Текст книги "Еретик (СИ)"

Автор книги: слава 8285

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

========== Часть первая. Глава 1 ==========

– Ты целовался когда-нибудь?

В кои-то веки установилась теплая погода. Проклятый северный ветер утих, и стало тепло и тихо.

Они лежали на берегу реки, на свежей весенней траве. Вода была ледяной, и песок был ледяной, а травка вроде нагрелась.

– Конечно целовался! – фыркнул Тим.

Он никогда не целовался.

– А с кем? – Ник повернулся на бок и с удовольствием подпер голову рукой.

– С Айной.

Беспроигрышный вариант! На губастую пастухову дочку можно было валить смело. С ней много кто целовался.

– А как? – улыбнулся Ник.

– Что «как»?

Тим, нахмурившись, посмотрел на Ника. Высокий, с темными вьющимися волосами. Они были даже похожи немного. Оба темноволосые. Только у Ника черты лица были тонкие. Более благородные, что ли. Губы красиво очерченные, большие голубые глаза. Сразу видно – человек из Чистого города.

А у Тима черты лица были простые, деревенские. Пухлые губы свежего розового цвета. Обычные карие глаза. Обычное лицо.

– Ну как-как, с языком или без? – голубые глаза Ника сверкали.

Вот тут-то Тим и попался. С языком или без? Он в первый раз и слышал-то такое.

– Без языка – это просто, вот так. Смотри!

Ник повернул его лицо к себе и не спеша поцеловал.

Целоваться с ним было прикольно. Ник был нежный, влажный, теплый. Вкусный.

Красивый.

– Это просто так. Без языка, – облизнувшись, с улыбкой сказал гадкий Ник.

Тим моргнул и как-то по щенячьи сглотнул.

– А с языком это вот.

И Ник опять нежно взял его за подбородок и припал губами к губам.

Язык у него был очень прикольный. И почему Тим раньше не попробовал его на вкус?

Ник немного дернул головой, наверно, хотел встать, но Тим быстро схватил его за затылок и продолжил сосать его язык.

И это продолжалось бы долго, но по дороге к реке кто-то шел, и Ник отскочил и сел. Тим тоже облизал губы и поднялся с травы.

– Ник! Тебя тётя искала! – закричала Айна с дороги. – А тебе вообще капец! – накинулась она на Тима. – Дядя тебе голову разобьет! Он когда тебе велел воды принести?

– Иди нахер отсюда, идиотка! – вмиг вспылил Тим. Взял большой круглый холодный и мокрый камень и бросил его в сторону ненавистной девчонки.

– Пожалуюсь дяде Еште, лентяй поганый, он с тебя шкуру спустит! – завопила горластая Айна и побежала прочь, смешно загребая косолапыми ногами.

– Идиотка… – опять проворчал Тим.

Такой момент был испорчен! Так хорошо было лежать на травке, рядом со свежими солнечными одуванчиками, и целоваться. Подальше от всех этих забот – и в особенности от этого вонючего дяди Ешты.

Но ничего не поделаешь! Косолапая Айна была права. На берегу он явно задержался, и по возвращению дядя будет долго орать и хаить последними словами.

Тим вздохнул, набрал воды и пошел по дороге в гору, в деревню.

– Дурной манды ты выродок! Наказание на мою седую голову! Последний раз я тебя, собаку серую, в доме терплю! Последний раз ты тут окалачиваешься, курва, жратву задарма жрешь! Лентяй ты поганый! Ты ж, сучёныш, полдня на реку за водой ходил! Как тебя, оболдуя великовозрастного, посылать теперь куда-то? Где ж ты там лазил, идиотия ты поганая? Где ж ты, паскуда, шлялся?!

Дядю Ешту за глаза называли Шлёп нога. Левая нога его отнялась, и чтобы идти, ему приходилось наклонять корпус вправо и всем телом переставлять нерабочую ногу.

– Привел паскуду! – запыхавшись, объявил дядя Ешта у самой калитки. – Где он там шарился? Что столько времени на берегу можно было делать?

Жена его, тетя Ариа, прищурившись осмотрела Тима с ног до головы, бросила в рот остатки сухаря, отряхнула руки о фартук и пошла в дом:

– Да не ори ты, горлопан старый!

