Вот так вот!

– А чего это он?

– Никто не знает. Вроде слег месяц назад как от простуды – и не встает. И все чахнет и чахнет. И так и засох, не подымаясь с кровати. Как хоронили – прямо не узнать, желтый весь, худой, как скелет. Вишь чё! Как оно!

Вокен провел ладонями по лицу и подул на них, отводя от себя подальше такое печальное известие.

– Ляну замуж выдаю, – проговорил дядюшка, разливая водку по новой.

– Ляну! – ахнул Вокен. – Она же… – и он поднял ладонь на метр от пола.

– Была вот недавно! А сейчас уже кобылица хоть куда! Здоровая стала, горластая, дерзкая кобылица. Ну, я ее и спихиваю, а то уж скоро не совладаю с ней. Да и время ее подошло. Самый смак!

– Сколько ей? – поморщился Вокен, он только что выпил и еще не закусил.

– Шестнадцать. Пущай теперь у мужа будет головная боль… – ответил дядя и вдруг зашелся в громогласном смехе.

Вокен тоже усмехнулся. Он хорошо помнил Ляну, играющую под столом в куклы, и то, что сейчас она выходит замуж, не помещалось у него в голове.

– Баня у Бобра сгорела! – рявкнул дядя. – Сучий сын, болдырь поганый!

– Че уж вы так-то…

– Чего я? А то, что с той бани и на мой сарай перекинулось! И сарай мой сгорел! Что мне баня-то его?! Пентюх хренов!

– Совсем сгорел? – прицокнул Вокен.

– Да и хрен бы на тот сарай! Сарай! Шо ты мне про этот сарай! Самогонный аппарат там стоял, и все накрылось!

– Наш?! – ахнул Вокен. – Я же еще помогал его делать! И все сгорело напрочь?!

Дядя утвердительно моргнул, глотая водку из стакана.

– Ну как так-то! Да что за мухи?! Когда сдохнут? – психанул Вокен.

Наступило молчание. Вокен выловил из банки соленых помидор головку чеснока и принялся грызть ее. Пропитавшаяся кисло-солоноватым рассолом, она была почти безвкусна.

– Ладно. Чё уж теперь-то? Пойдем на свежий воздух покурим, – отодвинув от себя тарелку, сказал дядюшка.

Вокен охотно согласился.

На улице было пасмурно. Дождь все так и не мог решить – идти ему или нет. На фоне серых облаков и черных деревьев кружили вороны и все кричали противно: «Зима! Зима-а!»

Глядя на бескрайнее раскопанное поле, Вокен поежился и принялся забивать свою маленькую трубочку.

– Ну. Говори, что у тебя за докука такая, что за грусть-печаль. Да не отнекивайся, по глазам вижу! – усердно набивая свою трубку, проговорил дядя.

– Да что у меня. Ничего хорошего у меня. Когда я стал Смотрящим за землей у жреца, я радовался. Столько земли, столько народу в подчинении, такая сытная должность. А как сюда попал – так все счастье и улетучилось. С людишками с этими бьюсь – ничего не выходит, и жрец на меня кидается как на врага, того и гляди поколотит. Лето говно было, ниче не выросло, помидоры померзли, картошка мелкая. Как этот сезон будем закрывать – я не знаю!

Они медленно шли по сырой рыхлой земле в поле. Туда, где как тени не спеша работали сгорбившиеся люди.

– Ну дак это у всех же так, у всех не сезон, не у тебя же одного. Кричит жрец, ну и пусть кричит, ты особо его не бойся. Мы большая семья, тебя обижать не дадим.

Вокен кивнул задумчиво:

– Да и еще тут кое-что есть… – тихо начал он. – Парень один. Я думаю, он одержимый.

Дядюшка приподнял брови:

– Объясни-ка!

– Да что сказать… Странный какой-то. Не ест ничего и не пьет. Почти не спит. Все лето проходил в одной рубахе и штанах, лаптей нету, ничего нету. И холода сейчас наступили, ночью заморозки, иней лежит, вода леденеет на улице, а он все так же босый и бегает – и хоть бы что.

– Вполне похоже, – задумался дядюшка. – Но я тебе так скажу – если бы он был и вправду одержимый, он бы разорвал вас всех тут в клочья да и ошметков бы не оставил. Поубивал бы вас, раскатал все амбары по бревнышку, поджег и ушел бы в лес. А он сколько у вас уже работает?

– С начала лета. Все лето он у нас. Шлялся по округе – его и поймали.

– Ну вот видишь! Ни один одержимый не стал бы столько терпеть.

– Ну, а кто он тогда?

Дядюшка встал и посмотрел на гнилую картофелину в ямке, сплюнул и сказал:

– Был у меня когда-то рабочий. Уска-дурачок. Больной на голову с рождения. Но тихий, работящий. Так вот, он тоже всегда полуголый ходил – и в жару, и в мороз, и не болел и не маялся никак. А тоже ни лаптей, ни рубахи. И жрать ничо не жрал. Сухарей погрызет, дождевой водой запьет – и опять в поле. Сильный был, жилистый. Вот так вот!

– Так ты думаешь – и этот, и мой, выходит, полудурок?

– Ну да. А какие еще варианты?

– Ну, так-то да… – протянул Вокен и почесал затылок.

– А жрецу сказать о нем? Никак? Пусть он его и проверяет! Проводит обряд, а с тебя и взятки гладки!

– Да я… – замялся Вокен. – Да хуже смерти мне лишний раз на глаза жрецу показываться. Результаты-то поганые у нас. Картошка мелкая, гнилой много, собрали мало, много пустых кустов. Помидоры померзли. Огурцы еще более-менее. С фасолью вот разве что нормально. Моркови мало, свеклы тоже. Сожрет он меня с сапогами, если я к нему с проблемой заявлюсь. Он и так последний раз визжал тут, по полю бегал. Я уж даже и не знаю! Лишний раз появляться перед ним хуже смерти! Да и отдавать этого пацана жалко! Он, почитай, единственный нормальный работник. Ты посмотри, каких чуханов мне понагнали! Немочь поганая! Кто болеет, кто в бегах, кто старый, кто кривой-хромой. Если и этого дурачка заберут, кто работать-то будет?! А вот, кстати, и он! Тимка – заорал Вокен, – ну поди сюды!

Широко шагая по распаханной земле, с пустыми ведрами в руках к ним подошел Тим. Вид его был страшен. Рубашка вся изорвалась, и низ ее и рукава были как бахрома. Штаны разорвались, разошлись и стали больше похожи на шорты. Босые ноги черны от грязи, как и руки – словно он жил в земле и никогда не умывался.

Когда Тим подошел поближе, лицо его побелело сверх всякой меры, он замер, отступил, отвернулся, и изо рта его вытекла длинная густая слюна.

– Пойдем-ка! – тихо сказал дядюшка, брезгливо осмотрев Тима. Положив руку на плечи племянника, он развернул его, и они побрели в сторону дома. – Ты присмотрел ту землю, о которой ты мне обещал?

– Да, дядюшка. Большой участок и давно заброшен. Жрец уже забыл о нем.

– Это точно?

– Да. Почитай ничейная земля.

– Так вот, – дядюшка обернулся по сторонам. – Если мы ее хорошо засеем нашим этим самым… то с нее можно будет снять… ты представляешь сколько это?!

Дальше Тим не расслышал, они отошли уже далеко.

Он еще раз посмотрел им вслед, но от них так нестерпимо жарило перегаром, что новый приступ рвоты скрючил его, но изо рта потекла только слюна. Он выпрямился, но на том месте, где они стояли, до сих пор оставалось смердящее облачко вони, и, бросив ведра, Тим пошел прочь. Отойдя на достаточное расстояние, он сел на землю и обхватил голову руками.