– Вот тебя еще, манду старую, забыл спросить, орать мне или не орать? Захочу – буду орать, а не захочу – спалю тут все к свиньям собачьим.

– Спали-спали! – отозвалась тетя из темноты дома.

– Как построил, так и спалю! А ты бери лопату, дура ты бестолковая! – накинулся он на Тима. – Полдня за водой ходить, совсем страх потеряли, сучьи дети! Накажет тебя Единственный за все твои грехи, за твой норов поганый! Ох как осудит, да будет поздно!

Это всегда казалось Тиму странным…

Единственный! Создатель неба и земли, творец всего сущего. Неужели ему нечем было больше заняться, кроме как следить, как долго ходил он за водой – и наказывать за это? Если бы он, Тим, был богом, разве занимался бы он такой ерундой?

Но все это грех! Грех! Нельзя так думать!

Копать яму под новый туалет было не так уж и сложно. Только с дерном пришлось повозиться, а потом уж все гладко пошло. Земля была мягкая, холодная, лопата ее резала крупными, щедрыми ломтями. Плохо было то, что гадкий Шлеп нога уселся тут же на кривую скамеечку и не собирался никуда уходить. Вот это была самая засада.

– Потому что это все от греха! Вся дрянь идет от греха. Если ты зачат во грехе и во грехе рожден, то какой же с тебя, паскуды, будет прок? Мать твоя – потаскуха! С Алчей-самогонщицей все шаландалась… на рынке… каждый день пьяная! Нормально это? Пока молодая была – весело жила, да зато сейчас жрать нечего! – Слово жрАТЬ он выгавкивал с особым ударением на всю округу. – «Возьмите сыночка моего на подработку. Покормите!» А сыночек дебил! И отец твой тоже дебил! Говорил ему – не таскайся ты с этим Рыжим, не нужно! Нет! Бегал хвостиком! Дела делали. Дельцы, мать их! И где теперь твой папаша? А? Сдох он! И ты сдохнешь!

– Да уж и поскорей бы! – злобно прошептал Тим, ожесточенно работая лопатой.

– Чего ты там?

Лицо дяди Ешты было морщинистое, желтое, как лицо рептилии. Заскорузлыми пальцами он забил трубку и курил, поглядывая на взмокшего племянника.

– Ниче!

– Ниче! Вот тебе и ниче! Нашли его в овраге среди мусора. Только рука одна торчала. Вот так и ты кончишь, если за ум не возьмешься. Хотя там и браться-то не за что. Как и в штанах, поди, тоже нифига… заусенец… и-хи-хи. Кха-кха-кха…

Дядюшка засмеялся, но тут же закашлялся. Тим выпрямился.

Зашибить его можно было лопатой с одного удара, да только после куда деваться?

Потом бесшумно появилась тетя Ариа. Невысокая, тихая, бесцветная, с вечно прищуренным правым глазом.

Тетя налила ему полную тарелку похлебки и дала два больших пирога с требухой. И все время сидела напротив, смотрела в упор, не отрываясь, покуда он хлебал ложку за ложкой. И было слышно, как во дворе шлепает ногой дядя Ешта, как кряхтит он и кашляет.

– Где инструмент мой, корова одноглазая?

Тётя встала, забрала пустую миску и правой рукой сгребла крошки со стола в левую ладонь.

– Твой инструмент, че ты у меня-то спрашиваешь, мандюк старый?

Тим спрятал пироги в карман и пошел домой.

========== Глава 2 ==========

– Зуб папа, Зуб мама

Зуб – маленький мальчик.

Маленький зубик сынок.

Пошли погуляли, картошки искали,

Грибок отыскали.

Маленький грибочек на один зубочек.

Обед не сваришь никак!

Олли воткнула в песок три белых камешка, отряхнула руки и потянулась за стопкой свежих листочков. Под широкой темной лавкой была навалена кучка речного песка, и эта песочница служила ей целым кукольным миром. Тут были и лавки, и комнаты, и огороды.

– Маленький грибок на один зубок! – повторила девочка и стала заботливо укладывать по зеленому березовому листочку перед каждым белым камешком. – Это тебе, а это тебе, и вот тебе. Сегодня будет ужин!

– Что ты делаешь?

Фигура матери возникла неожиданно. Высокая худая женщина. Длинные руки, длинная, сухая шея. Карие глаза, тонкие темные коротко стриженные волосы.