– Сегодня… – услышал он свой шепот. – Сегодня! – и испугался.

Чтоб хоть как-то отвлечься от страха в сердце, он сжал в кулаках землю. Земля была мертвая, рыхлая, холодная. Осенняя. В этом году она уже отдала все, что имела, все тепло вышло из нее – и скоро она заледенеет от мороза.

Осень… Тяжелая, длинная, грязная, тоскливая осень. Это чувствовалось в цвете облаков, в ветре. Зима приближалась.

Как дожил он до осени – он не знал, не смог бы объяснить самому себе. Когда легкомысленным весенним днем он вышел на это поле и увидел мужика с палкой, он думал, что не протянет и до вечера. Не проживет ночь. Не выдержит следующий день. У него не хватит на это сил, терпения, здоровья, не хватит души… Но вот уже и осень пришла, а он все жив, и безумие еще не доканало его.

На первых порах он еще пробовал сопротивляться своему телу. Зажав в одном кулаке краюху хлеба, а в другом – вареную картофелину, он сидел ночью на земле, около бочки с водой, и пихал это все в рот. Время было против него. На тот момент он не ел уже неделю, и время пропадало, и звезды мигали как уходящие мгновения.

Он запихивал в рот картошку, но она выходила наружу. Со слезами он пил воду, но тут же рыгал, скрючившись как вопросительный знак. Организм не принимал ничего. И если удавалось хоть что-то проглотить и не изрыгнуть обратно, то, промаявшись с животом, еда выходила из другого места.

Вскоре он так устал от боли и тошноты, что просто-напросто перестал впихивать в себя еду и успокоился. Он даже видел в этом добрый знак – в ближайшие дни тело его ослабнет настолько, что он упадет замертво. Но прошел первый летний месяц, и второй, и третий…

Со сном он тоже расправился быстро. Спал он ужасно мало, но почему-то это не очень его волновало. Он решил, что для свихнувшегося это нормально, вдобавок бессонница не мучила его абсолютно. Он спал буквально по полчаса. В обед и вечером во время ужина. Вот и все. Поначалу заставлял себя спать ночью, но в темноте его тело было еще более бодрое и свежее, чем днем, и поэтому он просто уходил из барака, отходил подальше в поле и… дышал.

Заходил в лес и тут, полностью избавившись от людского запаха, стоя неподвижно, слушал и нюхал лес всю ночь. Лес был прекрасен, и он никак не мог понять, почему эти люди боялись ночного леса?! Тайга была для него вечно молодой и хрустяще чистой, освежающей. Наполненной множеством интереснейших и необычнейших запахов.

К людской вони он тоже привык, единственное, что он не переносил, так это запах табака и алкоголя. При малейших запахах этих ядов его тут же тянуло рыгать, но, правда, ничего не выходило. Он не ел, и рыгать ему было нечем.

Собаки относились к нему как-то странно. Боялись, пресмыкались. Даже самые злые здоровые псы поджимали хвост и уши и прижимали голову к земле. Он поначалу не понимал этого, но потом догадался.

Они не чуяли его запаха. Они слышали и видели его, но по запаху определить не могли – и часто пугались.

Работа в поле тоже совсем не тяготила его. Он мог таскать полные ведра целый день, но никогда у него не болела ни спина, ни руки. Никогда не чувствовал он усталость. Но это, как ни странно, не нравилось ему. Он чувствовал, что раз он не гробит себя на работе, то это может продолжаться долго.

Но ничего нет вечного под этой луной.

Поначалу он начал замечать в себе раздражение. От любого взгляда или вопроса его начинало трясти в злобе. Человека, который случайно шел с ведрами мимо него и задел своим ведром его ведро, он хотел догнать и сорвать с него скальп. Это было такое яркое и живое желание, что он испугался сам себя.

Дальше – больше.

Все чаще и чаще он стал ощущать ломоту в своем теле. Странную. Не зубную, но тоже очень неприятную. Словно бы он застудился на сквозняке, только тут еще были позыв на тошноту и что-то тоскливое, от чего хотелось выть и плакать. Оно появлялось то в спине в районе лопаток, то в пояснице… Поначалу редко и не так интенсивно. Но чем ближе подходила осень – все чаще, дольше и беспощаднее.

С первыми заморозками это стало походить на приступы. Эта сосущая ломка становилась иногда такой сильно и жестокой, что он, сжав зубы, катался по земле.

Приступ отступал, но Тим чуял, что он вернется. И с каждым днем приступы возвращались все чаще – и все дольше и страшнее терзали его.

Он уже начал с ужасом думать, что вот именно сейчас и началось истинное безумие. Все его мысли сгорали в ожидании нового приступа. Отмучившись с одним, он тут же начинал ждать другой.

Но вчера вечером появилось… появилось в нем какое-то облегчение. Душевная надежда на облегчение. Он не знал, что это, что это значит, но сегодня утром, кажется, понял.

Лежа на кровати в спящем кислом бараке, он вдруг открыл глаза и встал. Сердце забилось сильнее. Он вышел в густой сырой туман и долго нюхал сумерки. Духан барака мешал ему, и он побежал ближе к лесу. И уже на бегу он ощутил позабытый запах.

Резко остановившись, он замер и, закрыв глаза, тянул носом воздух.

– Альфа… – хищно оскалился Тим. – Альфа!

Поначалу он побоялся, что напутал: запах был далеко. Но, принюхавшись, признал этот резкий, ни с чем не сравнимый запах.

И вот с самого утра сердце его начало волноваться. Этот запах так обрадовал его, что он забыл о приступах, но один раз – сразу после обеда – его все же скрутило. Но он не расстроился. Он всего себя отдавал этому запаху. Работа валилась из рук. Часто он бросал свой участок земли, бежал ближе к лесу и принюхивался.

Запах не приближался и не удалялся, наверно, альфа медленно проходил мимо. Он был не далеко, в дюжине километров.

– Какого ты хрена филонишь, собака?

Принюхиваясь и прислушиваясь к своему телу, Тим не заметил, как к нему подошел надсмотрщик.

– Где ведра потерял, манда?!

Тим осмотрел этого молодого здорового парня, плечистого, с близко посаженными темными глазками, и встал.

– На работу! – и парень двинул дубинкой Тима по ногам.

Это был сильный и жестокий удар, и у любого другого отсохли бы на время ноги, но Тим ничего не почувствовал. Словно бы на нем были толстые ватные штаны, по которым слегка стукнули тонкой палкой. Просто слабое ощущение прикосновения.

– Там альфа… – с колотящимся сердцем проговорил Тим.

– Кого ты мне?! – разозлился парень.

– Альфа! – вдруг вскрикнул Тим. – Рядом! Не далеко! Альфа!

– На работу, чухан!

И парень опять замахнулся палкой, и этих нескольких мгновений замаха хватило Тиму, чтобы понять, что на работу он больше не пойдет.

Одной рукой он схватился за кулак парня, сжимающего палку, а второй – за небритое толстое горло.

– Альфа! – почему-то еще раз вскрикнул Тим и повалил надсмотрщика на землю. – Там альфа рядом! Альфа! – закричал он и принялся забивать рот парня землей.

Потом вскочил и без оглядки рванул в лес.

Запах выверка был так силен, что Тиму не нужно было ни зрения, ни слуха, чтобы найти его. Все горело и дрожало в нем, и Тим несся напрямик, не жалея свое тело и одежду. Не останавливаясь снося молодые деревца и кусты.

Когда он увидел между деревьев могучую волосатую спину, он захотел закричать победоносным пугающим криком, но инстинкт уберег его от этого.