Грубое мешковатое вретище из козьей шерсти только усугубляло ее худобу и бледность.

– Ничего, мамочка…

– Ты что-то говорила. Что ты говорила?

– Это так, просто. Стишок. Вот это мама-зубик, это папа… – Олли начала поправлять белые камешки в песке.

– Ты рассказывала сказку?

– Да. Сказку. Про семейку зубиков.

Мать тяжело вздохнула и села перед ней на корточки. Взяла лицо дочери за подбородок и долго всматривалась в ее левый карий глаз. Потом посмотрела на правый – голубой, сжала губы и спросила:

– А что такое сказка?

– Сказка? Это просто… сказка…

– Нет. Не просто. Сказка – это то, чего нет. Ты рассказываешь о том, чего нет. Это называется лгать.

Олли притихла и сжалась. Опустила глаза и все теребила в руках оставшиеся листики.

– А ложь – это грех.

– Прости, мамулечка…

Мать поднялась, выпрямилась и сказала:

– Каждый грех должен быть наказан. Тело, страдая, очищает душу.

– Хорошо, мамулечка.

Девочка стала разматывать портянки и снимать лапти:

– А если я пострадаю за свой грех, он сотрется, и Единственный не увидит его?

– Если заплатишь сполна – тогда нет, не увидит, – проговорила мать, взяла дочь на руки и поставила босыми ногами на большую сырую сосновую колоду.

Быстрым шагом Тим проскочил в калитку под старой рябиной и пошел в дом. Дом был большой, но старый. Крыша просела, прогнулась посередине. Окна накренились, и некоторые лопнули. Сарайка держалась непонятно как, на честном слове, туда и заходить-то было опасно. Тим постоянно латал дыры, но как можно было залатать гниль?

Дом был наполнен темнотой, пустотой и сыростью.

– Олли! – окликнул он, но увидел мать. Она стояла на коленях, лицом в сторону Чистого города, и молча молилась.

Он недовольно шмыгнул носом и вышел прочь.

– Олли! Ты дома? – громко повторил он. Двор перед домом был пуст, и он завернул за дом. – Да что же?! – ахнул он и бросился к сестре.

Она не долго простояла босиком, да и погода была не такая холодная, но и этого хватило, чтобы губы ее посинели, а сама она была холодна, как лед.

– Ну что ж ты! – застонал Тим и снял ее с колоды.

Сперва принялся растирать и отогревать дыханием ее ледяные кулачки. Потом сел, посадил ее перед собой, засунул ее ступни себе под рубаху и прижал к теплому животу.

– Скажи мне, белобрысая, почему тебя нельзя одну оставить? Почему ты позволяешь над собой издеваться?

– М… м… мама сказала…

– Ну и сказала, а ты возьми и убеги! Или подождала бы, пока она в дом зайдет, схватила бы лапти и рванула в лес. Отсиделась бы там, дождалась бы меня, а я бы уже тебя в обиду не дал.

– Но за грехи нужно платить…

– У маленьких детей нет грехов!

Ножки ее уже отошли, согрелись. Он хорошенько обмотал их портянками и напялил лапти. Посадил к себе на колени и всунул пирожок. Тётя Ариа делала пироги на славу: большие и начинки много. А в руках Олли он и вовсе казался огромным, как крупный лещ.

– Одноглазая! Одногла-а-а-з-а-аая! – завопил проходящий мимо мальчик, бренча палкой по штакетинам их забора.

– Я ж тебя седня встречу, Сопля, – отозвался Тим. – Я тебя встречу и башкой в коровью лепешку окуну!

Мальчик явно такого не ожидал, замолк, перешел на бег и скрылся. И они дальше сидели молча. Он все прижимал ее к себе и чувствовал, как она вгрызается в пирог.

Одноглазая! Правый глаз ее был голубым. Светло-голубым – как зимнее небо. Холодным, снежным. Даже серым. И на его фоне левый карий глаз казался черным. И издалека она и вправду казалась одноглазой.

Дети дразнили, а хуже всего то, что сама мать считала это меткой зла. Темный глаз. И никак ее было не переубедить. Тим даже приблизительно не знал, как оправдать эту странность сестры. У всех же глаза нормальные. А у нее один светлый, другой темный. Ну не происки ли это зла?