Альфа шел не спеша куда-то на север, и член его теперь безвольно болтался. Сезон гона прошел, и Тим по запаху чуял, что гигант сейчас не такой возбужденный и дикий, как весной.

Разогнавшись, Тим прыгнул ему на спину. Левой рукой вцепился в волосы, а пальцами правой принялся расцарапывать шкуру. Альфа, не в пример омегам, был так толстокож, что и не сразу почувствовал Тима. И только когда Тим разодрал ему кожу до мяса, выверк стал шевелить лопатками и водить плечами.

Увидев мясо, Тим замахнулся и вонзил руку в горячую плоть. Альфа недовольно зарычал, завел лапу за спину, схватил Тима за ноги, оторвал от себя и швырнул о дерево.

Ни человек, ни животное не выдержали бы такого удара и погибли бы от лопнувшего позвоночника, но Тим, ударившись спиной о здоровую сосну, упал на землю, тут же вскочил и опять бросился на гиганта. В этот раз он забрался уже чуть выше и поближе к хребту альфы. Вложив в руку всю силу, одним ударом он пробил альфе спину, и в самой глубине его пальцы нащупали нечто большое, крепкое, горячее и постоянно пульсирующее.

«Сердце!» – ахнула мысль.

Альфа встал и опять принялся водить лапой по спине, но сейчас уже не мог дотянуться до Тима.

Засунув руку по самое плечо в плоть выверка, Тим вырвал кусок его трепещущего сердца, вытащил наружу и впился зубами.

Альфа завыл, грузно подался вперед, споткнулся о давным-давно разломанный кокон и, падая, со всего размаху разбил голову о еще одно целое яйцо. От такого удара целый кокон треснул, раскололся, и в него хлынула кровь из проломленной головы выверка.

Тим не обращал на гиганта никакого внимания, продолжая жадно вырывать куски его плоти и поглощать их.

Потоки крови смешались с жижей и выплеснули наружу худую рыжую девушку. Барахтаясь в крови гиганта, она вдруг выгнулась и захрипела. Вся облитая кровью, она вскочила, задрала голову и закричала, хватая себя за горло.

Не останавливаясь ни на секунду, зубами отрывая мясо с ребер, Тим глядел на нее во все глаза.

В какой-то момент хрип ее превратился в стон, и она упала на колени.

«Рыжая», – безостановочно жуя, подумал Тим.

Все еще не открывая глаз, вся в крови и слизи, девушка повернула голову в сторону гиганта, встала, шатаясь, и на ощупь подошла к туше. Задышала сильнее и стала трогать еще теплого гиганта, нюхать его и тереться лицом.

Тут же Тим увидел ее большие дикие глаза, словно бы состоящие из одних горящих белизной белков.

Их взгляды встретились. Тим, все так же вцепляясь в спину гиганта, ворочал челюстью, поглощая мясо. Девушка смотрела на него огромными дикими глазищами, и рука Тима вдруг вырвала кусок мяса и протянула ей. Не думая, девушка вцепилась в кусок и вонзила в него свои белые зубы.

========== Глава 16 ==========

– Какой же он дурак все-таки! Какой же он невыносимый, невозможный дурачок! – валяясь на горячем песке, замирая, думал Ник.

Был знойный, густой, пережаренный солнцем день. И Тим с Ником с самого утра нежились на песке. Солнце в полнеба разогнало всех по домам, и они остались одни.

Когда сегодня утром Ник позвал Тима купаться, то он не думал, что Тим и вправду решит проваляться на берегу весь день.

Жара и горячее сердце мучили его, а невыносимый Тим все купался и купался. В конце концов Нику надоело это, и он принялся внимательно смотреть на Тима, но тот все так же беззаботно радовался солнцу и воде.

Когда они пошли окунуться, то Ник предпринял попытку обнять его в воде, но Тим понял это как игру и стал бороться. Это детская выходка полностью лишила Ника терпения, и когда они вышли, мокрые и шумные, Ник взял его за руку и поволок в кусты. На траве, присыпанной белоснежным песком, он поставил Тима прямо перед собой, стянул с себя трусы, прижался к нему и жадно впился в губы, всем сердцем надеясь, что уж теперь-то этот дурачок несчастный поймет его.

Тим стоял спокойно, покорно позволяя делать с собой все, что нужно. Не поощряя, но и не останавливая Ника. Это было не очень хорошо, но желания в Нике было так много, что его должно было хватить на двоих.

Ник обнял себя чужими безвольными руками и уже запустил пальцы Тиму в трусы, как лодыжку правой ноги разодрало от боли.

Ник застонал, понял, что это сон, обиделся и разозлился. Попытался сильнее прижаться к Тиму, но на этот раз боль вспыхнула в руке, и он услышал свой стон в реальности.

Солнечный сон стал разрушаться, потерял цвета и силу и погиб в одно мгновение.

В темной комнате было прохладно, и Ник потянулся за одеялом, но тут же кто-то опять атаковал его и вгрызся в руку.

Ник подскочил на кровати и в ужасе вжался в угол.

Была глубокая осенняя ночь. В комнатке затаились тишина и прохлада. Приглядевшись, он увидел, как что-то чернее ночи прыснуло с кровати в угол. Ника охватил дикий страх.

– Кто здесь? – страдальчески выдавил он и испугался еще больше.

На столике стояла потушенная свеча, но нужно было еще спуститься с кровати на пол. Набравшись силы, он опустил ногу, но тут же в его голую ступню вонзилось что-то острое. Протянув руку, он почувствовал что-то не очень крупное и меховое. Кошка! И тут же еще одна пушистая клякса прыгнула ему на лицо. Он закричал и сорвал животное, и хотел швырнуть его о стол, но бешеное создание вывернулось у него в руке, укусило и опять отскочило во тьму.

– Да сколько же их тут? Две, не меньше! Кис-кис-кис! Сучьи твари! Откуда?!

Раздалось шипение, и опять ему одновременно прокусили правую ногу и руку. Ник завыл и принялся отдирать одичавших хищников от себя, но это принесло еще больше страданий, потому что они намертво вцеплялись когтями в его плоть.

Стоило ему оторвать от себя одну кошку и откинуть ее подальше, как она возвращалась и начинала вонзать в него свои тонкие острые зубы с еще большим бешенством.

В какой-то момент он увидел в дверном проеме несколько силуэтов. И пока он боролся с двумя кошками, ему на спину подкинули третью.

Ник взвыл и почувствовал, что вот сейчас-то точно потеряет сознание. Но все оставалось по-прежнему. В ярости ему все же удалось удобно схватить одну кошку за горло, и он принялся ее душить, но тут же его щедро окатили ледяной водой. Кошки прыснули от него во все стороны, и мокрого Ника схватили.

Крепкие наглые силуэты, стоящие в дверном проеме, обступили его и сорвали одежду. Обезумевшего от такого пробуждения, обнаженного Ника скрутили, нагнули и поволокли вниз. Царапины и кошачьи укусы горели страшно.

Двери открылись, и его вышвырнули в сад за домом. Тут, за высоким забором, среди яблонь горели высокие факелы и стояли крепкие ребята. Ника отпустили, и он увидел еще двух таких же голых перепуганных парней.

– Хватит спать! – громко крикнул кто-то. – Молодые парни – и все время спят! Займитесь лучше делом! Вот! Поймайте себе обед!

И тут же прислужники открыли ящики и выпустили на волю кучу перепуганных куриц, которые в один миг разлетелись по всему двору.

– Лови! Лови! Лови! – заулюлюкали зрители.

– Бегом! – кто-то пнул Ника по заду, и он вылетел в центр сада.

Голым ловить одичавших курей ему еще не доводилось. Тревожно горело желтое пламя факелов. Толпа крепких ребят постоянно кричала, свистела и выла от неимоверной радости. Проклятые куры летали по всему саду, теряя перья, подпрыгивая и шелестя своими крыльями прямо около лица.