Хотя жрец и осматривал ее не раз, и проводил обряд очищения, за который они отдали последнюю козу, и сказал, что зла нет в глазе, и что он чист, но в деревне, во всем Грязном городе ее не любили.

Тим не хотел поддаваться мрачным мыслям и посмотрел вдаль. Чистого города отсюда не было видно, хоть он и стоял почти вплотную, а вот Адские Врата можно было увидеть отовсюду. Они могли бы сойти за скалу, но тут не было скал. Тут были только реки, болота, поля и леса. Но даже и на скалу эта штука на горизонте не была похожа. Громадная, округлая, черная, она торчала из земли, как стрела, под наклоном в сорок пять градусов. И как демоны умудрились их так установить? Как они не падают, не кренятся?

И еще на один вопрос Тим не находил ответ. Все знали, что Адовы Врата ведут прямо в преисподнюю, и оттуда каждую ночь в земной мир выскакивают демоны, бегут через лес сюда, в Грязный и Чистый город (благо стоят они вплотную), и до рассвета творят тут всякие мерзости.

И Тим всегда думал – не лень же демонам столько времени тратить на дорогу? Это полночи пока добежишь, и еще полночи бежать обратно, пока рассвет не наступил. Не надоедает же? И зачем врата делать такими огромными, если демоны могут легко уменьшиться до размеров муравья или песчинки?

С местными на эти вопросы было говорить бесполезно. В Чистом городе ученые жрецы, конечно, ответили бы что-нибудь, но его же туда не пустят.

Тим вздохнул и посмотрел в сторону Чистого города. Его крепостные стены можно было увидеть среди соснового леса, который начинался сразу за их запущенным огородом. Там жили люди безгрешные, чистые, они не утруждали себя рытьем навозных ям. Там же был и небесный дворец, где обитал Единственный.

– Селедка! – вскрикнула Олли.

Тим пришел в себя. Соседская кошка Селедка напуганно подскочила и рванула в кусты. Олли засмеялась.

– Слушай, а если бы ты была богиней, ты бы какой себе дворец построила?

– Никакой! – Олли отряхнула ладошки и сползла с его колен. – Если бы я была богиней, то я бы путешествовала по всему свету, по земле и по звездам, а не сидела бы на одном месте, как старая бабка! Селедка! Ты знаешь, какая она наглая?!

– Хм… – Тим тоже встал и почесал затылок. – Гм… А ведь и верно!

========== Глава 3 ==========

Странный он парень… этот Тим…

Ник посмотрел на примятую траву около себя, что осталась после ухода Тима. Ему тоже было пора идти, но он медлил.

Его и описать-то толком нельзя. Никаких выдающихся черт. Черные волнистые волосы. Глаза карие, кожа белая. Румянец. Губы пухлые, свежие, розовые.

Среди толпы на него и внимания не обратишь. На веселой вечеринке не заметишь. Не добрый, но и не злой. Не глупый, но и не сказать, чтобы умный.

Молчаливый. Спокойный. Хотя в любой момент может взорваться. Никак Ник не мог с ним определиться. Не холодный, но и не горячий. Так какой же?

Но больше всего Нику не нравилось, как он сам менялся в компании Тима. Как вмиг становился он каким-то дураком. Начинал вести себя по-идиотски. «А ты целовался?» «А как? А где? А чем?» Тьфу ты! Идиот несчастный!

Ник был недоволен и собой, и Тимом, и чувствовал, что не хочет с ним больше встречаться.

Он встал и пошел к тёте. Уже на подходе к тётиному дому он увидел высокого темноволосого парня, и сердце его сладко дрогнуло, но это был совсем не Тим. Настроение резко упало, и он помрачнел.

У тети его ждала малознакомая жирная женщина, которая протянула ему котомку с живой кошкой. Он должен был передать ее жрецу, а тот – заколоть специальным ножом, чтобы кошка, умерев, взяла на себя грехи толстухи. Ник изо всех сил пытался сделать сочувственное лицо. Женщина вдруг рванулась и поцеловала ему руку. Это было уже не по правилам. Он не был посвящён в сан жреца, а числился только прислужником, поэтому такой почести не заслуживал.

И вообще ему было неприятно в этом Грязном – или его еще называли Нижнем – городе. Он уже давно жил в Чистом городе и всячески хотел избавиться от своего «грязного прошлого». Но опять же Тим манил его. Вот он и бегал при каждом удобном случае.

Плохо все это. Не хорошо. Не правильно.

Ник с кошкой в мешке брел по центральной улице Грязного города. Домишки стояли поганенькие, кривоватенькие, старые, тоскливые. Хотя попадались и ничего так.

Сейчас он уже и не представлял, как можно жить тут, среди всех этих недостойных греховодников-чернорабочих. Как он бегал по этим трем единственным улицам, лазил по оврагам, по зарослям, купался в реке. Не замечал всего этого убожества.

А потом ночью на Грязный город обрушился Выверк и убил родителей. Он был как ураган, как буря. И не так много народу сожрал, как погибло под завалами и в пожарах. И на всю жизнь Ник запомнил эту беспредельную мощь, эту громаду. Дрожь земли и рев. И как бабы визжали и дети надрывались. И как не брали Выверка ни копья, ни стрелы. Как рушил он дома и втаптывал в землю людей. Это показалось ему самым жутким. В таком пятне и не поймешь, кто это, где голова, где ноги. И как рвал он людей на части над своей башкой, и потом кишки их висели на деревьях. И части тел тоже висели… и тухли на солнце.

Вот тогда-то он, наверное, и воспылал верой в Единственного.

Но нет худа без добра. Дядя его был сам прислужником у жреца, замолвил за племянника словечко, и его подтянули в Чистый город.

Ник прошел рыночную площадь, миновал все сонные домишки и зашел в сосновый лес. Тут, среди стройных высоких сосен, стояла крепкая стена из бревен в три человеческих роста – как раз рост Выверка.

Он постучался, и охрана впустила его. Омыв в купели лицо и руки, вытерев ноги и тем самым смыв с себя греховную нечистоту Грязного города, он пошел в дом своего жреца. Тут дома уже были красивые ладные срубы в два-три этажа. В каждом таком жил жрец со своими учениками-прислужниками.

А в самом центре Чистого города, за каменной оградой, стоял Небесный дворец, где обитал Единственный.

И глядя на эти тяжелые серые камни могучей стены, Ник решил, что если спросят, где он был, то он больше никогда не пойдет в Грязный город, к этому Тиму.

Ну, а если не спросят…

Когда Ник вошел в пустые просторные покои жреца, тот уже проснулся и сидел на кровати. Высокий, худощавый мужчина. С крупным лбом мыслителя и могучей лысиной. Взъерошенные седые волосы остались только над ушами и на затылке. На густо поросшей серыми волосами груди висел массивный медальон на толстой цепи – знак отличия, который жрецы не снимали никогда. Конечно, такая крупная штуковина доставляла проблем, но они стоически не обращали на это внимания. Терпели, показывая покорность и преданность.

Ник поцеловал холеную руку жреца и, получив благословление, стал прислуживать ему. Сначала поднес таз для мытья ног. Потом еще один для рук. Лил воду из кувшина, ожидая пока жрец умоет лицо. Подал полотенце.

Серый робкий свет, проникающий сквозь маленькое оконце, был слабым и не мог осветить всей комнаты. Хотя, кроме кровати и столика, тут и освещать-то было нечего.

Жрец поднялся. Высокий, в одной ночной рубахе до пят. Подошел вплотную и осмотрел лицо Ника. Провел большим пальцем по нежным губам и положил ладонь на голову. Ник уже все понял и опустился сначала на одно колено, потом на второе. Жрец стянул рубаху. Ник поднял голову и посмотрел на благодетеля большими голубыми глазами. Жрец слегка улыбнулся, пригладил его густые, волнистые, черные волосы и притянул голову поближе к паху. Ник открыл рот и дотронулся кончиком языка до члена.

– В начале начал была только Великая Тьма Хаоса. Безбрежный океан тьмы, черного льда и холода. Но в один миг вспыхнула божественная искра. Искра разгоралась, набирала силу, росла и вскоре превратилась в костер. Этот костер дал тень, и из этой тени выполз ужасный змей Агог – воплощение тьмы, холода и смерти. Он возненавидел божественный огонь и захотел его потушить. Но тут из пламени родился светлый бог Амос, который вступил в битву со змеем.