Поначалу Ник еще пытался прикрывать срам, но тут же понял, что ловить курей и прикрываться никак не получится. Он думал было постоять в сторонке, но тут же получил укол копьем в задницу и понял, что ему все же придется выловить всех куриц.

Холод густой осенней ночи поначалу заморозил шипящую боль кошачьих царапин, но потом стали неметь ноги и руки.

Поймав очередную курицу, Ник нес ее в коробку, рядом с которой было поставлено высокое кресло, укрытое медвежьей шкурой. В кресле сидел все тот же коротко стриженный темно-русый человек с седыми висками. По его лицу невозможно было понять, доволен ли он происходящим, и только в глазах его плясали отблески желтых огней. Рядом с ним на траве, как собачонка, сидел светлый мальчик с пухлыми щечками, и мужчина задумчиво приглаживал его густые волосы.

От холода, ужаса и усталости голые парни начинали валиться с ног. Часто, к всеобщему ликованию, они поскальзовались на влажной траве. Их постоянно подбадривали ударами плетки или палкой. В конце концов Нику было уже плевать на все, и он просто с холодной злобой хватал куриц за крылья и таскал их в ящик.

Вскоре все трое стояли перед креслом на коленях. Вид парней был страшен: дикие, исцарапанные, все в перьях, дрожащие от холода и позора, они подавленно молчали. Мужчина с мальчиком молча встали и ушли.

– Ну вот! – опять раздались грубые голоса. – Поработали, теперь можно будет и поесть!

Тычками и пинками их погнали в служебную пристройку и усадили за стол. Тут было немного теплее, чем на улице. Горели масляные светильники. Все трое сели за стол, уставленный тарелками с жареной курицей, картошкой, икрой, салом и квасом.

– Страданием заработали наслаждение! Поработали – теперь развлекайтесь!

– Раз-вле-кайтесь! – злобно прошипели на самое ухо Ника.

Ник вздрогнул, протянул дрожащую исцарапанную руку и взял куриное крылышко. Остальные парни тоже принялись запихивать в себя еду.

– Вкусно? – кто-то черный навис над головой.

Ник, испугавшись, кивнул.

– Превозносите Повелителя, ничтожества! – гаркнул другой и ударил палкой по спине соседа Ника.

Ник что-то замычал набитым ртом, и из глаз его потекли слезы.

– Радуйтесь! Радуйтесь, суки! Всем велено радоваться!

И Ник все кивал благодарственно, запихивая в рот явства, пытался улыбаться и незаметно смахивал огромные слезы с глаз.

Вгрызаясь в горячую курицу, Ник стал потихоньку отходить от шока, но вдруг опять почувствовал холод за спиной. Чуть повернув голову, он боковым зрением увидел обладателя серебряных висков. И хоть Господин просто молчал, но тут же вся еда в горле встала колом. Остальные тоже замерли.

Единственный с удовольствием не спеша обошел вокруг стола, оглядел голых едоков, потрепал одного по головке и ушел.

Ник сглотнул и почему-то подумал о том, что Господин был бы даже красив, но в нем обитало столько ледяного холода внутри, что всякая красота замерзала и выходила мертворожденной…

После обеда тучи рассеялись, выглянуло солнце и стало тепло. Голые березы качались на ветру, сосны шумели.

Ник с Вэном сидели за амбаром на лавочке и молчали.

Вэн облизал губы и тихо сказал:

– Глядя на тебя, я себя вспоминаю, как я «служил». Одно время я не понимал, как мне удалось выдержать все это. Почему я не удавился, не сошел с ума. А потом… Стал думать потихоньку. Сейчас у меня много времени для подумать. Работа-то тупая. Отнеси-прибери, говно подотри, тело работает, а бошка-то свободна, вот и начал в прошлом копаться – как так, что помогло выжить?