Голосок был звонкий, детский, прямо тут, за дверью, в соседней комнате. Там – в просторной светлой комнате – учились прислужники жреца. Там же, убрав священные свитки, и обедали. Дюжина ребят, отобранная жрецом. Два раза в день они зубрили молитвы, а все остальное время занимались хозяйством в большом двухэтажном доме жреца.

– Долго они боролись, но в конце концов Амосу удалось отбросить Агога во тьму.

Член жреца окреп, и он ввел его весь до упора. От неожиданности тонкая одинокая слеза скатилась по правой щеке Ника.

– Одержав победу, великий Амос создал мир. Небо и землю. Леса и реки, и заселил мир первыми людьми. Первые люди жили счастливо, в мире и процветании. Однако проклятый змей напитался силы в ледяной тьме и опять атаковал Амоса. Они сошлись в страшном поединке, и Амос рассек мечом брюхо Агогу, и тот рухнул на недавно созданную землю. Из капель крови и кусков плоти, что упали на землю из его поганого чрева, появились демоны и чудовища. Сам же окаянный змий уполз под землю и затаился, залечивая свои раны.

Жрец взял Ника за волосы и сам стал трахать его в рот. Ник протянул руку и нежно взял жреца за яйца. Так жрец любил, так было нужно.

– На том месте, где Агог влез под землю, он соорудил Адские врата – вход в его подземное обиталище. Из этих врат и стали вылазить демоны, чтобы терзать и мучить людей. Люди стали биться с чудовищами, но они были слишком слабы. И когда гибель их стала неизбежна, они взмолились к своему создателю, и он ответил на их мольбы.

Амос сам сошел на землю и принял человеческий облик – и стал Единственным. Он вынужден был ограничить свою силу, чтобы сияние его тела не сжигало людей.

Жрец задышал, опять схватил Ника за волосы и стал быстрее и быстрее въезжать в его рот. Ник приготовился. Самое неудобное в этом было то, что нужно было постоянно смотреть жрецу в глаза, как он любил.

– Единственный уничтожил всех демонов и основал город, которым и правит до сих пор. Но поганый Агог не успокоился и продолжает насылать на людей свои проклятые творения в надежде умертвить всех человеков и самого Единственного. Великое коварство змия заключается в том, что бестелесные призраки нашептывают людям всякую скверну. Заманивают их сладкими посулами и отвращают от Единственного. Несчастные! Придет время – и они погибнут так же, как и их хозяин!

Кончив, жрец еще долго гладил Ника по голове. Потом приказал нести одеяние.

– Пойдем, мальчик мой, – отечески похлопав Ника по плечу, негромко проговорил жрец. – Настало время для молитвы.

========== Глава 4 ==========

– Нет… нет… все не то. Ничего не получится! – прошептал Змей и сложил руки на груди.

Ноздри его крючковатого носа хищно и недовольно раздувались. Тонкие брезгливые губы нервно сжаты. И даже в ночи его глаза что были чернее угля, поблескивали стальными искрами.

– Нет! Ничего не выйдет из этого! Уйдем! – опять проговорил Змей.

– Что будет – то будет, и того не миновать, – спокойно проговорил Хинган, раз за разом проводя точильным камнем по своему мечу Обжоре.

Змей нервно провел ладонью по черной короткой бороде с усами и отвернулся:

– Тебя же никак не отговоришь, да? – через зубы спросил Змей.

– Я сделал выбор и жду результата. Вот и все, – Хинган ногтем проверил лезвие.

– Сегодня я видел, как стайка тушек ушла на юг, в сторону соленых озер. Там дюжина взрослых, много молодняка, доростки, детёныши, – Змей резко обернулся. – Пойдем за ними! Чем дальше от этих поганых сектантов, тем лучше! У нас будет все: свобода и вдоволь свежего мяса, и главное – ни одного вонючего сектанта вокруг.

– Я должен, ты знаешь.

– Кому ты должен?! – повысил голос Змей.

– Своей совести…

– Опять ты!.. – сплюнул Змей.

Хинган улыбнулся и стал протирать Обжору:

– Если бы я смалодушничал тогда и не подобрал тебя, где бы ты был сейчас?

– Меня бы сейчас вообще бы не было! – честно признался Змей.

– Ну вот видишь!

– От добра добра не ищут! Со мной тебе повезло. Дальше везти не будет!

– Я должен помочь мальчику. Хотя бы попытаться.

– Мальчику? – оскалился Змей. – Это вот эту сявку Единственного ты называешь мальчиком? Это же шакал!

– Это всего лишь бедный обманутый мальчик с задурёнными мозгами, вот и все. А Единственному, конечно, нет прощения. Хотя… грех так говорить. Прощения может добиться каждый.

Змей дернулся:

– Говорю… Повторяю тебе – уйдем! Ничего не будет! Гиблое дело!

Хинган поднялся, ловя лицом свежую прохладу ночного леса:

– Выбор уже сделан. Уже поздно. Я обязан так поступить – и я тут, и будь что будет.

Змей кинулся к нему:

– Это все сектанты. Это конченые люди! Ты их уже ничем не перевоспитаешь! Они будут служить ему до смерти! Ты скажешь им правду – а они назовут тебя лжецом! Ты дашь им свободу – а они убьют тебя и сами наденут кандалы!

– Я знаю… Но я должен. Мальчик один из нас, и мы обязаны ему помочь. Хотя бы просто…

Змей приложил палец к губам, и Хинган замолчал. Моргнув, Змей убрал палец и указал в сторону крепостной стены Чистого города. Она была далеко. Отсюда ее нельзя было разглядеть и днем, но нюх обмануть невозможно. Хинган в который раз подивился обонянию Змея. Человечиной с города несло прилично. Непостижимо – как в таком духане он смог почуять мальчика, который почти не обладал запахом?!

Прошло несколько тяжелых минут, и на залитой лунным светом опушке, там, где и указывал Змей, появился подросток. Это произошло бесшумно, словно бы он соткался из холодных серебряных лунных лучей. Аккуратный, гибкий юноша. Хорошая кожаная куртка, кожаные штаны, босые ноги. Правда, у всех троих были босые ноги для лучшей чувствительности и удобства.

Прямые коротко стриженные, светло-русые волосы. Чистые голубые глаза. Совсем еще детские пухлые щечки, нежные губы.

– Зря… – упрямо прошептал Змей.

– Здравствуй, Лин, – искренне улыбнулся Хинган. – Ты подумал над нашим предложением? Каково будет твое слово? И прежде чем ответить, помни – кто бы что бы тебе ни говорил – ты свободный человек.

Подросток улыбнулся и тихо произнес:

– Мой хозяин велел передать вам, что вы все ублюдки поганые и попередохнете как собаки.

– Что? – не расслышал Хинган.

Мальчик рукой поманил его к себе, Хинган шагнул к нему и нагнулся.

– Мой хозяин… – начал юноша, и в следующий миг вонзил Хингану кинжал под ребра. А потом еще, и еще, и еще.

Змей бросился на мальчика, но из темноты соснового леса ему навстречу полетели стрелы. Он по привычке не обратил на них внимания, но одна стрела чирканула ему по горлу, оставив неглубокую царапину. Вторая стрела клюнула в левый бок, пробила куртку из омежьей кожи и засела в боку. Змей вырвал стрелу и увидел черный наконечник.

– Твари! – выругался он и разломил стрелу.

– Беги! Беги! – хрипел кровавым ртом Хинган, намертво вцепляясь в мальчика.

Это было невыносимо ужасно, но единственно верно. С шакаленком Змей бы справился. Да и было бы у людей обычное оружие, они бы тоже не помешали, но раз у них стрелы с черными наконечниками – это уже конец.

И Змей рванул прочь. Юноша бросился за ним, но Хинган намертво вцепился в него и не пускал. Это привело юношу в ярость. Он стал кричать и с остервенением колоть умирающего Хингана, и люди уже выбегали на поляну, но Змей исчез в ночном сосновом лесу, словно бы его никогда тут и не было.

Он бежал долго. Ярость хлестала его сердце, и он по старой привычке хотел бежать до тех пор, пока не устанет, пока не повалится с ног, чтоб уже не осталось сил на гнев. Но так можно было делать раньше. А сейчас, чтобы устать, ему пришлось бы бегать по этим лесам сутки, если не больше.

Перед глазами постоянно стояла эта картина – как щенок колет Хингана. Это было невыносимо.

Выхватив из ножен Кровопийцу, он одним взмахом разрубил полувековую сосну. Срез обуглился и задымился. Сосна плавно съехала набок, застонала и начала падать.

Змей замер, вернул Кровопийцу на место и в очередном припадке ярости схватил себя за волосы. Сосна с шумом и треском рухнула между других деревьев.

– Скоты! Скоты! Скоты! Псы поганые! Говорил же – уйдем! – он все ходил кругами, не в силах успокоиться. – Спокойно. Гнев плохой советник. Думай! Думай! – он потер лицо ладонями. Вдохнул полной грудью. Застыл.

В душе он уже знал, что делать. Оглянувшись, он опять яростно втянул хищным носом воздух, закрыл глаза и замер.

Люди были далеко и его потеряли, и это было хорошо. Зверья было много вокруг, но оно разбежалось от шума поваленной сосны. Рысь, крупный лось, волки…

Есть! Запах омег был и так слабый, но он все равно учуял его и рванул в нужную сторону.

Он бежал с закрытыми глазами. Зрение ему было и не нужно. Все перевернулось в его голове. Все черное стало белым, а все светлое – темным. В этом царстве негатива на черном фоне он прекрасно видел белые стволы деревьев, палки и ветки, траву и папоротник.

Омежий запах висел в воздухе как тончайший, еле определимый золотистый дымок. Он бежал прямо по нему, как по тропинке, и вскоре дымок стал расти, увеличиваться, крепнуть и из пропадающего ручейка превратился в цельную реку.

Змей выбежал из леса на опушку и замер. Они были тут. Три взрослых особи, доросток и младенец. Змей оскалился в хищной улыбке. Хорошо, что у них был новорожденный. Доросток вымахал уже метра под три, а метрового малютку можно было спокойно перекинуть через плечо.

Спали туши, как всегда сбившись в кучку. Ребенок в самой середине. Так теплее и безопаснее.

Змей достал Мясника – свой кинжал – и смело пошел к великанам. Любого другого эти пятиметровые туши по три тонны плоти привели бы в ужас, но это была его пища, и он с удовольствием, совсем не боясь и не стесняясь, подошел к ближайшей горе мяса и, не думая, отхватил ей пол-уха. Отпрыгнув подальше, он присел на упавшую после грозы березу, откусил кусок уха и стал жевать и смотреть.

Исполин застонал во сне, заворочался и сел. Поднес лапу к лысой голове и пощупал рану. Нет, это был не сон. Он вскочил и рыча стал оглядываться вокруг. Грудь его дышала все чаще, он недовольно простонал. Проснулись и остальные.

Змей доел ухо, встал и швырнул ветку в кусты подальше. Громилы кинулись на звук, а он тенью рванулся на их лежанку, схватил младенца, обвязал его кнутом и прицепил покрепче как рюкзак на спину. Младенец очнулся и закричал. Все четверо взрослых – и самки, и доросток-самец рванули на Змея.

– Давай побегаем, вам полезно! – громко прокричал Змей и побежал в сторону Чистого города.

Бежать так было утомительно. Во-первых, нельзя было убегать слишком далеко, чтобы омеги не потеряли его из виду. У них было не такое хорошее обоняние, да притом предрассветные сумерки сгустились. Но нельзя было попасться, омега-мать была в ярости, и если бы ей удалось поймать его, то Змея бы разорвали.

Младенец орал, а Змей пер напролом прямо к крепостной стене Чистого города. Сначала он волновался, что тяжелый гул от бега этих исполинов и их дикий крик поднимут охрану раньше времени, но он зря беспокоился. Омеги явно устали и не кричали, приберегая дыхание. Гул восьми ножищ слышался отчетливо, да и земля подрагивала, но, видно, до охраны еще не дошло.

В темноте шестиметровые бревна крепостной стены появились внезапно. Подбегая к ним, Змей развязал младенца и приготовился.

– Да ладно тебе, дура! Отдай этого ребенка мне! Другого родишь! Че, жалко, что ли?

Омега мать заревела страшным ревом и ринулась на Змея.

– Да лови! Лови!

И Змей перекинул новорожденного через стену.

Омеги снесли ее, не останавливаясь. Завалившись вовнутрь вместе с частью стены, они начали спешно искать детеныша.

Тут же завизжали собаки. Колокол проснулся. Одинокий и тоскливый. Дон-н-н-н. До-о-о-н-н-н…